Текст книги "Заговор против террора"

Глава 4

Настенные часы пробили десять, и за окном начала сгущаться темная синева приближающейся ночи позднего лета. На заваленном хламом столе Кирилла уже трудно было различить бутылки водки и бидон разливного пива, рюмки и стаканы, но свет Кирилл не включал; не хотел отвлекаться от рассказа Панина о его командировке в Ленинград. От начальства ему поступило распоряжение проследить связи арестованных в Москве евреев с Ленинградской парторганизацией и выяснить все относительно этих связей.

– Маленков сам приехал, давил на начальство, а они на нас, – жаловался Панин, пьянея и стервенея на глазах. – Представляешь, как плохо идут дела с Вознесенским и его людьми, если сам Маленков присутствует на допросах! Неслыханное дело!

– Тише ты, – зашипел на него Кирилл. – Ну, а вы что?

– А мы что? Ты же знаешь нашего брата. Приказ есть приказ. Не всем, конечно, но тем, кто не очень рьяный, не позавидуешь. Спешит Маленков, спешит почему-то, а куда торопится, если подлинных врагов народа нашли? Не получится у них открытый суд, не получится. Поверь мне, Кирилл, не те времена и не те люди. Уже все знают, что семьи их ничто не спасет, признавайся или нет, и многие выбирают умереть достойно. Не те времена, брат. Да.

– Ну, а что ты выяснил по своей части?

– Что выяснил… – пробурчал Панин, наливая пиво из пустеющего бидона. – Все выяснил. Даже тот факт, что никакого заговора нет и не могло быть. Но это только для себя, не для начальства. Выяснил все дальние и близкие связи с евреями. Нашел там, в Ленинграде, и таких, которые оказались нечисты на руку, хитрованы и интриганы. Не все сходится в записях и отчетах. Все это, конечно, приплетут, как измену родине или еще там чего. Это уж не мое дело. – Панин стал прикуривать папиросу. Спички ломались в его руках и не хотели зажигаться. Кирилл забрал у него коробок, чиркнул и поднес огонь к папиросе. Панин пробормотал грязные ругательства по поводу спичек и их производителей и глубоко затянулся.

– Встречалась ли тебе фамилия Шаповалов? – спросил Кирилл.

Панин вскинул голову, как будто внезапно проснулся от дурного сна.

– Да. А как же! О нем легенды ходили. Один там, бывалый следователь, с юмором рассказывал, что Шаповалов хвастал, дескать, не сломаете вы меня, фашисты проклятые. Он умер в холодной камере. Как ему сейчас докажешь, что его все-таки сломали, и окончательно? Юморной такой следователь. Скажи, Кирилл?

Кирилл встал и зажег свет. Панин зажмурился и с пьяным презрением осмотрел стол. Заметив остатки кильки на большой тарелке, он схватил одну из них за хвост, положил на недоеденный ломтик черного хлеба и лениво откусил получившийся бутерброд.

– Что ты думаешь о Берии? – спросил его Кирилл.

Панин гадливо ухмыльнулся.

– Что о нем можно подумать? – Панин говорил и жевал одновременно. Получалось довольно невнятно, и это раздражало Кирилла. Он тоже начал пьянеть и наливаться злобой. – Такой же, как и остальные в Политбюро. Не лучше и не хуже. Я работал в министерстве при нем. – Панин наконец дожевал кильку, достал из кармана носовой платок и вытер пальцы. – Во время войны, если какой завод не выполнял план по выпуску военной продукции, он звонил директору и орал: «Я приеду и лично тебя расстреляю, сукин сын. И всех, кто с тобой управляет производством». – Панин глотнул пива и икнул. – Ну, понятно, тот директор завода спускал полкана на своих подчиненных, говорил, что Берия приезжает их расстреливать, а те – своим подчиненным, а те грозили работягам, что невыполнение плана – это саботаж, за который поставят к стенке. Отсюда и массовый героизм, и работа по 16 часов в сутки все годы войны, и все такое. А почему тебя интересует Берия?

– Да… так. Слышал я, что он получше других, и влияние на Сталина имеет больше других. Если это так, почему он не говорит Сталину, что происходит? Или, быть может, он не знает всего, что происходит?

Панин пьяно хохотнул и откинулся на спинку стула. Стул жалобно заскрипел, как будто предупреждая, что сейчас развалится.

– Берия знает все. Понял? Даже больше, чем знает Абакумов. И дело вовсе не в том, кто из этой своры хороший, а кто плохой.

– Тише ты, – зло скомандовал Кирилл.

– Все дело в Главном, – в том же тоне продолжал Панин.

– Я уже слышал это от тебя, – словно огрызнувшись, вставил Кирилл.

– Да, в Главном, – упрямо повторил Панин и наставил на Кирилла указательный палец, как дуло пистолета. – Не понимаешь ты простой вещи, Кирилл. На Руси всем правит царь. Если царь хороший, он дает слегка людям жить. В любом случае царь делает все, что хочет, и все вокруг терпят его. Запомни мои слова: поменяется царь – товарищ Сталин, и все изменится на следующий день в соответствии с желаниями нового царя. И все они: и Берия, и Маленков, и… – Тут Панин площадно выматерился, запив рюмкой водки. – И все они станут в один день другими. Такими, какими их пожелает видеть новый царь. Так было, так будет. Разлей по последней.

– Не философствуй. Уже время позднее..

Панин не слушал или не услышал слов Кирилла. Он продолжал:

– И знаешь – почему? Потому что вырвались наверх все холопы. Самая опасная и страшная категория людей. Люди холопского звания, как назвал их Некрасов.

– Савва, заткнись. Стены слышат. Совсем рехнулся?

– Вернее, не люди, а похожие на людей.

– Савва! М-мать твою. Сейчас плесну тебе в морду пивом, чтобы охладился.

– Давай лучше допьем его.

– Оставайся у меня, Савва, – командирским тоном приказал Кирилл. – Я постелю тебе на диване.

– Не надо стелить, я так лягу, – пьяно прогнусавил Панин, шатаясь и хватаясь за что попало, подошел к дивану и рухнул на него.

– Сними хоть ботинки, – посоветовал Кирилл.

– Какая разница, – бубнил Панин, впадая в пьяный сон. – Скоро ноги оторвут.

Тут Панин захрапел, и будить его было бесполезно. Кирилл снял с него ботинки, потушил свет, уселся за стол и закурил. С тревогой думал он о том, как его прошлое может встретиться с будущим.

Глава 5

30 сентября 1950 года Сталин ждал на своей даче в Кунцево доверенных членов Политбюро: Берию, Маленкова, Хрущева и Булганина. Приятного вечера Берия не предвидел.

Две недели назад на сверхсекретном совещании Политбюро Сталин был вне себя от ярости. Записи заседания не велось, Поскребышева не было:.обычно его звали только тогда, когда стенографировали все выступления.

Вначале Сталин вполне спокойно спросил Маленкова о состоянии Ленинградского дела. Пот выступил на лбу и над верхней губой верного сталинского прислужника.

– Мы приложили максимум усилий… – начал Маленков, и тут Сталин неожиданно взорвался, переходя на крик.

– Готово дело к открытому суду или нет? – Вождь выпучил глаза, его обвисшее старческое лицо задергалось. Казалось, он сейчас ударит Маленкова трубкой, которую зажал в руке. Не давая Маленкову вымолвить слово в свое оправдание, Сталин продолжал на повышенных тонах.

– Не готово. Знаю от Абакумова. Тоже мне, министр госбезопасности, не в состоянии приготовить дело такой важности.

Сталин перевел взгляд на Берию.

– И также обстоит дело с ЕАК. Не лучше и дела с врачами. Разучились работать или это саботаж?

Члены Политбюро сидели с окаменевшими лицами. Везде подозревавший заговоры Сталин улавливал мельчайшие перемены в их настроении и поведении. Впрочем, слово «саботаж» предполагало расправу и без признаков сговора.

Все молчали, боясь проронить звук. Сталин в гневе раскуривал трубку, нервно и часто выпуская дым.

– Посмотрим, как вы справитесь с другими делами, – угрожающим тоном продолжил свой монолог Сталин. – А Ленинградское дело отдайте в ОСО или военному суду. Как я понимаю, время ничего не решает. Так что не тянуть больше, все закончить к концу сентября, подготовить идеологическую кампанию в газетах.

И вот сейчас, в последний день сентября, Сталин ждет их у себя. Даже закрытый суд, который и до рассмотрения дела знал, какие приговоры нужно выносить, не смог ничего сделать.

За день до суда Абакумов подтвердил свои рекомендации по приговорам Вознесенскому, Кузнецову и другим партийцам верхнего эшелона: расстрел. Большого ума для такой рекомендации не требовалось. Это было указание Сталина.

Перед входом на дачу всех членов Политбюро бегло обыскали. Берию эта процедура всегда приводила в ярость. Это новое указание Сталина было оскорбительно, однако в свете последних событий, надо признать, что у него были основания опасаться заговора. Безустанные поиски врагов народа даже среди соратников, не прекращавшиеся репрессии вызывали не только страх, но и всеобщую ненависть к нему. А ненависть рано или поздно объединяет людей крепче, чем любовь.

Во время ужина Сталин не упоминал о Ленинградском деле. Вроде он был в неплохом настроении, даже шутил, хоть и вяло, без энтузиазма, угощал грузинским вином.

Берия провозгласил тост:

– За укрепление атомной мощи Советского Союза! За товарища Сталина!

Сталин не улыбнулся, но все же поднял свой бокал с разбавленным водой вином. Берия понял: вождю не понравилось упоминание об атомной мощи, потому что он, Берия, как бы намекает на свои заслуги в этом успешном проекте. Берия мысленно отругал себя за допущенную тактическую ошибку. Хотя какая разница, ведь вождь не будет делить с ним славу, и скоро Берия пойдет вслед за Вознесенским. Берия опустил руку под стол и украдкой взглянул на часы. Уже двадцать три, ноль-ноль, а сообщений из суда все еще нет. Неужели эти болваны из военной судебной коллегии не понимают, что если сегодня они не вынесут приговоры, и их, не откладывая, не приведут в исполнение, всех их поставят к стенке?

Второй тост предложил Маленков.

– За идеологическую чистоту нашей партии! Сметем всех, стоящих на нашем пути, который освещается гением товарища Сталина.

Хрущев в своей косноязычной манере произнес что-то в том же духе и, как заметил Берия, опустил глаза вниз, под стол. Наверняка смотрит на часы, решил Берия.

Наигранное веселье за столом не скрывало нараставшую нервозность. Мало того, что Политбюро не смогло организовать открытый суд, так вот еще один провал: не вышло и с закрытым судом!

Первое заседание суда началось только вчера, 29 сентября, сегодня уже 30-е. Если в полночь не раздастся звонок о решении суда и исполнении приговора, вождь наверняка посчитает это явным саботажем. Ведь дан карт-бланш на расстрел фактически без рассмотрения дел. Куда уж проще?

В 12 часов ночи Сталин демонстративно посмотрел на часы. Члены Политбюро притихли. Маленков побледнел, в случае провала ему бы выпала роль козла отпущения. Ведь он лично руководил следствием, принимал участие в допросах, и вот полный провал. Берии тоже не отвертеться. Выиграет только Хрущев. Он ненавидел Вознесенского даже больше, чем Маленков, но вроде бы не был причастен ни к чему, и явно выигрывал в таком раскладе.

Еще час, томительный, долгий, продолжался бессодержательный разговор, произносились тосты с хвалой Сталину. В пять минут второго, когда ночь 30-го сентября уже перевалила на 1-е октября, раздался телефонный звонок. Сталин взял трубку.

– Сталин слушает. – Через несколько секунд он ответил: – Хорошо, – и повесил трубку на рычаг. С довольной улыбкой сообщил: – Вынесли приговор Вознесенскому. Расстрел.

– За правый суд! – поспешил поднять бокал Хрущев, и все его дружно поддержали. Маленков разразился пламенной речью, воздавая хвалу Сталину. Раскрасневшийся Хрущев не уступал ему. И правильно делал. Он тоже пару лет назад пытался выдвинуть идеи экономических стимулов, но вовремя спохватился. Берия знал, что при всей ненависти к Вознесенскому Хрущев предпочел бы расстрелять Сталина. Погоди, Никита, ты еще пригодишься.

От выпитого вина члены Политбюро осмелели и уже открыто посматривали на часы. В две минуты третьего, через час после объявления приговора раздался второй звонок. Сталин поднял трубку, выслушал короткое сообщение и довольно улыбнулся в усы.

– Вознесенский расстрелян несколько минут назад, – сказал он, кладя трубку на рычаг.

Тут уж веселье закипело вовсю. Напряжение спало. Было очевидно, что вождь простил их за задержку с расстрелом на два часа. Берия знал, что сейчас решается судьба брата Вознесенского и его сестры. Сталин приказал их тоже расстрелять, как и всех родственников, чтобы не повадно было в следующий раз не сотрудничать со следствием и не признавать свою вину.

Пили и ели до трех часов утра, славили товарища Сталина. В какой-то момент это славословие вождю надоело. Последней каплей стал открытый подхалимаж Хрущева и Маленкова.

– Чего вы тут распелись? – пробурчал Сталин в усы. – Мне нужны от вас успехи в работе, а не громкие слова. Без вашей хвалы обойдусь. – Он повернулся к Маленкову: – Нельзя допустить, чтобы дело ЕАК и дела с врачами так затягивались. Заставьте работать людей, как следует.

Берия не упустил удобный момент.

– Я не раз обсуждал с Абакумовым, помимо прочих дел, состояние следствия по Ленинградскому делу и ЕАК, товарищ Сталин. – При этих его словах нестройный шум голосов за столом резко оборвался. – Однако Абакумов, по моему мнению, зазнался. Слишком много о себе думает. Больше всего меня настораживает то, что у него есть свои идеи относительно того, кого и когда судить. Следствие тянется недопустимо медленно, хотя в распоряжении Абакумова весь аппарат МГБ, поддержка Политбюро и вас лично, товарищ Сталин.

Слова Берии попали, как метко выпущенная стрела, прямо в точку. Глаза Сталина расширились, и в них опять заблестела подозрительность.

– Я давно замечаю, что с Абакумовым что-то неладно, – ответил Сталин. – Потому у меня больше нет желания его видеть. Ты, Георгий, и ты, Лаврентий, работайте с ним. Я больше его принимать не хочу.

Берия поднял тост за Сталина. Ведь нужно же было как-то выразить свою радость по поводу того, что судьба Абакумова, верного пса Сталина, наконец-то определилась.

Гости разошлись, на прощание желая вождю доброго здоровья и долгих лет.

Усевшись в машину, Берия наконец-то расслабился. Улыбка на его лице сменилась угрюмой гримасой ненависти. Вознесенского ему было не жаль, как и его родственников. Еще один серьезный конкурент убран с дороги. Но рано или поздно наступит и его черед.

«Чтоб ты сдох поскорей», – про себя пожелал он вождю, уставившись на освещенную фарами дорогу.

Часть 4
Год 1951-й

Глава 1

В один из вечеров раннего лета по чистой случайности Щеголев присоединился к Кириллу и Панину, которые собрались скоротать часок-другой за кружкой пива, быть может, с водочкой. Период бешеной гонки для следствия, казалось, закончился, наступило затишье. Даже самые рьяные следователи неохотно шли на крайние меры; было не ясно, откуда дует ветер и куда. Волна арестов пошла на убыль. Но штиль, как известно морякам и работникам госбезопасности, часто бывает признаком приближающейся бури.

– Как жизнь? – весело обратился Щеголев к обоим, поднимая кружку.

– Идет. Полным ходом, – бодро откликнулся Панин.

– Полным ходом? – переспросил Щеголев с ноткой сарказма. – А у меня сложилось впечатление, что поезд остановили на полном ходу. Осталась только болталогия в газетах.

– Как же вы пришли к такому выводу, Афанасий Захарович? – спросил Кирилл.

– Большого ума не надо, – усмехнулся Щеголев, хватаясь за кружку пива. – Все на виду в нашей части планеты. – Он отхлебнул и кинул косой взгляд на Панина. – Следствие зашло в тупик, а, Савелий? С этой еврейской молодежной организацией?

– Не совсем так, – вяло возразил Панин. – Почти все признались в заговоре и подготовке к террористической деятельности. В заключении следствия это так и записано.

Щеголев повертел головой, подозрительно окинув взглядом зал, и навалился грудью на стол, чтобы быть поближе к собеседникам.

– Знаете не хуже меня, что Абакумов вычеркнул обвинение в террористической деятельности. Никаких доказательств ваша братия найти не могла, кроме признания. Как может кучка маменькиных сынков совершать массовый террор, не имея оружия, связей и всего прочего? Кому-то из следователей не поздоровится за такой идиотизм. Перестарались вы, ребята, или недостарались.

– Это еще не говорит о том, что остановили поезд на полном ходу, – возразил Панин.

– Говорит, еще как говорит, – Щеголев выпрямился. – Аресты почти прекратились. Новые задачи нам практически не поставили. Евреев-то вона сколько, а в заговорах участвует всего ничего. Не так это выглядело с самого начала. Верно ведь?

Вопрос был адресован Кириллу, но тот не стал отвечать. Внимание его было целиком приковано к вошедшему в зал коротышке, тот оглядывал столы в поисках свободного места.

– Гляди-ка, кто пришел, – сказал Кирилл, не отрывая взгляд от пришельца.

– Ба, ба, – с радостной насмешливостью забормотал Щеголев. – Его превосходительство Минька Рюмин сам пожаловал. Ему-то есть от чего запить. Абакумов недавно на губу посадил его за старания, а сейчас грозится выгнать совсем. Две недели Минька в холодном карцере провел, видно, согреться решил.

Кирилл, как и Панин, знал, о чем говорит Щеголев. Абакумов, получая безграмотные отчеты Рюмина, в которых тяжкие обвинения не подтверждались ничем толковым, наконец не выдержал, наорал на Миньку, арестовал на месте и посадил его на гауптвахту на две недели. Рюмин, к всеобщему удивлению, открыто выступил против Абакумова и грозился ему отомстить. Все были уверены, что дни Рюмина в МГБ сочтены. Выступать открыто против министра МГБ, ближайшего доверенного Сталина! Всеобщий вывод был: дурак есть дурак, туда ему и дорога. Кирилл был одним из тех, кто с нетерпением ждал, когда же раздавят эту гниду.

– Сюда идет, – объявил Панин очевидный для всех факт. – Заметил нас.

Рюмин подошел к их столу и взмахнул рукой в знак приветствия.

– Присаживайся к нам, Михаил Дмитриевич, – пригласил его Щеголев. – Расскажи, как жизнь идет.

– Как жизнь, как жизнь, – недовольно проворчал Рюмин, занимая свободный стул. – Жизни никакой нет. Сколько ни старайся, а толку мало. Засели там, наверху, всякие.

– Да ладно вам, Михаил Дмитриевич, – дружелюбно прервал его Кирилл. – Выпейте с нами, отдохните после работы.

– Я-то выпью, Кирилл, – согласился Рюмин, принимая кружку. – Только вот приглашения от тебя я не ждал.

– Почему? – спросил Кирилл, пытаясь прикинуться дурачком.

– Ты знаешь, – Рюмин утвердительно кивнул, как будто подтверждая свои слова. – Это уже все знают. Жалобу на меня накатал. – Он махнул рукой. – Да ты не один. Другие тоже писали.

– Давай не будем вспоминать, что было, то было, и быльем поросло, – предложил Щеголев. – Поговорим о бабах.

– О бабах, – презрительно усмехнулся Рюмин. Он смешал предложенную водку с пивом и махом выпил эту смесь. – Все они там, наверху, путаются с бабами. Я все о них знаю. И Абакумов наш, и Берия, и все, у кого еще стоит, у всех у них рыльце в пушку на этот счет.

Кирилл переглянулся с Паниным, а потом со Щеголевым, который заметил их молчаливый обмен взглядами.

– Откуда вы это знаете? – поинтересовался Кирилл.

– Как будто ты этого не знаешь, – Рюмин кинул на него косой взгляд. – Жидовскими врачами занимаешься и не знаешь?

– При чем тут жидовские врачи? – спросил Щеголев.

– При том. Ты распутываешь дело и идешь в секретный архив Абакумова. А там… На всех дела есть, – Рюмин махнул рукой и снова приложился к водке с пивом.

Никто за столом не произнес ни звука. Все ждали, что еще скажет Рюмин.

– Нет у меня союзников, – снова заговорил Рюмин. – Но меня это не останавливает. Я буду бороться с жидами и их влиянием, сколько сил хватит. Посмотрите, сколько их осталось у нас. Броверман, Райхман, Свердлов. Да тот же Эйтингтон. Да что там говорить. Всех не перечесть. Конечно, при таком засилье жидов, какое может быть против них следствие?

Рюмин смолк, трагически поднял брови домиком и с тем же суровым выражением лица отпил из кружки. После этого он возобновил монолог.

– Мало их прочесали в 1946-м, все еще многие остались на местах. На самом верху их влияние чувствуется. Молотов, Андреев, Ворошилов под влиянием сионистских баб. Каганович… – ну, на этом пробу ставить негде. Ну, как тут толковое следствие проведешь? Потому этот Абакумов, их приспешник, и ставит палки в колеса. Но я найду поддержку, я уверен.

– Вы можете на меня рассчитывать, Михаил Дмитриевич, – сказал Кирилл.

Рюмин, Щеголев и Панин от неожиданности уставились на него: Рюмин – прищурив глаза в злобном недоверии, Щеголев – с отвисшей челюстью, а Панин – с вопросительным дружелюбием, словно ожидая услышать от Кирилла, что это шутка. А Кирилл не шутил.

– На тебя рассчитывать? После твоей жалобы? – спросил Рюмин.

– Жалоба относилась не к вам лично, а к методам следствия, – возразил Кирилл. – Я ведь не против следствия. Весь вопрос в методах и достижении результата. А вам я смогу пригодиться во многом.

Щеголев положил ладони на стол, как будто помогая себе руками подняться.

– Мне пора идти, друзья, – сказал он, медленно вставая. – Вы тут допивайте, а мне на сегодня хватит.

– Я, пожалуй, тоже пойду, – присоединился к нему Панин. – Приятного разговора.

Как только они вышли, Рюмин выложил на стол пачку «Казбека» и придвинул ее Кириллу, жестом приглашая угоститься.

– Ты серьезно? – едва выговорил он, глядя он Кирилла. Его язык, казалось, разбух и заполнил весь рот.

– Серьезно.

Кирилл чувствовал, что пьянеет, но мозг его работал с обычной четкостью.

– Я проверю тебя. Между нами: я собираюсь подложить под Абакумова мину. Мне сейчас на все наплевать. Я иду ва-банк. Понял?

– Не совсем.

– Абакумов не сам тормозит дела. Кто-то за его спиной. Я подозреваю, что это Молотов или Берия. Я давно приглядываюсь к Берии. Но об этом после. Там, наверху, можно иметь дело только с одним человеком. С Маленковым. У него связей с жидами нет. Была, правда, его дочь замужем за жидом, да он развел ее. Вот… – Рюмин пьяно опустил голову.

– И много есть у вас материалов на Берию? – спросил Кирилл.

По-прежнему глядя в стол, Рюмин устало кивнул.

– Есть. Кое-что.

– Что вы собираетесь с этим делать? – спросил Кирилл. – Может, я смогу чем-нибудь помочь?

– На днях… – неопределенно пообещал Рюмин и поднял голову. Его круглое, пухлое лицо лоснилось от пота. – Давай, трахнем еще по одной за успех. Ты мне поможешь, а я тебе. Так ведь у нас?