Текст книги "Заговор против террора"

Глава 5

Позднее октябрьское утро пробивалось сквозь полупрозрачные занавески серым, холодным рассветом. Софа все еще спала, положив голову на плечо Кириллу и закинув на него руку и ногу. А он уже час, как не спал и, боясь разбудить ее, лежал на спине, не шевелясь и глядя в потолок. Он перебирал в мыслях события последних дней.

Вчера она сказала:

– Странная у тебя командировка. Разве журналистов посылают так надолго?

– Закончилась моя командировка, – ответил он. – Сейчас все время буду находиться в Москве.

Это была правда. Работа в Ленинграде для него закончилась. Туда начали набирать следователей пожестче, в надежде достигнуть лучших результатов и в более короткие сроки. Давление на следователей было немилосердным, и шло оно от Абакумова, а может быть, и с самого верха.

Но как быть с Софой? Его телефон в редакции никогда больше не отзовется на ее звонок. Оттягивать свадьбу становится все труднее и труднее.

Софа вздохнула, не просыпаясь, поцеловала его в шею и снова затихла. Вчера они загуляли до трех часов утра – никак не могли оторваться друг от друга. Порой ласки сменялись серьезными разговорами.

– Что будет? – с тревогой спрашивала Софа. – Столько моих знакомых и друзей арестовали, и неизвестно, что с ними. Что будет со мной?

Кирилл и сам не раз задавал себе этот вопрос. Вчера, перед тем как направиться к Софе, он разговорился с Паниным. Тот, как обычно, затащил его в пивную.

– Вознесенского арестовали. Слышал?

– Нет. Когда?

– Позавчера. 27 октября. Пока это держат в секрете. Снова 37-й год начинается. – Панин отхлебнул пива и, не поворачивая головы, движением глаз осмотрел соседние столы. – На нас это отразится самым паскудным образом.

– Как?

– Так же, как и тогда. Сначала пойдут в лагеря и под топор те следователи, которые не вышибают признание из «колобков». – «Колобками» Панин называл подследственных, потому что они не могли ни руками, ни ногами защитить себя. – А потом, – продолжал он, – после всех судов будут расстреливать тех, кто выполнял приказы сверху и ломал «колобкам» пальцы, чтобы добиться нужных показаний. Обвинят их в перегибах. Я думаю, что буду в первом эшелоне. И ты, как я понимаю, тоже, если не произойдет чуда.

Кирилл подпер голову рукой и задумался.

– Не горюй, Кирилл, все там будем, – с мрачной веселостью хохотнул Панин. – Так уж на Руси водится.

– У меня невеста – еврейка, – глухо проговорил Кирилл.

Панин сразу стал серьезным.

– Оставь ее, Кирилл, – посоветовал он.

– Я ничего не боюсь, – сказал Кирилл. – Я ради нее…

– Вот именно, ради нее, – перебил его Панин. – Если тебя арестуют, твоя жена пойдет по этапу вслед за тобой. А если будут дети, им туда же дорога.

– Она не знает, где я работаю.

– Тем более. Оставь ее как можно скорее. Даже при лучшем раскладе жениться на еврейке в наши времена… Да ты ведь не дите, сам понимаешь. Ну, по водочке вдарим для облегчения души. Давай, Кирилл.

* * *

Ресницы у Софы задрожали. Она открыла глаза и с сонной, ласковой улыбкой уставилась на него.

– Подглядываешь за мной? – спросила она.

– Ты так безмятежно спала. Боялся тебя разбудить.

Софа взглянула на стоявший на столе здоровенный будильник.

– У-ух. Уже одиннадцать. Вот это соня!

– В воскресенье можно. Когда еще отдыхать?

– Лентяй! Вставай и готовь чай. Я сейчас что-нибудь приготовлю на завтрак.

Кирилл быстро оделся и, включив электроплитку под чайником, смотрел, как Софа одевается.

– Юбка на мне болтается, – пожаловалась она. – С этими ночными дежурствами не растолстеешь.

– Ты и так хороша. Поедем в отпуск в дом отдыха, там поправишься.

– У нас намечается вечеринка, – бормотала беззаботно Софа, застегивая последнюю пуговицу на юбке. – Седьмого ноября, – пояснила она. – Я сказала, что приду со своим женихом. Я тебе позвоню на днях и сообщу, где собираемся. Хорошо?

– Я как раз хотел сказать тебе насчет телефона. Кабинет, в котором я находился до командировки, заняли другие люди.

Он остановился на секунду; в коридоре громко хлопнула входная дверь и послышались истерические крики. Кирилл поморщился и продолжал.

– У меня сейчас телефона нет, но это временно. Надеюсь, все скоро уладится.

Раздался громкий топот бегущих ног и грохот сильных, нервных ударов в дверь.

– Спасите! – визжал с надрывом женский голос. – Спасите! Сыночка убили! Спасите!

Софа метнулась к двери и, потянув щеколду, распахнула ее. В проеме Кирилл увидел соседку Сучкову. Руки ее были в крови, а на белом, без кровинки лице светились нечеловеческим ужасом бледно-голубые, выцветшие от алкоголя глаза.

– Что случилось? – закричала Софа.

– Софочка, сына убили! Спаси, милая, – вопила соседка. – Ой, ой, сына убили!

– Где он? Где?

– Тут, на улице. У порога. Ох, что же это…

Не дослушав ее причитаний, Софа понеслась вон. Кирилл побежал за ней. Выскочив за порог дома, он увидел толпу мальчишек, кольцом обступивших лежащее на холодной, сырой земле тело сына Сучковых. Софа с размаху прорвалась сквозь это кольцо, и Кирилл устремился за ней в образовавшийся проем. Все лицо подростка было залито кровью, струйка вытекала и из шеи. Софа упала перед ним на колени и, обернувшись, крикнула Кириллу:

– Саквояж! Быстро!

В саквояже у Софы хранились хирургические инструменты и медицинские препараты еще с тех времен, когда она дежурила на скорой помощи и ездила на вызовы. Кирилл помчался за саквояжем. Софа раскрыла чемоданчик и стала работать споро, но без излишней торопливости. Ей быстро удалось остановить кровь. А Сучкова все рыдала и билась в истерике.

– Кто-нибудь побежал вызывать скорую? – спросила Софа.

– Муж побежал к телефонной будке, – Сучкова опять запричитала: – Ой, ну что же это? За что мне это?

– Как это произошло? – спросил Кирилл одного из мальчиков. На вид ему было лет десять-одиннадцать.

– Тут пацаны проходили из соседнего района, – ответил он. – Один из них, я знаю его, Петыра его кликуха, мойкой его писанул.

Софа подняла голову и вопросительно посмотрела на Кирилла.

– Полоснул опасной бритвой, – перевел ей Кирилл. Снова обращаясь к мальчику, он спросил: – За что?

– А так.

– Просто так?

Мальчик пожал плечами.

– А чо? – ответил он, как будто говоря: – А почему бы и нет?

– Сколько Петыре лет? – спросил Кирилл.

– Двенадцать. Он самый старший из них.

– Софочка, милая, – не унималась в своих причитаниях Сучкова. – Спаси моего ребеночка.

– Я остановила кровь, – сказала Софа, продолжая возиться с раной и не оборачиваясь. – Рана серьезная, задета артерия. Еще полминуты, и мы бы его не спасли.

Скорая приехала на удивление быстро. Выскочивший из машины врач подбежал к лежащему на земле ребенку.

– Софочка, что произошло? – спросил он. – Вот, не думал, что во время дежурства встречу тебя.

Софа слабо улыбнулась.

– Привет, Ленька, – поздоровалась она. – Вот, у мальчугана порез опасной бритвой. Ребенок потерял много крови. Нужен донор.

Обратившись к матери, она сказала:

– Садитесь в скорую и поезжайте в больницу. Все будет в порядке. Ваш сын будет жить.

Она закрыла саквояж и неторопливо пошла в дом. Кирилл шагал за ней и, зайдя в комнату, поставил снова кипятить остывший чайник. Софа бросила саквояж на кровать и вышла в коридор, чтобы помыть руки в умывальнике, расположенном рядом с уборной. Вернулась она спокойная, как обычно, и, вытерев руки полотенцем, сказала:

– Горячий чай будет кстати. Я продрогла насквозь. Жуткий холод на улице. Скажи? – Она подошла к нему и поцеловала в лоб.

– Расплодились преступники-малолетки, – вздохнул Кирилл. – Герои. Война им нужна.

Софа села за стол, наблюдая, как он разливает чай.

– Шигалевич часто повторял, – лениво заговорила она, как будто отдыхая от работы, – что нищета ведет к вырождению нации. Кстати, он утверждал, что, раз начавшись, этот процесс может продолжаться десятилетиями, даже если условия жизни изменятся. Знаешь, сколько я насмотрелась подобного во время дежурств на скорой помощи? Люди бьют, калечат и убивают друг друга без причины. Просто так. Особенно в праздники, когда нужно радоваться жизни. Не нужна им музыка, стихи, театр или кино. Им интересно бить и крушить. Так что ты говорил насчет телефона?

– Да, насчет телефона. Я сообщу тебе номер позже. Встречу тебя послезавтра у метро, в обычное время после работы. Хорошо?

В назначенное время она не пришла. Такое случалось и прежде, поэтому Кирилл не очень огорчился. Он терпеливо ждал ее больше часа. Наконец, она появилась, но, увидев его, не улыбнулась радостно, как прежде. Она отвела глаза и торопливо прошла мимо.

– Софа, что с тобой? – в панике закричал Кирилл. Он догнал ее и пошел рядом, соразмеряя шаг. Софа продолжала молча идти вперед, не поворачивая к нему головы.

– Софа, Софа! Что случилось?

Кирилл тронул ее за рукав.

– Софа…

Она вздрогнула, как будто к ней прикоснулись льдышкой, отскочила в сторону и в ужасе уставилась на него.

– Что случилось, Софа? – прерывающимся голосом повторил он. – Что с тобой?

У Софы задрожали губы.

– Ты сотрудник МГБ? – спросила она.

– С чего ты взяла?

– Сучкова пришла ко мне. Благодарить и извиняться за свое прежнее поведение. Я тоже решила извиниться за тебя. Ведь ей муж тогда сломал челюсть. Она рассказала мне, как это было. Ты показал им свое удостоверение сотрудника МГБ.

– Я тебе все объясню, Софа.

– Ничего не нужно мне объяснять. Скажи только, Цилю Наумовну арестовали по твоим доносам?

– Нет! Послушай, Софа…

– Не хочу тебя слышать и видеть. Негодяй, подонок. Ты омерзителен.

Она резко отвернулась и зашагала прочь. Он не стал ее догонять. Он был оглушен и раздавлен. В ушах звучали ужасные слова, произнесенные любимой женщиной на прощание. Жизнь потеряла смысл.

Часть 3
Год 1950-й

Глава 1

Кирилл прекрасно понимал, чего от него ожидало начальство. Законность следственных процедур не требовалась и даже не поощрялась. Но ожидаемых от него результатов ему не удавалось добиться; как раз наоборот, из его отчетов было ясно, что обвинения против подследственных несостоятельны. Панин в дружеских беседах предупреждал: жди бури. У самого Панина уже начались осложнения. Однажды он разоткровенничался с Кириллом: «Ушел бы я отсюда, да чует мое сердце, все равно они меня найдут да еще и сделают козлом отпущения. Не первый год в этой конторе».

Кирилл еще и еще раз перелистывал документы дела опасного государственного преступника – Каца Самуила Абрамовича, 52 лет, врача, специалиста по сердечно-сосудистым заболеваниям. Согласно оперативным данным, Кац лично знал терапевта Этингера, арестованного недавно за умышленно неправильное лечение выдающегося политического деятеля Щербакова. Он также был знаком с главой ЕАК Фефером и с Михоэлсом. А Михоэлс, как стало известно позже, был врагом Советской власти и замышлял диверсии против советского правительства. Прямо-таки находка Рюмина, на которую он возлагал большие надежды. Рюмин, поручая ему дело врага Каца, с нотками угрозы посоветовал: «Ты прижми его покрепче. Это крепкий орешек, не то, что Этингер. Тот сразу раскололся. И Кац должен признаться, что неправильно лечил важных государственных деятелей или помогал таким, как Этингер. Пусть подтвердит, что диагноз Этингера был неправильным, что он убил Щербакова, и, может, еще кого-то угробил. Понял?»

Спорить с Рюминым, объяснять ему сложность или, вернее, невыполнимость поставленной задачи, действуя даже самыми грубыми методами, было бесполезно. Ведь надо было найти хоть какие-то доказательства вины всего консилиума врачей, подтвердивших диагноз профессора, на основании патолого-анатомической экспертизы. Значит, оставалось либо фальсифицировать выводы, сделанные после вскрытия тел покойных, либо доказать, что патолого-анатомы приняли участие в заговоре. Но они же не лечили людей, а вскрывали трупы, и участия в неправильном лечении принимать не могли. Кирилл, имея уже некоторый опыт допросов врачей, арестованных после Этингера, это понимал, но объяснить безграмотному авантюристу Рюмину, конечно, не мог. Рюмин считал, что их задача – несмотря ни на что, выбить признания арестованных.

– Не пойму, чего это Абакумов тянет бодягу, – жаловался он. – Жмет на тормоза. Ведь есть же признания врачей. Что еще нужно? Может, он на стороне этих жидов? Ты потверже будь, Кирилл. Ты парень грамотный, я вижу, ты далеко пойдешь. Помоги мне, и я тебя не забуду.

Кирилл закрыл папку и от отчаяния плюнул в пустоту, так и не придумав, как ему проявить твердость. В этот момент в узкий тесный кабинет ввели обвиняемого.

Кац появился во всей своей тюремной красе: всклокоченные, черные с сильной проседью волосы, мятая одежда и немытое несколько дней лицо. Он сел на табуретку и уставился на маленькое, запыленное, с толстой решеткой окно. Там в прогалине туч проглядывал клочок голубого неба. Был тусклый мартовский день, блестки которого отражались в темных, на выкате, глазах Каца. Из-за резкого перехода из темноты к дневному свету Кац часто моргал. Казалось он вот-вот заплачет.

Кирилл назвал статью, по которой Кац обвинялся, и суть обвинения. Помимо Этингера, Кацу вменялись знакомство или даже дружба с членами ЕАК, от которых он и получал задания умертвлять важных правительственных лиц путем неправильного лечения.

– Вам понятно, в чем вы обвиняетесь? – спросил Кирилл.

Кац повернулся к Кириллу и перестал моргать. В его взгляде сквозили ненависть и презрение. Кирилл отметил про себя, что первое впечатление о Каце оказалось обманчивым. Было абсолютно ясно, что Кац плакать не будет. Так ведут себя люди, ни при каких обстоятельствах не желающие просить пощады. Такие попадались нечасто, и им приходилось несладко здесь, в Лефортово.

– В чем меня обвиняют, мне понятно, – ответил Кац. – Только вот трудно понять, кому и зачем понадобилось обвинять меня в этом. Я во время войны сутками работал на благо Родины. И вот как она, Родина, меня отблагодарила.

– Что вы можете заявить по существу дела? – сухо спросил Кирилл.

– По существу дела я могу заявить, что никакого существа дела нет, – отрезал Кац. – Никаких указаний от членов ЕАК я не получал и, как я полагаю, они тоже ни в чем не виноваты…

– В этом мы разберемся, – прервал его Кирилл.

– Я знаю, как вы разберетесь, – с вызовом сказал Кац, прямо глядя Кириллу в глаза. – Я уже наслышался криков тех, кого допрашивали. Моя камера недалеко.

– Я не собираюсь применять подобных методов, – спокойно ответил Кирилл. – Я буду записывать ваши показания, вот и все.

Кац нагло хмыкнул.

– Как же вы тогда добьетесь признания вины от невиновных?

– Никак.

Кац уставился на Кирилла, уже без ненависти, но с явным интересом и недоверием. «Наверное, решил, что это очередной трюк следователя», – подумал Кирилл.

– Вот вам мое признание: я честный человек. Конечно, если со мной будут обращаться так, как с теми, кто дал против меня показания, я признаюсь во всем, в чем хотите. Годы не те, чтобы выдержать это. Только что толку в таких показаниях? Нужны хоть какие-то вещественные доказательства. А у вас их нет.

Кац был не первый из врачей, кого Кирилл допрашивал, но до него никто не вел себя так вызывающе. Некоторые из тех немногих, чьи дела ему поручили вести, сразу признавали свою вину, но при детальном допросе не могли объяснить явное логическое несоответствие своих показаний. Иные вели себя достойно, и вины не признавали. Но все они испытывали страх. Одни пересиливали его, другие – нет. У всех, однако, была надежда, что этот кошмар скоро кончится и их отпустят на свободу. А Кац, похоже, ничего не боится и ни на что не надеется.

– Значит, вы отрицаете, что умышленно ставили неправильный диагноз? – спросил Кирилл.

– Разумеется, отрицаю.

– Вы знали Этингера?

– Да, знал.

– Вы знали, что он поставил неправильный диагноз Щербакову?

– Чушь! – взорвался Кац. – Кто, кроме врача и квалифицированной врачебной экспертизы, может установить это? Какой был правильный диагноз? Уж не вы ли, люди в военной форме, можете его поставить?

– Как вы объясните, что Щербаков умер от разрыва сердца в таком молодом возрасте, ведь это очень редкий случай?

– Я не должен ничего объяснять, – Кац снова уставился в окно. – Это же смех: следствие не докопалось до такого простого факта, что Щербаков был алкоголик. Да от его возлияний и здоровый-то человек недолго бы прожил. Давайте тогда обсуждать вопрос: должен ли был Этингер лечить Щербакова от алкоголизма или нет? А?

Кац, ехидно усмехнувшись, посмотрел на Кирилла.

– Что, моральный облик выдающегося политического деятеля не вяжется с алкоголизмом? Не предусматривает такое предположение?

– Нет, не предусматривает, – не сдержал улыбку Кирилл.

Кац был доволен его реакцией и опустил глаза.

– Толково обвинить любого врача в умышленно неправильном лечении – невыполнимая задача, просто невозможно себе представить, как ее осуществить, если вы имеете дело с преданными профессии людьми, да притом мировыми светилами, – спокойно, почти дружелюбно сказал Кац. – Нужны эксперты, чтобы изучить историю болезни, проверить соответствие диагноза и применяемых лекарств и методов лечения и посмертно установить правильный диагноз. На одних признаниях далеко не уедешь. Уверяю вас, что многие из тех, кто из страха перед пытками наговаривают на себя и на других, откажутся на суде от своих показаний, а подтвердить их документально вы не сможете. Невозможно подделать столько документов и подготовить к ложным свидетельствам столько врачебных экспертов. Не то время, молодой человек. Не то время.

Кириллу не понравилось, что Кац назвал его «молодой человек», а не «гражданин следователь», но решил пропустить это мимо ушей.

– С кем из ЕАК вы были знакомы? – спросил Кирилл.

– Хотите, чтобы я подставил под удар таких же, как я, ни в чем не повинных людей? – отозвался Кац вопросом на вопрос.

– Кого вы имеете в виду?

– Кого угодно. Ведь вам нужны материалы против ЕАК. Правильно я понимаю?

– Если такие материалы существуют.

– Ничем не могу вам помочь, – сказал Кац. – Обо всех членах ЕАК у меня сложилось очень хорошее мнение, хоть и знаком-то с ними я был шапочно, даже знакомством это нельзя назвать, просто был несколько раз там, где они собирались. Знаю кое-кого, кто с ними был в более близких отношениях, да вы их тоже наверняка знаете, если арестовали такого далекого от них человека, как я.

– Все-таки? Я не буду записывать. Знали Фефера?

– Да.

– Еще кого?

– Цилю Наумовну Бланк.

– Знали?

– Да, знал. Арестовали бедняжку, и до сих пор никто не знает, где она. Что с ней?

Кирилл сделал вид, что не слышит..

– Кого еще вы знали? Кого-нибудь из ее друзей?

Кац помедлил с ответом.

– Я не буду записывать, – напомнил ему свое обещание Кирилл. – Заметьте, вы не должны умышленно давать ложные показания. Это усугубит ваше положение.

– Понятно, что у вас есть на меня оперативные данные, – сказал Кац. Он назвал несколько фамилий, в основном людей арестованных, и промелькнула фамилия Шигалевича. Вот в этом он ошибался – данных о его знакомстве с Шигалевичем у следствия не было.

– Я и не требую от вас что-либо говорить о людях, которых вы назвали. Кстати, никаких оперативных данных о тех, кто не арестован, у нас нет.

Лицо Каца стало темным от огорчения.

– Я никого толком не знаю, – проговорил он тихо.

– Да, да, – подтвердил Кирилл. – И ничего не должны знать. Это вас не касается. В записях это фигурировать не будет, ибо не относится к делу. Понятно?

Кац с интересом уставился на Кирилла. Казалось, он не верит тому, что услышал собственными ушами.

– Хотите закурить? – спросил Кирилл, положив на стол пачку папирос.

– Я не курю. Спасибо, – вежливо отказался Кац.

– На сегодня хватит, – закончил допрос Кирилл. – Не все так мрачно, Кац, как вы думаете.

Кирилл приказал увести арестанта и взялся за оформление результатов допроса. Пусть начальство разберется и скажет, что делать.

Когда он уже собрался уходить, в кабинет без стука зашел Панин. Выглядел он смертельно усталым, нижнее веко левого глаза подергивалось как от тика.

– Пойдем, заложим малость за воротник, – предложил он. – Есть о чем поговорить.

– Пойдем, – охотно согласился Кирилл.

На улице, зябко кутаясь, Панин небрежно бросил:

– Я, между прочим, с женой развожусь.

– Что-то случилось?

– Не нравится ей, что я пью. А кому понравится? Я, однако, так считаю: пускай уходит. Правда, по сыну буду скучать, но от таких, как мы, нужно держаться подальше. У нас ведь как: если ты враг народа, значит, и твоя родня тоже. А у тебя как дела с невестой? Не сошлись по новой?

– Не сошлись и никогда не сойдемся.

Они молча дошли до пивной и заняли единственный свободный стол у самого входа. Шустрый официант мигом принес наполненные кружки. Панин посыпал край кружки солью и жадно отхлебнул пенящуюся жидкость.

– Давно хотел тебя спросить, не попадалась ли тебе фамилия Шигалевич? – первым заговорил Кирилл.

Панин взглянул на него слегка затуманенными глазами.

– Попадалась. Несколько раз. Полагаю, что он кандидат на арест. Ты его знаешь?

– Да. А вот… Софа Фридман не попадалась?

Уставившись на пустеющую кружку Панин тихо спросил:

– Твоя, что ли?

– Да. Если что, дай знать.

– Непременно. Какое отношение она имеет к Шигалевичу?

– Она крутилась там, в их компании. Бывала в гостях. Шигалевич помог ей устроиться в госпиталь после института. Бывала и в ЕАК, однако, ничего особенного она там не делала.

– Для того, чтобы схлопотать расстрел, не нужно ничего такого делать, – с философской ехидцей заметил Панин. – Добро. Если что, обязательно сообщу. А как у тебя дела с врачами?

Тут настала очередь Кирилла сделать большой глоток, чтобы смочить пересохшее горло.

– Удивляюсь безграмотности тех, кто затеял это дело, – сказал Кирилл. – Мозгов у начальства нет. Арестовывают их даже не по подозрению, а по желанию возбудить дело. Понимаешь?

– Еще как понимаю, – заверил его Панин. – А ты заметил, что я больше не называю тебя «пацаном»? Ладно, продолжай.

– Как может идиот Рюмин определить, правильный диагноз поставил врач или нет? И если да, был в том умысел или просто ошибка? Как определить, соответствовало ли лечение и лекарства болезни, или умышленно были предписаны другие? Да на такую экспертизу должны уйти годы. А если вынести все это в газеты, кто в эту чушь поверит?

Вдруг Панин громко захохотал, и несколько голов сразу же повернулись в их сторону. Панин с хмельным интересом вызывающе осмотрел утопающее в папиросном дыму пьяное сборище.

– Кто поверит? – переспросил он и, повысив голос, заявил: – Да все поверят. Наш-то доверчивый народ, его любой бодягой можно накормить. Насчет этого не беспокойся. Да что там наш народ! Возьми немцев. Казалось бы, цивилизованная нация, а ведь поверила этому психопату Гитлеру. Правильно сказал Геббельс: «Чем крупнее ложь, тем ей легче верят». И вообще, лжи легче поверить, чем правде. Почему так происходит? – Панин пожал плечами. – Не с моими мозгами понять это. Всегда так было, и всегда так будет. Аминь.

Он чокнулся со стоящей на столе кружкой Кирилла и допил остатки пива.

На следующий день после обеда в кабинет Кирилла с шумом ворвался Рюмин. Он плюхнулся по другую сторону стола и уставился на Кирилла, не произнося ни слова. Потом как-то странно выпятил тонкие губы своего маленького рта, как будто для поцелуя, от которого должно затошнить.

– Я тя чо принял сюда? – Голос Рюмина презрительно дребезжал. – Чтобы ты тут в какие правила играл? – Рюмин гадливо прищурился. – Ты мне их показания давай. Учить мне тя, как обращаться с жидовским племенем? Ты мне любого дай, так я его за пять минут расколю. А ты тут неделями возишься и не только не раскалываешь их, а даже находятся такие, что отказываются от своих показаний. Зря, что ли, государственный хлеб хаваешь?

– Что толку, если я их расколю? – возразил Кирилл. – К суду дело должно быть подготовлено грамотно, с вещественными доказательствами, иначе все повиснет в воздухе.

Рюмин ударил по столу ребром ладони.

– Шибко грамотный, – угрожающе прорычал он. – Суд – не твое дело. Там разберутся. А ты запомни мой наказ: жиду не должно быть веры, даже если он говорит правду. – Рюмин на мгновение смолк, а потом чуть спокойнее продолжил:

– Вот с вещественными доказательствами ты прав. – Рюмин скроил на пухлом лице улыбку. – Вот, ты мне эти вещественные доказательства и добудь. Понял?

Он встал и, не дожидаясь ответа, направился к двери. Схватившись за ручку, оглянулся.

– Понял? – переспросил он.

Кирилл оставил вопрос без ответа, а только кивнул как бы в знак согласия. Рюмин задержался у открытой двери.

– Понял? – неожиданно звонким и пронзительным голосом повторил он.

– Понял, – глухо ответил Кирилл.

– То-то же. Знаешь, поди, армейскую пословицу: не можешь – научим, не хочешь – заставим. А не заставим… – Рюмин весело хмыкнул и с треском захлопнул дверь за собой, предоставив Кириллу самому закончить фразу.

Кирилл откинулся на спинку стула и устало протер глаза. «Ясно, – рассуждал он, – что за этим паскудным карликом кто-то стоит. Но кто? Абакумов? Тогда почему он терпит следователей, которые пыток не применяют и показания из арестованных не вышибают. Если ему такие следователи нужны, почему тогда он терпит таких, как Рюмин? Похоже, что как в солдатской игре, веревку тянут с той и с другой стороны. Поди тут, догадайся, кто есть кто, и что в этой заварухе делать. А с Рюминым шутки плохи. Нужно срочно что-то предпринять, а то и сам не заметишь, как в этот котел угодишь».

Кирилл вытащил из верхнего ящика стола чистый лист бумаги и стал писать:

Министру МГБ товарищу Абакумову

От следователя, старшего лейтенанта Селиванова Кирилла Евгеньевича

Докладная записка.

Товарищ Абакумов!

Я пишу Вам эту докладную в связи с тем, что обстановка в следственном отделе по особо важным делам требует Вашего немедленного вмешательства. Мой непосредственный начальник товарищ Рюмин настаивает на применении методов следствия, идущих вразрез с существующим кодексом. При всей кажущейся эффективности этих методов они приносят только один результат: признание обвиняемых. Однако многие из них еще на следствии при повторных допросах отказываются от своих показаний, хотя и знают, чем это им грозит. Если бы были существенные доказательства вины обвиняемых, то не было бы необходимости в принудительном признании. Я бы мог получить эти признания и все недостающие материалы безо всякого нажима. Однако таких материалов у меня нет.

Обвинения, основанные только на признаниях подследственных, очень шаткие. Стоит подсудимым отказаться от них на суде, и обвинения рухнут.

В настоящее время все как раз наоборот. Есть доказательства правильности диагнозов, о чем свидетельствуют результаты консилиумов, истории болезней и патолого-анатомической экспертизы.

Возникает вопрос: на каком основании арестованы эти врачи, если нет ни одного документа, который бы мог вызвать подозрение в умышленно неправильном лечении с целью умертвить пациента?

Мне поручили дела, которые неизбежно получат международную огласку. Более того, если основываться только на признаниях обвиняемых и не подтвердить их документально, следствие будет вынуждено привлечь к допросам массу людей, занимающих высокие посты в медицине. Это приведет к тому, что публично будет доказана ложность обвинения.

Я прошу Вас принять меня лично, чтобы я мог более подробно изложить Вам реальное положение дел и свои соображения относительно возможных последствий тех методов, на которых настаивает товарищ Рюмин.

Следователь по особо важным делам

Старший лейтенант Селиванов.

Кирилл запечатал письмо в конверт и, взглянув на него, как на мину замедленного действия, вышел из кабинета, чтобы отправить записку по внутренней почте.

Вечером он столкнулся в лифте с Паниным.

– Что такой мрачный? – спросил Панин, хотя и сам выглядел далеко не счастливым.

– Написал докладную Самому, – ответил Кирилл.

– Погоди, – остановил его Панин. – Давай выйдем..

На улице Панин сразу оживился.

– Абакумову? – спросил он.

Кирилл утвердительно кивнул.

– И что написал?

– Изложил, что эта паскуда Рюмин сам применяет и других заставляет применять запрещенные методы следствия. И потому это никуда не ведет. Понимаешь?..

– Понимаешь, – прервал его Панин, передразнивая. Перейдя на грузинский акцент, он насмешливо подтвердил: – Конэшно понымаешь. – И вдруг взорвался: – Ты что, идиот? Жаловаться на Рюмина! Да этот безграмотный интриган тебя по стене размажет. Его и приняли-то на эту работу, потому что он сука отборная. А Абакумов… Ты что, думаешь, он не знает, что происходит? Он ведь читает отчеты следствия и иногда сам присутствует на допросах. Вот, нашелся агнец Божий, который откроет глаза такому матерому волчаре, как Абакумов, на то, что происходит в его министерстве.

– Ты прав, да не совсем прав, – спокойно возразил Кирилл, поднимая воротник плаща, ибо стал накрапывать дождь.

Панин воспользовался непогодой, чтобы повернуть разговор в другое русло.

– Чтобы не промокнуть снаружи, нужно смочить организм изнутри, – уверенно произнес он, указывая пальцем на пивную за перекрестком. – Этим и крепка Русь. Зайдем туда, там и поговорим.

– Извини, нет у меня желания пить сегодня, – сказал Кирилл. – Не станет мне легче ни от пива, ни от водки.

– Пойдем, – настаивал Панин. – Тебя, может, завтра арестуют и будут с тобой проделывать те самые трюки, против которых ты выступаешь. Сегодня, представь себе, твой последний вечер на свободе.

– Счастливец ты, что тебе водка помогает, – сказал Кирилл, остановившись у перекрестка. – Я что-нибудь другое придумаю.

– Что ж, – пожал плечами Панин. – У нас с тобой одна дорога. Ты пойдешь по ней завтра, я – чуть позже. Уверен, что на этой дороге мы встретим многих из тех, кто нас на эту дорогу отправил. Эх, Русь! – выдохнул он с безнадежной тоской. – Когда же тобой, злая матушка, будут править нормальные люди?

Он махнул рукой и, не прощаясь, побрел к пивной.

Кирилл зашагал по улице, сам не сознавая, куда он идет. Его раздирало желание пристрелить Рюмина, но эта идея хороша была только для мстительных фантазий. Проблема была в стратегии руководства, которая проявлялась в системе арестов, допросов и судов. Те люди или силы, которые стояли на пути этой системы, должны быть смяты, стерты в порошок. Но их немало, потому это займет время. Сколько времени? Кто следующий? Не выскочить ли вовремя из этой системы? Пожалуй, будет еще хуже. Тех, кто выскакивал, все равно находили и приканчивали.

Внезапно Кирилл обнаружил, что подошел к станции метро, где он обычно встречал Софу. Сердце его гулко стукнуло, сжалось, потом заметалось, как пойманный зверек в западне, и заныло от горя потери. Он взглянул на часы. Уже семь. Может, она сейчас поднимается наверх по эскалатору, и они, как прежде, встретятся и, прижавшись друг к другу, пойдут к ней домой.