Текст книги "Заговор против террора"

Глава 2

Подлинного размаха сети преданных людей, которую Берия раскинул по всему Советскому Союзу и за его пределами, не знал никто. Многие из тех, кто добровольно служил ему, готовы были пожертвовать жизнью, если это потребуется для выполнения его приказа. А тех, кто не испытывал к нему искренней преданности, сохраняли верность из-за страха. Предать Берию, казалось им, опаснее, чем предать Сталина. Берия умел внушать животный страх к себе, даже не используя особых угроз.

От этой невидимой армии, солдаты которой не числились ни в одном списке, а регистрировались только в памяти Берии, стекалась к нему информация со всех концов мира. И в том числе из Абхазии, где Сталин отдыхал уже полгода. Доносили ему, что здоровье вождя не улучшается: он часто отдыхает, говорит тихо, вяло и выглядит все время усталым. Явные признаки гипертонии, врачей толковых в Абхазии нет, потому Берия возлагал большие надежды на то, что вождь скоро умрет своей смертью, и не понадобится ему, полководцу тайной армии без рангов и официальных наград, двинуть свои полки против дряхлеющего, но все еще могучего диктатора.

Надежды Берии рухнули в тот момент, когда он меньше всего этого ожидал. В начале февраля Сталин, как всегда неожиданно, никого не извещая, вернулся из Абхазии в Москву и через Поскребышева назначил экстренное совещание Политбюро на двенадцатое число в Кремле.

Кроме могучей четверки – Берии, Маленкова, Хрущева и Булганина, Сталин пригласил Игнатьева. Берия не удивился: для вождя интриги и расправа над евреями были важнее, чем все государственные дела.

Сталин, на первый взгляд, выглядел неплохо, но Берия сразу же заметил в его поведении наигранную браваду. Все это вскоре выявилось, когда он начал задавать вопросы заместителям министра МГБ. Те были в явной растерянности, прогресса в деле ЕАК явно не произошло. Со времен Абакумова, несмотря на то, что им была дана зеленая улица для нажима на подследственных, дело вперед почти не продвинулось.

– Сколько еще времени вам необходимо для подготовки к открытому суду? – спросил Сталин. Понятно, он хотел провести суд с размахом, а без открытого суда типа тридцать седьмого года, массовых репрессий не получится.

– По крайней мере, год, – ответил Игнатьев.

– Год? – вспылил Сталин и швырнул пустую, без табака трубку на стол. – А что вы делали до сих пор? За три года не успели подготовить дело на тридцать, или около того, человек?

– Дело было в руках Абакумова, – пробормотал в оправдание Игнатьев. Лицо его от испуга стало багровым. Таким его Берия никогда не видел. Сталин метнул взгляд на Маленкова, как будто он был виноват в задержке.

– Мы почти от всех добились признания, товарищ Сталин, – продолжал оправдываться Игнатьев, постепенно восстанавливая спокойствие в голосе. – Но для открытого суда этого недостаточно. Все они откажутся от своих показаний на суде, а этого мы не можем допустить. Следователи уже проверили этот сценарий.

Глаза Сталина заметались, перескакивая с одного члена Политбюро на другого. Он понял все, что Игнатьев не произнес вслух. Вещественных доказательств сфабриковать не удалось, и запугать членов ЕАК тем, что расправятся с их родственниками, если они не признаются на суде, тоже не получается. На опыте тридцать седьмого года, да и последующих лет, они знают, что это обман. Их родственников все равно упекут в лагеря, как это было пятнадцать лет назад, и там они найдут свою смерть.

Берия наблюдал за Сталиным, едва сдерживая усмешку. Какую же ненависть евреи вызывали у вождя тем, что они отказываются себя оболгать и помочь ему, Сталину, свести их в могилу! Как смеют эти беспомощные люди, пешки в большой игре, сопротивляться самой могучей в мире машине подавления.

– Готово ли дело хотя бы к закрытому суду? – спросил Сталин, стараясь выглядеть спокойным.

Вопрос был каверзный. Закрытый суд мог назначить любое наказание по решению Политбюро, однако там, тем не менее, соблюдались формальности. Людей допрашивали, но уже без пыток, как это можно было делать на следствии, и протоколы составлялись на месте. Таким образом подделка судебного заседания почти исключалась, и в архивах оставались свидетельства невиновности подсудимых и явное нарушение законности со стороны судей. А судьи в таких случаях действовали по указке Политбюро. Вся ответственность за массовые расстрелы после смерти Сталина легла бы на членов Политбюро. В газетах, конечно, можно было написать, что угодно. Только расхлебывать последствия идеологической кампании, когда все раскроется, придется опять же Политбюро. В случае международного скандала Сталин все свалит на четверку, принимавшую решения, и весь мир будет аплодировать его мудрости и справедливости.

«Подожди немного, Иосиф Падла Виссарионович, – мысленно обратился Берия к Сталину, преданно и, как должно было казаться, с искренним обожанием глядя на вождя. – Настанет час расплаты для тебя. Настанет».

– Нам нужно от четырех до шести месяцев, – бубнил Игнатьев. – Сейчас, вооруженные вашими мудрыми указаниями…

– Даю вам три месяца, – прервал его Сталин, снова срываясь на раздраженный тон. – Можете идти.

Когда министр МГБ вышел, Сталин спросил:

– Какое решение вы, члены Политбюро, предлагаете по делу ЕАК?

– Расстрел всем, – первым откликнулся Маленков.

– Расстрел, – согласился с ним Берия.

– Расстрел, расстрел, – как эхо, повторили Булганин и Хрущев.

– Согласен с вами, – одобрил Сталин. – Решение Политбюро будем считать окончательным. Запишите это решение в протокол совещания. Ты, Георгий, будешь докладывать мне о ходе следствия и суда над ЕАК. В газетах особо афишировать как следствие, так и суд, не следует.

«Вот это да! – воскликнул про себя Берия. – Вождь, видимо, приобрел крохи здравого смысла в Абхазии». То, что сказал вождь вслед за этим, поразило Берию еще больше.

– Кстати, Георгий, скажи этим придуркам в МГБ, чтобы не применяли никакого нажима на эту… Ну, профессорша, Лина Штерн. Лучше бы вообще выделить ее в отдельное дело. Дать ей ссылку на несколько лет, самое большее. Пусть там работает, обеспечьте ей там такую же лабораторию, как в Москве. Все понятно?

– Все, товарищ Сталин, – с готовностью ответил Маленков. Но Берия был уверен, что Маленков, так же, как и сам Берия, не понимал, почему Сталин дал такое указание. Никогда, за все время своего правления, Сталин не проявлял милосердия ни к кому, а уж тем более к евреям. Не суть важно на данный момент: времени обмозговать это не было, так как Политбюро должно было представить Сталину предложение, которое, как замышлялось, окажется хитрой приманкой на крючке, если Сталин на нее клюнет. Такое случалось и раньше, несмотря на гениальную прозорливость Сталина в вопросах власти. В закулисных переговорах решено было поручить эту задачу Хрущеву, и он согласился на этот риск.

– Мы тут обсудили кое-что, – начал он неловко, но поймав подозрительный взгляд Сталина, приступил сразу к существу дела. – Мы предлагаем созвать XIX съезд партии. Съезд не собирался уже тринадцать лет, в то время как по уставу он должен собираться раз в четыре года. Дружеские компартии косо на это смотрят. Вот, и ЦК долго не переизбирался на выборах…

Хрущев сделал короткую паузу. В этом и была наживка. Съезд давал Сталину возможность обновить ЦК и его президиум, подготовить второй эшелон на смену старым членам Политбюро, которых он собирался уничтожить, и потом спокойно жить до следующей чистки. Подобревшие глаза Сталина выдали Берии, что ход удался.

– Дельное предложение, Никита, – согласился Сталин. – Займись подготовкой к съезду. Сколько тебе нужно времени на это?

– Скажем, к январю следующего года успеем.

Задачей Хрущева было оттянуть съезд как можно дольше, чтобы во время его подготовки Сталину было недосуг начать дело против членов Политбюро. Да и следствие против врачей и, самое главное, грузинское дело уйдут на второй план. Все это так тесно переплетено, что даже при самом благоприятном для Сталина обороте дел, начать кампанию против Берии, да и любого другого из его окружения, не представлялось возможным.

– Слишком долго, Никита, – пробурчал Сталин. – Подготовь съезд к октябрю.

Кивком головы Сталин отпустил собравшихся. Берия выходил последним. В дверях он задержался.

– Могу я попросить вашего внимания еще на несколько минут, товарищ Сталин?

– Останься, – лаконично согласился Сталин.

Берия подошел к столу, уселся в кресло и выложил папку на стол.

– По поводу дела мегрелов, товарищ Сталин. Как вы знаете, я занимался им лично и обнаружил множество нарушений законности на Кавказе. Это касается не только мегрелов. Рухадзе и Рюмин превысили свои полномочия и занимались тем, что не входило в их обязанности.

– Что это? – спросил Сталин и кинул взгляд на папку. Догадался, матерый лис, что Берия не с пустыми руками пришел к нему, а с документами, которые неопровержимо подтверждали его слова.

– Они собирали компрометирующие материалы на всех членов Политбюро. – Выдержав короткую паузу, чтобы подчеркнуть важность того, что он сказал, Берия повторил: – На всех членов.

Сталин понял. Ведь он тоже был член Политбюро. Берия раскрыл папку и подвинул ее к Сталину. В ней были фотокопии материалов, которые ему передал в Грузии Кирилл. Расположены они были в продуманном порядке. Первыми следовали материалы, уличающие самого Берию в связи с мегрелами и подтверждающие связи его семьи с эмиграцией в Париже. Оригиналы, как полагал Берия, Рухадзе все равно передал Сталину. Следующие документы касались самого Сталина. В них не было какого-то компромата, но сам факт, что такая информация доставалась из архивов, означал государственное преступление. Лицо Сталина потемнело, брови сурово сдвинулись. Смертный приговор Рухадзе обеспечен, понял Берия.

Дальше шли материалы о Маленкове, Хрущеве, Ворошилове и Кагановиче. Было кое-что и о Гоглидзе, но это уже не существенно. Так, до кучи.

– Оставь это мне, – сказал Сталин.

Берия попрощался и вышел. Закрыв за собой дверь, он почти бегом заспешил к кабинету Маленкова.

Глава 3

С этого момента все колеса государственной машины закрутились с бешеной скоростью. Следователи по делу ЕАК во главе с Рюминым работали допоздна и без выходных, но особо зверствовать не могли: на суд подследственных должны были доставить живыми и без следов пыток.

Суд над ЕАК начался в первых числах мая. Как и предполагал Берия, да и все остальные члены Политбюро, никаких доказательств вины подсудимых, кроме их признаний на следствии, получить не удалось.

В июле произошло событие, которое потрясло всех членов Политбюро, кроме Берии. Сталин приказал арестовать Рухадзе, который готовил дело против Берии. Все понимали, что это дело рук Берии, но никто не знал, как это ему удалось сделать. Маленков в откровенном разговоре признался, что все в партаппарате испытывают животный страх перед Берией. Это хорошо. Страх порождает подлинную преданность, как это продемонстрировал Сталин. Сейчас в Политбюро не знают, кого нужно бояться больше: Берию или Сталина.

Вслед за этим произошло второе событие, еще больше укрепившее власть и влияние Берии. Сталин дал согласие возвратить Гоглидзе из Узбекистана и назначить первым заместителем министра МГБ. Таким образом все практические дела министерства, в которых Игнатьев мало что понимал, попали в руки Гоглидзе, а следовательно, Берии. Осталось совсем немного, чтобы свалить вождя, но до съезда Берия, как и Сталин, не собирался предпринимать решительных шагов. Да и оставались еще Власик и Поскребышев.

Почти одновременно с этими событиями закончился суд над ЕАК. Казалось бы, на закрытом суде можно делать все, что угодно. Тем не менее, обвиняемым было отказано в праве на защиту. И это при том, что защитников можно было подобрать из тех же кадров, откуда набирались следователи, обвинители, судьи и исполнители приговоров!

На суде, длившемся два месяца, все подсудимые отказались от своих показаний. Все утверждали, что дали их под пытками. Провал обвинения был настолько очевидным, что Председатель Военной Коллегии Верховного Суда Александр Чепцов, при всей его преданности партии, не решился безоговорочно вынести приговор, навязанный Политбюро. Берия его понимал: нелегко вынести смертный приговор людям, не совершившим никаких преступлений. Чепцов пошел к Маленкову с просьбой не выносить смертный приговор, за что получил нагоняй. Маленков затрясся от страха. Провал закрытого суда означал для него печальный конец, потому он настоял на смертной казни для всех, только вот с Линой Штерн вышел непонятный казус. Еще до ее ареста Сталин приказал не применять к ней физических пыток, а на психическое давление она не поддавалась. На вопросы отвечала с простодушием ребенка и с мужеством солдата. За такие ответы любого человека с улицы, сказавшего нечто подобное на свободе, упрятали бы лет на десять в лагеря. Просматривая протоколы ее допросов, можно было подумать, что она находилась в какой-то буржуазной западной стране, и отвечала на каверзные вопросы прокоммунистически настроенного журналиста, не опасаясь последствий.

Ее приговорили к 10 годам ссылки, а Сталин взял, да снизил срок до пяти лет. Вот, поди ты, сетовал Маленков в откровенном разговоре с Берией. Кто бы мог подумать, что Сталин снизит срок? Ты что-нибудь понимаешь, Лаврентий?

Несколько дней спустя после встречи Чепцова с Маленковым смертные приговоры были приведены в исполнение. Двенадцатого августа членов ЕАК расстреляли, как водится, на рассвете, чтобы перед уходом в мир иной они оценили прелесть просыпающейся жизни. У Сталина хватило здравого смысла сохранить суд и расстрелы в тайне. Широкой идеологической кампании, которая замышлялась Сталиным, не получилось. Вышло в итоге тайное преступление, санкционированное Политбюро. Как у Сталина, так и у Политбюро, такой оборот дела вызывал раздражение, правда, по разным причинам. Вина, безусловно, была Сталина, но Берия не сомневался, что либо сам Сталин, если успеет, либо суд истории, обвинят во всем Политбюро. А мир, как водится, никогда не узнает о закулисной игре, которая привела к такому финалу.

До съезда партии, как и ожидалось, никаких массовых следствий, идеологических кампаний и расправ не проводилось. На съезде Сталин неожиданно для него самого, да и для всего советского народа получил открытый плевок от Политбюро. Он подал в отставку с поста Генсека, будучи уверенным, что эту отставку Политбюро не примет. А Политбюро отставку приняло. И хоть Сталин, даже во время съезда плел все более изощренные интриги, существенно поколебать силу сложившегося ядра Политбюро ему не удалось. Значит, оставалось только физически уничтожить всех членов Политбюро. К этой задаче он и приступил сразу же после съезда. Через Поскребышева он назначил экстренное совещание четверки на 13 ноября, пригласив и верхушку МГБ: министра Игнатьева и его заместителей Гоглидзе, Огольцова, Питовранова и Рясного.

– Есть какие-либо сдвиги в деле врачей? – спросил Сталин, обращаясь не то к Гоглидзе, не то к Огольцову, которые сидели рядом.

Берия отметил, что вождь не смотрел в сторону Игнатьева и ни о чем его не спрашивал. Явный признак того, что он убедился в никчемности Игнатьева и намерен скоро его убрать. Ну, об этом уж наверняка Игнатьев, опытный аппаратчик, догадался. Значит, преданность Игнатьева Маленкову и ему, Берии, почти обеспечена.

– Мы достигли значительных успехов, товарищ Сталин, – возбужденно заговорил Гоглидзе, скрывая страх под маской энтузиазма. – Все врачи признались в ужасных преступлениях. Все…

– Доказательства! – гневно прервал его Сталин. – Есть у тебя доказательства, Серго?

– Есть, и неоспоримые, – с готовностью откликнулся Гоглидзе. – Показания Лидии Тимашук. Нужно, однако, хорошо подготовить ее к открытому суду.

– Есть ли прямые доказательства их связей с иностранной разведкой? – спросил Сталин. – Что нибудь существенное, доказывающее их связи с заграницей? – Сталин уставился на Питовранова, ожидая от него ответа.

– Мы готовим такие материалы, товарищ Сталин, – промямлил зам, но по его тону было ясно, что фабрикация этих материалов идет не очень гладко. Сталин снова обратился к Гоглидзе.

– Скажи, Серго, прямо и без виляний: будет дело готово к открытому суду к весне следующего года, или нет?

– Мы будем стараться, товарищ Сталин, но пока…

– Серго, – угрожающе повысил голос Сталин. – Лучше скажи правду, отвечать тебе, да и всем остальным придется за свои слова. Сможете ли вы подготовить дело к открытому суду?

Гоглидзе стрельнул глазами на Берию. Не меняя позы и выражения лица, Берия на мгновение слегка опустил веки, давая понять, что нужно говорить правду.

– Нет, не будет готово, – твердо сказал Гоглидзе. – И нет у нас уверенности, что Тимашук на суде скажет, что раскрыла заговор. Неправильный диагноз подтвердит, но любая осечка приведет к полному провалу.

Сталин перестал крутить пустую трубку и погрузился в раздумья. Берия хорошо понимал вождя. Убрать верхний эшелон МГБ было сравнительно просто, но это еще больше ухудшило бы ситуацию. Придут новые люди, не такие опытные и, возможно, менее склонные идти на прямое преступление, и тогда невозможно предвидеть, что получится из дела врачей, да и из грузинского дела.

– Сможете ли вы приготовить толковый материал для закрытого суда? – воспользовавшись паузой, спросил Берия.

– Это будет трудно сделать, – ответил Гоглидзе. – Но возможно.

– Сколько на это потребуется времени? – спросил Сталин.

– Полгода, не меньше, – не задумываясь, ответил Гоглидзе.

– Слишком долго, – было заключение вождя. – Кстати, Рюмин по-прежнему возглавляет следствие по делу врачей?

– Да, – лаконично ответил Гоглидзе, уклоняясь от комментариев. Но вождь не просто так спросил.

– Что вы можете сказать о его работе?

На этот вопрос поспешил ответить Огольцов.

– Он не на уровне задач, поставленных перед ним, товарищ Сталин. Под его руководством следствие не многого достигло. Нет у него достаточных знаний и образования.

– Знаю, знаю, – перебил вождь. – Читал я пару его отчетов. Безграмотный осел, деревенщина. Уберите немедленно этого шибздика из МГБ. Можете идти. Члены Политбюро, останьтесь.

Когда Игнатьев и его замы вышли, Сталин обратился к четверке, пронзительно глядя каждому в глаза.

– Дайте Гоглидзе санкцию на новые аресты врачей. Пусть расширит следствие настолько, насколько это возможно. Начнем суд в ближайшее время. Если дело не будет готово к закрытому суду, передадим его в ОСО. Подготовьте материалы для газет. – Сталин остановился на несколько секунд, очевидно поймав себя на нарушении собственной процедуры принятия решений.

– Кто за то, чтобы ускорить следствие? – спросил вождь.

– Мы все, как один, поддерживаем вас в борьбе против сионистов, – первым откликнулся Хрущев. – Мы должны быть принципиальны и беспощадны.

– Мы все сплотимся вокруг вас, товарищ Сталин, – с воодушевлением сказал Берия. Ускорение дела врачей означало оттяжку дела мегрелов, и не только это. Нужно будет дать задание Гоглидзе в первую очередь арестовать врачей, лечащих Сталина. Эту гадину нужно оставить без медицинской помощи, которая наверняка ему скоро понадобится.

Каждый пытался предвидеть свою выгоду в назревающих событиях. А Берия размышлял о том, как бы успеть до развязки дела врачей покончить с самим вождем.

Глава 4

На Ближней даче, куда Сталин пригласил все ту же четверку: Маленкова, Берию, Булганина и Хрущева, все с энтузиазмом «разыгрывали» веселье. Сталин потчевал гостей вином, а те делали вид, что это доставляет им громадное удовольствие. Спектакль, задуманный несколько дней назад, начал Маленков, предварительно обменявшись мимолетным взглядом с Берией.

Прогресс в деле врачей вполне удовлетворительный, товарищ Сталин, – сказал он, отвечая на вопрос Хозяина. – Но порой мы наталкиваемся на ситуации, которые без вашего мудрого руководства разрешить не можем. Требуется ваша помощь.

Сталин уставился на него с веселым любопытством, потом кинул взгляд на остальных гостей, и молча стал ждать продолжения.

– Как вы помните, товарищ Сталин, на следующий день после смерти Жданова врач Лидия Тимашук послала генералу Власику письмо и документы, доказывающие с неоспоримой ясностью неправильный диагноз и, как следствие, неправильное лечение товарища Жданова. Сейчас ее свидетельства являются центральными и, несомненно, со всей убедительностью докажут заговор врачей на суде. Что сделал Власик с письмом Тимашук? Он скрыл от вас и письмо, и приложенную к письму кардиограмму. Вы получили эти материалы от других людей. – Берия вовремя сдержал улыбку. Сталин получил эти материалы от Абакумова. Но не в этом дело. Если придерживаться формальностей, Власик должен быть немедленно арестован.

– Какими соображениями Власик руководствовался? – В голосе Маленкова зазвучали ноты справедливого гнева. – Сделал ли он это умышленно или просто не понимал важность этих документов? Как в том, так и в другом случае опасно доверять такому человеку охрану руководителей партии и правительства.

– Есть еще обстоятельства, которые наводят меня на мысль, что Власик не заслуживает доверия, – непринужденно поддержал Маленкова Хрущев. – Его поведение в личной жизни, оно как-то не подобает коммунисту. Ко мне, как к секретарю Московского обкома, поступает много жалоб на него. Меняет любовниц, как носки, оказывает услуги подозрительным лицам, за взятки конечно, и тратит деньги направо и налево. В МГБ накопилось много материалов, но Игнатьев не решается вам их направить.

– Не решается? – почти закричал Сталин. – А вы-то на что?

Глаза его округлились и налились яростным гневом.

– Я согласен, что мы допустили ошибку, товарищ Сталин, не известив вас об этом ранее, – продолжал Хрущев. Берия с удовлетворением отметил, что Хрущев не испугался гнева Сталина и строго придерживается отведенной ему роли. – Мы все считаем, что такое поведение недопустимо. Такому человеку нельзя доверять важную работу.

– Ты уверен, Никита, что имеются доказательства взяточничества? – спросил Сталин.

– Так утверждают сотрудники МГБ. Я просматривал кое-какие документы. На мой взгляд, доказательства налицо. А Власик делает это открыто, вероятно, полагает, что никто не посмеет его тронуть.

Сталин понял намек.

– Арестуйте его. Докладывайте мне результаты следствия.

Берия неоднократно подсовывал Сталину свидетельства морального разложения Власика, взяточничества и растрат, кутежей и связей с женщинами. Сталин не реагировал, но теперь покрывать его открыто перед Политбюро шло бы вразрез с принципами вождя. Сталин не мог показать, что защищает своих фаворитов. К тому же слишком долго Власик служил Сталину. Всех из своего ближайшего окружения Сталин уже уничтожил. Настала очередь Власика.

Наступившую паузу сразу же использовал Берия.

– Я хочу сказать несколько слов относительно Поскребышева, товарищ Сталин. Вас уже уведомили о том, что он потерял папку с важными, совершенно секретными документами. Поскребышев оправдывается, утверждает, что они были в его кабинете, в Кремле. Кто в это поверит? Как папка могла потеряться в Кремле, где такая охрана?

Берия невольно вспомнил Кирилла, своего верного исполнителя опасных поручений. Больше недели назад Кирилл молча положил ему эту папку на стол. На него можно во всем положиться и не давать никаких инструкций. Он соображает сам, как и что делать.

– И не только это меня беспокоит, товарищ Сталин, – Берия демонстративно обменялся взглядом с остальными гостями. Пусть Сталин видит, что они все придерживаются того же мнения. – Поскребышев, как вы помните, был женат на невестке Троцкого. – При упоминании этого имени Сталин заерзал на стуле. – Он не только сразу же не развелся с ней, но даже осмелился просить вас простить ее. Простить кого?! Как я понимаю, ему жена была дороже идей нашей партии и вашего личного к нему доверия. Поэтому я предлагаю снять Поскребышева с занимаемой должности и держать под следствием до тех пор, пока не будет выяснено, при каких обстоятельствах пропали документы и где они находятся.

Сталин на полминуты задумался, потом поднял голову и долгим взглядом посмотрел на Берию. Берии показалось, что Сталин сейчас же на месте арестует его. Но Сталин сказал то, о чем только мечтал Берия.

– Арестуйте, но не оказывайте никакого давления, – подытожил Сталин. – Докладывайте мне регулярно о ходе следствия.

– Разумеется, товарищ Сталин, – сказал Берия. Про себя он добавил: «Мы его отпустим скоро, после того, как ты сдохнешь. За отсутствием улик. Ничтожество, на которое не стоит тратить время».

Наигранное веселье за столом сменилось вполне искренним, план удался. Члены Политбюро славили Сталина, пили хмельное грузинское вино и разошлись, как всегда, под утро.

* * *

С этого момента колеса фортуны неумолимо закрутились с еще большей скоростью. Сталин, взбешенный отчетом Игнатьева о том, что дело врачей не может быть представлено даже к закрытому суду в ближайшее время, накричал на него, грязно выругался, и Игнатьева срочно увезли в госпиталь с сердечным приступом. Подозревали даже микроинфаркт. Обязанности министра временно возложили на Гоглидзе.

Берия навестил Игнатьева в госпитале. Министр выглядел перепуганным и глубоко несчастным.

– Оставайся больным как можно дольше, – вполголоса советовал ему Берия. – Когда выйдешь на работу, сообщай мне или Маленкову все, что касается Сталина или членов Политбюро. Будь предан Политбюро, и мы защитим тебя. Не предпринимай ничего важного, не сообщив нам предварительно существо дела. Следуй неукоснительно указаниям Маленкова или моим. Тогда все будет хорошо. Я полагаю, ты понял.

Игнатьев взглянул на него испуганными глазами и утвердительно кивнул. Опытный аппаратчик, он мгновенно просчитал, куда ветер дует. На таких людей можно положиться.

Сталин, по-видимому, наконец понял, что оказался в опасном положении. Он созвал совещание четверки в Кремле в начале января, где дал ясное указание направить дело врачей в ОСО, и закончить его в марте, то есть через два месяца. Предложение было принято единогласно, поскольку стало очевидно, что Сталин намерен прибегнуть к быстрым и крайним мерам. То же самое решил сделать и Берия.

Обычно Сталин все основные распоряжения давал через членов Политбюро. Каково же было удивление Берии, когда через несколько дней, 13 января, он увидел в Правде сообщение ТАСС об аресте врачей! Значит, Сталин дал это распоряжение напрямую, минуя членов Политбюро. Нужно торопиться. Он дал команду Гоглидзе срочно назначить в охрану Кремля и дачи в Кунцево надежных людей.

В начале февраля Гоглидзе сообщил, что Сталин дал приказ перевести Жемчужину из ссылки в Казахстане в тюрьму в Москву. Значит, решил Берия, одной из первых жертв будет Молотов. Догадка его оказалась правильной. На допросе в Москве, в начале февраля, Жемчужина призналась во всех предъявленных ей обвинениях и дала показания на Молотова. Теперь ему грозил расстрел. Берия не упустил возможность этим воспользоваться, встретился с Молотовым и сообщил ему обо всем.

– Все, что от вас требуется, Вячеслав Михайлович, – сказал Берия ему на прощание, – это не вмешиваться ни во что. Что бы ни происходило, понимаете? Оставьте все Игнатьеву и более доверенным членам Политбюро. А мы, со своей стороны, сделаем все, от нас зависящее, чтобы выручить вас.

Молотов все понял. Бледный, с дрожащими губами, он кивнул и заверил Берию:

– Можете не сомневаться в моей лояльности, Лаврентий Павлович.

Весь февраль шла интенсивная игра по подготовке дела врачей и мегрелов. Оба дела предстояло передать в суд в марте. Значит, февраль – последний месяц жизни вождя.

Сталин боялся оставить членов Политбюро даже на день. Возлияния до утра на даче в Кунцево устраивались каждый вечер, однако Берия не исключал возможности проведения операции в Кремле. В последний день февраля все было готово.

На дачу Сталина четверка приехала в одиннадцатом часу вечера. Берия отметил, что офицер у входа в здание был назначен в соответствии с его инструкциями.

– Все в порядке, Кирилл? – спросил он.

– Так точно, Лаврентий Павлович.

Берия обернулся на стоящих позади него Маленкова, Хрущева и Булганина.

– Проходите, – сказал он им. – Обыска сегодня не будет.

Он успел заметить, как опасливо они переглянулись. Какой страх он должен был им внушать, если смог назначить своих людей в охрану Сталина!

Сталин выглядел отдохнувшим и, по-видимому, пребывал в хорошем настроении. Такое бывало с ним, когда он после долгих колебаний принимал твердое решение. Особую доброжелательность он проявлял к Берии. Зная коварство вождя, Берия учуял в этом еще одно подтверждение того, что Сталин уже принял решение расправиться с ним.

«Однако с Берией не так просто расправиться, – про себя ответил он Сталину. – Посмотрим сегодня, что из этого получится».

Ужин шел, как обычно. Они решили оттянуть выполнение плана, по крайней мере, до утра, когда вождь устанет, прислуга пойдет спать, а многочисленная охрана вокруг дачи расслабится и потеряет бдительность.

Около четырех часов утра Берия взглянул на часы, потом встретился взглядом с Маленковым, Хрущевым и Булганиным. Ему показалось, что Сталин заметил, как они переглянулись, но это уже не имело большого значения. В глазах заговорщиков Берия прочел согласие и решимость. Он встал и, ни на кого не глядя, вышел в проходную комнату. Такого никто себе раньше не позволял. Туда порой наведывался начальник смены, но не надолго: когда к Хозяину приходили самые доверенные люди – делать там было нечего. Полковник Хрусталев, однако, оказался на месте, как ему и было приказано.

– Устал, поди? – спросил Берия, изобразив на лице добрейшую улыбку.

– Дело привычное, – пожал плечами охранник, оставаясь серьезным.

– Сегодня товарищ Сталин в хорошем настроении, – доверительно сообщил Берия, слегка понизив голос. – Выпили немного больше, понимаешь? Он наказал сказать тебе, чтобы ты отпустил охрану отдыхать. Мы уходим самое большее через полчаса. Не стоит тревожить товарища Сталина после того, когда мы уйдем. Понял?

– Понял, товарищ Берия, – согласно кивнул начальник смены. В его глазах Берия прочел доверие, благодарность и преданность. Хрусталев был его человек.

– Можешь идти, – сказал Берия. Он подождал, пока Хрусталев выйдет, а когда за ним захлопнулась дверь, быстро вытащил ампулу из кармана, завернул в носовой платок ее сужающийся верх и осторожно отломал самый кончик. Опасливо посмотрев на дверь, в которую вышел Хрусталев, он достал из другого кармана шприц и наполнил его содержимым ампулы. Разложив все по карманам, он вернулся к столу и сел на свое место. Чуть екнуло сердце, когда он натолкнулся на подозрительный, острый взгляд Сталина. Впервые в жизни он ответил всесильному правителю жестким, злобным взглядом и бегло осмотрел сообщников. Они сидели с каменными лицами. Что-то произошло здесь за две-три минуты его отсутствия. Все трое, оценил Берия, были напуганы, но тем не менее полны решимости осуществить план. Сталин, с его маниакальной подозрительностью, несомненно, почувствовал что-то неладное. Он поочередно встретился глазами с каждым и снова уставился на Берию. Вождь, казалось, внезапно помолодел лет на двадцать. Он выпрямился, в глазах его появился яростный блеск, и движения стали быстрыми и резкими. Берия со злорадством подумал, что сейчас, быть может, первый раз после революции Сталин почувствовал, что имеет дело с целеустремленным и решительным врагом, готовым противостоять всем его интригам, влиянию и силе.