Текст книги "Чашечка кофе. Рассказы о приходе и о себе"

Про радость

Вчера написал рассказ «Ученик». Писать его было легко, потому как, по большому счету, это просто последовательное изложение событий одного отдельно взятого дня рядового провинциального священника, в которое вклиниваются воспоминания о его в этот же день трагически погибшем товарище.

На первый взгляд может показаться, что история эта особенно печальна. Я так не думаю. Она не печальнее и не трагичнее всего остального потока нашей жизни.

Жизнь, в принципе, трагична, потому что мы смертны. Осознание этого факта не позволяет человеку «дышать полной грудью». Все, чтобы ты ни делал, когда-то должно закончиться. Любое увлечение, любая страсть, накопительство, собирательство. Всему приходит конец. Смерть подводит итог, был в этой жизни смысл или его не было вовсе.

Есть две категории из числа живущих на свете, для которых смерть не является трагедией и не лишает человека чувства радости. Первая – это, безусловно, дети. Они не знают, что земная жизнь конечна. Вторая – верующие. Эти верят, что жизнь продолжается и после телесной кончины. А период земного существования есть только подготовка к вечности.

Недели две назад меня попросили причастить умирающего человека. Больного и очень страдающего. Я знал его и раньше, но о Боге тогда мы с ним не говорили. Сейчас заговорили, но ему было так больно, что ни о каком покаянии не могло быть и речи. Я только и смог его пособоровать кратким чином в одно помазание и вместо Причастия напоить крещенской водой. Уходил от него в совершенно подавленном состоянии. Потому что опять не успели.

Все эти дни я поминал его в храме на службах и у себя на домашнем правиле. Его полные боли глаза не выходили у меня из памяти. Дважды я рассказывал о нем с амвона и просил наших прихожан молиться.

Вчера мне позвонили те же люди и снова пригласили к нему прийти. Шел, словно на Голгофу. Но вместо того прежнего, не находящего места от боли, мечущегося по кровати человека, я увидел его таким, каким он был прежде – здраво рассуждающим и готовым к серьезному разговору со священником. Он покаялся. Понятно было, что человек обдумывал свое покаяние и только затем причастился.

Я ухожу от него и чувствую, как все внутри наполняется радостью. И чувство это не отпускает меня до сих пор. Вчера была боль, сегодня она сменилась радостью. По-моему, это и есть жизнь.

Пасхальное

В этом году в самый день Пасхи мы вдвоем с Мариной, моей добровольной спутницей, отправились в город Александров, чтобы принять участие в епархиальном крестном ходе. После многочисленных служб Страстной седмицы и двух бессонных ночей подряд мне, как водителю, нужен был человек, который бы всю дорогу о чем-нибудь рассказывал, пел песни или читал стихи. Специально кого-то об этом просить неудобно, но Марина вызвалась сама. А если учесть, что по профессии она школьный учитель русского языка и литературы, то со спутником мне явно подфартило.

Марина – беженка из Донбасса, с украинской стороны. Еще недавно в ее городе шли бои. После вступления в силу пускай и относительного, но все-таки затишья родители вернулись на родину, а она осталась здесь у нас. Работает, чтобы хоть немного помочь родителям с их крошечными пенсиями.

Я веду машину, а Марина рассказывает о том, как еще там, у себя дома, настоятель храма, куда они всей семьей ходили молиться, благословил ее поступать в университет, чтобы стать учителем и работать с детьми.

– Ты будешь преподавать историю или тот же русский язык и рассказывать детям о Боге. Помни, совсем не обязательно всюду произносить имя Христа. Старайся воспитывать их в христианских традициях, а о Нем говори только в самый важный, в самый ответственный момент, как о драгоценности, чтобы не обесценить.

Мне и самой хотелось выучиться на педагога, а здесь еще и такое благословение. Когда уже в школе стала работать, как могла, всеми силами старалась исполнить батюшкин наказ. Годы идут, тружусь, а плодов своего труда не вижу. Мои ученики как были, так и остаются такими же далекими от веры, что и дети из параллельных классов.

В школьную программу, как вариант на выбор учителя, включалось изучение православных молитв. В пятом классе мы с ними учили на память «Отче наш», а в шестом – Символ веры. Никто из детей особо не вредничал, учительница задала, значит, надо выучить, тем более что на оценку. Но был у меня в классе один ученик, мальчик. Ну, такой вредный! На всю жизнь я его запомнила. Упрется, точно ослик: не буду учить молитву, и все тут! Лучше стихотворение Пушкина расскажу: «Мороз и солнце; день чудесный…».

Доводил он меня. Я к нему все с добром и добром, а он все равно ни в какую. И других ребятишек подначивал. Молилась я тогда, в храм ходила. Даже постный день себе в понедельник добавила. А этот упрямыш все свою линию гнет.

Сама не заметила, как за всеми этими событиями я стала впадать в уныние. Еще и месяц на дворе соответствующий настроению – ноябрь. Промозглое серое небо, ветер, холодные обложные дожди. Я иду по улице по направлению к школе, а в голове у меня вызревает план сейчас же пойти к директору и написать заявление об уходе. Раз я не могу справиться с каким-то мальчишкой, значит, плохая я учительница и негодная христианка. Решилась, и на душе сразу же стало легче.

Подхожу к школе. Вижу, мне навстречу из школьных ворот выходят два маленьких гномика под одним зонтиком и в куртках с капюшонами. Мальчик и девочка, погодки – брат и сестра. Оба держатся за ручку одного зонтика и что-то поют. Прислушалась, а это: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ! И сущим во гробех живот даровав!»

Встала как вкопанная, обернулась и смотрю им вслед. Ноябрь, ветер, холодный дождь, а во мне зазвучала Пасха! Стою, и, словно завороженная, повторяю, и повторяю за детьми слова пасхального тропаря: «Христос воскресе из мертвых!» Понятно, что после этой встречи я отказалась идти писать заявление об уходе.

Потом я учила этих ребятишек русскому языку, узнала их маму, трудную судьбу их семьи, но это уже отдельная история. Хочу закончить о том мальчике, который никак не соглашался учить молитвы у меня в пятом классе. Когда на Донбассе уже произошли все эти трагические события и началась война, спустя какое-то время, навещая родителей, я совершенно случайно встретила на улице этого моего бывшего «упрямыша». Уже взрослого и сильного молодого человека. Я его узнала, и он меня узнал. Бросился ко мне, схватил мою ладонь обеими руками:

– Спасибо вам, дорогая Марина Николаевна! И простите, что изводил вас тогда в детстве своим упрямством. Хотел я того или нет, а повторяя за остальными, я тоже выучил и «Отче наш», и Символ веры. А когда случилась в моей жизни тяжелая минута, то закричал я Господу словами молитв!

И с каким уважением ни относись к наследию великого Пушкина, когда тебе тяжело и страшно, то в первую очередь на ум приходят слова молитвы, и уж никак не «Мороз и солнце; день чудесный…».

Проездной

Еду электричкой в Москву. Перебирая четки, смотрю в окошко. Напротив – мужчина примерно одних со мной лет. Наблюдает за тем, как я двигаю четки, и периодически провожает глазами проходящих мимо женщин. Народу в вагоне не так чтобы много, но сидячие места почти все заняты. Большинство дремлет.

Открываются двери, в вагоне появляются контролеры. Добрая половина из тех, кто еще только что сидел и дремал, встают и молча проходят вперед. Людей много, проход набивается до отказа. Возникает пробка. Никто не протестует, идут обреченно. Контролеры пристраиваются в конец очереди и медленно следуют вслед за всеми. В нашем купе только мы с мужчиной, что напротив, остаемся сидеть.

Девушка-контролер останавливается рядом с нами и просит предъявить билеты.

– Скажите, – интересуюсь я у девушки, – зачем вам проверять билеты у тех, кто остается сидеть? Это же понятно, если я никуда не убегаю, значит, еду на законных основаниях и бояться мне нечего. Почему бы вам не догонять тех, кто уходит? Они-то явно без билетов!

– Догонять? Чтобы мне по голове дали? Нет, спасибо. У меня ребенок дома, а мужа нет. Одна ращу. Это электричка, а народ нынче нервный. И не заметишь, как из вагона выкинут.

На следующей остановке те, что только что скрывались от контролеров, вернулись и, плюхнувшись на прежние места, задремали снова.

– Смотрю, четочки перебираете, верующий, наверное? В церковь ходите? – заговаривает сосед и признается: – Я тоже верующий. В храм по воскресеньям хожу, стараюсь не пропускать.

Мы разговорились. Мой собеседник без малого вот уже двадцать лет ездит работать в столицу.

– Привык, как будто, так и надо. Пока в дороге, и музыку послушаешь, и книгу почитаешь. Шутка ли, каждый день четыре часа провожу в электричке. Смотрю, вы билет купили, а я проездной приобретаю. Раньше проще было. У меня сын – инвалид детства. Ноги у него плохо ходят. Голова светлая, а передвигается с трудом. До его совершеннолетия каждый год мы с женой получали один билет на предъявителя, по которому могли бесплатно ездить в электричках. Я по нему на работу каждый день мотался. А как вошел сынок в возраст, то проездной оформили конкретно на него одного.

Он у нас выучился, высшее образование получил. Аспирантуру закончил, защитился. Живет с нами и работает на дому. Раз в полгода съездит в конструкторское бюро, задание получит и снова дома. Зарабатывает больше нас с матерью. А билет, на него оформленный, за ненадобностью дома лежит. Я ему и говорю:

– Сынок, ты же с компьютером можешь сделать все, что хочешь. Так замени твою фотографию, что на инвалидном проездном, на мою. Никого мы с тобой не обманем. Право – оно и есть право, все одно ты дома сидишь.

Целый день он с проездным провозился и сделал-таки для меня документ. Самый что ни на есть настоящий. Три года я по нему ездил, никто ни разу не заподозрил. Три года смотрел я на этих безбилетников, что перебегают от контролеров из вагона в вагон. Сочувствовал народу. Понимал, что, в принципе, я такой же, как и они, только у меня билет есть, хоть и поддельный, а у них ни билета, ни такого талантливого сына.

Однажды вызывает меня начальник, извиняется и заявляет:

– Принято решение сократить тебя, уважаемый Иван Иваныч, по причине реорганизации штатного расписания. Через два месяца можешь становиться на биржу труда.

Я так и сел. Мне уже за пятьдесят, где работу искать? Пришел в храм и стал просить:

– Помоги, Господи! Покажи, что я не так делал.

И тут же мне на память приходит мой проездной.

– Ага, понял, Господи! Сейчас выйду из храма и сожгу.

Так и сделал. В тот же день купил проездной на электричку и стал ездить на работу легально. Мне же еще два месяца оставалось дорабатывать. Работаю. Недели через две снова меня к начальнику зовут.

– Иван Иваныч, хочу тебя порадовать. В соседнем отделе добавили одну рабочую единицу. Зарплата та же и фронт работ похожий. Так что трудись дальше.

И езжу я теперь строго по официальному проездному. Только знаете, последнее время замечаю, как больше и больше ненавижу этих безбилетников. Я, видишь ли, проездной покупать должен, а они, паразиты, бегают! Мой проездной из-за них каждый год все дороже и дороже становится! Ненавижу!

Потом вытер лоб ладонью и прошептал:

– Вот искушение!

Велосипед

От поселка, где живет большинство наших прихожан, до деревни, в которой располагается храм Тихвинской иконы Божией Матери, километра полтора. Для кого-то молодого минут пятнадцать ходу, а для старого – так все сорок. А тут еще и мост через речку сломали. Не то чтобы какие-то хулиганы взяли и сломали, а по плану сломали. Чтобы по замыслу высокого районного руководства отремонтировать его к началу осени или зимы. Короче, все будет зависеть от самого процесса, то есть как дело пойдет.

Теперь на все лето поселок отрезан от его кормовой базы с дачами, грядками и огородами. Есть еще одна дорога, но только в объезд, что с учетом левых поворотов на федеральной трассе далеко и небезопасно. Народ стал массово пересаживаться на велосипеды.

Я тоже пересел. Как мост сломали, так я про свой велосипед и вспомнил. Вспомнил, как прошлой осенью после поездки в лес за грибами он у меня заскрипел и окончательно вышел из строя. Я даже не стал ставить его в сарай, а оставил в подвале, предлагая всем желающим разобрать сломавшуюся машину себе на запчасти.

Мост сломали, и я про него вспомнил.

– Это же велосипед, – сказал мой алтарник Серега, – там ломаться-то нечему. Завези мне его в гараж. Мы с соседом моим Петровичем махом твой транспорт наладим.

Взял ключи, пошел в подвал. Смотрю, стоит мой велосипед. Никому он не нужен. Целехонек, даже колеса не сняли. Только очень уж грязный.

Вытащил я его на улицу. Нет, такой грязный везти на ремонт неудобно. Помыть бы, а у меня квартира на пятом этаже. Сосед Саня курит возле своего восемнадцатискоростного красавца и сочувственно кивает головой:

– Ты на мойку его свези. Там «керхером» минута – и готово.

Думаю, нет, до мойки его еще дотолкать надо. Пойду-ка я к Николаю Ивановичу, еще одному соседу с первого этажа, и попрошу у него воды с тряпкой. Скажу, что хочу помыть велосипед.

Услышав мою просьбу, Николай Иванович отчего-то обрадовался и воскликнул:

– Минутку подождите! Сейчас я вам его помою.

Вот еще! Чужой человек будет мыть мой велосипед! Хотя, может, мне это только послышалось.

Уже через минуту Николай Иванович в резиновых сапогах и с ведром в руках решительно направлялся к велосипеду. Я, как мог, протестовал, но сосед даже слушать меня не хотел:

– Да что вы понимаете в велосипедах! Вы даже помыть его путем не сможете. Я, как никто другой, умею мыть велосипеды. Потому садитесь на лавочку и, пожалуйста, не мешайте!

Я смирился и отошел в сторонку. А Николай Иванович разошелся не на шутку:

– Батюшка, вы помните свой первый велосипед?

– Да, конечно. Это был «Школьник» красного цвета. Мне его купили году в 1972-м.

– А вы помните, сколько он тогда стоил?

– Точно не скажу, но, по-моему, что-то около сорока рублей.

– «Что-то около сорока рублей»! – передразнил меня старик. – Вы даже не помните, сколько он тогда стоил. А почему? А все потому, что вам его родители купили. А я сам заработал на свой первый велосипед.

В пятидесятые годы мы с родителями жили под Солигаличем, в деревне за двадцать пять километров от райцентра. Если вы не знаете, то я вам скажу: в деревне велосипед – первейшее средство передвижения. И мне очень хотелось иметь свой велосипед, чтобы еще и путешествовать на нем по району. Только стоил он на те еще дореформенные деньги целых шестьсот пятьдесят рублей!

Пошел я к батьке просить денег. А он мне сказал:

– Прости, сынок, но таких денег у меня нет. Если хочешь иметь свой собственный велосипед, зарабатывай на него сам.

И я принялся собирать целебные травы. Весь сарай был увешан пучками цветов. Я их высушивал, потом нес в магазин на взвешивание, а потом еще относил сырье за два километра от деревни на базу. Собирал не только травы, но и ягоды, и грибы. Через два месяца, когда у меня уже было пятьсот рублей, кто-то принес весть, что в магазин в Солигаличе завезли велосипеды!

Накопить денег на велосипед было очень важно, но, даже имея деньги, ты не всегда мог купить то, что тебе хотелось. Велосипеды завозились от случая к случаю, и нужно было спешить. Отец дал-таки мне сто пятьдесят рублей взаймы, и я побежал в Солигалич. Да-да, именно побежал. И бежал так все двадцать пять километров. Зато я купил его, мою мечту, велосипед. Большой, взрослый, с рамой. Мне он тогда еще был великоват, но я приспособился и ездил на нем, подлезая под рамой, пока не дорос.

Рассказывая, Николай Иванович не забывал делать свое дело. Он мыл мой велосипед, приговаривая:

– Вот сейчас мы помоем сиденье, раму, а теперь крылья и перейдем к колесам. Разве вы, нынешние, моете сейчас колеса? Да никогда вы их не моете! А я мыл, я каждую спицу по отдельности протирал.

Поезжу неделю и ставлю велосипед на техобслуживание. Разбираю каретку, по-новому набиваю подшипники солидолом. Шесть лет он мне отслужил верой и правдой, а когда меня в армию забрали, то еще и братан на нем столько же отъездил.

Сто пятьдесят рублей, которые отец дал мне в долг, я ему отработал. И даже с лихвой. Осенью я приношу заработанные мною за сезон деньги и кладу их на стол перед родителями.

– Вот, давайте еще что-нибудь купим. Такое, что бы полезное.

Мама говорит:

– Я всю жизнь мечтала иметь свой патефон. Вот бы нам его приобресть, патефон с пластинками. А, сынок?

Поехали мы с отцом в райцентр смотреть патефоны. Приценились и купили такой, какой хотелось маме. Еще и с пластинками. Помню, была у нас Шульженко, песни Бернеса, а еще «На сопках Маньчжурии».

Эх, хорошая это вещь, патефон, батюшка. У вас дома был патефон? Что, нет?! – Николай Иванович недоверчиво уставился в мою сторону. Он даже тряпку, которой мыл велосипед, от неожиданности обронил в ведро с водой. – Патефон, скажу я вам, это такая незаменимая штука, – с волнением продолжил мой собеседник, присаживаясь рядом со мной на лавочку, – сейчас я вам о нем расскажу…

Старик и девочка

Виктор Иванович – человек пожилой и очень основательный. На пенсию он уходил с должности начальника цеха огромного металлургического комбината. Условия работы и постоянная ответственность за подчиненных приучили его к аккуратности в делах и неукоснительному исполнению требований техники безопасности.

Привычка исполнять все, как положено, осталась у Виктора Ивановича и на пенсии. Приходя на почту, в магазин или сберкассу, пожилой человек ожидал и от других столь же ответственного отношения к своим служебным обязанностям. Всякий раз, сталкиваясь со случаем нерадивого отношения работника к его основному делу, принимал данный факт близко к сердцу и очень расстраивался. Поначалу он даже выговаривал продавцу или кассиру, но, слишком часто в ответ наталкиваясь на хамство, прекратил делать кому бы то ни было замечания, продолжая переживать глубоко в себе проявления человеческого разгильдяйства.

Став верующим еще в той своей прошлой жизни, пенсионер Виктор Иванович так же ответственно, несмотря на частое повышенное давление, исправно каждое воскресенье приходит в храм на молитву. Да и кроме храма у него много дел. Он захаживает к старикам, чинит краны, розетки, приносит продукты. Конечно, годы берут свое, но Виктор Иванович хоть и с трудом, но продолжает нести свое служение.

Еще он и апостол. Встречаясь со знакомыми, исподволь, как бы между прочим, старается перевести разговор на дела в храме. Рассказывает о службах и о том, что услышал на проповеди от отца Георгия, их приходского священника.

Обычно по воскресеньям, причастившись Святых Христовых Таин, Виктор Иванович, возвращаясь домой, прежде чем подняться к себе в квартиру на третий этаж, присаживается на скамеечку, что рядом с подъездом, и начинает рассказывать своим пожилым соседям, какое это счастье – побывать в храме, помолиться на службе и подойти к Чаше.

Его переполняет искреннее желание поделиться испытанной радостью со всеми, в том числе и с соседями. Те его вежливо слушают, согласно кивают головами, но сами в храм не спешат. Могут через верующего соседа передать в церковь на помин имена усопших сродников или заказать сорокоуст. Но не более. Много лет они слушают Виктора Ивановича, по-своему уважают его, но с места не сдвигаются и в церковь не идут.

Недавно, заканчивая литургию, отец Георгий сказал:

– Дорогие мои! Хочу обратиться ко всем, кто сегодня причастился. Мы с вами стали участниками удивительного действа, сущность которого не объяснит ни один самый разумный человек на земле. Потому что оно превыше нашего человеческого разумения. Для нас это тайна.

Мы знаем только, что непостижимый Бог соединяется с обыкновенным виноградным вином и хлебом, испеченным руками наших просфорниц. И этот хлеб, и это вино в таинстве Евхаристии становятся Его Телом и Его Кровью. Вдумайтесь, мы только что приняли в себя Бога. Он велел нам совершать это таинство, и вот уже две тысячи лет мы это неукоснительно делаем.

В таинстве соединяясь с Богом, мы соединяемся и друг с другом. А еще с теми, кто вошел в Церковь задолго до нас, и с теми, кто присоединится к нам после. Вдумайтесь, время не властно над Церковью, наши таинства выше времени, они и есть подлинная вечность.

Читая о том, как причащались христианские подвижники, узнаешь, что потом, уединяясь где-нибудь у себя в келье, они переживали в себе непроходящую радость от встречи с Творцом. Они искали уединения, чтобы, подольше оставаясь с Богом, продолжать сохранять в себе это чувство.

Вот и мне хочется предложить вам сегодня, после Причастия, возвращаясь домой, не вступать ни с кем ни в какие суетные разговоры. Не заходить в магазины, а прийти домой и снова прочитать благодарственные молитвы. Давайте еще хотя бы на час сохраним в себе это удивительное и такое не свойственное нам, земным, небесное чувство.

Выслушав батюшку, Виктор Иванович задумался. Это что же получается? Если после Причастия нужно молчать, значит, возвращаясь домой, он просто пройдет мимо сидящих на лавочке соседей и не расскажет им о сегодняшней службе. И о празднике никому ничего не расскажет, и о поминаемых нынче святых.

Тогда как прикажете свидетельствовать людям о Христе?! Батюшка сам же и говорил, что каждый из нас, православных христиан, еще и апостол.

Оставшись после службы, он подошел к отцу Георгию.

– Батюшка, вот ты мне объясни. Разве я не должен делиться радостью от службы и от Причастия с теми, кто меня окружает? Если мы – соль земли, то зачем прятать от мира нашу соленость?

– Виктор Иванович, мы постоянно всем все пытаемся объяснять. А нужно ли это? Как зрячий расскажет слепому о зеленых листьях и голубом небе? Как почувствует запах тот, кто лишен обоняния?

Хотите поделиться радостью, говорите с теми, кто испытывает чувство, сродное вашему, кто способен услышать вас и понять. Пройдете сегодня мимо ваших соседей, помолитесь о них, поздоровайтесь, улыбнитесь им и поднимайтесь к себе. К разговорам они уже привыкли, сегодня просто поделитесь с ними вашей улыбкой.

Виктор Иванович возвращался домой, размышляя над словами отца Георгия: «Кто способен услышать тебя и понять». А кто на такое способен?

Он припомнил, как инвалид-колясочник из третьего подъезда всякий раз, общаясь, тут же начинает пересказывать Виктору Ивановичу истории об инопланетянах. Другой сосед все больше вспоминает прежнюю жизнь и сетует, что вере в детстве его никто так и не научил. А когда Виктор Иванович на собственном примере доказывает, что к Богу идти никогда не поздно, сосед вздыхает и вновь, словно мантру, повторяет одно и то же:

– Да, никто так и не научил.

Виктор Иванович идет и нагоняет молодую мамочку. Та упорно толкает перед собой коляску с младенчиком. Ее старшая дочка, девочка лет четырех, ухватившись ручонкой за коляску, спешит рядом с мамой. Подпрыгивая на неровностях и переваливаясь из стороны в сторону, коляска катится по проселочной дороге. Девочка семенит и постоянно оглядывается назад, словно ей важно получше разглядеть того, кто идет вслед за ними.

«Знакомая мордашка, – подумал Виктор Иванович, – определенно я ее уже где-то видел. Ой, я же знаю этого ребенка! Мама приводила ее сегодня в храм на Причастие».

Еще он вспомнил, как в одно из прошлых воскресений, когда отец Георгий служил молебен, кто-то рядом с ним стоял и тоненьким голосочком подпевал вместе со всеми:

– Пресвятая Богородица, спаси нас!

Он стал осматриваться вокруг себя, искать этот голос, но не находил. Тогда он прислушался и понял, что подпевают где-то снизу. Он глянул вниз и увидел эту самую девочку. Она стояла, всем тельцем прижимаясь к бабушке, и подпевала.

Виктор Иванович почти догнал коляску с мамой и девочку. Та, обращаясь к нему, задыхаясь от быстрой ходьбы и охватившего ее умиления, быстро-быстро заговорила:

– Дедушка, – указывает дитя на младенчика в коляске, – а это моя маленькая сестричка Варечка! Она только родилась. У нее еще совсем маленькие-премаленькие ручки и ножки! С маленькими-премаленькими пальчиками! Она у нас пьет молочко! Дедушка, я очень люблю мою маленькую сестричку.

Виктор Иванович слушал и не мог отвести взгляда от этой девочки. Он точно завороженный готов был так идти очень долго. Только бы слышать, как она говорит, и чувствовать радость, переполняющую ребенка. Шел, смотрел на дитя и не знал, что ей ответить.

«Почему мне это так важно? – удивлялся старик. – Почему я готов бесконечно слушать эту кроху?»

Потом вспомнил свой разговор с батюшкой и понял:

«Потому что она мне сродная!»

Обрадовался и вслух произнес:

– А я сегодня причастился! Знаешь, как это здорово! – Он стал искать сравнение, но на ум пришло только: – Все равно как целовать пальчики твоей маленькой сестрички Варечки!

Сказал и засмеялся.

– Я тоже сегодня причащалась! – закричала в ответ маленькая девочка и тоже засмеялась.

Так они и шли по проселочной дороге, старик и девочка всего-то лет четырех. Смотрели друг другу в глаза, смеялись и радовались переполняющему их общему чувству.