Текст книги "Сальтеадор"

XXVII
Река и поток

В жизни порой происходят события предначертанные: одни из них разворачиваются с медлительностью и величавостью необъятных рек, которые, как Миссисипи или Амазонка, преодолевают пространства в тысячи верст от своего истока до моря, неся сооружения, громадные, как города, с таким количеством пассажиров, что их хватило бы для образования колонии. Другие, словно горные потоки, берущие начало на высочайших вершинах, низвергаются каскадами, рассыпаются водопадами, ревут в каменистых руслах и, едва пробежав десять – пятнадцать миль, впадают в какую-нибудь реку или озеро, которые поглощают их, и уж тут все, что они могут сделать, – это взбаламутить воды, с которыми они смешались.

Для того чтобы путешественник мог проследить первые из них, описать их берега, изучить окрестности, нужны недели, месяцы, годы. Чтобы изучить видоизменение вторых, путнику понадобится лишь несколько дней: родник превращается в каскад, каскад – в водопад, водопад – в поток, который зарождается и умирает на протяжении десятка миль и в продолжение одной недели. Только пешеход, следующий вдоль берега потока, получит, быть может, за эту неделю больше впечатлений, чем путешественник, идущий в течение года по берегу реки.

История, в которую мы посвятили наших читателей, относится к категории водопадов, каскадов и потоков: с первой же страницы события опережают одно другое, рассыпаясь брызгами, журча и катясь, вплоть до последней сцены. Для тех, кто влеком рукой Божьей, все законы движения нарушаются, и, когда такие люди достигают цели, им кажется, что они совершили путь на какой-то фантастической машине или на воздушном шаре, так быстро плывущем по воздуху, что долины, деревни и города мелькают под ним, словно точки, рассеянные в пространстве.

Но вот мы преодолели две трети своего ужасного пути. Оставив в стороне самое могущественное действующее лицо – дона Карлоса, которому под именем Карла V было предначертано спасать народ от бедствий, как сегодня он должен был рассудить трагическое происшествие, заметим, что каждый из остальных его участников покинул или собирался покинуть то место, где произошли последние эпизоды события, о котором мы только что рассказали.

Мы видели, что первым удалился дон Фернандо, потом, проклиная своего сына, угрожая королю, заклиная Бога, исчез оскорбленный дон Руис. И наконец, король, невозмутимый, как всегда, но более мрачный, чем обычно, поглощенный ужасной мыслью, что во время его правления сын совершил преступление, неслыханное до сей поры, – дал пощечину своему отцу, – медленно направился к Альгамбре, куда он возвращался после посещения тюрем вместе с верховным судьей.

Остальные участники этого небывалого происшествия, не менее заинтересованные этим событием, чем первые, остались, замерев, на своих местах в толпе, взиравшей на них с удивлением и сочувствием: это были донья Мерседес, почти без сознания припавшая к плечу доньи Флор, и дон Иниго, пораженный, как громом, словами короля: «Не являйтесь ко мне, пока преступник не будет пойман!»

Он должен был разыскивать человека, к которому питал глубокую симпатию, – этого юношу, помилования которого он добивался так настойчиво, но безуспешно, в первый раз, когда тот был повинен только в преступлениях против людей – а наказание за них сильно отличается от того, как карают за поступки, оскорбляющие Бога. В противном случае сам дон Иниго, как бунтовщик и сообщник одного из тягчайших преступлений, когда-либо волновавших нравственные чувства народа, не должен показываться на глаза королю.

Возможно, в глубине души он склонялся ко второму исходу, потому что, отложив на время распоряжения, необходимые для ареста дона Фернандо, он побежал к дому, чтобы оказать необходимую помощь донье Мерседес. Прежде всего надо было ее проводить домой. Но удивительная вещь! Как только дон Иниго, крепкий и сильный, как юноша, приблизился к матери дона Фернандо с намерением донести ее до дома на руках, донья Мерседес, услышав его шаги, задрожала и открыла глаза с выражением, близким к ужасу.

– Нет-нет, – сказала она. – Нет, не вы, не вы!

И дон Иниго, сгорбившись под впечатлением от этого странного отказа, пошел на поиски кормилицы дона Фернандо и старого слуги, который был оруженосцем дона Руиса во время войны с маврами. Донья Флор, вне себя от удивления, тихо прошептала:

– Почему не мой отец, сеньора?

Но Мерседес, вновь закрыв глаза и собравшись с силами, сделала несколько шагов по направлению к дому, опираясь на руку своей гостьи; когда она была почти уже у дверей, оттуда вышли слуги, спешившие ей на помощь. Донья Флор хотела войти с Мерседес, но отец задержал ее у дверей.

– Мы входим в этот дом в последний раз, – сказал дон Иниго своей дочери. – Попрощайся с доньей Мерседес и приходи ко мне.

– Проститься! Последний раз в этом доме!.. Почему же, отец мой?

– Могу ли я жить в доме женщины, сына которой должен предать в руки правосудия?

– Правосудия? Дона Фернандо? – воскликнула, бледнея, девушка. – Вы думаете, что король приговорит его к смерти?

– Если бы существовало наказание более тяжелое, чем смерть, то дон Фернандо был бы приговорен к нему.

– Отец мой, не можете ли вы найти дона Руиса и умилостивить его?

– Не могу.

– Не может ли донья Мерседес упросить своего мужа забрать жалобу?

– Нет, она не может этого сделать, – ответил дон Иниго, склонив голову.

– О боже мой! – вскрикнула девушка, бросаясь в дом. – О, я обращусь к сердцу матери и надеюсь, что это сердце найдет способ спасти своего сына!

Донья Мерседес сидела в той же зале, где всего час назад стояла напротив своего сына, прижав руку к сердцу, выпрыгивающему из груди от радости; на этот раз рука словно старалась сдержать его, чтобы оно не разорвалось от горя.

– Сеньора, сеньора, – взмолилась донья Флор, – неужели нет средства спасти дона Фернандо?

– Твой отец не подал никакой надежды? – спросила она.

– Нет.

– В таком случае, бедное дитя, верь своему отцу. – И она разразилась рыданиями.

– Но, в конце концов, сеньора, – настаивала донья Флор, – мне кажется, что если после двадцати лет супружества вы попросите об этой милости дона Руиса…

– Он мне откажет.

– А все-таки, сеньора, отец всегда останется отцом.

– Да, отец! – ответила Мерседес и уронила голову на руки.

– Сеньора, попробуйте, умоляю вас!

Мерседес с минуту пребывала в задумчивости.

– Действительно, – произнесла она, – это не только право мое, но и обязанность.

Потом, обратившись к оруженосцу, сказала:

– Винсент, где ваш господин?

– Он вернулся к себе и заперся.

– Вот видите, – сказала Мерседес, желая воспользоваться этим предлогом.

– А вы попросите своим нежным голосом, он и откроет.

Мерседес сделала попытку встать и упала обратно в кресло.

– Вы видите, у меня нет сил, – произнесла она.

– Я помогу вам, сеньора, – предложила девушка, обхватив ее руками и поднимая с силой, которую нельзя было предположить в этом слабом теле.

Мерседес вздохнула и позволила вести себя. Пять минут спустя безутешные мать и возлюбленная стучали в дверь к дону Руису.

– Кто там? – спросил сурово дон Руис.

– Я, – ответила едва слышно донья Мерседес.

– Кто вы?

– Его мать.

В комнате раздался звук, похожий на стон, потом послышались медленные тяжелые шаги, и дверь открылась. На пороге появился дон Руис. Взгляд его был мрачен, борода и волосы всклокочены. Казалось, что за полчаса он постарел лет на пять.

– Вы? – произнес он. Потом, заметив донью Флор, продолжил: – Но вы не одна. Меня удивило бы, если бы вы отважились прийти в одиночку.

– Я решилась бы на все, чтобы спасти свое дитя! – возразила Мерседес.

– Войдите же в таком случае, но одна.

– Дон Руис, – прошептала донья Флор, – не позволите ли вы дочери вашего друга присоединить свои мольбы к мольбам матери?

– Если донья Мерседес может сказать мне при вас то, с чем она пришла, войдите.

– О, нет, нет, – закричала Мерседес, – я войду одна!

– В таком случае идите одна, сеньора, – сказала донья Флор, склоняясь перед волей несчастной матери и подчиняясь жесту дона Руиса, отталкивавшего ее.

Дверь за Мерседес закрылась. Девушка осталась на том же месте, где стояла, потрясенная драмой, которая разворачивалась перед ней, но смысл происходящего был ей непонятен. Она будто подслушивала под дверью, но на самом деле ничего не слышала. Разве только биение собственного сердца. И однако ей казалось, что умоляющий и осторожный голос Мерседес одерживал победу над мрачным, полным угроз голосом дона Руиса. Потом она услышала звук падения. У нее мелькнула мысль, что это, возможно, упала донья Мерседес.

Девушка бросилась к двери и открыла ее. Действительно, Мерседес лежала, вытянувшись, на паркете. Донья Флор подбежала, сделала попытку поднять ее, но дон Руис дал ей знак остановиться. Если Медседес упала, то, очевидно, это произошло из-за чрезвычайного волнения, которого она не могла перенести. Дон Руис был в десяти шагах от нее, и если бы причиной падения было его грубое обращение, то он не успел бы удалиться на такое расстояние. Кроме того, он с участием взял жену на руки, вынес в прихожую и положил на диван.

– Несчастная женщина, бедная мать! – прошептал он.

Потом вернулся в свою комнату и снова заперся, не сказав девушке ни слова. Он вел себя так, будто ее вообще не было. Минут через пять Мерседес открыла глаза, собралась с мыслями, постаралась сконцентрироваться на окружающих ее предметах, вспомнила, где находится и по какой причине сюда попала, и прошептала, приподнявшись:

– О, я хорошо знала это! Я хорошо знала это! – И в сопровождении девушки она вернулась в свою комнату и упала в кресло.

В этот момент у дверей послышался голос дона Иниго, не осмелившегося переступить порог.

– Дочь моя, дочь моя! Мы не можем больше здесь оставаться.

– Да, да, – порывисто сказала Мерседес, – уходите!

Донья Флор опустилась перед ней на колени.

– Сеньора, – произнесла она, – благословите меня, чтобы удача улыбнулась мне.

Мерседес протянула к девушке руки, дотронулась до ее лба и сказала дрогнувшим голосом:

– Да благословит тебя Господь, как я благословляю тебя!

После этого девушка поднялась и неровной походкой, опираясь на руку отца, вышла из дома. Но, сделав несколько нерешительных шагов, она остановилась.

– Куда вы идете, отец мой?

– Я отправляюсь в покои, приготовленные нам королем в Альгамбре, которые предпочитаю теперь дому дона Руиса.

– Хорошо, отец мой, пойдемте тем путем, который вы избрали, но позвольте мне по дороге зайти в монастырь Аннунциаты.

– Да, – согласился дон Иниго, – это действительно последняя надежда.

И уже спустя пять минут привратница монастыря впустила донью Флор в обитель, а дон Иниго, прислонившись к стене, остался ждать ее у входа.

XXVIII
Кабан и свора собак

Не простоял дон Иниго и нескольких минут, как заметил, что толпа, привлеченная чем-то, торопливо движется к гранадским воротам. Он следил за ней глазами: сначала рассеянным взглядом человека, поглощенного какими-то важными мыслями, потом, заинтересованный шумом, происходившим вокруг, и обратив наконец внимание на это скопление народа, он осведомился о причинах, его вызвавших. Тогда верховный судья узнал, что дворянин, об аресте которого был отдан приказ, отказываясь сдаться, укрылся в башне Велы и ожесточенно оборонялся.

Первой мыслью, которая мелькнула у дона Иниго, было то, что этот дворянин – не кто иной, как дон Фернандо. Не теряя ни минуты, почтенный дон бросился туда, куда устремлялась толпа. По мере того как он поднимался по дороге, ведущей к Альгамбре, толпа становилась все гуще, а ее волнение – сильнее; наконец, с большим трудом дон Иниго выбрался на площадь Лос-Альхибес. Там и происходило главное действие, толпа, подобно разъяренному ревущему морю, осаждала башню Велы.

Время от времени народ медленно расступался, чтобы пропустить раненого, который удалялся, зажимая рану, или мертвого, которого уносили. Верховный судья прислушался и узнал следующее. Молодой дворянин, преследуемый криками пяти-шести других дворян, устал бежать, укрылся в башне и ждал там своих преследователей. Тогда начался бой не на жизнь, а на смерть. Если бы дело ограничилось только пятью-шестью преследователями, то, может быть, беглец и справился бы с ними, но на крики нападавших и бряцанье оружия прибежали солдаты дворцовой стражи и, узнав, что самим королем отдан приказ о его аресте, присоединились к осаждавшим башню.

Тут-то началась отчаянная борьба. Дон Фернандо – а это действительно был он – укрылся на узкой винтовой лестнице, которая, миновав два этажа, вела на площадку, – там ему обороняться было легче, он отвоевывал ступень за ступенью и на каждой укладывал по человеку. Когда дон Иниго добрался до башни, бой длился уже около часа. Он приблизился, весь дрожа и все же надеясь, что беглец не дон Фернандо, но его заблуждение длилось недолго. Едва верховный судья ступил в башню, как услышал голос юноши, перекрывавший шум. Дон Фернандо кричал:

– Подходите, подходите, трусы! Я один против вас всех! Я знаю, что поплачусь жизнью, но всех ваших жизней не хватит для уплаты за нее!

Это был действительно он. Если предоставить события их естественному течению, то, как справедливо заметил дон Фернандо, ему было немыслимо избежать смерти. Она была близка и неотвратима. Но если бы дону Иниго удалось его арестовать, оставалась бы еще последняя надежда на помилование. Итак, дон Иниго решил прекратить схватку.

– Остановитесь! – крикнул он нападавшим. – Я дон Иниго, верховный судья Андалусии, и пришел от имени короля дона Карлоса.

Но не так-то легко было одному, даже такому почтенному, человеку усмирить десятка два разъяренных преследователей.

– Смерть ему! Смерть! – послышалось пять или шесть голосов, между тем как мучительный крик и шум катившегося по ступеням тела указали на то, что шпага дона Фернандо только что принесла новую жертву.

– Разве вы меня не слышите? – громко закричал дон Иниго. – Я говорю вам, что я верховный судья и пришел от имени короля.

– Нет! – ответил один из нападавших. – Пусть король предоставит нам судить его!

– Сеньор, сеньор, берегитесь! – закричал дон Иниго, который желал только одного: отвлечь от беглеца гнев преследователей.

– Чего же вы, наконец, хотите? – раздались несколько голосов.

– Чтобы вы дали мне пройти.

– Зачем?

– Чтобы отобрать у мятежника шпагу.

– Действительно, это будет любопытное зрелище, – сказали некоторые, – пропустим его!

– Ну, что же, – закричал дон Фернандо, – вы не решаетесь, вы отступаете? Ах, презренные! Ах, трусы!

Новый мучительный крик указал на то, что шпага молодого человека снова вонзилась в живую плоть. И как результат – новая схватка и снова бряцанье железа о железо.

– Не убивайте, не убивайте его! – кричал дон Иниго, теряя надежду. – Мне необходимо взять его живым.

– Живым! – воскликнул дон Фернандо. – Кто сказал, что возьмет меня живым?

– Я! – закричал снизу верховный судья.

– Вы?.. Кто вы? – спросил дон Фернандо.

– Я, дон Иниго.

Дон Фернандо почувствовал, как дрожь прошла по его телу.

– О, – прошептал он, – я узнал твой голос раньше, чем ты назвался.

Потом громко сказал:

– Ну хорошо, чего же вы от меня хотите? Поднимитесь, но одни.

– Господа, – сказал дон Иниго, – пропустите меня.

Голос верховного судьи звучал так повелительно, что все на узкой лестнице расступились, прижавшись к стене. Дон Иниго начал подниматься, ступень за ступенью, на каждой был распростерт раненый или убитый. Только перешагнув через десяток трупов, он добрался до площадки первого этажа, где его ждал дон Фернандо. Левая рука молодого человека была обмотана плащом, который служил ему своего рода щитом, платье было изодрано, и из двух или трех ран текла кровь.

– Итак, – спросил он дона Иниго, – чего от меня желаете вы, внушивший мне одним словом больше страха, чем все они – своим оружием?

– Чего я желаю? – спросил верховный судья. – Я желаю, чтобы вы передали мне свою шпагу.

– Мою шпагу? – переспросил дон Фернандо, разразившись хохотом.

– Чего я желаю? – продолжал дон Иниго. – Я желаю, чтобы вы отказались от сопротивления и признали себя моим пленником.

– Кому же вы обещали совершить это чудо?

– Королю.

– В таком случае вернитесь к королю и скажите, что он дал вам невыполнимое поручение.

– На что же ты надеешься? Чего ты хочешь, несчастный безумец?

– Умереть, убивая!

– Ну, так убей! – сказал верховный судья, приближаясь к молодому человеку.

Дон Фернандо сделал угрожающий жест, потом, опустив шпагу, произнес:

– Берегитесь, не вмешивайтесь в эту историю, пусть она касается только меня и тех, кто ее затеял, вы ничего не добьетесь, клянусь вам! Но если с вами случится какое-нибудь несчастье, верьте слову дворянина, я буду в отчаянии.

Дон Иниго сделал шаг вперед.

– Вашу шпагу! – произнес он.

– Я уже сказал, что вы напрасно ее просите, и вы уже могли убедиться в том, как опасно желание ее получить.

– Вашу шпагу! – повторил дон Иниго, еще на шаг приблизившись к дону Фернандо.

– Выньте по крайней мере вашу! – воскликнул молодой человек.

– Да оградит меня Бог от необходимости угрожать вам чем бы то ни было. Я хочу действовать только убеждением. Вашу шпагу, прошу вас.

– Никогда.

– Я умоляю вас, дон Фернандо.

– Вы имеете на меня необыкновенное влияние! – воскликнул молодой человек. – Но нет, нет, я не отдам вам свою шпагу.

Дон Иниго протянул руки.

– Вашу шпагу!

Ненадолго воцарилось молчание.

– О, – прошептал дон Фернандо, – когда я подумаю, что родной отец не мог заставить меня вложить шпагу в ножны, что двадцать человек не могли вырвать ее из моих рук, что я, как раненый бык, чувствую в себе силы разнести целый полк, я изумляюсь, что вы, безоружный, влияете на меня только словами!

– Отдайте! – сказал дон Иниго.

– О, знайте, что я сдаюсь только вам, что только вы внушаете мне одновременно и страх, и уважение, и только к вашим ногам я кладу эту шпагу, красную от крови – от рукояти до самого кончика лезвия. – И он положил шпагу к ногам дона Иниго.

Верховный судья поднял ее.

– Это хорошо, – сказал он, – и Господь свидетель, что хотя на этот раз вы, дон Фернандо, – обвиняемый, а я судья, но я с удовольствием поменялся бы с вами местами, и я меньше страдал бы от опасности, которой вы избежали, чем страдаю теперь от горя!

– Что вы думаете со мной делать? – спросил дон Фернандо, сдвинув брови.

– Вы дадите мне слово, что не попытаетесь бежать, пойдете в тюрьму и будете там ждать доброй воли короля.

– Хорошо, даю вам слово.

– Следуйте за мной.

Подойдя к лестнице, дон Иниго крикнул:

– Дорогу! И пусть никто не посмеет оскорбить пленника. Отныне он под охраной моего честного слова.

Все расступились. Верховный судья в сопровождении дона Фернандо спустился по лестнице, залитой кровью. Подойдя к двери, молодой человек презрительно огляделся вокруг, тогда, вопреки приказанию дона Иниго, раздались крики, послышались угрозы. Дон Фернандо побледнел как смерть и бросился к шпаге, лежавшей рядом с одним из убитых. Но дон Иниго остановил его одним жестом.

– Вы дали мне слово, – сказал он.

– И вы можете рассчитывать на него, – ответил с поклоном пленник.

Он спустился в город, чтобы следовать в тюрьму, в то время как дон Иниго перешел площадь Лос-Альхибес, чтобы отыскать дона Карлоса во дворце Альгамбра. Король, мрачный и молчаливый, прогуливался по зале Двух сестер, когда доложили о приходе верховного судьи. Он остановился и устремил взгляд на дверь. Вошел дон Иниго.

– Ваше величество, – сказал верховный судья, – позвольте поцеловать вашу руку.

– Если вы явились ко мне, значит, виновный арестован? – спросил дон Карлос.

– Да, государь.

– Где он?

– Сейчас должен быть уже в тюрьме.

– Вы отправили его туда под надежной стражей?

– Под самой верной охраной, какую я только мог найти: заручившись словом честного человека, государь.

– Вы полагаетесь на его слово?

– Вы, ваше величество, забываете, что слово дворянина есть та самая цепь, которой его можно связать.

– Хорошо, – сказал дон Карлос, – сегодня вечером вы проводите меня в тюрьму. Я слышал жалобу отца, мне нужно выслушать оправдание сына.

Дон Иниго поклонился.

– А между тем, – прошептал дон Карлос, – что может сказать в свое оправдание сын, ударивший отца?

XXIX
Накануне развязки

День, богатый событиями, развязка которых должна был последовать завтра, обещал любопытной толпе новые известия раньше, чем солнце, взошедшее из-за ослепительных вершин Сьерра-Невады, скроется за мрачными хребтами Сьерра-Морены. Как мы уже сказали, когда дон Иниго отправился во дворец, дон Фернандо, раб своего слова, отправился в тюрьму с гордо поднятой головой, имея вид не побежденного, но победителя; по его убеждению, он не сдался, а только повиновался чувству, которое, заставив его принести в жертву, вероятно, саму жизнь, все-таки имело для него некое значение.

Молодой дворянин шел к своей цели в сопровождении части свидетелей отчаянной схватки, которую ему пришлось пережить, так как дон Иниго запретил оскорблять узника, и поскольку даже сильнее этого приказания было восхищение, которое всегда вызывает безумная отвага в сердцах отважных испанцев, то сопровождавшие его – беседуя между собой о ловких ударах, нанесенных арестантом и полученных им, – походили больше на почетную свиту, чем на позорный конвой.

На повороте у холма, на котором возвышалась Альгамбра, дон Фернандо встретил двух женщин под вуалями, обе остановились, вскрикнув одновременно от радости и неожиданности. И сам он остановился, взволнованный отчасти этим криком, отчасти тем удивительным чувством, которое вспыхивает в нас не только тогда, когда мы встречаем возлюбленную, но иногда и еще прежде, чем мы ее увидим. Но, раньше чем он отдал себе отчет в том, кем были эти две особы, навстречу которым устремлялось его сердце, одна из них припала губами к его рукам, а другая, протянув руки, прошептала его имя.

– Хинеста! Донья Флор! – прошептал в свою очередь дон Фернандо, в то время как эскорт, сопровождавший его от площади Лос-Альхибес, испытывая уважение, которое толпа питает к людям в несчастье, остановился на некотором расстоянии, чтобы арестованный и женщины могли свободно поговорить.

Задержка была недолгой, только несколькими словами обменялся дон Фернандо с Хинестой, только несколькими взглядами – с доньей Флор. Потом обе девушки продолжили свой путь к Альгамбре, а дон Фернандо отправился в тюрьму. Понятно, зачем шла Хинеста во дворец: предупрежденная доньей Флор об опасности, которая нависла над доном Фернандо, она захотела во второй раз испытать свою власть над доном Карлосом. Но на этот раз она была безоружна перед королем, к тому же она предполагала, что у правителя Испании такая же короткая память, как и у всех королей, и что теперь для своего брата, как и для всего света, она только бедная цыганка Хинеста.

Но что у нее осталось, так это ее сердце, ее сердце, в котором она надеялась почерпнуть достаточно молитв и слез, чтобы смягчить сердце дона Карлоса, как бы холодно и неприступно оно ни было.

Она боялась одного: что ей не удастся попасть к королю. Как же велика была ее радость, когда, назвав свое имя, она увидела, что дверь перед ней открылась. Донья Флор, дрожа, осталась у дверей ждать Хинесту, на которую возлагала последние надежды. Юная цыганка пошла за лакеем. Тот осторожно открыл дверь в покои, превращенные в рабочий кабинет, и отступил, чтобы пропустить девушку без доклада, а затем запер дверь.

Дон Карлос прохаживался широкими шагами, опустив голову на грудь и устремив взгляд в пол. Можно было подумать, что непомерный груз лежит на плечах этого девятнадцатилетнего юноши.

Хинеста преклонила колено и пробыла несколько минут в таком положении, пока король не заметил ее присутствие. Наконец, он поднял глаза и, устремив на нее взгляд, который из рассеянного стал вопросительным, спросил:

– Кто вы такая?

– Государь, вы не узнаете меня? – вопросом на вопрос ответила цыганка. – В таком случае я очень несчастна!

Тогда дон Карлос с видимым усилием постарался вспомнить: временами взгляд его как будто легче проникал в будущее, чем различал прошедшее.

– Хинеста! – воскликнул он.

– Да, да, Хинеста, – прошептала девушка, обрадованная тем, что ее узнали.

– Знаешь ли ты, что сегодня или завтра, если не будет задержки, прибудет гонец из Франкфурта? – проговорил король, останавливаясь перед цыганкой.

– Какой гонец? – удивленно спросила Хинеста.

– Тот, который приедет известить, кому принадлежит империя – Франциску Первому или мне.

– Бог даст, это будете вы, государь! – сказала Хинеста.

– О, если я стану императором, – воскликнул дон Карлос, – то начну с того, что возьму Неаполь, как обещал папе, Италию, которую уступил Франции, Сардинию, которую я…

Он заметил, что произносит вслух свои тайные мысли, а он ведь был не один. Молодой король провел рукой по лбу. Хинеста воспользовалась этой заминкой.

– Если вы станете императором, окажете ли вы милость, государь?

– Милость, кому?

– Ему, дону Фернандо, которого я люблю и за которого буду непрестанно молиться до конца своих дней!

– Сыну, который дал пощечину своему отцу? – сурово сказал дон Карлос, притом так медленно, точно слова застревали у него в горле.

Хинеста склонила голову. Что она могла возразить на такое обвинение и особенно такому обвинителю? Ей оставалось лишь склониться и плакать, что она и сделала. Дон Карлос молча смотрел на нее несколько мгновений, и если бы она, в свою очередь, осмелилась поднять на него глаза, то заметила бы искру сочувствия в его взгляде.

– Завтра вместе со всей Гранадой, – заговорил наконец он, – ты узнаешь мое решение по этому делу. Пока же побудь во дворце, ведь все равно, останется ли виновный жив или его казнят, ты вернешься в монастырь.

Хинеста почувствовала, что все дальнейшие мольбы напрасны, и прошептала, поднимаясь:

– О, король! Помни, что, чужая тебе перед людьми, я сестра твоя перед Богом.

Дон Карлос махнул рукой. Хинеста вышла. Донья Флор ждала ее все это время у дверей. Хинеста рассказала ей о своей беседе с королем. В эту минуту прошел дворцовый лакей, разыскивая верховного судью от имени короля. Обе девушки поспешно последовали за ним, надеясь узнать что-нибудь у дона Иниго.

Донья Мерседес в это время горячо молилась в своей комнате, стоя на коленях, и ждала решения участи сына с не меньшим страхом, чем Хинеста и донья Флор. Она заняла свои прежние покои: разве не здесь навещал ее дон Фернандо в то время, когда был осужден, но свободен? О, счастливое время! Бедная мать! Ей приходилось называть счастливым время, когда она горевала и содрогалась от страха! Но тогда оставалась по крайней мере надежда. Теперь же надежда почти погасла.

Она посылала Беатрису и Винсента за новыми известиями. Эти вести становились с каждой минутой все ужаснее. Сначала она надеялась, что дон Фернандо доберется до гор.

«Если ему удастся уйти в горы, – говорила она себе, – он сможет достичь какого-нибудь порта и сядет на корабль, идущий в Африку или Италию».

Она не увидит больше своего сына, но он будет жив! Около часу дня она узнала, что, гонимый криками преследователей, он был уже не в силах бежать дальше и остановился на площади Лос-Альхибес. В два часа пришло известие, что он сражался в башне Велы, убил и ранил восемь или десять человек. В три часа стало известно, что дон Фернандо сдался дону Иниго и признал себя его пленником под честное слово. В четыре часа сообщили, что король обещал верховному судье не выносить приговор до тех пор, пока сам не допросит обвиняемого. В пять часов Мерседес услышала ответ короля Хинесте, что завтра та со всей Гранадой узнает приговор.

Значит, завтра будет объявлен приговор! Что он принесет?.. Вечером до нее дошел неожиданный, но ужасный слух. В городе говорили, – на самом деле это были только слухи, реальных же доказательств не было, – что король призвал верховного судью и приказал с наступлением ночи возвести эшафот на площади Лос-Альхибес.

Для кого он предназначался? Король посетил с доном Иниго тюрьмы, но там он только миловал. Для кого же, как не для дона Фернандо, должны были его построить? Только правда ли, что было отдано такое приказание? Винсент взялся узнать правду: он будет всю ночь бодрствовать, и на площади не произойдет ничего, о чем он не узнает и о чем не даст отчет своей госпоже.

В девять часов преданный слуга вышел из дома, но час спустя вернулся и сказал, что к площади Лос-Альхибес приблизиться нельзя, так как все проходы перекрыты и охраняются. Оставалось только ждать и молиться. Донья Мерседес решила провести ночь в молитвах. Она опустилась на колени и слышала, как ночной сторож выкрикивал час за часом.

Заунывный голос только что возвестил полночь, тем самым призывая жителей Гранады к спокойному сну, и не успел он смолкнуть, как донье Мерседес показалось, что она слышит скрип ключа в замке двери, пользоваться которой имел обыкновение дон Фернандо.

Она обернулась, стоя на коленях, к двери, и увидела, что та открылась, чтобы пропустить человека, лицо которого было скрыто широкополой шляпой, а фигура закутана в широкий плащ. Только у ее сына был ключ от этой двери.

– Фернандо! Фернандо! – закричала она, бросаясь навстречу ночному гостю.

Но вдруг остановилась, заметив, что вошедший был ниже его на голову. В это время неизвестный снял шляпу и сбросил плащ.

– Я не Фернандо, – сказал он.

Мерседес отступила на шаг.

– Король! – пролепетала она.

Неизвестный кивнул, но затем добавил:

– Сеньора, я не король… здесь по крайней мере.

– Так кто же вы, государь? – изумилась Мерседес.

– Исповедник… На колени, женщина, и сознайтесь, что вы обманули своего мужа. Невозможно, чтобы сын дал пощечину собственному отцу.

Мерседес упала на колени и воскликнула, протягивая к королю дрожащие руки:

– О, государь, государь, сам Бог послал вас! Я все вам расскажу.