Текст книги "Заговор против террора"

Один за другим входили остальные приглашенные члены Политбюро: Молотов, Микоян, Ворошилов, Булганин и Хрущев. Они рассаживались, обменивались формальными приветствиями и смолкали, когда переводили взгляд на Вознесенского. Первым заговорил Маленков.

– Я собрал вас, следуя указанию товарища Сталина, – торжественно заявил он и осмотрел собравшихся. Берия заметил, что Булганин и Хрущев метнули взгляды на Вознесенского, стремясь уловить его реакцию. Значит ли это, что эпицентр власти передвинулся к группе Маленков-Берия? Молотов, Ворошилов и Микоян не смотрели по сторонам. Многолетний опыт позволял им предугадывать маневры вождя на много шагов вперед.

– Темой нашего обсуждения является подозрительная активность Еврейского Антифашистского Комитета, продолжал Маленков. – К нам поступает информация из МГБ о деятельности этого комитета, и настало время для принятия серьезных мер.

Все члены Политбюро знали, что особо секретная информация внутриполитического характера направлялась в основном Вознесенскому, в несколько меньшей мере Маленкову и Берии. Сталину посылались приговоры ОСО, а также сведения об организациях, людях и событиях, которые он специально запрашивал. Берия сдержал улыбку; внимание членов Политбюро перекинулось на него. Ведь это он, всемогущий Берия, стоял за спиной Маленкова.

– Товарищ Сталин, основываясь на информации Абакумова, предлагает Политбюро принять серьезные меры, – продолжал Маленков. – Я вкратце ознакомлю вас с выводами Абакумова и его рекомендациями.

«Круг замкнулся», – подытожил Берия еще не законченную речь Маленкова. Сталин дал приказ Абакумову найти факты, компрометирующие ЕАК. Абакумов вместо фактов представил свои выводы и рекомендации. Политбюро примет меры под мудрым руководством Сталина и по его приказу, переданному через Маленкова. Ответственность за неудачу ляжет на Политбюро, а успех будет принадлежать Сталину.

После краткой, жесткой речи Маленкова с горячей поддержкой крутых мер против ЕАК выступил Хрущев. В том же духе говорил Булганин. Молотов сидел бледный и молчал. Его жена была активным членом ЕАК. Если арестуют ее, лететь ему в могилу с вершины власти. Ворошилов тоже молчал, уставившись взглядом в стол. Бравый маршал боялся Сталина больше смерти. Все до одного понимали: грядут большие перемены в структуре власти, а с ними – чистки.

– Я предлагаю следующую резолюцию, – сказал Маленков, собирая бумаги в папку. В наступившей тишине он осмотрел, не торопясь, каждого. Молчание членов Политбюро означало лишь единодушное согласие со всем, что решил Сталин.

Решение Политбюро ЦК ВКП(Б) о закрытии ЕАК

20 ноября 1948

Строго секретно

Особая папка

81. Об Еврейском антифашистском комитете

Утвердить следующее решение Бюро Совета Министров СССР:

«Бюро Совета Министров СССР поручает Министерству Государственной Безопасности СССР немедля распустить Еврейский Антифашистский Комитет, так как, показывают факты, этот Комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки.

В соответствии с этим органы печати этого Комитета закрыть, дела Комитета забрать. Пока никого не арестовывать».

– Но ведь никакого решения Бюро Совмина относительно Еврейского антифашистского комитета не было, – заметил Вознесенский.

– Нам сейчас не до формальностей, – резко ответил Берия. – Большинство членов Бюро Совмина присутствуют на этом совещании. Я полагаю считать это решение единогласным и потому считать действительной рекомендацию Бюро.

– Для чего нам нужна фраза «Никого не арестовывать»? – спросил Вознесенский. – Аресты – не наша задача.

– Мы определяем политику, и в соответствии с этим действуют наши органы, – опять ответил за всех Берия. – Это не значит, что деятельность членов Антифашистского комитета не подлежит следствию.

– Принято единогласно? – слегка повысил голос Маленков. – Кто «за»? Кто «против»?

Все были «за».

Глава 12

Декабрьский морозный день преждевременно угас под плотным покрывалом снеговых туч. Ранняя темнота угнетала, потому Берия решил уйти с работы пораньше. К тому же на вечер у него было назначено короткое рандеву с прелестной молодой актриской, игривой и нежной, как кошечка. Когда он ее гладил по голой спинке, она от удовольствия мурлыкала, притворушка такая. Берия не питал иллюзий относительно своей привлекательности.

Женщины любят власть предержащих. Если есть власть, успех у женщин обеспечен. Не нужно для этого быть молодым, красивым, обаятельным, или еще черт знает кем. Не нужно знать женскую душу или быть дамским угодником. Туз козырный бьет все карты.

Как это нередко случалось, телефонный звонок прервал поток его сладких фантазий. В дверь постучали, и на разрешающее «войдите» появился в проеме преданный ему лично полковник из охраны. Коротко, негромким голосом он сообщил: товарищ Сталин сегодня прилетел из Сочи.

– Когда точно? – спросил Берия.

– Не знаю. Это все, что сообщили.

– Хорошо. Несите службу, – отпустил его Берия. Когда дверь за ним закрылась, мысли Берия потекли в другом направлении. Ехать на свидание с бабонькой опасно. Вождь может позвать в любой момент, и если Берию нельзя будет немедленно обнаружить, то вождь прогневается и нашлет бурю, как царь морской.

Опять тишину просверлил пронзительный телефонный звонок.

– А вот и он, – Берия потянулся к трубке. Но это оказался не Сталин, а Маленков.

– Ты еще здесь? Можно зайти?

– Заходи, – охотно согласился Берия. У Маленкова должны уже быть какие-то сведения. Как-никак, прошло больше трех месяцев с тех пор, как вождь поспешно вылетел в Сочи после смерти Жданова.

Через минуту Маленков без стука открыл дверь и вплыл, покачивая бабьими бедрами. Потом уселся со вздохом и сообщил уже успевшую устареть новость: Хозяин прилетел.

– Знаю. Что еще?

– Поскребышев позвонил. Сталин вызывает к себе на дачу, в Кунцево. Тебе звонили?

– Нет, – ответил Берия. – Странно. Может, Хозяин хочет видеть тебя одного?

– Поскребышев сказал, что будут еще трое: ты, Булганин и Хрущев.

– И никого больше? – довольно, но с легкой тенью озабоченности удивился Берия. – Ты уверен?

– Так Поскребышев сказал. Только четверо.

– Что он хочет обсуждать?

– Маленков пожал круглыми плечами.

– Что-то серьезное, но конкретно Поскребышев ничего не сказал. Ума не приложу, какая важность заставила его так поспешно вернуться. Я подумал – может, ты что-то знаешь? Может, где-то серьезный конфликт назревает, или что-то с проектом твоей бомбы?

– Ко мне никаких сведений не поступало. – Берия начал протирать пенсне. – Много чего произошло в мире с того дня, как он улетел в Сочи. Знаешь сам. Однако никакая важность не заставила бы его вернуться в Москву, если только мировая война. Тут может быть только одно: Хозяин сам задумал что-то и хочет, чтобы мы это осуществили.

Снова раздался звонок. Берия молча выслушал говорящего, промычал «у-ху», и повесил трубку.

– Поскребышев, – пояснил он. – Терпеть не могу эту маленькую псину. Хозяин зовет к десяти вечера. Опять до утра придется пить. Пойдем отсюда.

Берия встал и направился к выходу. Пропустив Маленкова вперед, он закрыл за собой дверь и, соразмеряя шаг с Маленковым, заговорил.

– Поскребышев – его верный пес. Пока он возле Хозяина, ничего сделать нельзя. В принципе, нужно избавиться от троих: Абакумова, Власика и Поскребышева. Если мы заменим их верными людьми, Хозяин окажется без прикрытия. Хрущева я возьму на себя, ты обработай Булганина, остальные не в счет.

– Как их заменить? – спросил Маленков. – Сталин доверяет им полностью, и не зря. Они все готовы умереть за него. Он знает это.

– Не так все безнадежно, как тебе кажется, – возразил Берия. – Давай вернемся к жене Поскребышева, Брониславе Соломоновне. Тогда я был министром МГБ. В 1940 году Сталин приказал мне расстрелять ее. Поскребышев, нужно отдать ему должное, был единственным из окружения Хозяина, кто осмелился просить за свою жену. Вот это мы ему в подходящий момент и припомним.

Выйдя из здания, они расстались. Берия сел в машину и, засмотревшись на кружащиеся в лучах редких уличных фонарей крупные мохнатые снежинки, невольно стал вспоминать дела давно минувших дней.

Чудак он, этот Поскребышев. Не мог он понять тогда, что никакое заступничество не спасет его жену. Преступления ее бесспорно заслуживали расстрела по понятиям Сталина. Она была и еврейка, и невестка Троцкого. Куда уж дальше! Берия уже тогда просчитал будущее на много лет вперед и заставил Брониславу дать показания против ее мужа, но Сталину их не показал. За те три года, что она провела в тюрьме, Бронислава сильно постарела. Она тряслась, когда ее вели на расстрел, то ли от страха, то ли от слабости, здоровье ее было сильно подорвано. Впрочем, даже у очень сильных духом мужчин порой от слабости подгибаются коленки, когда их ведут на расстрел. Что уж тут требовать от измотанной тюрьмой еврейки? Нужно отдать ей должное: встретила смерть она достойно. Молча выслушала приговор, не плакала, не закрывала глаза от страха и не издала ни единого звука, получив пулю в сердце. Сильный характер? Трудно сказать. Берия по опыту знал, что так себя ведут порой и слабые духом. К моменту расстрела им становится все безразлично, и они ждут конца, как избавления от издевательств и мучений. Ничего не поделаешь. Жизнь.

К Сталину все четверо прибыли с военной точностью, к десяти часам вечера, и выстроились в ряд перед пропускным пунктом ближней дачи. Дежурный офицер с волчьими глазами заглянул в каждую машину и после неторопливого осмотра дал команду открыть ворота. Он не пытался выслужиться перед ближайшими приближенными Сталина. Ему было все равно, кто перед ним, главное – выполнять приказ. Однако документов проверять не стал: не первый раз видел.

Другой охранник встретил их у центрального входа. Его задачей было обыскивать всех, без разбора, но члены Политбюро были исключением. Он знал каждого много лет, потому только отдал честь и отступил на шаг, давая дорогу важным гостям.

Внутри они прошли мимо комнаты охраны, где расположились трое офицеров, и наконец дошли до небольшого зала, служившего и спальней, и столовой.

В этот день Берия с повышенным интересом впитывал в себя, как губка, малейшие детали процедуры досмотра гостей. Наверняка это пригодится в будущем, хоть и неизвестно, как скоро.

Сталин встретил их, сидя на диване. Выглядел он посвежевшим и, казалось, пребывал в добром здравии. Встав навстречу гостям, он дружелюбно пожал руку каждому, однако без улыбки приветствия. Это был признак того, что веселого застолья сегодня не будет.

– Вы чудесно выглядите, товарищ Сталин, – сияя, провозгласил обычно бесстрастный Маленков. К нему нестройным хором присоединились Булганин, Хрущев и сам Берия. Жестом, каким отмахиваются от жужжащего возле уха комара, Сталин дал знак прекратить хвалебную чепуху и коротко приказал:

– Рассаживайтесь.

– С приездом, – Хрущев, когда все заняли свои места, поднял бокал и косноязычно произнес обычный тост. Сталин отхлебнул из своего фужера вино, разбавленное водой, вслед остальные осушили свои бокалы с наигранным энтузиазмом. Короткий обмен всем известными новостями длился недолго. Сталин строго осмотрел своих гостей, и когда наступила тишина, заговорил громче и раздраженнее обычного.

– Я получил отчет от Абакумова об ЕАК. Как я и предполагал, даже поверхностное изучение деятельности этой организации показало, что это было гнездо шпионов и врагов Советской власти. Самым активным и опасным из них был Михоэлс. От него нити тянулись – и до сих пор тянутся, даже после его смерти, – к руководителям партии и правительства.

«Объясняет, как в детском саду, – подумал Берия. – Сказал бы сразу, кого расстрелять, и точка».

– Самым ярким примером этого является его дружба с Жемчужиной, – не унимался Сталин со своими объяснениями. Все четверо слушали его, как откровения Христа, и только Булганин порой отхлебывал грузинское вино. – До чего дошло! Михоэлс был ее лучшим другом. Жена члена Политбюро, министра иностранных дел, дружит с врагами Советской власти! Не прекращает общаться с членами ЕАК и другими подозрительными личностями!

Сталин снова отхлебнул свою водо-винную смесь, чтобы смочить горло. Воспользовавшись короткой паузой, Маленков вставил:

– Пользуясь вашими мудрыми указаниями, товарищ Сталин, мы после закрытия ЕАК составили список тех, кто должен быть арестован в январе. Туда включены не только члены этого комитета, но и те, с кем они тесно общаются.

Сталин согласно кивнул, снова приложился к фужеру, и уставился перед собой, обращаясь ко всем.

– Абакумов составил списки людей, занимающих высокие должности в партии и правительстве, у которых есть родственные связи с евреями. Он провел хорошую, добросовестную работу. Всех в списке надлежит арестовать и допросить, и если обнаружатся среди них враги народа, их надлежит расстрелять. Но вначале нужно навести порядок у себя дома. Начнем с Политбюро, ибо правильно говорит русская пословица: рыба гниет с головы.

Берии захотелось крикнуть из озорства: правильно, вождь наш великий, правильно. С головы.

– У Молотова жена – еврейка. Да еще какая! Сотрудничает с вражеской разведкой. У Андреева жена – еврейка, да еще на ответственной работе. У Ворошилова, этого старого хамелеона, тоже жена еврейка. Их надлежит арестовать в первую очередь. – Он посмотрел на Берию. – Будешь контролировать МГБ вместе с Маленковым. – Глянув на Маленкова, он сказал: – Ты, Маленков, контролируешь партию. Нужно выкорчевать из нее враждебные и идеологически вредные элементы.

Берия хорошо понимал, почему Маленков взволнованно заерзал на стуле от радости. Сам Хозяин дал ему карт-бланш расправиться с Вознесенским и всем ждановским окружением.

Обратившись к Хрущеву, вождь спросил:

– Как у тебя, Никита, обстоят дела на Украине?

– Списки уже составлены, товарищ Сталин, – бодро откликнулся Хрущев. – Мы уже раскрыли и арестовали немало врагов Советской власти, но поскольку евреев у нас слишком много, работа еще не завершена. Но мы не собираемся останавливаться на достигнутом. Много еще предстоит сделать.

Лицо Хрущева светилось преданностью и благоговейностью перед авторитетом и мудростью вождя. Берия хорошо знал, как люто Хрущев ненавидит Сталина. Не меньше, чем он сам, Берия.

– Хорошо, – похвалил его Сталин.

Несомненно, продолжал рассуждать Берия, Сталин принимает показуху Хрущева за чистую монету, хоть и с некоторой долей подозрительности. Понимает, старый пес, что на преданную любовь даже близкого окружения нельзя рассчитывать. – Я уверен, что в еврейском вопросе я могу на тебя положиться.

– Вы можете на всех нас в этом вопросе положиться, – неожиданно сказал Булганин.

Вот это да, мысленно воскликнул Берия. Молодец, Булганин. Если нужно провалить какие-нибудь дело, его нужно поручить Булганину. Поэтому Сталин ничего ему не поручает.

– А у тебя, Булганин, как дела в твоем военном министерстве? – благодушно спросил Сталин, как будто только сейчас заметил присутствие военного министра.

Этот вопрос вождя сгустил проступивший от выпитого вина румянец на щеках Булганина.

– У нас в министерстве мало евреев, – сообщил Булганин. Ожидать от него конкретных цифр было бессмыслицей. – Мы их стали устранять от службы еще в конце войны, следуя вашему мудрому руководству, товарищ Сталин, и проводили эту работу добросовестно все это время. Практически в верхнем эшелоне армии евреев не осталось.

Сталин перестал его слушать и снова обратился к Берии.

– С чего ты начнешь выполнять задачу?

У Берии захватило дух от радости, вызванной доверием Сталина. Сказать бы сейчас вслух: «С вас, товарищ Сталин. Ведь у вас невестка, жена покойного вашего сына Якова, еврейка. Правда, вы отмежевались от нее, посадив пожизненно в камеру-одиночку, но вот от остальных родственных связей с евреями вы отмежеваться так и не смогли. Муж вашей любимой дочери Светланы Григорий Мороз – тоже еврей. Стало быть, ваш внук Иосиф, родившийся от этого брака, должен быть арестован вместе со Светланой и заодно с главным архитектором этой политики, товарищем Сталиным. А Маленкова мы простим, ведь Валя, его дочь, предусмотрительно развелась со своим мужем евреем».

Ничего этого Берия, конечно, не произнес, но когда-нибудь он сможет это высказать вождю. Вслух он воздал хвалу мудрейшему из мудрейших и торжественно объявил, что немедленно приступит с Абакумовым к расследованию преступной деятельности ЕАК и всех нитей, тянущихся к правительству от этой преступной организации. То бишь, к Жемчужиной, жене Молотова, к Доре Моисеевне, жене Андреева, и, разумеется, к жене Ворошилова. О евреях, участвующих в проекте атомной бомбы, Берия не упомянул, а Сталин не спросил. Туда нити сионистского заговора не протянулись. Там, где евреи позарез нужны, заговоров не происходит.

– Снять евреев со всех ответственных постов по всей стране, – вещал вождь. – Для этого нужно провести подготовительную работу. Абакумов также составил списки работников МГБ, подлежащих увольнению и аресту.

Вождь не просто отдыхал в Сочи, мысленно улыбнулся Берия. Ни на секунду он не перестает думать о своей власти и способах ее сохранения. Только вот, зачем ему такой масштаб? Ограничился бы ЕАК. Впрочем, на каждом уровне власти свои соображения.

Маленков выступил с очередным тостом хвалы вождю и объявил, что списки евреев-партийцев, которых нужно ликвидировать в первую очередь, уже составлены. Если их оставить, они будут тормозить чистки в промышленности и науке на местах. Сталин с добродушной усмешкой по-отечески похвалил его за прозорливость и исполнительность.

– Начнем с Жемчужиной, – сказал Сталин, глядя на Берию. – Заслушаем на собрании Политбюро результаты следствия Абакумова, которые неоспоримо подтверждают ее преступные действия и аморальное поведение. Если Молотов терпит ее блядство или не знает о нем, то мы в наших рядах это не потерпим.

– Разумеется, – горячо поддержал его Берия, а про себя произнес: «Особенно блядства мы не потерпим. Только вы и я, товарищ Сталин, имеем право на это».

Сидели, как обычно, до утра. Говорили о менее важных проблемах: Китай, план Маршалла, ожидаемый мировой экономический кризис, экономика внутри страны. Вождь потеплел, шутил и заставлял Хрущева пить сверх меры. На прощанье вождь каждому пожал руку.

Выйдя на морозный воздух, Маленков стал громко и весело рассказывать Берии какую-то ерунду. Берия понял: ждет, пока уедут Хрущев и Булганин. Когда их машины исчезли за воротами дачи, Маленков сказал, понизив голос почти до шепота:

– С евреями нужно повременить, Лаврентий. Арестовать их следует, чтобы не злить хозяина, но следствие надо затянуть. В первую очередь убрать Вознесенского, Кузнецова и всю ждановскую братию. С двумя процессами нам не справиться. Если с евреями дело пойдет вкривь и вкось, Кузнецов воспользуется этим, чтобы съесть нас. А гладко у нас с евреями не пойдет. Громкий процесс не получится, не тридцать седьмой год. К тому же, сам знаешь, пока Абакумов – министр, Хозяину ничего не стоит прихлопнуть нас.

– Согласен, – сказал Берия. – Я уже думал об этом.

– Сможешь ты притормозить Абакумова с евреями? – спросил Маленков.

– Давай, поговорим об этом завтра, – предложил Берия. – Я расскажу тебе мой план.

Часть 2
Год 1949-й

Глава 1

На день рождения Кирилл подарил Софе радиолу. В субботу вечером, после рабочего дня, он приехал к ней и поставил новенький ящик на стол, а сверху положил открытку с поздравлениями и уверениями в бесконечной любви. Софа была тронута.

– Спасибо, родной, – она поцеловала его в губы. – Мы справим мой день рождения вдвоем. Приглашать мне некого, кого-то из моих друзей и знакомых, как ты знаешь, забрали, остальные поразбежались после института. Боюсь, и я пойду вслед за ними. Мне часто по ночам кошмары снятся.

Кирилл поднял крышку, водрузил на вращающийся диск пластинку и опустил на нее иглу звукоснимателя. Комнату заполнила мелодия романса. Низкий женский голос разливался сладкой тоской: «И весна мне не на радость, коль зима в душе моей…». Кирилл усмехнулся Весна пришла, но радостей она не принесла.

Софа присела на кровать и вся отдалась мелодии. Когда песня закончилась, она тихо проговорила:

– Устала я, Кирилл. Еще года нет, как я устроилась на работу, а уже устала. От обстановки на работе устала, от ожидания, что и за мной придут. Что будет, Кирилл? Что будет с нами? Что будет со мной?

– Отпросись в отпуск, – неожиданно предложил Кирилл. – Возьми за свой счет. Без содержания. Скажи, что тетка в Ленинграде смертельно больна.

– Не дадут, – безнадежно покачала головой Софа.

– А ты попробуй. Не съедят ведь.

– Предположим, попробую. А если дадут, что я буду делать?

– Я тоже возьму отпуск. Я уже больше года не отдыхал. Укатим в Новосибирск, к моей маме. А? В марте там еще полно снега. Покатаемся на лыжах. Тебе все равно нужно с моей мамой познакомиться. Она должна знать, кто ее будущая невестка.

– Ну… – Софа закрыла глаза, как будто глубоко задумалась. – Можно попытаться. Что я теряю?

– Хотя бы на две недели, – продолжал убеждать ее Кирилл. – Идет? – Он протянул ей стакан с вином. – За Софу, сладкую красавицу, за любовь, – провозгласил он. – Будем счастливы до ста лет.

– Софа – не красавица, – поправила она его тост. – За любовь. И за лучшие времена. Аминь.

– Это будет отдельный тост. А для меня ты – красавица. Аминь.

* * *

Точно в назначенное время Щеголев подкатил на служебной машине и, когда Кирилл уселся на пассажирское место, дружески хлопнул его по плечу.

– Родился ты в рубашке, Кирилл, – добродушно сказал он. – Угадай, куда едем.

– На явочную. Куда же еще? – удивился Кирилл.

– На Лубянку, – торжественно объявил Щеголев.

– Зачем?

– Вот, в том-то и дело, – Щеголев включил первую скорость. Он помолчал, остановившись на перекрестке, и решительно нажал на педаль газа, когда милиционер взмахом жезла направил его через улицу. – Сам Рюмин хочет с тобой говорить. Помнишь, Миньку маленького? Во-во. Сейчас, знаешь, следователей с высшим образованием не так-то просто найти. Да и не обязательно оно. У самого министра МГБ диплома нет, так уж на что оно нам, людям низшего ранга? – Щеголев произнес слово «людям» с ударением на втором слоге. – Ты че молчишь? Не рад, что ли?

– Да рад я, рад, – вяло отозвался Кирилл.

– Что-то не слышу я этого в твоем голосе.

– С похмелюги, – пояснил Кирилл.

– Это бывает, – с пониманием отнесся к объяснению Щеголев. – Подхватил бабенку какую?

– Есть маленько.

– Маленько, – ухмыльнулся Щеголев. – Нужно жениться, однако. Не дело это, быть бобылем, если хочешь расти по службе.

Пройдя через проходную, Щеголев повел Кирилла к лифту, а потом по коридору к дальнему кабинету, дверь которого он открыл без стука, как хозяин. Войдя первым, он оглянулся и молча дал знак Кириллу следовать за ним.

За столом напротив двери сидел, упираясь локтями в стол, уже знакомый ему Рюмин. Обставлен его кабинет был довольно просто: обыкновенный большой стол, стулья, и шкаф с деревянной дверцей, в замке которой торчал ключ. В маленькое окно врывался яркий мартовский свет.

– Садись, Кирилл, рядком, поговорим ладком, – гостеприимно пригласил его Рюмин. – Вишь, свиделись опять. Я обещаю, я и делаю. Мое слово – закон. Понял?

– Понял.

– Как работается? – спросил Рюмин.

Кирилл пожал плечами.

– Тех, с кем я общался в ЕАК, уже нет. Почти всех арестовали. Ну, а те, кто еще остались, не встречаются ни с кем. Как я понимаю, ждут ареста.

– Правильно делают, – произнес Рюмин довольным тоном. – Скоро дождутся. Недолго ждать осталось. Ты, наверное, догадался, что я беру тебя к себе следователем.

– Да, догадался, – подтвердил Кирилл.

Рюмин откинулся на спинку стула, довольный. Он, судя по всему, полагал, что его слова производят сильное впечатление на Кирилла.

– Ты тут встретишь многих из тех, с кем встречался раньше, как журналист. – Рюмин садистски расплылся в улыбке, больше похожей на гримасу. – Вот, смеху-то будет.

Кирилл похолодел, ладони его вспотели.

– Что, не рад? – нахмурился Рюмин.

– Не в этом дело, – уклончиво ответил Кирилл. – Я в отпуске давно не был. Можно мне взять хотя бы недели две, прежде чем я приступлю к новым обязанностям?

Рюмин и Щеголев переглянулись.

– Отдыхать надо, никуда не денешься, – согласился Рюмин. – Когда хочешь?

– Буду знать завтра.

– Маруху какую присмотрел? – хитро прищурился Рюмин. – Обговорить с ней надо?

Кирилл вяло улыбнулся и пожал плечами.

– Надо, надо, – приободрил его Рюмин. – Определись с отпуском, и за работу. У нас вон, вся тюрьма евреями забита, а следователей не хватает.

Рюмин встал и протянул ему руку.

– Иди, оформляй документы, – скомандовал он. – Не забудь написать заявление на отпуск. Вернешься, поговорим.

* * *

Неожиданно для себя Софа получила отпуск сравнительно легко. Чтобы сделать для нее путешествие приятным, Кирилл истратил почти все свои сбережения на билеты в купейном вагоне. Софа ничем помочь не могла: на скудную зарплату врача она едва сводила концы с концами.

В поезде они расслабились: подолгу смотрели в окно на бегущие навстречу темные леса, поросшие кустарником холмы, и изредка мелькающие убогие деревеньки с покосившимися избами и занесенными почерневшим снегом дорогами. Порой на полустанках они спрыгивали на платформу, где деревенские бабки, закутанные в изношенные шали, продавали хрустящие соленые огурцы, квашеную капусту и вареную картошку, которую они доставали из закутанных тряпьем кастрюль, где долго сохранялось тепло. На одной из таких остановок Кирилл купил сибирские пельмени. Софа разомлела от удовольствия. Кирилл был счастлив: побаловал свою любавушку.

Новосибирск встретил их морозным воздухом, в котором слабо чувствовалось дыхание весны. Но солнце на безоблачном небе заставляло прищуриваться, и тепло его лучей ласкало лицо.

Мать встретила их с распростертыми объятиями. Обхватила Кирилла у порога, затряслась от рыданий, и у него тоже перехватило горло. Постарела она сильно за те несколько лет, что он ее не видел, и от бросающихся в глаза следов увядания что-то сжалось в его груди.

Пока она обнималась с Софой, Кирилл торопливо прошел в комнату и, увидев на накрытом столе бутылку водки, налил себе почти полный стакан и выпил залпом. Сразу отпустило, горячая кровь ударила в виски, комок в горле растаял. Мать с Софой, обнявшись, зашли в комнату, как давнишние подруги, если не родственницы. «Понравились друг другу», – с удовлетворением отметил Кирилл.

– Постарела я сильно, да? – стеснительно спросила мать, улыбаясь и вытирая слезы. И, обратившись к Софе, сказала: – До войны было у меня трое сыновей. Двое погибли на фронте, и только вот этот, третий, выжил, на радость мне. Знаешь Софа, да ты садись, чувствуй себя как дома, ты ведь на самом деле дома, – знаешь, два-то, те, что погибли, непутевые были, сказать откровенно, учиться не хотели, но все равно любила я их безумно, а вот Кирилл – это удачный сын, и учиться любил, и мастер на все руки, и с головой. Он далеко пойдет.

Она не обмолвилась, что Кирилл – ее приемный сын. Погладила его по плечу и заглянула в глаза. Казалось, она стала ниже ростом, волосы почти все седые, а ведь не такая старая еще, недавно исполнилось всего 54 года.

Кирилл оглядел комнату: кровать, аккуратно застеленную, сохранившуюся с довоенного времени, старый диван у стены и собранную раскладушку в углу, шкаф с посудой, и еще какую-то непонятную утварь.

– До войны это вся наша была квартира, – объясняла мать Софе. – В войну подселили к нам соседей. На уплотнение. К счастью, оказались хорошие люди. – Понизив голос, она сообщила: – У них недавно арестовали сына. Наум, отец его, слег. Плох он. – И, повысив голос, добавила: – Но у нас лучше, чем в обычной коммуналке. У нас кухня отдельная. Кстати, и ванная есть. Я нанесла дров, сейчас колонку затопим, согреем воду и сможете помыться. Не нужно в общую баню ходить. Вам будет хорошо у меня. Вы будете спать на кровати, а я на раскладушке. В тесноте, да не в обиде. Ах, как я рада. Такая хорошая невеста у Кирилла.

– Не беспокойся, мама, мы помоемся вечером. Расскажи лучше, как у вас дела.

– Тогда садитесь за стол. Дела у нас, как сажа бела. А у вас там, в Москве? – Она торопливо стала передвигать по столу тарелки с закуской: селедку, вареную картошку и колбасу. – Увольняют евреев, как у нас?

– Не только увольняют, но и арестовывают, – отозвалась Софа первой, вооружившись вилкой и ножом. – Исчезают люди, и о них больше не слышно. А у вас?

– Отдельные случаи, – ответила мать. – В основном увольняют людей с ответственных постов, а молодежь не принимают в институт и на работу. Не думала, что до этого дойдет. Вот, бандитское правительство!

– Мама! – предупреждающе повысил голос Кирилл. – Ты же знаешь, что сейчас стены слышат.

– Наши стены и не то слышали, – начала горячиться мать. – Не беспокойся; соседи мои никому ничего не скажут. Они сами пострадали. Все мы ждем чего-то ужасного.

Софа поддержала ее.

– Уму непостижимо, как можно решиться на такую политику после Гитлера? – задала она себе самой вопрос. – Да и зачем это?

– Тише вы, тише, – убеждал их Кирилл.

– Все молчат, – с гневом выпалила мать. – Что бы с нами ни делали, мы все молчим. Беспомощные, как новорожденные котята, и надеемся, что бандиты станут добрее. А бандиты никогда добрыми не становятся. Только вот что меня удивляет в них: если им так не нравятся евреи, почему бы их не отпустить в Израиль? Уже появилась страна, которая их примет.

– Они не такие дураки, Дебора Гершовна, – спокойно возразила Софа, с аппетитом уплетая картошку. – Побежит масса народа в Израиль, евреи и неевреи, расскажут всему миру, как хорошо живется в стране передового социализма. Уж лучше их уничтожить здесь.

Мать покачала головой.

– Эх, если бы вы, дети мои, переехали сюда, в Новосибирск, – мечтательно проговорила она, перескакивая на другой предмет разговора. – Мы бы жили вместе или неподалеку друг от друга. – Она налила себе в рюмку воды и подождала, пока Кирилл подольет Софе вино, а себе – водку. – За приезд, – провозгласила она, когда все были готовы. – За ваше счастье. За лучшие времена – они придут, рано или поздно. Так всегда: плохое не вечно. Но и хорошее, к сожалению, тоже.