Текст книги "Сальтеадор"

XXV
Анемон

Оба молодых человека одновременно бросились к цветку, выпавшему случайно или преднамеренно из рук девушки. Фернандо стоял ближе к окну, а потому он и поднял анемон. Но дон Рамиро, протягивая руку к своему другу, сказал:

– Благодарю вас, дорогой Фернандо, отдайте мне цветок.

– А почему я должен отдать его вам? – спросил тот.

– Потому что мне кажется, что его уронили для меня.

– Кто вам это сказал?

– Никто, но кто может утверждать обратное?

– Может быть, кто-нибудь не побоится сказать вам это в глаза.

– И кто же?

– Я.

Дон Рамиро с изумлением посмотрел на дона Фернандо и только теперь заметил его бледность и дрожь его губ.

– Вы? – сказал он, отступая на шаг. – Почему вы?

– Потому что ту, которую любите вы, люблю я!

– Вы любите донью Флор? – воскликнул дон Рамиро.

– Я люблю ее! – повторил дон Фернандо.

– Где и как давно вы ее видели? – спросил дон Рамиро, бледнея в свою очередь.

– Не все ли вам равно?

– Но ведь я люблю ее уже два года!

– Быть может, я люблю ее всего два дня, но в течение этих двух дней я достиг большего успеха, чем вы за два года!

– Подтвердите это, или я скажу во всеуслышание, что вы намеренно запятнали репутацию невинной девушки.

– Вы сказали, что ехали впереди нее от Малаги до Гранады, не правда ли?

– Я только что вам рассказал об этом.

– Вы проезжали мимо венты «Король мавров»?

– Я даже останавливался там.

– Вы заказали там обед для дона Иниго и его дочери, вы жгли там благовония и оставили букет?

– Да.

– В этом букете был анемон.

– Ну и что же?

– Она дала мне этот цветок.

– Дала? Своей рукой?

– Дала! И он здесь, у моего сердца, где он увял, так же, как увянет и этот.

– Вы сами взяли этот анемон, вырвали из букета, и она не знала об этом, подняли на дороге, где она случайно уронила его. Подтвердите это, и я вам все прощу.

– Прежде всего, я принимаю прощение только от Бога или от короля, – гордо ответил молодой человек, – что касается цветка, то она сама мне его дала.

– Вы лжете, дон Фернандо, – заявил Рамиро, – и как вы украли первый из этих цветков, так вы украли и второй!

Дон Фернандо издал гневный вопль и, выхватив шпагу, бросил к ногам дона Рамиро свежий и увядший цветки.

– Хорошо, пусть будет так, – сказал он, – подаренные или украденные, вот они на земле оба. Тот, кто будет жив через пять минут, поднимет их.

– В добрый час, – согласился дон Рамиро, отступая на шаг и, в свою очередь, вынимая шпагу из ножен. – Такой уговор мне нравится.

Потом, обратившись к господам, которые прогуливались по площади и, увидев обнаженные шпаги, повернулись в их сторону, Рамиро сказал:

– Сеньоры, пожалуйте сюда, чтобы мы не дрались без свидетелей и чтобы не могли сказать, если дон Фернандо меня убьет, что он сделал это вне поединка, как говорили про него и дона Альваро.

– Хорошо! Пусть они подойдут, – согласился дон Фернандо. – Клянусь Богом, дон Рамиро, они увидят нечто заслуживающее внимания!

И оба молодых кавалера, на расстоянии пяти шагов друг от друга, опустив клинки шпаг к земле, ждали, пока вокруг них образуется круг. Потом, когда наблюдатели собрались, чей-то голос произнес:

– Начинайте, сеньоры.

Вода не извергается так быстро, когда прорывает плотину, как бросились друг на друга молодые люди. В тот же момент за ставнями раздался крик, но этот крик, заставивший обоих противников поднять головы, не только не остановил поединка, но, казалось, вызвал еще большее ожесточение.

Дон Фернандо и дон Рамиро оба были самыми храбрыми и ловкими из молодых дворян. Очевидно, что ни тот, ни другой не имели в Андалусии равных себе противников и, для того чтобы встретить достойное сопротивление, им надлежало сразиться друг с другом.

Итак, как и обещал дон Фернандо, то, что увидели окружающие, было достойно внимания. Действительно, их шпаги скрестились с такой быстротой и ожесточением, что можно было подумать, что оружие, высекая искры, было одержимо такой же страстью, как и люди, державшие его в своих руках.

Все, чем обладают искусство, ловкость и сила, обнаружилось в несколько минут, пока длилась эта первая схватка, причем ни тот, ни другой противник, непоколебимые, как деревья, в тени которых они дрались, не отступил ни на шаг. Можно было подумать, что опасность миновала, и зрители наблюдали не ожесточенный поединок, а военные упражнения в фехтовании на рапирах.

По правде сказать, подобные поединки соответствовали нравам того времени, и не было ни дня, когда бы не происходило зрелище сродни тому, какое устроили дон Фернандо и дон Рамиро.

Перерыв был коротким. Каждому потребовалось время, только чтобы перевести дух, и, несмотря на крики зрителей «Не торопитесь! Не торопитесь!», противники вновь с яростью набросились друг на друга. Но на этот раз, едва шпаги скрестились, послышался чей-то голос:

– Остановитесь, дон Фернандо! Остановитесь, дон Рамиро!

Все головы повернулись на звуки этого голоса.

– Дон Руис де Торрильяс! – закричали, расступаясь, зрители.

Старик вошел в круг как раз с той стороны, где находился его сын. Предупрежденный, без сомнения, доньей Флор, он прибежал, чтобы разнять сражавшихся.

– Остановитесь! – приказал он властно.

– Отец!.. – с раздражением пробормотал дон Фернандо.

– Сеньор!.. – с уважением сказал дон Рамиро.

– Я не могу приказывать дону Рамиро, – заговорил старик, – но вы, дон Фернандо, мой сын, и я говорю вам: остановитесь!

– Остановитесь, сеньоры! – повторили присутствующие.

– О, несчастный! – воскликнул дон Руис, сжимая кулаки. – Ты не можешь побороть свои пагубные страсти? Помилованный вчера за дуэль, ты сегодня совершаешь то же преступление!

– Отец мой! Отец мой! Прошу вас, не мешайте мне!

– Как! Здесь, среди улицы, при свете солнца?! – воскликнул дон Руис, ломая руки.

– Отчего нет? Здесь, среди улицы, при свете солнца мне было нанесено оскорбление! Они стали свидетелями обиды, пусть же они будут и свидетелями отмщения!

– Вложите в ножны свою шпагу, дон Фернандо! – потребовал дон Руис.

– Защищайся, защищайся, дон Рамиро!

– Ты не слушаешься меня?!

– Неужели вы думаете, что я позволю лишить себя доброго имени, которое вы вручили мне так же, как и ваш отец получил его от своих предков?

– О, – воскликнул дон Руис, – да будет угодно Небу, чтобы ты сохранил хоть искру того, что я передал тебе!

Потом, обратившись к дону Рамиро, старик сказал:

– Сеньор, дон Рамиро! Сын мой не питает ни малейшего уважения к сединам и дрожащим рукам, умоляющим его, хотя бы эти седины принадлежали отцу. Послушайте меня вы и подайте окружающим пример того, что чужой человек оказывает мне больше уважения, чем мой сын!

– Да, да! Послушайтесь, дон Рамиро! – вторили зрители.

Дон Рамиро отступил на шаг, опустил шпагу и поклонился.

– Вы хорошо сделали, обратившись ко мне, сеньор дон Руис де Торрильяс, вы хорошо сделали, рассчитывая на меня, сеньоры. Земля велика, горы пустынны – я встречу моего противника в другом месте.

– Ах! – воскликнул дон Фернандо. – Это уловка, чтобы скрыть свой страх!

Дон Рамиро, уже вложивший шпагу в ножны и отступивший на два шага, вновь очутился одним прыжком на месте с обнаженной шпагой в руке.

– Я, – вскрикнул он, – я боюсь?!

Окружающие начали роптать, очевидно, обвиняя дона Фернандо, и двое из них, более разумные, сделали движение, чтобы остановить противников. Но дон Руис жестом руки попросил их отойти. Они молчаливо повиновались. Снова послышалось бряцанье шпаг. Дон Руис приблизился на шаг к сыну. Дон Фернандо, стиснув зубы, бледный от гнева, с пылающим взглядом, атаковал своего противника с яростью, которая обнаруживала меньшую твердость руки, чем это было на самом деле.

– Безумец, – произнес старик, – когда посторонний человек относится ко мне с уважением и слушается меня, ты, ты не слушаешься и не боишься меня?

Подняв палку, которую держал в руках, он воскликнул с горячностью, придавшей его взгляду блеск молодости:

– Во имя Бога! Я буду не я, если прилюдно не научу тебя твоим обязанностям.

Не теряя из виду шпагу противника, дон Фернандо обернулся и увидел отца с поднятой палкой: тот побагровел – до такой степени кровь его от возбуждения стремительно бросилась от сердца к голове. На лице старика отражалась почти ненависть, лицо Фернандо приняло похожее выражение. Казалось, что, если бы кто-то неосторожно очутился под их взглядами, он пал бы, точно сраженный молнией.

– Берегитесь, отец мой! – сказал молодой человек дрогнувшим голосом.

– Шпагу в ножны! – повторил дон Руис.

– Опустите сначала свою палку!

– Сначала послушайся ты, несчастный, когда я приказываю тебе повиноваться!

– Отец мой, – пробормотал дон Фернандо, снова мертвенно побледнев, – не держите надо мной свою палку, или, клянусь Богом, вы доведете меня до крайности.

Потом, обернувшись к дону Рамиро, он сказал:

– Не удаляйтесь, дон Рамиро, я могу одновременно отражать удары палки старика и шпаги фата.

– Вы свидетели, сеньоры! Что мне делать? – спросил Рамиро.

– Делайте то, что велит вам ваша храбрость и оскорбление, которое вы получили, сеньор дон Рамиро, – сказали наблюдатели, удаляясь и не желая более принимать участие в поединке.

– Неблагодарный и злой! – вскрикнул дон Руис, все еще держа над головой сына занесенную палку. – Неужели твой противник не может научить тебя, как должен вести себя сын перед отцом?

– Нет, – возразил дон Фернандо, – поскольку мой противник уступил из-за трусости, а я не отношу трусость к числу добродетелей.

– Тот, кто говорит или думает, что я трус…

– Он лжет, дон Рамиро, – перебил старик, – это я должен сказать ему, а не вы.

– О, закончим ли мы, наконец? – вскрикнул дон Фернандо с тем яростным ревом, каким он отвечал диким зверям, когда боролся с ними.

– Последний раз повторяю, несчастный! Послушаешься ли ты меня? Вложишь ли шпагу в ножны? – произнес дон Руис с еще большей угрозой.

Было ясно, что если дон Фернандо не послушается его тотчас, то на него обрушится палка. Но быстрым движением левой руки дон Фернандо оттолкнул дона Руиса, в то время как правой искусным выпадом пронзил насквозь руку дона Рамиро, опоздавшего отразить удар. Дон Рамиро остался на ногах, но старик упал – так силен был удар. Он получил его прямо в лицо. Зрители испуганно закричали:

– Сын дал пощечину своему отцу!

– Посторонитесь! Посторонитесь! – закричал дон Фернандо, бросаясь к двум цветкам, которые он поднял и спрятал на груди.

– О, пусть Небо сокрушит тебя, бесчестный человек! – воскликнул дон Руис, приподнимаясь. – Да, Небо вместо людей, потому что оскорбление, нанесенное отцу, есть оскорбление Неба!

– Смерть ему! Смерть ему! – закричали в один голос все присутствующие. – Смерть нечестивцу, ударившему отца!

И все они, выхватив шпаги, окружили дона Фернандо. Какое-то время было слышно только лязганье десяти клинков против одного, затем как видят взмыленного кабана пробивающимся через стаю обессиленных гончих, так увидели и пробившегося сквозь нападавших, с воспаленным взглядом и с пеной у рта, Сальтеадора.

Он пробежал мимо лежавшего дона Руиса, бросил на старика взгляд, в котором было больше ненависти, чем раскаяния, и скрылся в одной из маленьких улиц, ведущих на Закатин.

XXVI
Проклятие

Свидетели этой сцены, которые невольно превратились в участников, были чрезвычайно подавлены. Один только дон Рамиро, закутав в плащ свою окровавленную правую руку, приблизился к старику и сказал, протягивая ему левую руку:

– Сеньор, окажете ли вы мне честь принять эту руку, чтобы подняться?

Дон Руис взял руку дона Рамиро и с трудом встал на ноги.

– О, неблагодарный сын! Жестокосердый сын! – воскликнул он, протягивая руку в ту сторону, где исчез дон Фернандо. – Да последует за тобой Божеская месть всюду, где бы ты ни скрывался! Пусть рука твоя, осквернившая мои седины, будет бессильна защитить тебя от чужих шпаг, поднявшихся защитить меня и свершить отмщение! И пусть Бог, увидев твое святотатство, лишит тебя воздуха, которым ты дышишь, земли, которая тебя носит, и света, который тебе светит!

– Сеньор, вот ваша шляпа, – почтительно сказал один из кавалеров, приближаясь к дону Руису.

– Сеньор, не застегнуть ли вам плащ? – предложил другой, приближаясь, в свою очередь, с таким же уважением.

– Сеньор, вот ваша палка, – произнес третий.

– Палка! – повторил оскорбленный отец. – На что мне палка? Мне нужна шпага! О, Cид Кампеадор! Видишь ли ты, как мир переменился с тех пор, как ты отдал Богу свою великую душу! В твое время сыновья мстили за оскорбления, нанесенные их отцам, теперь же посторонние мстят за оскорбления, получаемые отцами от сыновей.

Потом, обратившись к кавалеру, подавшему ему палку, старик сказал:

– Да! Да! Дайте! Оскорбление, нанесенное рукой, должно быть отомщено палкой. Этой самой палкой я отомщу тебе, дон Фернандо… Но я тешу себя ложной надеждой: как может отомстить за меня эта палка, если, с тех самых пор как я взял ее в руки, она служит мне не оружием, а опорой. Как я могу отомстить за себя, если мое орудие мщения не способно настигнуть того, кого я преследую, и ударяет только по земле! Как будто для того, чтобы сказать ей: «Земля! Земля! Разверзнись и прими старика!»

– Сеньор, сеньор, успокойтесь! – увещевал один из зрителей. – Вот бежит сюда ваша супруга, донья Мерседес, в сопровождении девушки, прекрасной, как ангел.

Дон Руис обернулся и бросил такой взгляд на донью Мерседес, что та остановилась и оперлась, зашатавшись, на руку доньи Флор, прекрасной, как ангел, по словам кавалера, но бледной, как статуя.

– Что случилось, мой господин? Что здесь произошло?

– Случилось то, сударыня, – воскликнул дон Руис, которого присутствие жены привело в еще больший гнев, – что сын ваш ударил меня по лицу; случилось то, что кровь пролита рукой того, кто называл меня своим отцом, и когда я упал от нанесенного мне удара, то не он, а дон Рамиро дал руку, чтобы помочь мне подняться!.. Поблагодарите, сударыня, дона Рамиро, который протянул руку вашему супругу, поверженному на землю рукой вашего сына!

– О, успокойтесь, успокойтесь, господин мой! – умоляла донья Мерседес. – Посмотрите, сколько народу вокруг нас!

– Они пришли, они приблизились, чтобы защитить меня! Идите все сюда! – кричал дон Руис. – И пусть каждый узнает от меня самого, что я обесчещен, получив пощечину! О, мужчины, посмотрите на меня и бойтесь иметь сыновей! О, женщины! Посмотрите на меня и бойтесь производить на свет детей, которые в награду за многолетние жертвы, заботы и страдания раздают пощечины вашим мужьям! Я просил о правосудии верховного судью, и я требую этого правосудия теперь у вас; если вы не скажете мне тотчас, что принимаете под свою защиту несчастного отца… то я обращусь с этим требованием к королю!

И поскольку толпа в ужасе хранила молчание перед этим великим отчаянием, дон Руис воскликнул:

– Ах! Вы тоже! Вы тоже! Вы отказываете мне в правосудии!.. Хорошо, тогда я обращусь к королю дону Карлосу. Король дон Карлос!.. Король дон Карлос!.. Правосудия! Правосудия!

– Кто призывает короля? – раздался чей-то голос. – Кто требует у меня правосудия? Я здесь.

Толпа тотчас расступилась, и в образовавшемся проходе все увидели молодого человека, одетого в простой костюм; его прищуренные глаза и бледное лицо были скрыты широкополой шляпой, а фигуру окутывал темный плащ. За ним шел верховный судья, одетый так же просто.

– Король! – раздались в толпе крики.

– Король! – пролепетала, бледнея, Мерседес.

– Король! – повторил с некоторым торжеством дон Руис.

Тотчас образовался большой круг, в центре которого остались только король и дон Иниго, дон Руис и донья Мерседес, опиравшаяся на руку доньи Флор.

– Кто говорит о правосудии? – спросил король.

– Я, ваше величество, – ответил дон Руис.

Король взглянул на него.

– А, опять ты? Вчера ты просил милости, сегодня ты просишь правосудия! Ты постоянно о чем-нибудь просишь!

– Да, ваше величество… и на этот раз я не оставлю в покое ваше величество до тех пор, пока вы не даруете мне то, о чем я прошу.

– Если то, о чем ты просишь, справедливо, то тебе нетрудно будет это получить, – ответил король.

– Вы, ваше величество, сами решите, – произнес дон Руис.

Дон Иниго подал толпе знак разойтись, чтобы слова обвинителя достигли только ушей короля.

– Нет-нет, – возразил Руис, – надо, чтобы все слышали то, что я скажу, чтобы после того, как я закончу, каждый мог засвидетельствовать, что я сказал правду.

– Останьтесь, слушайте все! – приказал король.

– Ваше величество, правда ли, что вы запретили дуэли в своем государстве?

– Это правда, и только сегодня утром я приказал дону Иниго неукоснительно и безжалостно преследовать дуэлянтов.

– И вот, государь, здесь, на этой площади, под окнами моего дома, окруженные толпой, только что дрались два молодых человека.

– О! – воскликнул король. – До сих пор мне казалось, что, для того чтобы нарушить указ короля, ищут какое-нибудь отдаленное место, уединенность которого дает надежду на то, что преступление останется нераскрытым.

– И вот, государь, эти молодые люди, чтобы разрешить свой спор, избрали для дуэли самую людную площадь Гранады при ярком сиянии солнца.

– Слышите, дон Иниго? – произнес, полуобернувшись, король.

– Господи! Господи! – прошептала Мерседес.

– Сударыня, – спросила донья Флор, – неужели он выдаст своего сына?

– Мне нет дела до причины их ссоры, – продолжал дон Руис, бросив на верховного судью взгляд, говоривший, что он хранит тайну, оберегая честь его семьи, – я не знаю ее и не хочу знать; я только знаю, что перед моей дверью два кавалера со шпагами в руках грубо оскорбляли друг друга.

Дон Карлос нахмурился.

– И вы не вышли? – спросил он. – И вы не поставили между шпагами этих безумцев ваше известное имя и авторитет своего возраста? В этом случае вы так же виноваты, как и они: тот, кто помогает дуэлянтам или не препятствует им, является соучастником.

– Я вышел, государь, я приблизился и велел молодым людям, чтобы они вложили шпаги в ножны; один из них повиновался.

– Это хорошо, – сказал король, – наказание его будет более мягким. А другой?

– Другой отказался повиноваться, государь, он продолжал задевать противника; этот другой своими оскорблениями вынудил противника, уже вложившего шпагу в ножны, снова взяться за нее, и поединок продолжился.

– Слышите, дон Иниго? Поединок продолжился, несмотря на уговоры дона Руиса!

Потом, повернувшись к старику, он спросил:

– Что же вы тогда сделали, дон Руис?

– Государь, от просьб я перешел к угрозам, после угроз я поднял палку.

– И что же?

– Тот, который отступил в первый раз, отступил и во второй раз.

– А другой?

– Другой, государь… другой ударил меня по лицу!

– Молодой человек дал пощечину старику, почтенному дону Руису? – И дон Карлос окинул вопрошающим взглядом толпу, точно ожидая, что кто-нибудь из зрителей изобличит дона Руиса во лжи.

Но уста всех оставались сомкнутыми, и среди полной тишины слышны были только сдерживаемые вздохи доньи Флор и подавляемые рыдания Мерседес.

– Продолжайте, – велел король дону Руису.

– Государь, какого наказания заслуживает молодой человек, давший пощечину старику?

– Если это простой обыватель, то он заслуживает публичного наказания плетьми и места на моих галерах среди алжирских турок и тунисских мавров; если же он благородного происхождения, то заслуживает вечного заточения в тюрьме и публичного лишения всех званий и состояния.

– А если давший пощечину – сын, а получивший ее – отец? – мрачно спросил короля дон Руис.

– Что ты говоришь, старик? Я плохо знаю испанский язык и, вероятно, не понял тебя!

Дон Руис медленно повторил сказанное, каждое слово отзывалось мучительной болью в сердцах обеих женщин.

– А если давший пощечину – сын, а получивший ее – отец?

В толпе пронесся шепот. Король отступил на шаг и сказал, с недоверием глядя на старика:

– Возможно ли это?

– Государь, – сказал дон Руис, преклоняя одно колено, – я просил вас помиловать моего сына, убийцу и разбойника! Государь, теперь я прошу у вас суда над сыном, поднявшим руку на своего отца!

– О, дон Руис, дон Руис! – воскликнул дон Карлос, на мгновение утратив спокойствие и холодное величие, в которое замыкался как в раковину. – Знаете ли вы, что просите у меня смерти вашему сыну?

– Государь, я не знаю, какое наказание полагается по испанским законам за такое преступление, ведь если в прошлом не было примеров подобных преступлений, то, верно, не будет и подражателей, но вот что я говорю, о, мой король. Нарушив священный закон, стоящий первым после законов церкви, сын мой, дон Фернандо, осмелился ударить меня по лицу, но поскольку сам я не могу отомстить за преступление, то приношу вам жалобу на преступника; если же вы откажете мне в правосудии, то, государь, – выслушайте угрозу оскорбленного отца своему королю, – если вы откажете мне в правосудии, то я буду обвинять дона Карлоса, обращаясь к Богу! Государь, – продолжал он, поднявшись с колен, – вы слышали, что я сказал. Это дело касается вас, а не меня. – И он удалился, следуя по «живому» коридору, образованному расступившейся в молчании толпой.

Каждый обнажал голову и склонялся перед удрученным отцом. Мерседес, увидев, что дон Руис прошел мимо, даже не взглянув на нее и не сказав ни слова, замертво упала на руки доньи Флор. Дон Карлос бросил искоса взгляд на скорбную группу, что было так характерно для него, потом, обернувшись к дону Иниго, более бледному и испуганному, чем если бы он сам был обвиняемым, сказал:

– Дон Иниго!

– Государь? – отозвался верховный судья.

– Эта женщина – мать?

И он указал через плечо на Мерседес.

– Да, государь, – пробормотал дон Иниго.

– Хорошо.

Потом, после паузы, дон Карлос продолжал:

– Поскольку вы мой верховный судья, то это касается вас. Используйте все средства, которые есть в вашем распоряжении, и не являйтесь ко мне, пока преступник не будет пойман.

– Государь, – ответил дон Иниго, – будьте уверены, что я сделаю это насколько возможно быстро.

– Действуйте же без промедления, так как это дело беспокоит меня больше, чем вы думаете.

– Почему, государь? – спросил дрогнувшим голосом верховный судья.

– Потому что, размышляя над происшедшим, я не знаю, был ли в истории другой король, которому принесли бы такую жалобу.

И он удалился с достоинством, озадаченно шепча:

– Господи, что это такое? Сын дал пощечину своему отцу!

Король просил у Бога объяснения тайны, разгадку которой не могли дать ему люди. А дон Иниго, потрясенный, неподвижно стоял на прежнем месте.