Текст книги "Петербургские арабески"

«Нет, батушка, нельзя…»

Среди современников A.C. Пушкина, с которыми он общался, был и министр финансов граф Егор Францевич Канкрин – человек замечательный и необычный.

Впервые Пушкин с ним встречался, очевидно, в августе 1830 года. Он ходатайствовал по поручению деда своей невесты, Афанасия Николаевича Гончарова, о денежном вспоможении под залог имения Полотняный завод. Ходатаю тогда пришлось выслушать знаменитое канкринское «нет, батушка, нельзя». Легкий немецкий акцент отличал речь Канкрина (он переселился в Россию, когда ему было 23 года) и был поводом для разных шуток. Министр принял Пушкина в доме «у Гагаринской пристани» на Неве, в котором он жил в то время и где помещалась его канцелярия (ныне набережная Кутузова, 24)…

Е.Ф. Канкрин.

Потом Пушкин бывал у Канкрина и неофициально. Егор Францевич любил общаться с поэтами. Он дружил с H.A. Крыловым, В.А. Жуковским. Да и сам Канкрин среди своих обширных дел старался найти время и для любимого занятия – писал сочинения, посвященные военному искусству, архитектуре, лесному делу, политической экономии. Карьерой он был во многом обязан своим книгам, находившим внимательных и подчас очень влиятельных читателей. Грешил он также сочинением повестей и театральной критикой. Все это издавалось обычно без указания имени автора. Сохранился рисунок Пушкина, изображающий Канкрина и его супругу в домашней обстановке, – как бы моментальный фотографический снимок. Екатерина Захаровна («Сахаровна» в произношении Канкрина) показана в отдалении, а на первом плане – сам гостеприимный хозяин, внимательно слушает, закрыв утомленные от многих занятий глаза. Он стоит в привычной для него позе, прислонившись к камину. Эта поза запомнилась и Николаю I. Он как-то говорил, немного иронизируя, другому своему министру: «Очень рад, Брок, что не встречаю в тебе того всегдашнего противоречия, к которому меня приучил Канкрин. Он, бывало, придет ко мне в туфлях, станет у камина греть себе… спину, и что бы я ни говорил, у него всегда один ответ: нет, ваше величество, никак нельзя».

Только Канкрину, страстному курильщику, разрешалось курить во время докладов царю. Императрица Александра Федоровна тогда заявила: «Церемонии по отношению к такому заслуженному государственному деятелю, как вы, неуместны».

Чем заслужил Канкрин такую милость?

Наиболее памятные его заслуги были связаны с Отечественной войной и преодолением последовавшего за ней финансового кризиса.

Он первый сказал о необходимости первоначального глубокого отступления при вторжении Наполеона в Россию. Мысль эту, выраженную в небольшой книжке, воспринял военный министр Барклай-де-Толли, который и поручил ее автору заведовать снабжением русской армии. С этой работой штатский Канкрин справился столь успешно, что по представлению Кутузова ему был присвоен генеральский чин.

После войн с Наполеоном финансы страны оказались расстроенными. В 1823 году «на огненный стул русского министра финансов» был посажен Канкрин. Он напряженно работал по 15 часов в сутки, не считая часов приема, и к всеобщему удивлению через два года сумел поправить положение. За что ему, с нисходящим от него потомством, было пожаловано графское достоинство. Свои теоретические изыскания в области политической экономии Канкрин проверял на деле, выстроив систему, основанную на развитии отечественной промышленности и сельского хозяйства и защите их от иностранных вторжений, в сочетании с тратой денег лишь на действительные нужды.

На что же министр финансов не жалел денег? Канкриным был основан в Петербурге Технологический институт, расширены Горный и Лесной институты, созданы промышленные школы. Начали издаваться промышленные журналы, устраивались промышленные выставки. Строились здания, мосты, разбивались парки, и поныне украшающие Петербург.

A.C. Пушкин.

С очередным ходатайством к Канкрину, уже за себя, A.C. Пушкин обратился в ноябре 1836 года: просил разрешить в уплату своего долга казне (45 тысяч рублей) принять его нижегородское имение Болдино. Канкрин не согласился тогда забрать у поэта его родовое имение. Мучившие Пушкина долговые обязательства оказались решены другим образом…

А в апреле 1837 года Канкрин получил письмо. В нем вдова Пушкина Наталья Николаевна благодарила министра – за то, что по его докладу царю были сняты все долги ее мужа «с избавлением взыскания оных с имения покойного или пенсиона его наследников», и «за столь постоянное участие, которое вы изволили оказывать к покойному моему мужу». Это письмо было для Е.Ф. Канкрина, наверное, одной из самых дорогих его сердцу наград за труды, понесенные (как он потом писал в своем завещании) «для любезной нашей России».

Дуэль на балу

Для России богатая войнами первая половина XIX века была, вместе с тем, богата и дуэлями. Сама атмосфера того времени была, очевидно, насыщена воинственностью. Многие граждане соглашались лучше погибнуть, чем освободиться от страха перед судом общественного мнения за отказ от дуэли. В архивах сохранились многие дела, возникшие в связи с кровавыми поединками, случавшимися в эпоху Александра I и Николая I. Мы расскажем об одном из них. Оно менее громко, чем дела, связанные с именами Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, но, наверное, более типично.

В один из холодных вечеров 1809 года со стороны Большой Морской улицы к освещенному подъезду Музыкального собрания подъехала карета и из нее вышли два офицера.

Один из них был высокого роста, особенности мундира указывали на принадлежность его к гвардейской конной артиллерии. Это был поручик Столыпин, уже успевший отличиться в битве под Аустерлицем. Другой – поручик князь Урусов, также служивший в гвардии. Поручики были друзья, их часто видели вместе.

Д.А. Столыпин.

Музыкальное собрание (или «Филармоническое общество») находилось тогда в большом многоколонном доме Кусовникова на Невском проспекте. Там оно снимало Большой зал и прилегавшие к нему помещения. Музыкальные собрания в этом зале были многолюдны и великолепны. С восьми до десяти вечера здесь играл филармонический оркестр, очаровывали публику своим искусством европейские знаменитости. Затем стулья убирали, а с хоров начинала греметь музыка, призывающая к танцам, и зал наполнялся танцующими. При собрании был богатый буфет и бильярдные комнаты. Представители были здесь обычными посетителями высшего света.

Помещение сохранилось до наших дней, только исчезли в нем хоры, а потолок более не восхищает своими богатыми лепными украшениями. В наше время в нем разместился зрительный зал кинотеатра «Баррикада».

Но вернемся к нашим друзьям. Они отдали свои шинели и шпаги бросившемуся к ним навстречу швейцару – длинному немцу с седыми бакенбардами – и поднялись наверх, к сулившей приключения музыке.

Столыпин направился прямо в зал, а Урусов решил задержаться в бильярдной. В полку он считался лучшим игроком и не упускал случая доставить себе удовольствие меткого удара и победы.

В бильярдной комнате князь не увидел знакомых ему игроков и предложил «сыграть одну-две биллии» сидящему здесь в кресле штатскому. Владимир Николаевич (так представился последний) любезно согласился.

Урусов играл с увлечением и с замечательной ловкостью. Движения же штатского были методичны, размеренны, он играл спокойно, не увлекаясь. Первая партия была князем проиграна. Вторая тоже. Урусов потребовал реванша. История об этом умалчивает, но, наверное, денежный интерес, сообщающий игре характер реальной жизненной схватки, здесь все же присутствовал. Урусов стал уже горячиться и терять самообладание. В таком состоянии он нагнулся и стал делать движение кием, прицеливаясь в шар. В это время и раздался над ним голос Столыпина: «А я тебя повсюду ищу! Пойдем, пожалуйста, танцевать. Ты мне необходим… брось, все равно промажешь!» Так и получилось – шар безрезультатно ударился о борт. Урусов вспылил и закричал на Столыпина: «Дурак!.. скотина!» Столыпин вспыхнул, в комнате воцарилось грозное молчание…

Найти помещение, необходимое для дальнейших объяснений, помог швейцар. По длинному коридору он провел противников в свою комнату, достаточно просторную. Вскоре господа потребовали от него и свои шпаги…

Понадобилось минут десять, прежде чем основательно перепачканные кровью бойцы пришли в себя и вновь обрели душевное равновесие. Урусов извинился, а Столыпин перестал требовать, чтобы это произошло в присутствии тех, кто слышал обидные для него слова. Шпаги были возвращены швейцару вместе с обрадовавшим его вознаграждением. Друзья привели себя в порядок, смыли кровь и улыбающиеся, довольные друг другом, отправились танцевать.

Все окончилось как будто бы благополучно, но о случившемся прослышали многие. На вечере в собрании был и полковой адъютант поручик Сипягин, который доложил о дуэли начальству. Полковник Криденер донес о происшествии всесильному военному министру A.A. Аракчееву. Последний в это время был обеспокоен подтягиванием дисциплины в армии. Друзей – искателей приключений – немедля посадили на гауптвахту. Затем был военный суд. Столыпин и Урусов были приговорены к лишению чинов и должны были стать рядовыми.

Приговор суда был представлен на заключение великому князю Константину Павловичу. Он решил так: «Хотя поручика Столыпина и должно почесть подавшим начальную причину к ссоре в рассуждении произнесенных им князю Урусову слов, что тот, играя на биллиарде, даст промах, но как таковые слова сказаны в шутке и не могли дать повод к раздражению и даже выйти из границ пристойности, чтобы при собрании посторонних бранить Столыпина постыдным образом, посему обоих их, как равно виноватых, суд и приговорил к наказанию согласно с законами…» Константин Павлович просил все же смягчить наказание: «Князя Урусова и Столыпина, выключив из гвардии, определить теми же чинами в армейские полки».

Александр I согласился с мнением великого князя, и на этом дело о злополучной дуэли было завершено.

В завершение истории можно добавить, что участник ее – Дмитрий Алексеевич Столыпин – по окончании войн с Наполеоном в 1816 году женился. Известный государственный деятель – Петр Аркадьевич Столыпин – приходится ему внуком.

«Гаврилову пуншу!»

Петербург – город необычный. Он необычно возник, и в нем всегда возможны всякие необычные обстоятельства, особенно в предрождественские, новогодние дни. Свидетельств тому немало в легендах минувших лет. Вот одна из таких легенд.

При дворе императора Александра I весьма заметен был обер-егермейстер Д.Л. Нарышкин (тот самый, кто был назван великим магистром Ордена рогоносцев в пасквиле, посланном А.С. Пушкину). Это был богатый вельможа, начинавший придворную службу еще в екатерининские времена и сохранявший манеры и привычки минувшего царствования: был непринужден и учтив, сластолюбив, роскошен, вел открытый, шумный образ жизни.

Нарышкины состояли с царствующей фамилией в родстве, что сказывалось на их взаимоотношениях – подчас простых и лишенных формальностей. Как-то государь Александр Павлович поведал Дмитрию Львовичу о своем желании иметь хорошего попугая. На следующий же день Нарышкин принес отличного попугая – серого и с большим талантом. Государь поместил его в своем кабинете и наслаждался умением птицы подражать голосам – как министров-докладчиков, так и тех, кто прислуживал царю.

В дни, предшествующие Новому году и Рождеству, совершались обычно представления к наградам. В кабинет царя «на высочайшее благоусмотрение» доставляли соответствующие ведомости. В один из таких дней Александр I был в хорошем настроении – и приказал зачитать список. Но едва читавший сказал: «Статский советник Гаврилов», как попугай закричал: «Гаврилову пуншу, Гаврилову пуншу!» Государь удивился, решил, что Гаврилов этот пьяница, раз даже попугай об этом знает, и в ведомости против имени Гаврилова написал: «Гаврилову пуншу».

Однако вскоре царю доложили: статский советник Гаврилов пунш вовсе не употребляет, свою должность исполняет с особым усердием, и уместно будет дать ему другое поощрение – испрашиваемое. Выходило так, что любимец-попугай ходатайствовал за другого Гаврилова, и было приказано узнать, за какого.

Справки для царя старались наводить с возможной быстротой. Вскоре перед Александром легла бумага, проясняющая дело.

Оказалось, что попугай до поступления во дворец принадлежал Марии Антоновне Нарышкиной, супруге обер-егермейстера.

Кто же была эта спутница столь шумной и своеобразно славной жизни Дмитрия Львовича? Мемуарист Ф.Ф. Вигель писал: «Кому в России неизвестно имя Марии Антоновны? Я помню, как в первый год пребывания моего в Петербурге, разиня рот, стоял я перед ее ложей и преглупым образом дивился ее красоте, до того совершенной, что она казалась неестественной, невозможной; скажу только одно: в Петербурге, тогда изобиловавшем красавицами, она была гораздо лучше всех… ее доброта отражалась не только в ее взоре, но и в голосе и каждом ее приеме… о взаимной любви ее с императором Александром я не позволил бы себе говорить, если бы для кого-нибудь она оставалось тайной». У Марии Антоновны была дочь от Александра Павловича.

Мы не могли, подобно попугаю, не отвлечься от основного повествования при упоминании имени красавицы Марии Антоновны. Но вернемся к справке, лежащей на столе императора. В ней говорилось, что до переезда к Марии Антоновне попугай находился у одного из офицеров лейб-гвардии Гренадерского полка. В офицерах этого полка числился и поручик Гаврилов.

Каким образом боевой попугай, трофей заграничного похода, участник пирушек, на которых приветствовался поручик Гаврилов, попал к первой красавице столицы, оставалось не освещенным. Возможно, он был ей подарен, а может, и куплен. Но были в справке запрошенные сведения о самом Гаврилове. Отличившийся некогда в Бородинском сражении гренадер к этому времени серьезно бедствовал. Он был обременен долгами, а на попечении у него находились больная мать и сестра, невеста-бесприданница.

О приключении минувшего дня, связанном с попугаем, государь поведал близкой его сердцу Марии Антоновне. Дело шло к Рождеству и, наверное, Нарышкина подвигла Александра Павловича на тайное благодеяние по отношению к поручику.

Так или иначе, но уже в ночь под Рождество мать поручика Гаврилова поставила в Казанской церкви свечу Божией Матери – за то, что были услышаны ее молитвы. Неизвестный благодетель заплатил долги семьи, освободил от залога имение Гавриловых, а на имя дочери положил большие деньги – для приданого. Теперь ее сын мог выйти в отставку и заняться хозяйством, а там и жениться…

Что же касается попугая, то в эту рождественскую ночь он спокойно спал на жердочке в своей клетке, в царском кабинете, сунув голову под крыло.

Неисповедимы пути Господни…

Хроника времен Александра Вюртембергского

В богатом прошлом Института инженеров путей сообщения были разные периоды. Была в его истории и эпоха правления «его королевского высочества». Так в России титуловался сын владетельного герцога Вюртембергского – Александр. Он был родной брат русской императрицы Марии Федоровны. Поступил в свое время на русскую службу и дослужился до генеральского чина. Был во многих сражениях с Наполеоном, отличился и при Бородинском сражении. А в 1822 году был назначен главноуправляющим путями сообщения. Таким образом, в ведение его перешел и недавно основанный (в 1809 году) «Институт инженеров корпуса путей сообщения».

Герцог Александр Вюртембергский.

Об этом необычном для тогдашнего Петербурга высшем учебном заведении в своих «Записках» вспоминает Ф.Ф. Вигель: «Образование института было довольно странное. Воспитанники носили шляпу с пером и офицерский мундир с шитьем, только без эполетов; а произведенные в офицеры прапорщики, надев эполеты, продолжали оставаться в институте до получения поручьего чина. В нем сперва было четыре только профессора или преподавателя наук. Ими ссудил нас Наполеон, прислав Александру четырех лучших учеников Политехнической школы: Базена, Потье, Фабра и Дестрема. Это было, как изволите видеть, совершенно французское училище. Самые первые ученики, коими оно наполнилось, были все молодые графы и князья… все то, что управляющим пришельцам казалось цветом петербургского юношества».

Дом Главного управления путей сообщения и публичных зданий. Гравюра начала XIX в.

Его королевское высочество запретил применять телесные наказания по отношению к воспитанникам этого военизированного института, что было необычно для того строгого времени. Нравы в институте были достаточно свободные и напоминали те, которые описал известный французский писатель Проспер Мериме в своей «Хронике времен Карла IX». Нередки были дуэли. Расскажем о некоторых характерных происшествиях 1827–1828 годов, когда директором института был генерал-майор и кавалер П.П. Базен.

«Объяснение прапорщика Запольского 2-го» ныне представляет собой несколько исписанных, выцветших от времени листов бумаги. На них студент института сообщает своему начальству: «1827 года 1 октября, т. е. вчерашний день, пришел я на квартиру гг. офицеров Фелькнера и Биндерлинга и нашел там Г. Пашковского, между разговором г. Пашковский стал мне говорить о 150 рублях, которые, по его словам, будто бы я у него занял. Принимая сначала сие за шутку, я засмеялся, но вдруг, к чрезвычайному удивлению моему, услышал я от него весьма оскорбительные слова, которые слишком гнусны, чтобы их можно было выразить. Я отвечал ему на сие, что таковые выражения простительно только слышать от людей простого звания, но что между офицерами сие не говорится. После чего… он мне наконец сказал, что если я точно уверен в том, что не получал от него сих денег, то, верно, не откажусь подтвердить сие в 15 шагах друг от друга. Я отвечал ему, что не только в 15, но и в 10 шагах согласен…»

Как выяснилось позже, отставной поручик Пашковский нуждался в деньгах. Наверное, поэтому он и прибегнул к такого рода шантажу, надеясь добыть у юного Запольского нужную сумму. В другом учебном заведении ограничились бы только «гнусными словами» и хорошими тумаками, но при благородном объяснении дело быстро дошло до пистолетов.

На следующий день у прапорщика Цурикова, который должен был стать секундантом поединка, договорились и об условиях дуэли: «…и чтоб быть в 10 шагах, сделать каждому по 3 выстрела, и если кто будет так ранен, что не в состоянии будет закончить своих выстрелов, то оставить сие до его выздоровления». Как видим, условия эти вполне были схожими с условиями более поздней и более знаменитой дуэли между Лермонтовым и Мартыновым. Но если пятигорское городское начальство никак не прореагировало на слухи о предстоящей дуэли, то «генерал-майор и кавалер» действовал весьма решительно. «Зная, до какого исступления превратные понятия о чести могут довести молодых людей», он решил сам ехать к месту предстоящего «противозаконного действия». Запольского он арестовал, а Пашковского уже отправившегося за пистолетами, направил к петербургскому военному генерал-губернатору.

Дело это дошло до императора. Государь Николай Павлович «повелеть соизволил Пашковского, лишив чинов и дворянского достоинства, написать в рядовые с употреблением на службу против неприятеля, а о прикосновенных к сему делу офицерах Корпуса путей сообщения предоставить рассмотрению его королевского высочества».

Александр Вюртембергский посчитал, что Запольский уже достаточно был наказан наложенным на него арестом и приказал освободить его. А Цурикова отправил на гауптвахту на две недели. П.П. Базен тогда ходатайствовал перед главноуправляющим за своих студентов. Он сообщал, что ведут они себя хорошо и, успевая в науках, подают надежду быть с пользою потребленными на службе.

Петр Петрович напоминает нам известного по роману А. Дюма г-на де Тревиля – отца-командира королевских мушкетеров во времена Людовика XIII. Он также вынужден был постоянно вступаться перед королем за своих щеголяющих в шляпах с перьями воинственных подопечных.

Если директору института удалось предотвратить кровавую схватку между Пашковским и Запольским в октябре 1827 года, то о поединке в январе 1828 года между воспитанниками вверенного ему учебного заведения – подпоручиком Зубовым 1-ми прапорщиком Чернецким – он узнал уже после того, как дуэль совершилась. П.П. Базен докладывал его королевскому высочеству: «Эти офицеры, как и все прочие, живут вне Института в разных частях города, выехали на дело 7 верст за Выборгскую заставу и взяли с собою одного только секунданта, а именно прапорщика Зубова 2-го (брат Зубова 1-го. – A.A.), который зарядил им пистолеты и измерил между соперниками расстояние в 10 шагов. Подпоручик Зубов был ранен в правую руку…» Рана оказалась легкой.

Поводом к распре послужили шутки старшего Зубова, «которые были приняты товарищем его Чернецким в худшую сторону и побудили их к произнесению оскорбительных слов». Это случилось во время экзаменов, но дуэль была отложена до времени окончания экзаменационной сессии. Такое предпочтение служебных интересов личным, наверное, растрогало вышестоящее начальство. Базен же «осмелился прибегнуть к милостивейшему снисхождению» Александра Вюртембергского – просил «принять в уважение бывшее доселе их беспорочное поведение и оказанный ими успех в науках».

Вскоре в коридоре Института был вывешен приказ директора, в котором сообщалось, что государь, рассмотрев рапорт его королевского высочества «об открытии происшедшей дуэли», повелел посадить в крепость Зубова 1-го на месяц, а Чернецкого на две недели. Заряжавший же пистолеты Зубов 2-й отделался двухнедельной отсидкой на гауптвахте.

Потом, уже при другом главноуправляющем, многие институтские вольности были отменены.