Текст книги "Петербургские арабески"

Человек из «Алфавита»

У императора Николая I всегда находился под рукой составленный в 1827 году «Алфавит членам бывших злоумышленных тайных обществ…» В этом Алфавите государь наводил справки всякий раз, как ему попадалась по какому-нибудь случаю знакомая (по «делу 14 декабря 1825 года») фамилия. Наверняка он обращался и к странице 257, на которой были сведения о В.П. Зубкове. Василий Петрович давал для этого поводы: он был весьма активным и заметным членом тогдашнего общества – и до и после своего внезапного ареста вследствие известных событий на Сенатской площади.

К 9 января 1826 года В.П. Зубкову было 26 лет, он был советником московской палаты гражданского суда и уже три года наслаждался всеми радостями семейной жизни. И были для него совершенно некстати заключение в этот день под стражу, а затем бешеная скачка на фельдъегерских лошадях в Петербург и одиночная камера в Петропавловской крепости.

Теперь ему дорого могла обойтись принадлежность к дружескому «братству Семиугольной звезды». Братство составили семеро молодых людей, начинавших служебную карьеру. Члены этого кружка обязались своим личным примером, образом действий способствовать торжеству правосудия и препятствовать проявлению мрачных сторон современного им чиновничества, что вполне соответствовало прогрессивным настроениям того времени. По предложению Зубкова кружок друзей заказал художнику Д.М. Соболевскому групповой портрет. Ведущим здесь, наверное, был И.И. Пущин – один из наиболее деятельных членов тайного Северного общества.

Может быть, Пущин и готовил членов московского братства для каких-нибудь политических действий в будущем, но на следствии это обнаружено не было. Зубков же «по исследованию Комиссии оказался не принадлежавшим к обществу и не знавшим о существовании оного». Что и было затем записано в «Алфавите». 20 января, по высочайшему повелению, Василий Петрович был выпущен из каземата. Еще не покидая Петербурга, он написал свои «Записки», наверное, по заметкам и рисункам, сделанным еще в каземате. Документальное свидетельство потомкам о пережитом. Освобожден был Василий Петрович с аттестатом, позволившим ему благополучно вернуться к прежней жизни.

Может быть, Зубков действительно не знал о существовании тайного декабристского общества. Но, скорее всего, в свое время он не пожелал знать о нем. К присущей ему осторожности прибавилась тогда и ответственность главы семьи – перед любимой женой (Анной Федоровной, урожденной Пушкиной) и новорожденной дочерью Ольгой. По воспоминаниям современницы, Анна Федоровна «была стройна и высока ростом, с прекрасным греческим профилем и черными, как смоль, глазами и была очень умная и милая…»

Анна Федоровна приходилась дальней родственницей A.C. Пушкину, возвращенному в том же 1826 году из Михайловской ссылки в Москву. Недавний заключенный и недавний изгнанник подружились. Пушкин стал часто бывать у Зубковых. Может быть, и потому, что его здесь познакомили с красавицей «крошкой Пушкиной» – «маленькой и субтильной блондинкой, точно саксонская куколка» – свояченицей Зубкова. Это о ней (Софье Федоровне) поэт писал своему новому другу: «Я вижу раз ее в ложе, в другой на бале, а в третий сватаюсь». Однако сватовство Пушкина оказалось неудачным, и уже в декабре в Москве говорили о предстоящей свадьбе Софи Пушкиной с В.А. Паниным.

Василий Петрович был состоятельным человеком и мог себе позволить вскоре после освобождения выйти в отставку и посвятить свое время семье, изучению насекомых (в энтомологии даже известен жук «Carabus Zubkoffii»), светским развлечениям и беседам в кругу друзей. Он походил на философа, осознавшего в каземате смысл жизни. Но затем вернулся к общественной деятельности, продолжил свою служебную карьеру – успешную карьеру декабриста, не испытавшего ссылки.

Революционно настроенный А.И. Герцен, бывавший у Зубкова в 1832–1834 годах, описал свои впечатления: «Его кабинет был увешан портретами всех революционных знаменитостей… Целая библиотека запрещенных книг находилась под этим революционным иконостасом. Скелет, несколько набитых птиц, сушеных амфибий и моченых внутренностей набрасывали серьезный колорит думы и созерцания на слишком горячительный характер кабинета… Мы на него смотрели как на делового революционера, как на государственного человека в будущем…»

Известный деятель правого толка К.П. Победоносцев, начинавший свою карьеру под начальством В.П. Зубкова, тоже вспоминал о многих приятных вечерах, проведенных в его кабинете: хозяин кабинета «рассказывал нам много о делах и людях прежнего и нового времени, показывал новые полученные им книги, объяснял чудеса микроскопа, стоявшего всегда на рабочем столе его. Тут случалось встречать у него некоторых его приятелей, большей частью интересных и умных людей».

В 1851 году В.П. Зубков был назначен обер-прокурором в 1-й департамент Сената в Петербурге. Он был пожалован в звание сенатора, произведен в тайные советники. Теперь из окна его служебного кабинета была видна Петропавловская крепость, овеявшая его жизненное поприще своеобразным ореолом.

Скончался В.П. Зубков в 1862 году. Анна Федоровна почти на тридцать лет пережила своего мужа. Ее запомнили старожилы Петербурга: «Это была молодящаяся старушка, нарумяненная, всегда нарядная и любившая гулять пешком по Невскому со своей собачкой-моськой».

У В.П. Зубкова были две дочери, Ольга и Пелагея, и сын Владимир. Ольга вышла замуж за В.Д. Евреинова. Сейчас в Италии живет и здравствует потомок от этого брака – граф Джианкарло Рей ди Вилларей. А потомки Василия Петровича в России?

Монополия без похмелья

Бомба в дымоходе

Террористы в начале прошлого века проявляли активность чрезвычайную. Но не всем их планам суждено было сбыться. Кому-то из «бомбистов» мешала полиция, а кому-то и просто случай. Такой случай спас в числе прочих Сергея Юльевича Витте.

Дом С.Ю. Витте. Современное фото

В начале Каменоостровского проспекта стоит невысокий особняк. История его в основных чертах такова. В апреле 1898 года городская управа разрешила потомственному почетному гражданину К.Ф. Штрембергу «постройку каменного 3-этажного лицевого дома» на принадлежавшем ему участке по проекту, составленному архитектором Э.Ф. Виррихом. Стройка еще продолжалась, когда участок был приобретен Сергеем Юльевичем Витте. Всесильный министр финансов жил до той поры в служебной министерской квартире (Мойка, 45). Но, очевидно, памятуя о превратностях министерских судеб, пожелал заиметь в столице собственный угол.

Предчувствия Витте оказались обоснованными: в августе 1903 года он получил отставку с поста министра финансов и переехал в свой дом. Вскоре он был снова призван к власти – и с 27 октября 1905 года должен был жить, из соображений безопасности, при Зимнем дворце (в доме № 30 по Дворцовой набережной). Но уже в апреле 1906 года он опять возвращается к себе – безвластный, будучи лишь членом Государственного совета…

В 1907 году граф приступил к работе над своими «Воспоминаниями». Он начал их с ближайших дней, с царствования Николая II, еще обуреваемый страстями минувшей и продолжающейся борьбы. Реальность последней обозначилась очень скоро.

30 января 1907 года газета «Новое время» сообщила: «В доме графа Витте нашли адскую машину. Если бы не счастливая случайность, произошел бы новый страшный взрыв, были бы опять новые жертвы…»

«Счастливая случайность» заключалась в том, что личному секретарю графа – Гурьеву – понадобилась для занятий пустовавшая комната на верхнем этаже. Буфетному мужику Осипу Васильеву было поручено затопить здесь печь. И когда истопник занялся этим делом, то обнаружил опущенный по дымоходу на веревке ящик, в котором оказалась бомба с часовым механизмом. В соседнем дымоходе нашли еще одну такую же. Когда на полигоне произвели опытный взрыв, бомба «обнаружила такую силу, что если бы обе машины были взорваны, то силой взрыва весь дом был бы уничтожен».

Злоумышленники вскоре снова дали о себе знать. Витте получил по почте анонимное письмо. В письме сообщалось, что бомбы якобы «были заложены партией большевиков, что партия эта решила его убить и что для своего спасения он должен переслать 5000 рублей по указанному адресу». Граф отправил это письмо директору департамента полиции.

С.Ю. Витте. Фото 1905 г.

Сигналы о готовящемся новом покушении на Витте доходили до властей и по агентурным каналам. Графа просили воздержаться от посещений Государственного совета. Однако Витте не прервал свои поездки в центр города, дабы коллеги не заподозрили его в трусости. А 29 мая того же 1907 года «Петербургский листок» известил о новом происшествии: в Ржевском лесу, неподалеку от Пороховых заводов, двое мальчиков неожиданно наткнулись на ужасное зрелище. «На траве лежал молодой человек… одетый в дорогое платье и котелок. Шея убитого была насквозь пронизана кинжалом, последний так и остался в ране… Неподалеку от трупа обнаружены две не вполне снаряженные бомбы и в жестянке – гремучая ртуть. По-видимому, на роковом месте была прервана работа по снаряжению адских снарядов…»

Убийцу не пришлось долго искать. Уже на следующий день после совершения преступления, 28 мая, он явился с покаянием. Но не в органы правопорядка, а в один из комитетов партии социалистов-революционеров. «Крайне взволнованный юноша» (им оказался некий В. Федоров) рассказал, как его «завлек» не знакомый ему дотоле А.Е. Казанцев, объявивший себя революционером-максималистом. Выполняя распоряжение Казанцева, Федоров убил члена редакции «Русских ведомостей» Г.Б. Иоллоса и опустил бомбы в трубы дома Витте, проникнув к ним с крыши соседнего дома. Бомбы, найденные в Ржевском лесу, также предназначались для графа. Но Федорову к этому времени открылась двойная роль Казанцева, его принадлежность к крайне правой партии Дубровина – и он убил его.

Письменные показания Федорова были переданы эсерами в полицию, а сам герой дня был переправлен во Францию.

Следствие удовлетворилось таким исходом дела и не стало искать «заказчиков преступления», однако Витте сам выявил причастность Казанцева к Охранному отделению и установил, что полученное им анонимное письмо было написано рукой этого агента. Граф пришел к выводу: «Покушение, которое делалось на меня и на всех живущих в моем доме… делалось, с одной стороны, агентами крайне правых партий, а с другой стороны, агентами правительства…» Тем самым, считал он, пытались пресечь написание его разоблачительных «Воспоминаний» и, «главное, овладеть документами, которыми я обладал и которые находятся у меня в доме…»

Вызов на дуэль в эпоху смущенных умов

Дуэль пришла в Россию из Европы, пришла таким же путем, как и табак, кофе, картошка. Но если ввоз в новую столицу этих экзотических продуктов был санкционирован правительством, то заморский обычай решать свои проблемы в поединке с оружием в руках властями не приветствовался.

И все же, несмотря на строгие царские запреты, мода на дуэль прочно вошла в русскую жизнь. А потом дуэль была даже узаконена – в 1894 году указом Александра III. Правда, только для лиц, имеющих право на ношение военного мундира, дабы они имели законную возможность защищать свои честь и достоинство.

Вот это обстоятельство и использовал генерал А.Н. Куропаткин, когда потребовал от графа С.Ю. Витте удовлетворения за нанесенное ему оскорбление. «Вы долго, – напоминал в письме-вызове бывший командующий русскими войсками в Маньчжурии во время войны с Японией, – стояли во главе двух корпусов войск и просили о даровании Вам военного мундира. Я надеюсь, поэтому, что Вы не признаете для себя возможным уклониться от дуэли со мной». Вызов этот был вручен графу 22 марта 1910 года секундантами оскорбленного, генерал-лейтенантами К.И. Величко и К.А. Рудаковским.

А.Н. Куропаткин. Фото 1904 г.

В обширных «Воспоминаниях» графа Витте это нерядовое событие его жизни не упомянуто. Но письма, протоколы и другие записи, относившиеся к этому делу, сохранились в Историческом архиве. Они дают нам возможность представить, из-за чего разгорелся столь острый конфликт…

В феврале 1910 года в Николаевской военно-инженерной академии проходило обсуждение доклада, посвященного вопросам обороны в свете уроков минувшей войны. В прениях по докладу генерал Величко задел «диктатора» предвоенного периода – Витте, осуществлявшего экономию за счет потребностей военного ведомства, в результате чего крепость Порт-Артур оказалась недостаточно оборудованной и вооруженной.

С.Ю. Витте.

Бывший «диктатор» посчитал нужным для себя ответить. Витте назвал цифры, говорившие о том, что он не жалел денег на оборону, а виновником в их плохом использовании посчитал военного министра того времени, то есть Куропаткина. Свою речь Витте закончил словами: «Итак, если наша, по выражению оратора, бедная родина не в состоянии справиться с чем-либо, то не с финансами, а с чем-либо иным. И прежде всего с нашей неуравновешенностью, а иногда с отсутствием не героизма, не военной доблести, а доблести гражданской. Между тем наши величайшие полководцы Суворов, Кутузов обладали не только военным гением, военным героизмом, но и гражданским мужеством, заключавшимся, между прочим, в умении молчаливо переносить опалы судьбы, без оборота своих неудач на других».

О необычных прениях в Инженерном замке сообщила газета «Земщина» с соответствующими цитатами. Затем в печати появилось авторитетное опровержение, указывавшее на «существенные ошибки» в приведенных графом цифрах и «фактических данных».

А заключительные слова его выступления были восприняты Куропаткиным как личное оскорбление. По ним и последовал вызов на дуэль. Генерал писал: «Как для меня, так и для всех моих товарищей несомненно, что слова Ваши о недостатке гражданского мужества относились лично ко мне… Для военного человека нет более тяжкого оскорбления, чем обвинения в недостатке мужества, безразлично военного или гражданского…»

Существовали правила, которыми определялось поведение лиц, вовлеченных в подобную ситуацию. В соответствии с ними граф попросил быть своими секундантами генерал-адъютанта князя Н.Д. Святополк-Мирского и М.А. Стаховича. По тем же правилам секунданты прежде всего были «обязаны приложить все свои старания к тому, чтобы уладить дело мирным путем». В большинстве случаев здесь соблюдалась лишь форма. В нашем деле это было не так.

В этом была заслуга Михаила Александровича Стаховича – правоведа, члена 1 и 2-й Государственных дум, члена Государственного совета от земства (в левых его рядах). Витте так писал о своем поверенном: «Это очень образованный человек, весьма талантливый, прекрасного сердца и души…»

Понадобились две встречи секундантов на квартире Стаховича, прежде чем к их третьему собранию было получено письмо от Витте, позволившее признать «недоразумение выясненным, а удовлетворение оружием бесцельным и ненужным для чести обеих сторон». В удовлетворившем Алексея Николаевича письме граф писал: «…я не имел намерения задеть, тем менее оскорбить Вас лично или кого бы то ни было. Упоминание об отсутствии гражданского мужества в эпоху смущения, охватившего умы за прожитое поражение, я относил одинаково ко всем, не исключая и самого себя…»

Таким образом, графом Витте был открыт своего рода социальный закон: за поражением следует смущение умов, сопровождаемое дефицитом гражданского мужества. Насколько он справедлив – это уже судить нам.

Купец с миллионом в кармане

Известно, что всякая администрация стремится к общему порядку, однообразию, к установлению правил, которым обязаны подчиняться все. Перед людьми же торгового сословия стоят задачи несколько иные. Здесь надо быть непохожим на своего конкурента, нужно чем-то выделиться, чтобы тебя заметили. Павел Васильевич Палкин основал свою ресторацию в 1808 году на Невском проспекте. Место было бойкое, но уже достаточно освоенное зарубежными трактирщиками и кондитерами, предлагавшими почтенной публике откушать то, что едят в Париже, Лондоне, Берлине… Репутацию ресторана Палкина составила его «русская кухня». К Палкину стали отправляться охотники поесть на масляной неделе блины, в Великий пост уху и расстегаи, в летнее время ботвинью и прочее – смотря по времени года. Ресторан предлагал, как сказали бы сейчас, «комплексные обеды». Стоили они 60 коп., один рубль и 1 руб. 43 коп.

Посетивший ресторацию Палкина известный в свое время литератор Фаддей Булгарин сохранил «обеденную карту», предложенную ему. Полюбопытствуем и мы, каков был «русский обед» в изобретении Палкина в 1844 году:

«Обет в 1 руб. 43 коп. серебром.

1. Суп: липотаж натюрен.

2. Пироги: Демидовская каша.

3. Холодное: разбив с циндероном.

4. Соус: сате из ряпчиков туртютю.

5. Зелень: раки.

6. Роти: телятина.

7. Пирожное: крем бруле».

Дело Павла Васильевича унаследовал его сын Константин Павлович вместе с красовавшейся над входом в ресторан белой вывеской. С этой вывеской оказалась связана одна из легенд Невского проспекта, поведанная самим Константином Павловичем.

Дом К.П. Палкина. Фото 1900-х гг.

В 1870-х годах петербургский градоначальник Трепов решил упорядочить внешний вид торговых вывесок на стенах зданий. Их пестрота не соответствовала строгому, классическому облику столицы. Генералом было издано обязательное постановление, чтобы рестораны, гостиницы и трактиры имели вывески на красном или синем поле. Все содержатели этих заведений подчинились распоряжению. Только над рестораном К.П. Палкина по-прежнему висела белая вывеска с именем его владельца.

Участковый пристав неоднократно напоминал Константину Павловичу о распоряжении высокого начальства. Тот любезно говорил: «Хорошо, хорошо», – но вывески не снимал. Пришлось доложить градоначальнику. Генерал Трепов потребовал взять у «упрямого трактирщика» подписку о немедленном исполнении обязательного постановления. Но Палкин уперся: подписки не давал, а только в предписании расписался, что читал его. О чем и был составлен соответствующий протокол. Положения, на основании которого можно было бы штрафовать трактирщиков, тогда еще не было, и Константин Павлович не унывал.

В таком настроении он как-то шел утром по Невскому проспекту и вдруг встретился с грозным градоначальником, мчавшимся куда-то стремглав, чуть не стоя в экипаже. Заметив «упрямого трактирщика», генерал Трепов остановился, подозвал его к себе и стал усовещивать: «Прошу, иначе я должен буду закрыть ваш ресторан…»

«Эх, ваше превосходительство, – отвечал с низким поклоном купец, – бросьте вы это дело, не все ли вам равно, какая у меня висит дощечка… а, впрочем, как знаете… не забудьте только, что у меня вот здесь, – и трактирщик указал рукою на оттопыривавшийся на грудном кармане сюртука бумажник, – лежит ведь миллион».

Генерал Трепов расхохотался и поехал дальше. А белая дощечка с лаконичной надписью «К.П. Палкин» – так и осталась над входом палкинского ресторана.

Ресторан «Палкин». Фото начала XX в.

Оставалась она здесь до тех пор, пока ресторан не переехал во вновь приобретенный купцом Палкиным дом на углу Литейного и Невского (№ 47). Там вывеска изменила свою расцветку, стала более богатой. Белая вывеска на этом доме тоже была, на верхнем этаже. Далеко видная, она извещала о том, что здесь находится «Зуболечебный кабинет Маньковской». Заведение Палкина уже не нуждалось в рекламе, а своей арендаторше Павел Константинович Палкин не препятствовал иметь белую вывеску.

Монополия без похмелья

Карл Булла в своих прогулках по городу с фотографическим аппаратом не пренебрегал и случайными сюжетами. Вот и здесь, на прилагаемом фото, художник-фотограф запечатлел, на первый взгляд, малоинтересное занятие – мойку бутылок, спиртоводочной посуды. Это действо происходило на вновь отстроенном казенном очистном винном складе № 4. Однако посещение этого подведомственного министерству финансов места вряд ли было случайным: наверное, Карла Буллу, одного из лучших фотографов столицы, пригласили сюда, чтобы он зафиксировал для истории первые достижения, связанные с введением в России винной монополии (в конце XIX века государство решило само заняться продажей крепких питий).

Винно-очистной склад на Обводном канале.

Нельзя сказать, что и до этого большого события, которое подчас сравнивали с освобождением крестьян от крепостной зависимости, казна пренебрегала денежными доходами, связанными с продажей питий. Еще при Иване Грозном появились «царевы кабаки», которые только и имели право торговать хлебным вином (водкой), хмельным медом и пивом. Частное корчемство было запрещено. В царевых кабаках назначенные от казны целовальники складывали пропитые «питухами» деньги в специальные ящики. Кабацкие головы опечатывали ящики, а затем вырученные таким образом суммы передавали в царский приказ.

Такой порядок существовал до 1765 года. Пришедшая к власти не совсем законным, революционным путем Екатерина II была заинтересована в том, чтобы привлечь на свою сторону возможно большее количество лиц, могущих быть опорой ее трона. Она стала за известную плату (откуп) разрешать частным лицам (чаще всего дворянского сословия) как «выкуры» (производство) алкогольных питий, так и их оптовую и розничную продажу. Манифестом 1765 года повелено было «почитать откупщиков на время их откупа поверенными служителями и дозволять им для того носить шпаги». Откупщикам предоставлялось право открывать питейные дома где и сколько угодно. В откуп сдавались как отдельные кабаки, так и целые уезды и даже губернии. Таким образом, казна поступилась значительной частью своих доходов в пользу посредников-откупщиков, имевших в виду в первую очередь свою выгоду.

Д.А. Гурьев, бывший министром финансов при Александре I, так отзывался о сложившейся тогда откупной системе: «Содержатели откупов, умножая свои прибытки за счет народа и казны и мало-помалу соединяя в небольшом числе рук великие капиталы, из сборников доходов превратились в распорядителей оных в свою пользу. Ведая одни настоящее количество сборов, они предписывали условия, на которых обещали уделять казне такую часть оных, какую желали… весьма в редких случаях открывая действительный доход, который получить было можно… Питейные сборы посредством откупа достигли такой степени неустройства, которые делают их более нетерпимыми».

Последующие руководители финансового ведомства империи также были не лучшего мнения о системе откупов, однако не спешили покончить с заведенным порядком: многие из представителей этой системы носили шпаги, предписанные им императрицей, и продолжали быть опорой трона. Откупа решились отменить только в эпоху реформ Александра II. С января 1863 года перестали отдавать винные сборы на откуп и была установлена новая, либеральная, акцизная система с введением свобод – как для производства спиртных напитков, так и для их продажи. Казна стала извлекать доход посредством обложения налогом выкуриваемого спирта (акциз), а с мест продажи алкоголя брала «питейный сбор». За всем этим процессом должно было надзирать правительство.

Но или чиновники, осуществлявшие этот надзор, были малочисленны и недостаточно зорки, или лица, находящиеся под надзором, были многоопытны и ловки, но при либеральных нововведениях социальные проблемы, связанные с продажей питий, еще более обострились. С.Ю. Витте, министр финансов при Александре III, констатировал: «Сила кабатчиков осталась не поколебленной; они продолжают спаивать, обирать и развращать народ всеми средствами; заманиванием, продажей в кредит и под залог самых необходимых вещей…» Армия кабатчиков к этому времени превысила 200 тысяч человек. Большинство кабаков были грязны, тесны, захмелевшие посетители вели себя непристойно. Напитки были изготовлены из плохо очищенного спирта, и их употребление сопровождали тяжелые похмелья.

Инициатором возрождения государственной винной монополии во вверенной ему Богом стране был император Александр III. Как он одел свою армию в одежды русского покроя, так и, следуя примеру первых русских царей, решил присвоить прибыли кабатчиков, значительно увеличив тем самым доходы казны. Одновременно предполагалось создать условия и для борьбы с народным пьянством. Трудились над претворением этого замысла в жизнь министр Витте и энергичный начальник Главного управления неокладных сборов и казенной продажи питий – прекраснейший, почтеннейший и выдающийся человек (по словам Витте) – Марков, бывший военный.

Государство лишь монополизировало саму продажу питий, производство же спирта осталось в частных руках. Однако владельцы винокуренных заводов – малых и больших – обязаны были всю свою продукцию сдавать в государственные винные склады. В разнарядке-плане указывались количество спирта, подлежащего изготовлению-сдаче, и цены, за него назначенные (достаточно высокие).

Вместе с тем для такого большого предприятия, каким была винная монополия, нужно было создать и соответствующую материальную базу. Так, по всему пространству империи в крупных городах стали строить казенные очистные винные склады. Строили их по типовым проектам с конца 1890-х годов в модном тогда стиле кирпичной архитектуры. Корпуса с неоштукатуренными снаружи красными стенами воздвигали быстро (как затем будут строить в годы пятилеток). Оснащены они были соответствующим оборудованием. На все это правительству с 1896 по 1902 год пришлось затратить громадную по тем временам сумму: 122 миллиона рублей – в пределах только европейской части России.

В эти склады и привозили из провинции выкуренный спирт. Здесь он очищался от вредных примесей, сивушных масел – ректифицировался. Винный спирт крепился до 91–95°. Из него затем делали водку (крепостью не ниже 40°), крепили виноградные вина… Заполненные казенным питием бутылки, во избежание всяких возможных подмен содержимого, опечатывали сургучом, и они были готовы для продажи. Продавали вино по казенной цене (достаточно умеренной) и только на вынос – тут же на складе или в казенных винных и доверенных частных лавках. В питейных заведениях (число их сократилось вдвое) разрешалось подавать только казенное питие и только в запечатанной посуде. Исключение делалось лишь для заведений трактирного промысла высшего типа (гостиниц и ресторанов). Здесь разрешалось подавать казенную водочку в традиционных красивых графинчиках и по вольной цене.

Большие первоначальные затраты на сооружение очистных винных складов быстро окупились. С введением винной монополии ежегодно в казну стало поступать от введенной казенной продажи питий 600–800 миллионов рублей (около одной трети от всех обыкновенных доходов). Были и другие достижения, о которых в то время писали: «Все с полным единодушием отзываются о благотворных результатах реформы, давшей народу здоровое вино и изменившее характер питейной отрасли. Сократилось число буйств, уменьшилось количество прогульных дней на заводах, фабриках и экономиях, лишились возможности беднейшие классы населения пропивать хлеб, одежду и домашнюю утварь». К числу главных достоинств монополии современник относил и другое, очень важное: «…благодаря отсутствию в казенном вине вредных примесей прекратилось тяжелое состояние похмелья».

Такие национальные достижения были продемонстрированы и на знаменитой парижской всемирной выставке 1900 года. Здесь общее внимание привлекал красивый, исполненный в готическом стиле русский «Павильон казенной продажи питий». Заинтересовался этими достижениями и президент Франции. Предполагая, что винную монополию можно ввести и в их стране, Фор определил к Витте своего представителя, с которым министр затем ездил по губерниям. Витте тогда усомнился, что сделанное в России при Александре III возможно повторить в республиканской Франции: «При парламентском режиме вообще, а при республиканском в особенности введение такой реформы почти немыслимо, так как она задевает столько интересов высших лиц и вообще лиц с достатком, что по нынешнему времени никакой парламент такой реформы не пропустит… при выборе депутатов в Палаты, можно сказать, первенствующую роль играют лица, содержащие кабак во всех его видах».

Вновь обращаясь к фотографии, с которой начался наш рассказ, можно добавить, что казенный очистной винный склад, в один из цехов которого заглянул известный Карл Булла, находился тогда по адресу Обводный канал, 159. Опрятно и даже кокетливо на фотографии выглядят мойщицы, снабженные соответствующими техническими новшествами, облегчающими их труд. Начальство склада здесь тоже постаралось себя увековечить. Здание, в котором все это происходило, сохранилось. Оно уже числится под № 195 – на углу Обводного канала и улицы Циолковского. Ныне в нем разместился бизнес-центр «Циолковский». Тоже знамение, но уже нашего времени.