Текст книги "Заговор против террора"

Кирилл остановился в нерешительности. Находиться здесь было бессмысленно, но что-то удерживало его. И вдруг… Нет, не может быть. Софа, живая, любимая, шагала навстречу ему, устремив взгляд вдаль, не видя его, глубоко задумавшись о чем-то своем. Когда она поровнялась с ним, он тихо позвал ее:

– Софа…

Она вздрогнула, резко повернула голову в его сторону, метнула взгляд широко открытых, перепуганных глаз, тут же резко отвернулась и опустила голову. Он успел заметить в ее глазах крошечный огонек удивления, если не сказать радости, и быстро угасший румянец волнения на щеках. Как он и ожидал, она ничего не сказала и продолжала идти вперед, не ускоряя, но и не замедляя шаг. Кирилл зашагал рядом с ней, внимательно вглядываясь в ее лицо. Любимое лицо, но такое злое и холодное!

– Если я служу в органах, это еще не значит, что я негодяй, – заговорил он и с удивлением отметил, что Софа его слушает. – Это также не значит, что я повинен в аресте людей. Даже если ты предполагаешь самое худшее во мне, я не мог подставить под удар тех, с кем ты меня знакомила. Ничего враждебного они не делали и не замышляли, и потому предавать мне было некого.

Софа продолжала молча шагать, уставившись себе под ноги.

– Я люблю тебя, Софа, – сказал он. – Не могу я подставить под удар тебя и твоих друзей. А арестуют их не потому, что они что-то сказали или сделали, или на них есть какой-то компромат.

– А почему тогда? – спросила она, метнув на него острый взгляд.

– По другим причинам, – ответил он уклончиво. – Их сначала арестуют, а потом попытаются найти компромат. Не все у нас этим занимаются, но многие. Охотников – хоть отбавляй. Но я к ним не принадлежу.

– Ты принадлежишь системе, – пробормотала Софа.

– Да. Но не вся система такая.

– Вся. Вся страна до сих пор дрожит от тридцать седьмого.

– Да. Но были и такие из этой системы, которые были против. Сейчас трудно понять, кто из них, мертвых, принадлежал к какой группе.

Софа остановилась и бросила на него открытый вызывающий взгляд.

– Скажи, ты знаешь, что с Цилей Наумовной? – спросила она. – Видел ли ты ее?

Ее слова застали его врасплох. – Я не могу рассказать то, что является служебной тайной, – сказал он, проглатывая подступивший к горлу тошнотный комок.

– Нарушь ее, – потребовала Софа. Ее влажные, темные глаза мгновенно засверкали гневом. – Нарушь, ради меня. Ты говоришь, что любишь меня? Скажи.

– Но ведь это служеб…

– Мерзости, которые происходят у тебя на службе – это служебная тайна? О них нужно кричать! – И тут же сбавила тон: – Нет, я понимаю, что говорю чушь.

– Это общее правило. Я должен держать слово. Ты ведь тоже обязана сохранять служебную тайну.

– У меня нет служебных тайн. Я не делаю мерзостей.

– Не говори так. Я ведь тоже не делаю мерзостей. А тайны у тебя есть. Например, ты не имеешь права разглашать, чем болеют твои пациенты. Это врачебная тайна. Даже когда ты лечишь самого отпетого подонка, ты не имеешь права говорить с посторонним о его болезни.

Она снова зашагала, но уже медленнее, словно в задумчивости, как будто не замечая его присутствия.

– Жива Циля Наумовна? – спросила она.

– Если нет сообщения о ее смерти, значит жива, – ответил Кирилл. – Смерть – одно из немногих событий в нашей системе, которое не является служебной тайной. – Он хмыкнул и украдкой взглянул на нее, ожидая, что она оценит его мрачный юмор. Да, оценила. Отвернулась, чтобы скрыть улыбку, но правая щека поползла вверх смешливой шишкой.

– Так же, как и у вас, в медицине. Известие о смерти пациента можно сообщить любому.

– Не провожай меня дальше, – сказала Софа. – Скоро мой дом.

– Пригласи меня на чашку чая, – почти с мольбой попросил Кирилл. – Сегодня у меня был очень тяжелый день. Быть может, скоро придется пройти через ад. На полчасика, Софа. А?

– Ладно, но только на полчаса, не больше, – согласилась она. – Мне нужно сегодня вечером кое-кого навестить.

В ее голосе ощущалась неуверенность, видно, ей было трудно принять важное решение. Кирилл, хоть и недолго работал следователем, научился отмечать малейшие детали в поведении человека.

В коридоре коммуналки было тихо. Зайдя в комнату, Софа предложила Кириллу снять плащ и сразу принялась хлопотать у электроплитки.

– Работает плитка? – спросил Кирилл, пытаясь перейти на легкий тон.

– Да, как ты обещал. Хоть шутя, но тогда ты сказал правду.

– Я все время говорю правду. Не беспокоят тебя соседи?

«Опять приходится менять тему разговора», – с огорчением подумал он.

– Нет. Сучковы там больше не живут, – ответила Софа, не оборачиваясь, и наблюдая, как закипает чайник.

– Что, получили новое жилье? – спросил Кирилл.

Софа глянула на него через плечо и слабо улыбнулась.

– Можно сказать и так, правда, юмор черный получается. Сучков убил Сучкову. Как-то по пьянке он ударил ее бутылкой по голове. Насмерть. Ее похоронили, его отправили в тюрьму на десять лет, а детей пристроили в детдом. Так что все получили новое жилье. Сейчас там живут милые люди, молодая пара с трехлетней дочкой. Прелесть какая девочка.

Софа вздохнула и, сняв бурлящий чайник с плитки, стала разливать кипяток по чашкам. Кирилл подошел к ней и положил руку на плечо. Софа поставила чайник на плитку, повернулась к нему, обняла за шею и заплакала, содрогаясь от сдерживаемых рыданий.

– Софа, родная, – забормотал Кирилл, гладя ее по волосам. – Никто и ничто нас больше не разлучит. Мы пройдем все невзгоды, и наступят для нас лучшие времена.

Глава 2

Звонок раздался в час дня, но Берия не поднял трубку, чтобы не прерывать разговор с Огольцовым, заместителем министра МГБ. Сталин обычно появлялся в Кремле позже, а остальные не в счет. Пусть Огольцов знает, как его Берия ценит; даже на другие звонки не отвечает, чтобы уделить ему все внимание. Берия намекнул собеседнику, что в случае изменений в руководстве его министерства у Огольцова есть хороший шанс стать министром. Если, разумеется, Огольцов будет предан лично ему, Берии, и никому другому. Огольцов слушал, затаив дыхание, его глаза лихорадочно блестели. Перспектива неограниченной власти, доверие и внимание всемогущего Берии оказали тот эффект, на который Берия рассчитывал. Но была и другая причина, по которой Берия не хотел отвлекаться от главной темы. Огольцов докладывал о том, как Абакумов руководит следствием по делу Вознесенского, ЕАК и по недавно затеянному делу врачей.

Телефонный звонок повторился, и Берия снова не поднял трубку.

– У меня сложилось впечатление, – продолжал говорить Огольцов, – что Абакумов тормозит дело ЕАК, он совсем не заинтересован в деле врачей. – Огольцов преданно уставился на Берию, ожидая реакции на свои слова.

– Ты считаешь, что можно ускорить следствие? – спросил Берия.

– Да, именно так. До сих пор не все подследственные признались в своих преступлениях и не выдали своих сообщников. Почему Абакумов не привлечет к такой ответственной работе более энергичных и способных следователей? А тем, кто добиваются признания, он ставит палки в колеса.

Огольцов не был дураком, и Берия это знал. Но Огольцов был человеком мелкого калибра. Он не мог просчитать дальше, чем на два шага вперед. Хотя любая тактика в этих делах всегда вела к расстрелу их инициаторов.

– Есть такой следователь Рюмин… – начал Огольцов и остановился на полуслове – в дверь постучали.

– Войдите, – позволил Берии.

– К вам Поскребышев, – войдя, сообщил охранник.

Берия молча кивнул, тут же на пороге появился сталинский секретарь и раздраженным голосом произнес:

– Сталин приглашает к себе. Прямо сейчас. Я несколько раз вам звонил, вы не брали трубку.

Теперь Берия на деле должен был показать Огольцову пределы своей власти. Спокойным, обыденным тоном он ответил:

– Хорошо, сейчас приду.

Дверь закрылась, и Огольцов тут же вскочил со стула.

– Я побежал, – выпалил он.

– Не торопись, – успокоил его Берия и властным жестом указал на стул. Огольцов присел на самый краешек, готовый снова вскочить в любой момент. – Держи меня в курсе дела. Я встречусь с тобой на следующей неделе.

Берия встал и протянул руку для прощального рукопожатия. Огольцов почти подпрыгнул и радостно пожал ее.

Оставшись один, Берия заторопился к Сталину. Всемогущий владыка мгновенно преобразился в суетливого сержанта, вызванного к генералу.

В кабинете Сталина, кроме Хозяина, был только Маленков. Сталин выглядел угрюмым, Маленков – озабоченным. Берия уловил сгустившуюся напряженность, и, чтобы разрядить ее, как бы мимоходом бросил: – Скоро испытаем второе ядерное устройство. Оно будет гораздо мощнее первого и больше похоже на бомбу.

Маленков угодливо улыбнулся. Сталин оставался угрюмым. «Значит, атомная бомба отступила на второй план, – сделал вывод Берия. – Наш мудрец, наверное, думает, что сейчас, когда машина атомного производства налажена, можно поставить во главе комплекса кого-нибудь попроще. Так оно, наверное, и есть. Даже такой, как Молотов или Каганович, вполне могут возглавить проект».

– Я беседовал вчера с Абакумовым, – заговорил Сталин, оставив замечание об атомной бомбе без внимания. – Спросил его: все ли готово к открытому суду? Он ответил: нет. Второй вопрос: какое наказание ты рекомендуешь главарям Ленинградского дела? Говорит: расстрел.

Берия понял мысль вождя прежде, чем тот ее закончил, и с трудом подавил улыбку. Расстрел рекомендовал Абакумову сам Сталин, и по телефону. Абакумову же придется рекомендовать это письменно. Он же и будет виноват, в случае чего. Вот так оно и идет.

– Спрашиваю его: а как дела с ЕАК? – продолжал Сталин. – Готово ли следствие к открытому суду? Говорит: нет. И тоже рекомендует расстрел. Новое дело начал: заговор еврейских врачей. Дескать, первого зацепили, Этингера, а потом за ним других потащим. Дело хорошее, спору нет. Но и тут он тоже топчется на месте. Нужно заставить его работать.

Сталин на минуту остановился, как будто решил перевести дух. Выглядел он неважно. Когда Сталин отвернулся, Берия и Маленков переглянулись. Смертный приговор Абакумову был произнесен, теперь оставалось только красиво все преподнести.

– Отдать в ОСО – не хитрое дело, – недовольно ворчал вождь, обращаясь к Маленкову. – Такие, как Вознесенский, наносят делу социализма огромный вред, распространяя под прикрытием пустых обещаний роста благосостояния народа вредные идеи, тормозящие развитие экономики и военной мощи страны.

– Мы все согласны с вашими мудрыми идеями, – дипломатично отозвался Маленков. – Разумеется, более серьезное следствие неоспоримо докажет, что враждебная идеологическая платформа Вознесенского является базой для сепаратистского заговора отделить Российскую Федерацию от Советского Союза.

– Вот, ты и займись вплотную бандой Вознесенского, – сказал Сталин. – Проконтролируй работу Абакумова и его следователей. А ты, Лаврентий, – обратился он к Берии, – займись делами ЕАК и врачей. Слишком много там евреев. Вся медицина, даже в Кремле, в их руках. Доверить здоровье правительства сионистам и не проверить их работу? Это будет непростительно.

– Спасибо за доверие, товарищ Сталин, – имитируя энтузиазм, поспешил поблагодарить Берия, проглотив при этом горький комок. Как Маленкову, так и ему Сталин поручил невыполнимые задачи. Фальсификацию документов в таком масштабе, в каком требовалось для суда, выполнить было просто невозможно. Но даже если бы это удалось сделать, то подготовить обвиняемых и свидетелей, заставить их заучить свои роли и объяснения и успешно провести открытый суд – это уже за гранью реальности. А если дела будут переданы в ОСО, судьба Маленкова и Берии повиснет на волоске. Абакумов, разумеется, уже обречен. Спасти его может только смерть Сталина. Поплатится Абакумов за преданность вождю. Поплатится.

Сталин сел и несколько раз глубоко вздохнул. Он заметно устал от короткого разговора.

– Докладывайте мне, когда будут сдвиги в этих делах, – закончил разговор Сталин. – Можете идти.

Выйдя из кабинета Хозяина, Маленков схватил Берию за рукав, не в силах сдержать возбуждение.

– Я не в очень хороших отношениях с Абакумовым… – начал он, но Берия не дал ему закончить.

– Знаю, знаю. Я сейчас же поеду на Лубянку и на месте ознакомлюсь с состоянием дел. Посоветую кое-что Абакумову, чтобы он побыстрее угодил в яму. Встретимся завтра, Георгий.

Глава 3

Министр госбезопасности отвечал на вопросы Берии спокойно, по-деловому сухо. Но от Берии не ускользнули следы озабоченности и беспокойства на его волевом, суровом лице: вертикальные морщины пересекли лоб, а широко раскрытые, не мигающие глаза как будто ждали ответа на вопрос, который нельзя было задать.

– Что касается ЕАК, – продолжил он, непроизвольно сжав пальцы правой руки в кулак, – большого прогресса в этом деле нет. К открытому суду мы не готовы. Если развернуть его до крупного масштаба, тогда окажутся втянутыми члены Политбюро, и тут уж по-настоящему начнется чехарда. Приказ от Сталина был прямой: найти нити заговора или подрывной деятельности, тянущиеся наверх. Я хочу задать вам откровенный вопрос, Лаврентий Павлович. Опять готовится 37-й год?

Берия поправил пенсне, чтобы скрыть свое удивление. Он не ожидал от министра такой неосмотрительности. Однако в следующий момент понял, что это было не так уж глупо. Министр стоял перед неразрешимой дилеммой, и любая дорога вела его в пропасть. Если и мог кто спасти его, так это Берия. И он ответил откровенностью на откровенность, в которой была смертельная доза яда.

– Ты знаешь, что, когда я занял пост министра НКВД в 1939 году, я остановил почти все процессы, а многих осужденных даже освободил. Не мог я все полностью прекратить, не тебе это объяснять, ты ведь на этом посту уже пять лет. Ситуация сейчас не простая, слов нет, но мы должны приложить все усилия, чтобы не допустить повторения 37-го года. И мне, и тебе понятны последствия.

– Что вы посоветуете, Лаврентий Павлович?

– Притормози дела с евреями. Сконцентрируйся на Ленинградском деле. Оно касается только Ленинградского обкома. Вознесенский – единственный член Политбюро, который связан с ним. За время, пока это дело тянется, многое может произойти.

Он замолчал, чтобы подчеркнуть важность того, что не было произнесено вслух. Берия не сомневался, Абакумов понял намек. Сталин был очень плох и собирался ехать в Абхазию лечиться. Смерти его ждали все, и ждали с нетерпением, надеясь на скорый исход. Это стало бы решением многих проблем, сотворенных вождем на пустом месте. У Абакумова явно есть вся информация о здоровье своего хозяина. Хотя он и беззаветно ему предан, но смерти ожидает с неменьшим нетерпением, чем все члены Политбюро. Уж он-то знал, кого после смерти Сталина назначат козлом отпущения за подобные процессы.

– Маленков торопит с евреями, – прервал молчание Абакумов. – Провести открытый суд, на котором будут присутствовать иностранные журналисты, мы не можем. Неужели Маленков не понимает, какого рода процесс мне нужно готовить?

– Понимает, понимает. Он тоже выполняет приказ. Нужно лавировать, пока это возможно. Как обстоят дела с врачами?

– Относительно врачей. Дело затеял Рюмин и подобные ему ретивые следователи. Они не понимают, куда все это может привести. У них ума не хватает, чтобы понять: для доказательств на открытом суде нет и никогда не будет достаточно данных. Нужно не только признание вины, но и ее документальное подтверждение. И это подтверждение должно относиться к тому периоду, когда неправильное лечение применялось, или умышленно неправильный диагноз был поставлен. А этот Этингер… Профессор, мировое светило, суд не обойдется без привлечения и других светил Кремлевской больницы.

Абакумов смолк, ожидая, пока Берия переварит то, что он сказал. Но Берия все понял раньше, чем Абакумов договорил. Привлечь других врачей без санкции Сталина было бы безумием. Даже арест не сойдет ему с рук. А если он такое разрешение получит, то вся ответственность за подготовку к открытому суду ляжет на него, Абакумова. В случае, если открытый суд не будет подготовлен, Абакумова поставят к стенке.

Не дождавшись реакции Берии, Абакумов придвинул ему исписанный лист бумаги.

– Прочтите, Лаврентий Павлович, жалобу одного из следователей, – сказал он. – В ней вкратце неплохо изложено существо вопроса.

Берия быстро прочел исписанный четким почерком лист бумаги, занес в свою память имя и фамилию следователя, указанные в конце докладной, и поднял глаза на министра.

– Что вы собираетесь с ним сделать? – спросил Берия.

– Пока не знаю. Мы могли бы его арестовать или отправить на периферию, ведь нам нужны такого рода следователи, либо…

– Оставьте его, – перебил Берия. – Нам он здесь пригодится. Все может неожиданно поменяться. Значит, нет никаких документов, или хотя бы разных мнений врачей? – спросил Берия.

Абакумов помедлил с ответом и, осторожно подбирая слова, продолжил:

– Наши следователи тщательно изучили материалы, касающиеся лечения Щербакова. Никаких противопоказаний к предписанному лечению не было. Если не учитывать его пристрастие к водке: алкоголь мог повлиять на действие лекарств, но по этому пути мы пойти не можем.

Поднаторевший в интригах министр госбезопасности Абакумов и изощренный политик, всемогущий Берия уставились друг на друга в ожидании, кто первый сделает неверный шаг. Берию мало занимало то, что Абаумов сказал. Гораздо более интересным было то, что он не сказал. А не сказал он важную, если не решающую все дело информацию. Почти два года назад он представил Сталину записку Лидии Тимашук, заведующей отделением кардиологии Кремлевской больницы. Она утверждала, что диагноз медицинских светил относительно здоровья Жданова был неверным. Более того, она подтверждала свои выводы кардиограммой. Это же настоящая находка для такого дела! А Абакумов об этом не упомянул. Берия знал, что в настоящий момент Абакумов читает мысли Берии и ожидает его указаний насчет Тимашук. Но ни Берия, ни Абакумов не имеют ни власти, ни желания расширять дело врачей по собственной воле, а уж тем более без санкции Сталина.

Берия поправил пенсне, едва скрывая радость. Попался Абакумов. Если вождь не отойдет на тот свет в ближайшее время, министра ждет расстрел, и ничто его не спасет.

– Я хочу побеседовать с этим следователем, – сказал Берия. – Приведите его ко мне.

– Сейчас, Лаврентий Павлович, – с готовностью ответил Абакумов, вскочив со стула. – Подождите минутку.

Абакумов вышел и вскоре вернулся с молодым, серьезным человеком, который сразу понравился Берии. Увидев Берию, следователь на секунду оробел, но быстро взял себя в руки.

– Я вас позову, – обратился Берия к Абакумову. Министр молча вышел из кабинета.

– Вы написали смелую, правдивую докладную, – начал Берия. – Я в курсе дела, какая сложная обстановка сейчас в следственном отделе. Поверьте мне, товарищ Селиванов, что скоро все наладится и в МГБ опять будет нормальная обстановка.

– Я верю в это, товарищ Берия.

«Немножко наивный, но понятливый, – решил Берия. – Такие мне пригодятся». Вслух он продолжил:

– Все честные люди, как в вашем министерстве, так и в правительстве, должны объединить свои силы против тех, кто готов нарушить закон ради карьеры или других личных выгод. Я ищу таких людей, как вы, Кирилл. Мне нужна их помощь и решимость изменить обстановку, чего бы это ни стоило.

– Вы можете на меня рассчитывать, – с чувством выпалил Кирилл. – Все, что от меня зависит, я сделаю.

Берия медленно поднял на него глаза. Его тяжелый взгляд многих собеседников приводил в полуобморочное состояние.

– Мне нужны преданные люди, – повторил Берия, продолжая сверлить взглядом молодого следователя. – Могу я на тебя положиться?

Следователь оказался не из пугливых.

– Можете, – сказал он спокойно.

– Я имею в виду полную преданность мне. Никому другому на белом свете. Понимаешь? Никому другому.

Тут следователь на секунду помедлил, словно пораженный страшной мыслью. Берия кивнул, давая понять, что прочитал его мысль.

– Можете на меня положиться в любом деле, – спокойно и уверенно, ответил Кирилл. – Я буду предан только вам и никому больше.

– Если понадобится твоя помощь, я найду способ сообщить тебе, Кирилл. Иногда мы будем встречаться, и ты будешь сообщать мне обстановку в следственном отделе. Могут у меня быть и другие поручения к тебе. Если ты попадешь в беду, я тебя выручу, будь в этом уверен. Все понял?

– Все.

– Женат?

– Нет… еще.

– Невеста есть?

– Да… Вроде бы.

Следователь явно растерялся. Берия догадался о причине.

– Еврейка? – спросил он и с удовольствием отметил, тревогу в глазах Кирилла.

– Да.

– Мы скоро встретимся. Можешь идти.