Текст книги "Сальтеадор"

XIII
Дон Руис де Торрильяс

В то время как горы пылали, короля дона Карлоса ждали в Гранаде. Въезд должен был состояться, как было уже сказано, в два часа пополудни; несколькими минутами ранее подали сигнал с башни Правосудия, ожидая, когда внук Изабеллы и Фердинанда появится, подобно конной статуе в рамке мавританских ворот. Представители знатных семейств Андалусии прогуливались на площади Лос-Альхибес. Среди этих знатных дворян, гуляющих в одиночку или по парам, весело болтавших или тихо разговаривавших в сторонке, особенно выделялся один сеньор – своим горделивым видом, но одновременно и глубокой печалью.

Он присел на мраморную ограду, окружавшую колодец посередине площади, и, подперев голову рукой, устремил свой меланхолический взор в небесную лазурь. Голова его была покрыта касторовой шляпой[43]43
  Касторовая шляпа – шляпа преимущественно из бобрового волоса (от лат. castor – «бобер»), который пользовался особенной популярностью в XVIII – XIX веках.


[Закрыть] с широкими полями, название которой – «сомбреро» – перешло и к соломенным шляпам, хотя они совершенно изменили прежнюю форму. Волосы этого человека седыми локонами падали на плечи, седеющая борода была прямоугольно подстрижена, его шея была украшена орденом, имеющим форму креста; этот орден Изабелла и Фердинанд после взятия Гранады собственноручно раздавали их доблестным помощникам в низвержении мавров. Его сосредоточенный вид мрачного мечтателя отгонял от него назойливых и беззаботных болтунов, но человек одного или почти одного с ним возраста внимательно рассматривал его, желая убедиться, что не обманулся в своих догадках.

Старик снял шляпу и тряхнул головой, будто для того чтобы прогнать тоску, заставляющую даже самых сильных людей склонять чело; этот жест развеял все сомнения человека, который пристально смотрел на старика. Он приблизился и сказал, в свою очередь сняв шляпу:

– С самого детства я был вашим другом, а потому, мне кажется, было бы дурно с моей стороны, если бы я, видя вашу печаль, не протянул бы вам руку и не спросил бы: дон Руис де Торрильяс, что я могу сделать для вас хорошего? Чем я могу вам служить? Что вы мне прикажете?

При первых же словах, произнесенных его другом, дон Руис де Торрильяс поднял голову и, узнав говорившего, протянул ему руку.

– Я очень благодарен вам, дон Лонес д’Авила, и рад видеть вас, – сказал он. – Ваши слова лишний раз доказывают, что вы верный друг. Вы ведь живете в Малаге?

– Да, и знайте, что как вблизи, так и вдали, как в Малаге, так и в Гранаде вы одинаково можете располагать мною.

Дон Руис поклонился.

– Давно ли вы покинули Малагу, давно ли видели моего старого друга, – да, вероятно, и вашего, – дона Иниго?

– Я постоянно вижусь с ним. Я слышал от моего сына, дона Рамиро, что дон Иниго прибыл вчера сюда с дочерью, благополучно избежав большой опасности в горах, где они были задержаны Сальтеадором.

Дон Руис побледнел и закрыл глаза. Прошло мгновение, пока он громадным усилием воли поборол волнение, близкое к обмороку.

– Но все-таки, – спросил он, – им удалось спастись от него?

– Надо сказать, что этот бандит, который имеет дерзость называть себя дворянином, вел себя, по рассказам моего сына, как настоящий принц: он отпустил их без выкупа и даже без каких-либо обязательств. Это тем более похвально, что дон Иниго – богатейший дворянин, а дочь его, донья Флор, прекраснейшая девушка Андалусии.

Дон Руис вздохнул свободнее.

– Он так поступил? – сказал он. – Что ж, тем лучше.

– Но я все говорю о своем сыне, доне Рамиро, и забываю спросить о вашем, доне Фернандо. Он все еще путешествует?

– Да, – ответил дон Руис едва слышно.

– Он мог бы принадлежать к свите нового короля. Вы один из знатнейших дворян Андалусии, и если вы попросите об этой милости у короля дона Карлоса, то он, хотя и окружен своими фламандцами, наверняка согласится на это из политических соображений.

– Я действительно хочу попросить короля дона Карлоса о милости, – ответил дон Руис, – но сомневаюсь в его согласии.

В это время на башне Правосудия пробило два часа. Эти два удара обычно возвещали лишь о спуске вод в каналы, но в этот день они имели другое значение. Не только вода устремилась по обычаю в предназначенные для нее каналы, забила в фонтанах, забурлила в бассейнах, но и зазвучали трубы, провозглашая, что король дон Карлос поднимается по склону холма к Альгамбре, и все поспешили к воротам Иосифа, чтобы оказаться около них в то время, когда король будет сходить с лошади. Один дон Руис остался на прежнем месте, дон Лонес последовал за остальными.

Звуки труб зазвучали еще громче, возвещая о том, что король поднялся на холм и был уже совсем близко. Наконец, он появился на высоком боевом коне, одетом в латы, как для битвы. Сам он был в доспехах, украшенных золотом. Только голова его была не покрыта, точно он хотел поразить испанцев тем, как мало в нем было испанского.

Действительно, как мы уже сказали, в сыне Филиппа Прекрасного и Хуаны Безумной не обнаруживалось ни единой черты кастильского типа: он представлял собой собрание черт Австрийского дома. Маленького роста, коренастый, с коротковатой шеей, с белокурыми, коротко подстриженными волосами, с русой бородой, с голубыми прищуренными глазами, с орлиным носом, пунцовыми губами и выдающимся подбородком, он постоянно держал голову прямо, как будто ее поддерживал в этом положении стальной ошейник, и, когда шел пешком, имел такой вид, словно нес какую-то тяжесть, но это впечатление исчезало, когда он, превосходный кавалерист, управлял лошадью – тогда чем необузданнее была лошадь, тем прекраснее смотрелся всадник.

Понятно, что подобный принц, не обладавший физическим сходством ни с доном Педро, ни с Генрихом, ни с Фердинандом, – хотя он так же любил карать, как первый, был так же лукав, как второй, и так же честолюбив, как третий, – и казавшийся с первого же взгляда настоящим Габсбургом[44]44
  Габсбурги – одна из наиболее могущественных монарших династий Европы на протяжении Средневековья и Нового времени. Представители династии известны как правители Австрии (c 1282 года), а также как императоры Священной Римской империи, чей престол Габсбурги занимали с 1438 по 1806 год.


[Закрыть], не мог возбудить в испанцах, и в особенности в андалусцах, неудержимого энтузиазма.

Итак, по его прибытии трубы зазвучали громче не столько для того, чтобы поприветствовать короля, сколько для того, чтобы скрыть безмолвие, царившее среди народа. Король холодным и тусклым взглядом оглядел людей и окрестности, не выразил никакого изумления, хотя и те и другие были ему в действительности совершенно незнакомы, и, остановив лошадь, сошел на землю, не по внезапному побуждению и не из желания стать ближе своему народу, но потому что наступил такой момент церемониала, когда предписывалось сойти на землю.

Он даже не поднял головы, чтобы рассмотреть прекрасные мавританские ворота, под которыми проходил, не удосужился прочесть в маленькой боковой часовне надпись, гласившую, что 6 января 1492 года его дед Фердинанд и бабка Изабелла проходили под этими триумфально украшенными воротами среди представителей всей Испании, опьяненных триумфом своих королей, той же дорогой, которой двадцать семь лет спустя следовал он, важный и угрюмый, окруженный тем безмолвным уважением, которое сопровождает шествие королей, достоинства которых еще скрыты, но недостатки всем известны.

Одна только мысль неотступно бурлила у него в голове, как кипит вода в медном сосуде, ничем не обнаруживая извне своего движения, одна мысль, одно пламенное желание – быть императором. Что мог видеть перед собой этот человек, чей честолюбивый взгляд устремлялся в город Франкфурт, где в зале выборов заседало это громадное собрание курфюрстов, к которому приглядывались и прислушивались, как и дон Карлос, папа, короли, все принцы и правители мира.

«Будешь ли ты императором, то есть таким же великим, как папа, более великим, чем остальные короли?» – вечно шептал честолюбивый голос в сердце дона Карлоса.

Что ему было за дело до криков народа, когда только этот голос звучал в нем! Поэтому король дон Карлос сошел с коня лишь согласно этикету, а не побуждаемый желанием приблизиться к дворянам, окружившим его. Тотчас вся его фламандская свита последовала примеру короля. Эта свита состояла, главным образом, из кардинала Адриана Утрехтского, его воспитателя, графа Шиеврского, первого министра, а также графа Лашо, графа Порсиана, дворянина Фюрна, дворянина Борена и голландца Амерсдорфа. Сидя на лошади, дон Карлос заметил, однако, своим блуждающим взглядом группу дворян, оставшихся с покрытыми головами, в то время как все остальные обнажили головы. Казалось, что только эта группа привлекла его внимание.

– Ricos hombres! – сказал он, сделав знак рукой тем, к кому он обращался, занять место в его свите, но позади фламандских дворян.

Андалусские сеньоры поклонились и заняли указанное им место, подчинившись данному им приказанию. Затем король, который шел впереди всех, направился ко дворцу Альгамбра, который с площади Лос-Альхибес казался большим квадратным зданием с одной дверью и без окон. Дон Карлос шел с непокрытой головой, сзади паж нес его головной убор. Дорога была свободна, и каждый в соответствии со своим рангом занял место в свите короля. Только один человек стоял на дороге со шляпой на голове. Король, как будто не замечая его, вместе с тем не терял его из виду и, вероятно, прошел бы мимо него, не повернув к нему головы и не остановившись ни на секунду, если бы тот, оставаясь с покрытой головой, не преклонил при приближении короля колено. Король остановился.

– Вы rico hombre? – спросил он.

– Да, ваше величество.

– Из Арагона или Кастилии?

– Из Андалусии.

– Без смеси с маврами?

– Старинной, чистой христианской крови.

– Ваше имя?

– Дон Руис де Торрильяс.

– Поднимитесь и говорите.

– Только королевские уши могут услышать то, что я собираюсь сказать.

– Удалитесь, – приказал дон Карлос, сделав знак рукой.

Все тут же отошли на такое расстояние, откуда не было слышно говоривших, и образовали полукруг. Король и дон Руис де Торрильяс остались на месте.

– Я слушаю, – сказал король.

XIV
Верховный судья

– Ваше величество, – начал дон Руис, поднимаясь, – простите, что мой голос дрожит, но мне стыдно и тяжело просить у вас о той милости, которая привела меня к вам.

– Говорите медленнее, сеньор, чтобы я лучше понял вас.

– Это правда, – ответил дон Руис скорее надменно, чем любезно, – я забыл, что ваше величество еще с трудом говорит по-испански.

– Я научусь, сеньор, – холодно сказал дон Карлос.

Потом, мгновение спустя, он повторил:

– Я слушаю.

– Ваше величество, – продолжал дон Руис, – у меня есть сын, двадцати семи лет. Он любил одну даму, но, опасаясь моего гнева, – я прежде всего виню самого себя в том, что был слишком равнодушен и строг к несчастному юноше, – связал себя с ней словом без моего позволения, и хотя она наделила его правами мужа, он откладывал со дня на день обещанный им брак. Сеньора пожаловалась отцу, но дон Диего был стар и чувствовал, что рука его недостаточно тверда, чтобы биться с юношей двадцати лет, а потому он поручил эту месть своему сыну, дону Альваро. Дон Альваро не захотел выслушать извинений моего сына, который, я должен сказать, вел себя в этих обстоятельствах гораздо благоразумнее, чем можно было от него ожидать; молодые люди дрались, и дон Альваро был убит.

– Дуэль? – перебил его дон Карлос. – Я не люблю дуэлей.

– Есть такие обстоятельства, ваше величество, когда честный человек не может отказаться от нее, особенно если он знает, что после смерти отца имеет право дать отчет в своих действиях королю и с покрытой головой просить у него милости.

– Да, я знаю, что это привилегия всех вас, ricos hombres. Я урегулирую это… Продолжайте.

– Дуэль была без свидетелей. Отец дона Альваро обвинил моего сына в убийстве и добился приказания арестовать его. Трое альгвазилов пришли к нему и хотели увести насильно среди бела дня в тюрьму. Мой сын убил двоих, ранил третьего и убежал в горы.

– А! – воскликнул дон Карлос и, впервые называя дона Руиса на «ты», скорее с угрозой, чем из-за расположения к нему, продолжал: – Так, значит, ты rico hombre, а твой сын – бандит?

– Государь, отец умер, а с ним умерла и ненависть; молодая дама поступила в монастырь, и я внес за нее такой вклад, как если бы она была принцессой королевской крови. Государь, я устроил семьи обоих умерших и раненого альгвазилов, на это я истратил все свое состояние, так что от наследства отца остался только дом на площади Вива Рамбла, в котором я живу. Это не важно, так как цена крови выплачена, и слово вашего величества избавит нас от несчастья и обелит честь нашего имени.

Дон Руис остановился на мгновение, но, видя, что король молчит, продолжал:

– Итак, ваше величество, я умоляю вас, припадая к вашим ногам, государь, я заклинаю вас тысячу, тысячу раз, так как противная сторона отсутствует и судьба его вполне в руках вашего величества, государь, я умоляю и заклинаю вас простить моего сына!

Король ничего не ответил. Дон Руис продолжал:

– Простите, мой государь! Я смею сказать: он заслужил это прощение, может быть, не своими деяниями, – хотя повторяю вашему величеству, что я виноват перед ним, – но благодаря доблестным предкам, которые говорят моими устами: «Простите, государь, простите!»

Дон Карлос хранил молчание. По выражению его лица можно было даже предположить, что он совсем перестал слушать. Дон Руис, склонившись к его ногам, самым убедительным голосом продолжал:

– Государь, государь, взгляните на нашу историю, и вы увидите целый ряд героев моего рода, которым короли Испании обязаны честью и славой! Государь, пожалейте мои седые волосы, мои мольбы, мои слезы! Если этого недостаточно, чтобы тронуть ваше сердце, пожалейте благородную даму, несчастную мать! Государь, во имя счастливого восшествия на престол Испании, во имя вашей матери Хуаны и ваших предков Изабеллы и Фердинанда, которым я храбро и честно служил, доказательство чему – этот крест, который я ношу на шее, государь, окажите мне милость, о которой я вас прошу!

Король поднял голову; облачко, которое, как казалось, затемняло его взгляд, рассеялось, но холодным и лишенным всякого выражения голосом он произнес:

– Это меня не касается. Обратитесь к верховному судье Андалусии. – И он прошел дальше.

Фламандские и испанские дворяне последовали за ним и исчезли во дворце Альгамбра. Дон Руис остался один, убитый горем, посреди площади Лос-Альхибес. Однако мы поспешили сказать, что дон Руис остался на площади один: какой-то дворянин из свиты дона Карлоса заметил старика, согнувшегося под тяжестью отказа короля, и, вместо того чтобы следовать за другими в мавританский дворец, поотстал от них, а затем быстро вернулся к дону Руису де Торрильясу и остановился со шляпой в руке перед стариком, который был так погружен в свою печаль, что не заметил его появления.

– Если дворянин сочтет за честь вспомнить о старых друзьях, то примите, дорогой дон Руис, привет одного из тех, кто сердечно привязан к вам.

Дон Руис медленно поднял голову, но, как только взгляд его остановился на том, кто так горячо поприветствовал его, молния радости блеснула в его глазах.

– Ах, это вы, дон Иниго! – воскликнул он. – Я счастлив пожать вам руку, но при одном условии…

– Каком же? Скажите.

– Что все время, которое вы проведете в Гранаде, – я не принимаю отговорок, которые предвижу, – вы будете моим гостем.

Дон Иниго улыбнулся.

– Я не дождался вашего приглашения, дон Руис, в настоящее время моя дочь, донья Флор, уже разместилась у доньи Мерседес, которая, несмотря на наши неотступные просьбы не беспокоиться, захотела во что бы то ни стало уступить ей свою собственную комнату.

– Жена в отсутствие мужа сделала то, что сделал бы муж в отсутствие жены. Все идет хорошо… – И, вздохнув, он вполголоса прибавил: – Как бы я хотел сказать то же самое обо всем, что случилось здесь!

Он говорил очень тихо, но дон Иниго услышал его. Как и другие дворяне, он видел дона Руиса коленопреклоненным перед королем доном Карлосом и ходатайствующим о милости, видел, как в этой милости ему было отказано.

– Кажется, вы не имели удачи у нашего юного короля, мой дорогой дон Руис?

– Чего же вы хотите, сеньор! Король дон Карлос сам сознался в том, что не знает еще испанского языка, а я, со своей стороны, сознаюсь, что никогда не знал фламандского… Но, дон Иниго, вернемся к вам и поговорим, прежде всего, о вашей прелестной дочери.

Затем, помолчав немного, дон Руис продолжал дрожащим голосом:

– Я надеюсь, что вчерашний случай в горах не отразился дурно на ее здоровье.

– Вам уже известно об этом? – спросил дон Иниго.

– Да, сеньор. Все, что случается с человеком вашего положения, есть событие, обладающее орлиными крыльями. Дон Лонес сказал мне… – здесь голос дона Руиса дрогнул вновь, – дон Лонес сказал мне, что вас задержал Сальтеадор…

– А сказал ли он вам, что Сальтеадор вел себя как настоящий дворянин, а не как бандит? Этот страшный атаман, лев и тигр для других, перед нами превратился в ягненка!

– Он рассказал мне и об этом, но я счастлив, что вы подтвердили его слова.

– Да, я подтверждаю это и прибавлю еще, что я до тех пор буду считать себя должником перед этим отважным молодым человеком, пока не исполню данного ему обещания.

– А могу я узнать, что вы пообещали ему? – осторожно спросил дон Руис.

– Я поклялся ему святым, имя которого ношу, что, приняв участие в нем, я не дам покоя королю дону Карлосу, пока он не помилует его.

– Он откажет вам в этом, – сказал дон Руис, склонив голову.

– Почему?

– Вам было бы любопытно, о чем я просил короля, преклонив колена?

– Да, так о чем же?

– Я просил его о той же самой милости.

– Вы?

– Да.

– А вы почему так заинтересованы в этом молодом человеке? Скажите мне, сеньор дон Руис, тогда я буду хлопотать о нем вдвойне, зная, что делаю это как для одного человека, ставшего моим другом только вчера, так и для другого, связанного со мной тридцатилетней дружбой.

– Дайте мне вашу руку, дон Иниго.

– Вот моя рука.

– Человек, о котором вы говорите, мой сын.

Дон Руис почувствовал, как задрожала рука дона Иниго.

– Ваш сын? – спросил он прерывающимся голосом. – Сын ваш и доньи Мерседес?

– Без сомнения, – ответил дон Руис с горькой улыбкой, – так как донья Мерседес – моя жена!

– И что же ответил вам король?

– Ничего!

– Как ничего?

– Или, скорее, он ответил мне отказом.

– Скажите, в каких выражениях был дан этот отказ?

– Он направил меня к верховному судье Андалусии.

– И что же?

– Верховным судьей был дон Родриго де Кальменаре, а он умер.

– Дон Родриго де Кальменаре умер, но восемь дней тому назад король назначил ему преемника, и вчера этот преемник приехал в Гранаду.

– В Гранаду?

– Да, и я отвечаю вам, дон Руис, слушайте меня внимательно, я отвечаю вам, что вы можете быть уверены в этом человеке больше, чем в себе самом.

Дон Руис хотел расспросить своего боевого товарища, вера которого в Провидение и в верховного судью начала понемногу успокаивать его, как в дверях дворца появился придворный служитель, который, приблизившись к ним на расстояние двадцати шагов, объявил громким голосом:

– Дон Иниго Веласко де Гаро, верховный судья Андалусии, король вас призывает.

– Вы, сеньор дон Иниго, – вскрикнул изумленный дон Руис, – вы – верховный судья Андалусии?

– Не говорил ли я вам, – ответил дон Иниго, пожимая еще раз руку дона Руиса, – что вы можете быть уверены в верховном судье Андалусии так же, как в самом себе? Мне следовало бы сказать: больше, чем в самом себе, потому что это я – преемник дона Родриго де Кальменаре.

И, полагая, что не следует заставлять ожидать короля, которого он был намерен просить о милости, дон Иниго поспешил исполнить приказание дона Карлоса и пошел к нему настолько быстро, насколько дозволяло достоинство испанского rico hombre.

XV
Львиный двор

Воспользуемся возможностью последовать за верховным судьей внутрь дворца мавританских королей, куда в первый раз вошел дон Карлос и где наши читатели, смею предположить, никогда не бывали.

Следуя за придворным служителем, который позвал его от имени короля, дон Иниго прошел сначала через первый двор, носивший название двора Миртов, так как он весь был засажен цветущими миртами, затем через двор Водоема, где был громадный бассейн круглой формы, и, наконец, через двор Мезуар, или Женских бань, так как во времена мавританских калифов в бассейне на этом дворе купались дворцовые дамы.

Хотя ум и сердце дона Иниго были сейчас заняты обуревавшими его мыслями и хотя за долгие годы скитаний он успел познакомиться со многими памятниками Старого и Нового Света, он все-таки остановился на первом дворе, где и в наше время замирает удивленный путешественник, понимая, что вступает в таинственный и неизвестный мир Востока.

Дон Иниго поднял голову, чтобы рассмотреть великолепную гигантскую вазу на пьедестале, которая в то время составляла главное украшение этого двора, а теперь небрежно заброшена в угол никем не посещаемого музея. Над двором господствовала, возвышаясь над стенами из кедра и золотистыми черепицами крыш, башня Омара, зубцы которой, алые и оранжевые, выделялись на фоне прозрачно-голубого неба.

Со двора дон Иниго прошел в прихожую «Барка», из прихожей «Барка» – в гостиную Послов; ни оригинальность формы передней, из-за которой за ней и закрепилось название «Барка», ни сплетение арабесок, покрывавших стены, ни великолепие свода, разрисованного зелеными, лазурными и алыми красками, ни чудная тонкая лепная работа, подобная сталактитам, требующим тысячу лет для своего образования, не могли ни на мгновение отвлечь дона Иниго от овладевшей им мысли.

Он молча и быстро миновал прелестный павильон, который носит теперь название Мирадор[45]45
  Мирадор (исп.) – то же, что и бельведер: вышка дома или отдельная постройка, откуда открывается вид на окрестности; название многих дворцов и башен.


[Закрыть] королевы и из окон которого видны сады Хенералифе[46]46
  Хенералифе – бывшая загородная резиденция султанов династии Насридов, правивших Гранадой в XIII – XIV веках. Сады Хенералифе вместе с расположенными немного западнее крепостью-резиденцией Альгамбра и жилым районом Альбайсин образуют средневековую часть города.


[Закрыть], как громадный олеандровый куст; на вершине его сидели павлины, похожие на птиц из золота и сапфиров, он попирал ногами плиты белого мрамора с бесчисленными курильницами, просверленными в виде маленьких отверстий; они служили для окуривания султанов по выходе их из бани. Потом дон Иниго, не останавливаясь, прошел через сад Линдакаха, представляющий в наши дни запущенный, заросший кустарниками участок, но тогда бывший цветником, утопавшим в зелени; оставил справа бани султанш, будто еще согретые дыханием прекрасной и гордой Зобейды, и вошел в Львиный двор, где его ожидал король.

Львиный двор описывали столько раз, что мы не станем повторяться, а ограничимся лишь кратким упоминанием о его форме и главных украшениях, чтобы у наших читателей было некоторое представление о нем, безусловно необходимое по ходу рассказа. Итак, Львиный двор представлял из себя прямоугольник в сто двадцать шагов в длину и семьдесят три в ширину, окруженный ста двадцатью восемью колоннами белого мрамора с капителями из золота и ляпис-лазури. Двадцать восемь ступеней вели на галереи, окружавшие громадный патио[47]47
  Патио – внутренний двор.


[Закрыть], посредине которого возвышался знаменитый фонтан Львов.

В то время, когда дон Иниго входил в Львиный двор, последний был преобразован в шатер: он был перекрыт широкими полосами материи национальных цветов Испании и Австрии, красными, черными и желтыми, и служил для защиты от слишком резкого солнечного света и сильной жары. Фонтан Львов, выбрасывая струи воды из всех своих отверстий, освежал воздух громадной столовой, где был накрыт обед, предложенный молодому королю дону Карлосу городом Гранадой и ricos hombres Андалусии. Кое-кто из гостей прогуливался по самому двору, другие – по гостиной Двух сестер, прилегавшей ко двору, наконец, третьи – по галерее, возвышавшейся над двором.

Прислонившись к голове одного из золотых львов, дон Карлос слушал своего первого министра, графа Шиеврского, и рассеянно рассматривал красноватые пятна, въевшиеся в гранит, которые, как утверждают, были следами крови, пролитой при обезглавливании тридцати шести Абенсерагов[48]48
  Абенсераги – у древних испанских летописцев и поэтов название благородного мавританского рода в королевстве Гранада, находившегося в очень близких отношениях к последней мавританской династии и пришедшего в Испанию в начале VIII века. Этот род трагически оборвался в Альгамбре в последние годы мавританского владычества в Гранаде.


[Закрыть], заманенных в ловушку.

О чем думал дон Карлос и почему его блуждающий взгляд так мало отвечал речам его первого министра? Он забывал, что он в Гранаде, во дворе Львов, и переносился мысленно во Франкфурт, в залу выборов. Как ни были поэтичны предания о мавританских междоусобных войнах, они бесследно исчезали перед вопросом, звучавшим в каждом биении его сердца.

В это время придворный служитель приблизился к королю и доложил о прибытии верховного судьи Андалусии. Дон Карлос поднял голову, бросил молниеносный взгляд на дона Иниго и, как бы желая отойти от фламандских фаворитов, образовавших около него круг, и приблизиться к группе испанской знати в другом углу двора, пошел ему навстречу. Дон Иниго, увидев короля, направляющегося к нему, понял его намерение, остановился и стал ждать, когда король обратится к нему.

– Ты знаешь дона Руиса де Торрильяса? – спросил дон Карлос у верховного судьи.

– Да, ваше величество, это один из знатнейших представителей дворянства в Андалусии, он воевал вместе со мной против мавров во времена царствования ваших знаменитых предков – Фердинанда и Изабеллы.

– Ты знаешь, о чем он меня просил?

– Он просил ваше величество даровать помилование его сыну, дону Фернандо.

– Ты знаешь, что сделал его сын?

– Он убил на дуэли брата дамы, любовником которой он был.

– А затем?

– Он убил двух альгвазилов, пришедших его арестовать, и ранил третьего.

– А затем?

– Бежал в горы.

– А затем? – И, повторив этот вопрос в третий раз, дон Карлос устремил на дона Иниго свой взгляд, обычно потухший и будто подернутый пеленой, но теперь упорный и ясный.

Дон Иниго отступил на шаг – он не ожидал, что во взгляде смертного могут сверкать такие ослепительные молнии.

– Затем? – пробормотал он.

– Да, я спрашиваю тебя, что он делал в горах?

– Государь, уверяю ваше величество, что увлеченный пылкостью, свойственной его возрасту…

– Он стал бандитом! Расстреливал и грабил путников! Так что тому, кто желал проехать из моей Гранады в мою Малагу или из моей Малаги в мою Гранаду, перед отправлением в путь приходилось составлять духовное завещание!

– Государь!

– Хорошо… Теперь ты мой верховный судья. Как ты думаешь поступить с этим бандитом?

Дон Иниго задрожал, так как в голосе этого девятнадцатилетнего юноши звучала такая непоколебимость, что он испугался за будущее своего прошения.

– Я думаю, государь, что молодости многое прощается.

– Сколько лет дону Фернандо де Торрильясу? – спросил король.

Дон Иниго постарался припомнить это несчастное число и сказал со вздохом:

– Ему должно быть двадцать семь лет, государь.

– Он на восемь лет старше меня, – произнес дон Карлос таким тоном, точно хотел сказать: «Ты говоришь о молодости в двадцать семь лет? Мне девятнадцать, а я уже стар!»

– Государь, – учтиво проговорил дон Иниго, – вы возмужали раньше времени благодаря своему гению. Нельзя сравнивать короля дона Карлоса с обыкновенными людьми, взвешивать других на его весах.

– Каково в таком случае твое мнение как верховного судьи?

– Я считаю, государь, что бывают особенные обстоятельства и что, хотя дон Фернандо виновен, есть причины простить его. Он принадлежит к одному из знатнейших родов Андалусии, его отец, достойный и уважаемый человек, сделал все возможное для семей убитых, и хорошо было бы королю дону Карлосу ознаменовать свое посещение Андалусии актом милосердия, а не жестокости.

– Это твое мнение, дон Иниго?

– Да, государь, – тихо ответил верховный судья, опуская глаза под орлиным взглядом юного короля.

– В таком случае я жалею, что послал к тебе дона Руиса… Я оставляю это дело за собой и решу его по совести.

Потом король повернулся к стоявшей близ него группе:

– За стол, господа, и поторопимся с едой! Дон Иниго Веласко находит, что я очень строгий судья, но я как можно скорее хочу доказать ему, что я не судья, а само правосудие. – И, вновь обращаясь к дону Иниго, который все еще находился под впечатлением от могучей воли этого юноши, он сказал: – Садись справа от меня. После обеда мы вместе посетим тюрьмы Гранады и найдем предлог оказать более заслуженную милость, чем та, которой ты просишь у меня.

Потом, приблизившись к приготовленному для него креслу, дон Карлос покачал головой и прошептал:

– Король! Король! Достоин ли ты быть королем? О, на свете есть только две желанные короны: папы и императора!

Король дон Карлос сел за стол, место по правую руку от него занял дон Иниго, по левую – кардинал Адриан, остальные разместились согласно своим чинам и рангам. Спустя четверть часа – что доказывало обеспокоенность короля, большого гурмана, который обычно просиживал за обедом не меньше двух часов, – дон Карлос встал из-за стола и, отказавшись даже от свиты фламандских фаворитов, вышел, сопровождаемый только одним верховным судьей, с намерением посетить тюрьмы Гранады.

Но, выйдя в сад, он встретил девушку, которая не смогла добиться у придворных служителей разрешения пройти дальше, но уговорила их позволить ей дождаться короля здесь. Девушка, очень красивая, но весьма странно одетая, опустилась на одно колено и протянула ему перстень и пергамент.

Увидев эти вещи, дон Карлос задрожал. Золотое кольцо принадлежало бургундским герцогам, а на пергаменте под несколькими строчками, написанными характерным немецким почерком, виднелась подпись, хорошо известная всем, а особенно королю дону Карлосу, так как это была подпись его отца: «Der Kцnig Philipp»[49]49
  «Король Филипп» (нем.).


[Закрыть]. Дон Карлос удивленно посмотрел сначала на кольцо, потом на пергамент и, наконец, на молодую незнакомку в странном костюме.

– Прочтите, государь! – сказала она на чистом саксонском наречии.

Королю дону Карлосу было чрезвычайно лестно, что с ним говорят на языке той части Германии, в которой он вырос и которая была ему так дорога. Король начал читать строки, время от времени переводя взгляд с пергамента на девушку и с девушки на пергамент. Потом, окончив чтение, он сказал:

– Дон Иниго, обстоятельства заставляют меня отложить до другого часа посещение тюрем. Если у вас есть дело, располагайте вашим временем, если нет – подождите меня здесь.

– Я подожду, ваше величество, – ответил дон Иниго, узнавший в девушке с золотым кольцом и с пергаментом цыганку из венты «Король мавров». Он подозревал, что была какая-то связь между этим появлением Хинесты и Сальтеадором, которого так упорно отказывался помиловать дон Карлос.

Что касается короля, то он был рад ответить незнакомке на том же языке, на котором она обратилась к нему:

– Следуйте за мной!

И он указал ей дорогу в Мирадор королевы, который носил это название в честь Изабеллы Кастильской, так как во время пребывания в Альгамбре она занимала этот павильон.