Текст книги "Чашечка кофе. Рассказы о приходе и о себе"

Вечером второго сентября мы с бабушкой приехали в Москву. Нас встретили, и мы отправились докупать девчонкам обновки к завтрашнему мероприятию. Мы ходили по этажам огромного супермаркета. Алиса чинно шла рядом с дедушкой, держа его за руку. Полинка тоже шла, умудряясь при этом еще и скакать вокруг нас на одной ножке.

Уже дома наша младшая продолжала бегать по комнатам, смеяться и что-то громко кричать старшей сестре.

В какой-то момент я перехватил маленькую и усадил себе на коленку.

– Полина, ты осознаешь, какое грандиозное событие предстоит пережить тебе завтра? Еще вчера ты была у нас малышкой, а теперь ты становишься первоклассницей!

Полинка задумалась и вдруг заплакала.

– Что с тобой, солнце мое?!

– Дед, у меня прописные буквы не получаются…

– Ничего страшного. У меня тоже они когда-то не получались. Ничего, научишься. Ради этого ты и отправляешься в школу.

Утром третьего сентября именно дедушка повел двух учениц на торжественную линейку. Родители, как всегда, опаздывали, а бабушка в это время уже сидела в самолете. Потом она прислала нам фотографии, уверяя, что умудрилась заснять нашу школьную линейку прямо из иллюминатора. Правда, как мы их потом ни увеличивали, себя на них так и не обнаружили.

Потом были торжественные речи, песни и даже танец. Выступили все, кроме моего собрата, настоятеля местного храма. Я подумал, наверное, не пригласили. Меня тоже не приглашали, а я заявился явочным порядком, и мне дали слово, сразу после директора школы.

У меня было всего две минуты, но я успел рассказать им всем, что сегодня, третьего сентября, я впервые надел на себя вот этот скромный крест из благородного белого металла. В далеком 1896 году его в числе других отлили в честь коронации государя императора Николая Второго. Его носил мой далекий пред шест вен ник, который в ноябре 1920 года вместе с остатками войск генерала Врангеля уходил в никуда, навсегда покидая родину. Потом этот крест из Турции попал сперва в Маньчжурию, затем в Китай и, наконец, оказался на другом конце света в далекой-предалекой Австралии. Моему другу священнику из Мельбурна этот крест передали потомки того батюшки, что сто лет назад покинул отечество и упокоился на чужбине.

На днях он мне позвонил и сообщил:

– В конце августа я буду проездом в Лавре преподобного Сергия. Приезжай, хочу передать тебе одну вещь.

И когда он, точно орден, вручал мне эту драгоценность, я только и нашелся что спросить:

– Почему мне?

– А ты уже не помнишь? Лет пятнадцать назад, когда я приезжал к вам в храм, мы сидели за столом в трапезной, и ты сказал, что мечтаешь иметь именно такой крест. Люди подарили мне эту святыню, и тогда я подумал о тебе.

Я тогда еще на линейке у себя в поселке сказал:

– Этот крест, который, несмотря на голод и огромную нужду, наши русские люди хранили как святыню, вернулся домой. Почему он вернулся? Может, это знак, что гражданская война длиной в целый век наконец подошла к концу?

От мыслей о кресте меня оторвал знакомый звук маленького медного колокольчика. Звук, знакомый каждому из нас с детства. Его никогда не спутаешь ни с каким другим. Скажу больше, я даже с закрытыми глазами расскажу вам, как он звенит, этот колокольчик. В это время один из старшеклассников, смущаясь под множеством взглядов, идет вдоль линейки. У него на плече восседает маленькая первоклассница с колокольчиком в руках. Гордая и торжественная, она звонит, возвещая и детям и взрослым о начале очередного учебного года.

Дети попарно, держа друг друга за руки, отправились в классы, а взрослые остались ожидать их на улице. Скоро они уже выходили назад, фотографировались на ступеньках и возвращались к взволнованным родителям.

Наши девчонки выходили одна за другой. Сперва появился первый класс. С флажками и шариками в руках. Полинка в зеленом, расшитом парчой пиджачке, в синей юбочке, сплошь украшенной золотым горохом, с двумя флажками и фиолетовым шариком расположилась, естественно, в самом центре композиции. Я поинтересовался:

– Почему она у нас одета, точно на рождественскую елку? Все в форме, а наша, как цыганка.

Дочь хмыкнула:

– Это чудо само подбирает себе наряды.

Потом фотографировались второклассники. Алиса присоединилась к нам в самом отвратительном расположении духа. Ребенок молчал и никак не реагировал на расспросы взрослых. Наконец мама, заметив мое беспокойство, прояснила обстановку:

– Шариков им не дали. Первачкам дали, а им нет. У Поли два флажка и шарик, а у Алисы ничего.

Да, для погодок ситуация катастрофическая. Родители тут же принялись утешать Алису, повторяя: «Ну что ты! Нашла, о чем переживать! Фу, ерунда какая. Ты же у нас взрослая девочка! Второклассница!»

Алиса уткнулась лобиком в стену школы и заплакала. Потом резко повернулась и бросилась в объятия к дедушке, все потому, что дед единственный, кто молчал, когда говорили другие. Алиса прижалась к деду, а тот все так же молча покрывал ее макушку поцелуями.

В этот трагический момент Полина проявила себя с самой наилучшей стороны. Она сама без всяких подсказок подошла к сестре и вручила ей свой шарик и один из флажков.

– Это я для тебя взяла, Алиса!

Мы фотографировались, и в это время высоко над школой пролетел самолет.

– Полина, смотри, самолет! Это бабушка летит. Видишь, вон она машет тебе из окошка ручкой.

Полинка машет самолету:

– Да, я вижу мою бабушку.

Прошло еще несколько дней, снова раздался звонок, и вновь у меня на телефоне высветилось «Алиса».

– Ого, Полинчик! Привет! Что ты хочешь сказать дедушке?

– Дед, я сегодня ходила учиться в школу.

– А я знаю, мама прислала мне твою фотографию. На ней ты в штанишках и зеленой кофточке.

– Какой кофточке?! Дед! – возмутилась первоклассница. – Я была в пиджачке!

– Поленька, вот ты мне скажи, только честно, тебе нравится ходить в школу?

– Конечно, надо, чтобы нравиться! Завтра я надену синюю юбочку с плиссировкой и белые колготки.

– Ага, понятно. А как там поживает наша Алиса?

– Алиса? Сейчас посмотрю. Дед, она в детской собирает домик из «Лего».

– Дай ей трубку, может, она скажет пару слов дедушке.

– Дед, Алиса не хочет с тобой разговаривать, она собирает домик из «Лего».

– Ну да ладно. Поцелуй ее за меня, ладно?

– Хорошо, сейчас поцелую. Ой, дед, что я хотела тебе сказать! Дед, это бомба! Представляешь, Лиза, наша соседка, мы с ней ходим в один класс. Так она знаешь чего, дед, – Полинка задыхается от смеха, – Лиза пришла в школу и забыла надеть колготки. Дед, она заплакала, а Ольга Николаевна обняла ее и сказала: «Ничего страшного, с каждым может случиться».

– Вот и замечательно. Как хорошо мы с тобой поговорили. Ну что, будем прощаться?

– Дед, ты это… приезжай, а? Я уже соскучилась. Приезжай, обнимемся, посидим рядом, мультики посмотрим.

Исповедь

Маленькая девочка Варенька стоит вместе с папой и ждет, когда отец Филипп выйдет из алтаря и примет у Вареньки ее первую в жизни исповедь. Батюшка знаком с исповедницей все семь лет ее коротенькой жизни. Почти каждое воскресенье папа из города привозит детей на Причастие к ним, в угрюмихинский храм. Дети причащаются, и папа отвозит их обратно.

«Семь лет прошло, – подумал отец Филипп, – вот уже и первая исповедь». Говорить с ребенком о каком-то деятельном покаянии в таком возрасте невозможно. Разве что только порассуждать с ним о его поступках, плохих и хороших. Расспросить дитя, как оно молится и о чем.

Еще батюшку все больше печалит, что, приводя маленького человечка на исповедь, взрослые стараются держаться в стороне и сами не исповедуются. Следовательно, практически никогда и не причащаются. Одна семилетняя кроха, как «самая грешная», отдувается за целое семейство.

Поговорив с девочкой Варенькой, батюшка подозвал к себе ее папу и предупредил:

– Сейчас я пойду в алтарь, произнесу возглас и вернусь. А вы, пожалуйста, подумайте и тоже покайтесь в каких-то своих грехах. Пускай дочка видит, что не только она, но и папа исполняет постановления Церкви.

Большой, сильный мужчина, немедленно переменившись в лице, испуганно смотрел на священника, точно это не папа, а бегемот из мультика, тот самый, который до смерти боялся уколов.

Батюшка ушел в алтарь, открыл царские врата и произнес:

– Слава Тебе, показавшему нам свет…

Краем глаза он еще увидел, как папа, схватив дочь в охапку, спешно покидает храм.

Недели через две субботним вечером уже мама приехала в храм и привезла с собой исповедницу Вареньку. Вместе они подождали отца Филиппа, а когда малышка отправилась на исповедь, мама незаметно удалилась в самый дальний от них угол и углубилась в молитву.

– Варвара, – батюшка наклонился к самому ее крошечному ушку, – ты же любишь своих папу с мамой? Правда, ведь они хорошие?

– Да, – соглашается девочка, – они очень хорошие, и я их люблю.

– А если мы, христиане, кого-то любим, то что мы делаем для этого человека?

– Что?

– Мы о нем молимся. Давай договоримся. С этого дня каждый вечер, прежде чем ложиться спать, ты будешь вставать перед иконочкой и просить: «Господи, благослови моих маму и папу. Я их очень и очень люблю». Договорились? Детская молитва за родителей «со дна моря достанет».

– Ага, – соглашается Варенька.

– А я запишу твое имя к себе в помянник и каждый раз на литургии стану вынимать за тебя частичку. Знаешь, как это важно, когда о тебе тоже кто-то молится.

Исповедь (продолжение)

Сегодня ездил в деревню освящать дом. Деревня, тепло, солнце. Ребята гоняют по двору. Вышел из машины. Два мальчика лет по двенадцати общаются между собой. На меня не смотрят. Зато маленькая четырехлетняя девочка увидела, раскрыв ручонки, подбежала ко мне, совсем незнакомому ей человеку, обняла и прижалась, словно я ее самый любимый на свете дедушка.

Замечаю, как по-разному ведут себя со священником дети.

Вот мама на исповеди подталкивает ко мне сыночка, рослого мальчика лет десяти. Он стоит и смотрит на меня снизу вверх. Еще год– другой, и наши с ним глаза окажутся на одной высоте. Прежде я с этим ребенком никогда не общался, даже не знаю его имени. Кладу руку ему на плечо и, улыбаясь, молча смотрю ему в ответ. Потом вопросительно киваю головой:

– Наверное, хочешь мне что-то сказать? Правда?

Мальчик, не отвечая, вдруг широко открывает рот и начинает рыдать. Громко, на весь храм. Мама обнимает ребенка и выводит его из храма. Там он успокаивается.

Оказывается, до своих десяти лет он никогда прежде не общался со священником. Только благословлялся и шел на Причастие.

Буквально на следующий же день крещу младенцев. После всего ко мне подходит девочка все тех же десяти лет и настоятельно просит с ней поговорить. Оказалось, ей нужно покаяться в совершенных ею детских шалостях. Каялась, не извиняя себя и своего поведения. Я еще подивился, как отличаются друг от друга дети приблизительно одного возраста.

Кричащий мальчик так сильно меня взволновал, что я никак не мог успокоиться, виня себя в том, что ребенок меня испугался. Только после исповеди у духовника прошло беспокоящее чувство вины.

Самое дорогое

Знакомая женщина рассказывала. Мы с ней одногодки. Даже в одном месяце родились. Я вел машину и слушал ее рассказ о том, как они во времена нашего с ней далекого детства всем классом собирали макулатуру. Мы тоже собирали, и металлолом собирали.

Кто-нибудь из старших, пионервожатая или классный руководитель, взвешивал кучу бумаги, собранную пионерами, и данные тут же записывали на большой, здесь же вывешенный разлинованный кусок ватмана.

Каждый из классов старался собрать макулатуры побольше и завоевать почетное первое место. Тогда это называлось «социалистическим соревнованием». «Социалистическим» – это значит бесплатным. За первое место полагался большой переходящий красный вымпел. Потом мы смотрели на этот вымпел и радовались, что смогли помочь нашей горячо любимой стране. Эта мысль согревала нам наши сердца.

Класс моей собеседницы изо всех сил конкурировал с параллельным классом таких же пятиклассников, как и она сама. Количество собранных килограммов макулатуры разнилось буквально на несколько килограммов. И тогда председатель совета отряда бросил клич: «Каждый немедленно идет куда угодно и приносит хоть что-нибудь, что можно бросить на весы победы!»

Эта женщина, а тогда еще двенадцатилетняя девочка, помчалась домой. Она уже знала, чем можно пожертвовать ради процветания социалистической родины. С незапамятных времен у них в большом книжном шкафу на самой верхней полке стоял двенадцатитомник статей и писем разным адресатам, написанных товарищем Лениным. Тома большие и тяжелые, напечатанные на плотной лощеной бумаге. А еще обложки каждого из томов по цвету отличались одна от другой.

Главным в пользу выбора именно этих двенадцати томов был тот факт, что внутрь этих книг в их семье никто и никогда не заглядывал. Они просто стояли на верхней полке под потолком и красовались своими обложками.

Пропажа книг обнаружилась лишь спустя несколько дней. Отчаянный мамин крик:

– Где Ленин?! Куда дели Ленина?! Это ты, негодница, украла книги вождя! – И как неоспоримый довод вины ребенка: – Кому еще они могли бы понадобиться?

Девочка росла ребенком послушным и старательным. И еще она была настоящей пионеркой и всегда старалась говорить правду.

– Мама, прости меня, пожалуйста! Я сдала эти книги в макулатуру. Нам для победы не хватало совсем немного. А с Лениным наш класс победил! Все равно они никому не нужны.

– «Не нужны»! – передразнила мама. – Много ты чего понимаешь! – еще больше разошлась мама и, схватив ремень, занялась воспитанием ребенка. Потом, указав девочке на дверь, приказала: – Иди и без книг домой не возвращайся!

Знаете, батюшка, мне повезло. Я нашла эти книги, все двенадцать томов, и притащила их домой.

Недавно ходила к маме в больницу. Она у меня сейчас тяжело болеет. Пришла, кормлю маму из ложечки, и вдруг вспомнились те двенадцать томов писем и статей Владимира Ильича. На самом деле, куда они запропастились? Спрашиваю:

– Мама, а где те разноцветные книжки из Собрания сочинений Ленина?

Мама на меня смотрит, медленно беззубым ртом пережевывает пищу и, чувствую, не понимает.

– Ленин? Какой Ленин? А… книги. Да… помню. Не знаю. Выкинули, наверное, когда переезжали.

– Выкинули?! Как же так? Они же были так тебе дороги! Помнишь, как ты меня за них ремнем… по спине, по рукам… долго… больно…

Мама, продолжая медленно пережевывать пищу:

– …не помню…

Часть 5. Город моего детства

Немножко из догматического богословия

Зашел в кафе. Работают знакомые девчонки. Поздравил с Рождеством Христовым.

– Чем будете угощать?

– Так вот же, батюшка! У нас новинка – салат «Рай». Рекомендуем, свеженький и очень вкусный.

– Интригующее название. А как насчет альтернативы? Если существует вполне себе съедобный «Рай», то логично предположить и наличие блюда под названием «Ад».

Девушки смеются:

– Батюшка, в этом нет необходимости. Все очень просто. Сегодня вы приобретаете у нас упаковку салатика «Рай», забываете его где-нибудь на подоконнике, потом обнаруживаете суток через трое и съедаете. И уже на собственном опыте узнаете, что такое ад!

Храм

Стою и смотрю на наш храм. Строить его начинал бывший московский генерал-губернатор князь Александр Александрович Прозоровский в 1808 году, и продолжалась стройка до 1835 года. Конца строительства князь не дождался.

Громадина! Для деревни очень большой. В городе такой тоже не затеряется. Во всяком случае, сфотографировать обычной фотоаппаратурой, так чтобы здание все целиком уместилось на одном кадре, не получается. Помню единственный случай, когда выпускник Лондонской школы искусств умудрился-таки справиться с поставленной задачей. Так он ради этого специально в фотошколе пять лет корпел. Страшно подумать, сколько на его учебу валюты ухлопали.

Кстати, наш храм и многие другие, что сохранились в округе, строились сразу после победы над Наполеоном. Они и есть памятники той великой силе духа, громившей могучих завоевателей.

В 1992-м храм достался нам совсем в неприглядном виде. Точнее сказать, в страшном. Никто не верил, что восстановим. Восстановили. Не отреставрировали, а именно восстановили. Думаю, сейчас бы не осилили. Но тогда мы были другими. И храм стоял во главе угла.

Героические старики, с кем начинали, уже ушли, умирают и те, кому тогда, в начале девяностых, было всего чуть за сорок. С каждым из них умирает и часть меня самого. Но я не об этом.

Девять лет строим часовню в самом поселке, пятьдесят пять метров квадратных. Она уже практически готова, два года молебны в ней служим и панихиды по субботам. Хорошая часовенка, самому нравится. Цокольный этаж пытаемся приспособить под воскресную школу и продолжаем бороться с грунтовыми водами.

Сегодня даже на такую часовню я бы уже не замахнулся. Разве что только на часовенку-столбик. Думаю, почему? Ведь, став настоятелем, я втянулся и непрерывно строю целых шестнадцать лет. Может, от того, что уже сил нет или нет тех, с кем когда-то начинали? Увы, они оказались незаменимыми.

Строить храмы – это все равно что мечтать. Любой храм – воплощение чьей-то мечты, кого-то одного или целой общины. Мельчаем и перестаем мечтать. Мельчают люди, и вместе с ними мельчают храмы.

Помню, в испанском городе Толедо зашел в кафедральный собор. Тогда я об этом не думал, а сейчас смотрю и прикидываю, что не только бы наш храм разместился бы под сводами этого собора, но и еще три таких же. Три века они его строили. Представить только, три века год за годом, поколение за поколением люди шли к осуществлению своей мечты.

В городе Таррагона – кафедральный собор, тоже величественный и прекрасный. Подхожу со стороны входа и вижу, что фронтальная его сторона выложена полосами из камней, цветом явно отличающихся друг от друга. Задумался: к чему бы это? Неужто замысел такой?

Вскоре появляется группа туристов с русскоязычным гидом. И та им начинает рассказывать все про те же полосы разного цвета.

«Видите, – говорит, – эти полосы получились от того, что время укладки камней сильно различается друг от друга. Люди жили, строили, а потом приходила какая-нибудь чума, и они умирали. Их дети и те, кто выжил, собирались с силами и продолжали строительство. Так что каждая полоса – памятник очередному подвигу человеческого духа».

Не знаю, может, это всего лишь легенда, только мне она очень понравилась.

О предназначении

На Прощеное воскресенье мы у себя в храме произвели кружечный сбор. Деньги предназначались на хирургическую операцию для нашего иконописца. Поскольку людей мы известили заранее, то сумма набралась порядочная, на операцию хватит. Сама операция делается бесплатно, но понятно, что лучше заплатить.

Человек он пожилой, одинокий. Беда, как всегда, грянула неожиданно. Операцию нужно делать срочно. За помощью кинуться больше не к кому, вот он и попросил. Люди отблагодарили иконописца за его бескорыстное служение.

Двадцать лет назад он написал и подарил нашему храму свой первый образ – огромную икону Тихвинской Божией Матери. Это было большое событие. От поселка до храма ее несли на руках крестным ходом. Это еще было до моего настоятельства. При мне он продолжил работу, и с 2001 года написал практически все иконостасы и большие иконы по стенам. Десятки работ. Трудился он постоянно и брал с нас посильную плату.

Однажды я его спросил, почему он не задирает цену? На что тот ответил:

– У меня внутри есть знание, что написать иконы для нашего храма – это мое жизненное предназначение. Я обязан это сделать. А откуда это знание, ума не приложу.

В прошлом году мы с ним подводили итог. Все, о чем когда-то договаривались, воплотилось в жизнь. Последней его работой, прежде чем узнать ему о своей болезни, была реставрация старинного образа Божией Матери Тихвинской. Начинал нашим храмовым образом, им же и закончил свою работу.

На днях ко мне обратился один знакомый москвич и предложил написать для храма еще какой-нибудь образ. Я голову себе сломал, что писать и где пристроить. Обидеть людей не хочется, а нужды в образах уже нет. Договорились, что напишут икону для одной из наших часовен.

За двадцать лет верующие восстановили храм, построили две часовни и церковный дом, написаны все иконы. Конечно, есть необходимость в дальнейшем украшении и устроении большого иконостаса в летней части храма, но положение уже некритично. Наше поколение сделало свое дело, мы исполнили свое предназначение. По большому счету, нам есть с чем предстать пред Богом. Пока мы еще приходим и молимся, но лет через десять нас почти никого не останется.

Размышляю о предназначении тех, кто придет и уже идет нам на смену. От нас больше требовалось строить и восстанавливать, их предназначение – наполнять духом восстановленные нами храмы. Дух ощущается сразу. Бывает, зайдешь в какую-нибудь церковь и говоришь себе: какое намоленное место.

Сколько дел и сфер приложения для рук верующего человека! Вокруг нас множество несчастных, разочаровавшихся в жизни людей. Стоит только оглянуться вокруг – и вот они, дела. Может, на первый взгляд и незаметные, но очень нужные. Нам быть утешителями и через любовь приводить людей к спасению, иначе сами не спасемся. Массовой эта работа никогда не будет, но обойтись без нее уже не получится. Только это труднее, чем строить.