Текст книги "Вселенная Марка Сенпека. Роман"

***

Сенпек исправно работает в тюремном цеху по производству соков. И каждый день его словно сплющивает под прессом вместе с фруктами. Ночами ему кое-как удается засыпать, испытывая сильную головную боль, и даже поход к тюремному врачу не помог полностью избавиться от стука молотков в висках и затылке. Когда ему все же удается утонуть в забытье, кажется, едва ли не сразу звучит шипение помех, а потом Абрам Штолин бодро приветствует с телеэкрана и перечисляет свежие новости.

Этим утром Марк узнал, что школы отменены. Вместо них начнут работу Профессиональные детские сады и Профильные мастерские. С двенадцати лет вводится обязательная трудовая повинность. У Марка нет детей, но голова все равно разболелась с новой силой. А сколько лет сыну его бывшей жены? Он вспомнил ее иллюстрации из будущего. Все мимолетно быстро, ведь охранник стучит губилкой по металлу его конуры.

На третий день заключения Сенпек впервые потерял сознание. Не из-за трудовой нагрузки, но в силу сверла, которое как будто изнутри головы ищет выход. Иннокентий и Висс оттащили его к врачу, который тут же узнал неудачливого заключенного. Больному засыпали в рот несколько таблеток, добавили раствор неизвестного порошка, разведенного в воде, и через некоторое время Сенпек пришел в себя и смог продолжить конвейерную работу. Но к ночи эффект препаратов снизился, а боль в висках пульсировала чаще и глубже.

Следующим вечером, посматривая на Марка в наушниках, Иннокентий вдруг молниеносно что-то кладет ему в карман комбинезона. Подмигнул, призывая молчать, и вновь уставился тем невидящим взором в окно, с которым он прослушивал Законы.

Стекая по стенам коридоров, Марк добрался до камеры и упал на койку. Рассеянный свет круглого окошка под потолком смутно обрисовывал дверь. Позавчера, соорудив лестницу из стола и кровати, Сенпек смог выглянуть за решетку и массивное толстое стекло. Окно вывело его взгляд в небольшой коридор, а лицо Марка оказалось на уровне колен проходившего мимо охранника. Сенпек от неожиданности отпрянул и упал, а неустойчивая конструкция под его ногами разлетелась на первоначально составляющие и погребла под собой.

Изредка посматривая в окно, вдруг за всеми следят, Марк развернул записку. Когда глаза привыкли к полумраку, он различил слова и предложения, и приглушенно ахнул, уткнувшись в подушку. Иннокентий поделился с ним отрывком из романа! Художка! Двух предложений хватило Сенпеку понять, что перед ним вырезка из «Дон Кихота». Клочок бумаги, размером не больше спичечного коробка, полностью покрыт бисером почерка. Дочитав первый раз, Сенпек почувствовал скатывающиеся по щекам слезы. Он читал, и читал, и читал!

Вспомнил то почти забытое чувство, что пронизывало его на вечеринке у Нирваны Иванны. Голова перестала болеть и закружилась. Он чувствовал себя легче самой мелкой крупинки мира, подлетая к потолку. Через решетчатый иллюминатор камеры на него смотрят солдаты и охранники. Их глаза полностью заполнили круг стекла. Но он не останавливается, пролетает сквозь потолок, минует все этажи и крышу «Сизиффус», чтобы остановится где-то высоко в разряженном воздухе и замереть. Слезы намочили подушку, оказавшуюся рядом.

А вскоре его тело пропиталось холодом и влагой. Марк услышал шум дождя. Кто-то окликнул его, громко, постучал костяшками пальцев по плечу позади, и Сенпек увидел Роберта. Он в рваных шортах и мокрой от пота футболке. Неудивительно, они бегают днями напролет все лето. Почему-то он помнит Роба только школьником. Роберт Буганов, куда ты исчез?

Проговорив это, Марк слышит выстрел.

***

Он моргает и оказывается в пустом поле, покрытом сгоревшей травой. Черные пятна еще дымятся. Марк стоит в подобии врат, образованном двумя деревьями, оставшимися на всю округу. Он держит велосипед. Роб неподалеку зачарованно рассматривает остатки пожара. Им снова шестнадцать лет. Только недавно им разрешили выходить из дома после инцидента с Детьми Неба.

Вдалеке виднеются всполохи пламени. Марк давит на педаль, велосипед петляет между кочками и озерцами черноты. Друзья проезжают поле, огибая торфяники. Из-под земли вырываются, будто нарисованные столпы огня. Над кромкой поля вскоре появляются вершины небоскребов.

Город постепенно подкрадывается, оглушает клаксонами, душит выхлопными газами. Марк и Роб выезжают на грязные улицы в темноте летней ночи. С подсвеченных ультрамарином тротуаров им подмигивают женщины в коротких юбках и топиках. Родители запрещали им сюда приезжать, но район Неоновых Утех манит подростков взрослыми развлечениями. Если у тебя есть накопленное с карманных денег небольшое богатство, то сможешь познать нечто новое, шепчет им рыжая девица на углу, когда они остановились на светофоре.

Группы мужчин на улице горланят песни, кидаются пустыми бутылками. Плотный человеческий поток стекает по асфальту вместе с пролитым пивом и кровью из разбитого носа. Каждый одет по своему, в разноцветное или серое, и Марк вспоминает, что сегодня праздник Процветания, по случаю чего устроено карнавальное шествие.

Друзья крутят руль велосипеда и подъезжают к бару, над которым мигает яркая вывеска «Черный медведь». У дверей их поджидает Иоан Заринсский. Курчавый тощий одноклассник. И родители его назвали именно Иоан, а не Иван. А все зовут Ио.

Шипят тормоза велосипедов. Трое щелкают пальцами и руками в известном только им приветствии. Обряд заканчивается, и друзья сворачивают в проулок в поисках приключений. Тени и запах дешевого виски наполняют улицы. Через несколько минут первый и второй крики разносятся по округе.

Марк и двое стоят возле продуктового магазина и пьют пиво. Никто не спрашивает документы в районе Неоновых Утех, были бы только деньги. Женский крик резонирует в опустевшей бутыли Марка, которую он только что осушил, задрав голову. Темная фигура промелькнула над крышами.

– Капитан Лавина! ― кричит во все горло Сенпек.

Друзья не верят. Читали о нем только в комиксах. Но это должен быть он! Его магнитит преступление.

– Он выдуманный персонаж, ― бубнят одновременно Ио и Роб. ― И мы не в ЛёдСити.

Но Марк вскакивает на велосипед и быстро крутит педали, призывая друзей следовать за ним.

Пронизывают толпу, огибая каждого встречного, и все словно не слышали крик. Марк вертит рулем и головой, высматривает Капитана Лавину. Бумажные фонарики плавают в воздухе. Тротуар и черное небо блестят мигающей проекцией цветов, веток и листьев, складывающейся в огромную ожившую картину могучего дуба ― символа праздника. Напившиеся утром любители водки приходят в себя на лавках и асфальте, улыбаются, сражаются с похмельем и окунаются в новую волну веселья.

Сенпек слышит крик совсем рядом. Сворачивает в проулок между мужским клубом «Каблук» и рестораном быстрого питания «ПоместьеБутера» и тормозит велосипед. Друзья догоняют через полминуты. В узком коридоре между домами течет ручей из канализации.

Неподалеку в пятне мрака лежит женщина, а над ней склонилась фигура в черном пиджаке с высоким воротом. Сенпек вновь осматривает небо, но не видит на крышах супергероя. Он окликает человека, угрожает невинно и неумело. Мужчина поворачивает к нему голову, и в упавшей на его лицо полоске света видны окровавленные клыки. Ио вскрикивает от испуга, а Роберт заметно вздрагивает. И нет никого вокруг.

Неизвестный шипит ощетинившимся тигром и прыгает на них. Тогда впервые Марк Сенпек слышит выстрел. Видит пистолет в руках Ио. Клыкастый запищал летучей мышью и, снова подлетев, обрушился на друзей, раскидав по сторонам. Трое упали тяжелыми доминошками. Ио обронил пистолет, и тот исчез где-то в черноте улицы. Чудовище вцепилось когтями в плечи Роба и улетело далеко вверх, унося с собой добычу. Марк закричал и вскочил на велосипед, снова быстро крутя педали по району Неоновых Утех.

Он смотрит наверх и поэтому часто врезается в прохожих. Чувствует спиной грубые слова, что кидают в него по пути. Облитая стразами продавщица горячих сосисок попадает ему бутылкой кетчупа в плечо. А он гонится за чудовищем и надеется, что появится Капитан Лавина.

Марк замечает, как в конце улицы в заброшенный трехэтажный дом вместе с поднявшимся сильным ветром врывается тень. Он на ходу спрыгивает с велосипеда в двухстворчатые деревянные двери. Шум отпугивает пасущихся внутри голубей и воробьев. Распахнувшиеся створки взбалтывают слоеный пирог пыли, на полу вьются торнадо грязи. Дом когда-то был отелем для статусных клиентов. Вид на озерцо неподалеку, главный проспект района. Казино, клуб, рестораны, приватные комнаты.

Забежав на первый этаж, Марк спотыкается о хаотично раскинутые руки и ноги бездомных, нашедших тут приют. По углам храпят в полузабытьи любители зубного порошка, а еще тут есть использованные шприцы с иголками, на которых виднеются капли крови, но большинство остались торчать в руках и ногах своих алчных до видений, не желающих терпеть боль, хозяев.

«Где Ио?» ― думает Марк, пробираясь между телами и поднимаясь на второй этаж. Там на нескольких раскладушках и матрацах спят собратья храпящих внизу. Стены и потолок покрыты красной, синей и желтой красками, которые каплями и косыми всполохами лежат на телах спящих. Флуоресцентная разноцветная радуга подсвечивает улыбки на лицах. Никто не услышал ворвавшегося к ним монстра. Марк крадется выше, стараясь не наступить на разбросанные лежаки. Он огибает огромную кучу консервов, аккуратно выставленную в углу, виляет в проходе между стеллажами пустых алюминиевых банок и оказывается на краю лестницы. Резкий запах гниения попадает в нос.

В середине комнаты на полу лежит Роб. В руку Роберта вцепился кто-то с длинными клыками.

Марк схватил с пола кирпич и бросился на чудовище, но не рассчитал расстояние, не учел силу и ловкость противника. За долю секунды он оказался прижатым к стене, а кирпич выпал из руки и с глухим звуком утонул в пыли. Когти чудища остры и длинны, как и его клыки. Удерживая замершего в страхе Марка за горло, он потянулся к пульсирующей на его локте вене. Сенпек почувствовал лезвия его зубов, протыкающих кожу и мышцы, а кровь потекла в пасть монстра. В висках застучало, а в закружившейся голове пульсировало имя кровопийцы: Китокра Н.

Выстрел прогремел резким хлопком. Голова Китокры отклонилась и дернулась. Марк почувствовал, что давление руки ослабло, и он ногой бьет Китокру в живот, снова и снова. На пороге комнаты стоит испуганный Ио, держит в руках пистолет. Во взгляде удивление смешивается с недоверием к себе и своей смелости.

Китокра Н. рычит на полу. Из раны в голове вытекает черно-бурая жидкость. Он почти приходит в себя, опирается на ладони, чтобы подняться.

Ио протягивает вилку Марку. Держит в руке нож. Две руки вонзают столовые приборы в глаза и щеки, потом в живот и сердце чудовища. Китокра визжит и рассыпается на мелкие частицы песка и пыли. Порыв ветра сметает остатки в окно и на лестницу.

– Серебро, ― говорит в промежутках частых вдохов Ио. ― Убивает их… Я где-то читал.

Марк кивает ему и подбегает к Роберту. Буганов лежит неподвижно на дощатом полу. Из вены под локтем пробежала красная полоска крови. Только сейчас Марк замечает, что вокруг тоже разбросаны использованные шприцы. Засохшие пятна чужой крови разбегаются узорами. Сенпек видит в них несуществующие цветы, созвездия, гипнотические картины другого мира, в котором побывал прошлой ночью.

Внизу слышится хриплый гул проснувшихся бездомных, побеспокоенных выстрелом и криками, ревом убитого Китокры.

Роберт Буганов мертв. Нет дыхания, не вибрирует пульс. Марк чувствует слезы на глазах и щеках, слышит мальчишеский плач Ио.

Через мгновение внутренности комнаты заполняются полицейскими и сиреной. Подростков опрашивают, когда приезжают родители. Друзья рассказывают историю о кровопийце, убившем Роба. Но тела Китокры Н. нет.

Полицейский показывает на точки под локтем Роберта и говорит, что это следы уколов. Употреблял. Улетал. И не впервые.

– Я уже видел его, ― говорит полицейский с густыми черными усами. ― Задерживали за хранение и употребление.

Марк знает об этом. Дважды вытаскивал Бугу из подобных ночлежек и общежитий зависимых. И тогда все перемешалось в голове сомнением: настоящий ли монстр утащил его?

***

Новости оглушают еще не полностью проснувшегося Марка. Голос телеведущего отскакивает от стен эхом праведного возмущения. «Прогремел взрыв!» ― визжит он. Группа неизвестных активистов подорвала старый запорожец у Дома управленцев-вольнодумцев. Несколько минут в сети гулял видеоролик с требованием отменить Законы. Показывают кадры сгоревшего автомобиля и крупный план корреспондента. Отменить Законы! На этих словах журналист начинает громко нервно хохохотать. Его смех прерывается трещоткой губилки по двери камеры Марка.

Конвейер тянет коробки сока, а Иннокентий ― улыбку.

– Вижу по глазам, ― шепчет. ― Прочитал.

Марк коротко кивает, словно чихает.

– Где достал?

– Один из охранников за джуттсы привезет, что захочешь. Шоколад, сигареты, клочок книги, даже зубной порошок и гипноспрей.

– А джуттсы у тебя откуда?!

Иннокентий заговорщицки подмигивает, как бы намекая, что потом узнаешь. Только к окончанию рабочего дня Марк заметил, что не испытывает головной боли.

***

Ночью перед сном он вновь развернул драгоценный листочек и окунулся в мир слов, но ненадолго. Дверь с лязгом открылась.

Высокий охранник по имени Куруц, каждое утро оповещающий губилкой, что пора работать, ведет его коридорами и тайными тропами тюрьмы, не объясняя куда. Проходят соковыжимательный цех, спускаются по винтовой лестнице склада свежих фруктов, ожидающих в морозном воздухе участи быть раздавленными до мякоти и своей цитрусовой крови. Конвейерный зал блестит чистотой и тишиной.

Сенпек подспудно чувствует сворачивающийся снежный ком страха. Подуло холодным ветром с гор сквозь щели и трещины подземных переходов. Поднимаясь по ступеням, Марк по приказу Куруца останавливается возле железной двери смотрителя цеха и вспоминает, что почивших тут сжигают в крематории.

Тройной стук по металлу. Марк стоит по стойке смирно на пороге личных покоев Мракобеса Изольдовича Сивушкина-Синицына. Смотритель наблюдает за ним из полумрака кресла и тягучего густого дыма сигары. «У него есть энергокамин!» ― мысленно восклицает Марк, и ему кажется, что слова повисают над его головой в облачке диалога, как в комиксах.

– Марк Родионович, присаживайся, дорогой, ― покровительственно приглашает Мракобес, когда дверь с лязгом закрывается. ― Выпей, закуси. Столовская жратва не отличается утонченным вкусом. Вообще не отличается вкусом. Сколько еще мы продержимся на чертовых фруктах?

Он кивает сигарой в пепельницу и указывает на журнальный столик. Бутылка виски, тарелка с жареным стейком, стручковой фасолью и красно-желтым соусом. Запрещенная еда.

«Дары будущему предателю? ― думает Марк, ― Но мне ничего неизвестно».

Он присаживается, но не ест, к бутылке не прикасается. Смотрит в глаза Синицына.

– Значит, сразу к делу тогда, ― выкашливает Смотритель, увидев что-то во взгляде заключенного. ― Я хочу, чтобы ты научил меня… читать.

Марк замирает в кресле напротив. Мракобес, подбоченившись, достает откуда-то из пространства между спиной и креслом книгу в мягкой обложке. Первый сборник Марка! Еще копия. Сенпек задерживает дыхание, чтобы успокоиться.

Он молчит, кажется, долгое время. Рассматривает огонь в энергокамине, пытается усмирить сердцебиение. Марк понимает, что у него нет выбора, если он хочет спокойно жить в тюрьме, а не быть каждый день избитым, униженным, посаженным в карцер. Смотритель и заключенный почти мгновенно научились читать мысли по взгляду. И Сенпек смог узнать свою вероятную судьбу без прямых угроз. Но все же, нежелание следовать правилам и Законам, из-за которого он в годовалом возрасте, понимая родню, намеренно сказал первое слово «Афей», чтобы подшутить, то чувство, которое направило его на черный рынок книг и водило рукой при написании уничижительного фантастического памфлета о Круговсском, не придавало ему покоя и покорности.

– Мне нужен карандаш и листы бумаги, ― первое, что он сказал после требования Синицына. Единственное, что он мог потребовать, а Смотритель мог разрешить, не выставив дополнительных условий. ― Я снова хочу сочинять.

Мракобес Сивушкин-Синицын выдохнул якорную цепь дымных колец и кивнул.

***

Днем он следит за конвейером, а вечерами учит Смотрителя азбуке. Несколько месяцев спокойствия и закономерности исчезают за горой. Мысли о Марине и новый рассказ, который он вдохновенно пишет ночами после отбоя, помогают ему выживать в тюрьме. Слабый отсвет круглого окошка под потолком едва помогает различать Марку свои же буквы, но он пишет на ощупь, с ошибками, иногда даже яростно и злобно.

Стоя живым механизмом возле конвейера, он мечтает увидеть Марину хотя бы еще раз, и испытывает стыд от помощи Смотрителю. Но через некоторое время его стыд сменяется жалостью. Мракобес Изольдович был продуктом своего мира. Внешне иссохший, с проседью, впавшими черными глазами он дожил до двадцати семи лет, заполучив гастрит, артрит и больную спину, но не научился отличать «а» от «о». Он вырос в одном из тех отдаленных поселков, где дети начинают работать, когда у них еще не появилась поросль над губой или первая менструация. Марк раньше не знал, как называются такие города и где они расположены.

Жизнь наложила на Синицына черный прорезиненный след, оставив на лице морщины в виде рисунка протектора. Из своего далекого городка он перебрался в О несколько лет назад. Обосновался на улице Страховщика Ситцева-Ворожничева в районе, жители которого ненавидят книги, и где после Закона организовали черный рынок Художки. Из поселка он прихватил память о родителях, их наставления перед смертью от рака и неоперабельной кисты мозга, завладевших ими с разницей в семь лет. Перед переездом Синицын продал кривую избушку и неровный квадрат земли под ней столичному повесе, каким и представился Тимофей Тру, покупатель с толстым кошельком и далеко идущими планами. Марк даже помнил статью из вестника «Обзор» о «кутиле» и «наркомане» Тимофее Ивановиче Тру ― истинном сыне века, предпринимателе и ловеласе, организовавшем тайный клуб с раздеванием где-то в захолустье родины.

Мракобес приехал в город с небольшой спортивной сумкой и голодным взглядом. Смог снять комнату в квартире-трёшке, познакомившись с будущими соседями на вещевом рынке. Прикупив секондхендовскую куртку на подступающую зиму, и ботинки со шнуровкой почти до колен, он отправился на следующее утро искать работу. И в течение нескольких лет сменил профессию плотника, охранника, уборщика и вышибалы. Потом стал Курьером. Но случился конфликт: недосчитались яблока. Выгнали, но почти сразу позвали уже охранником в тюрьму «Сизиффус», где он за год дослужился до Смотрителя.

Мракобес сидит напротив Марка в своем любимом кресле и снова огнедышаще пускает сигаретный дым. На коленях лежит сборник. Синицын водит пальцем по строке и читает по слогам. Минуту назад он закончил свою исповедь, скоро отбой.

– Мать всегда хотела, чтобы я освоил чтение, ― говорит он, вновь прервав урок. ― Но в поселке школа закрылась за год до того, как отец женился на моей матушке.

Перед Марком на столе привычная картина жареного стейка и виски. За соседней дверью в личных покоях Смотрителя у стены стоит морозилка. Внутри ― десятки контрафактных замороженных стейков, которые ему поставляет давний знакомый по продуктовому магазину. Сенпек привычно выпивает стопку коньяка, а стейк заворачивает в салфетки и кулек и прячет в кармане тюремного комбинезона. Он по-прежнему чувствует внутри необъяснимую тяжесть, словно его сердце, его душа отяжелели: груз вины и погибающей совести давит на грудь. Жалость к Мракобесу не уняла стыда.

Звучит гонг к отбою и Синицын зовет конвоира сопроводить Марка в камеру.

– Будь осторожен, Марк, ― говорит ему на пороге Смотритель. ― Завтра проверка камер.

Сенпек кивает и выходит.

Полночи он пишет. Мысли идут медленно, с остановками. Главный вопрос волнует голову: как спрятать исписанные листы. В потемках он осмотрел свою конуру, но не нашел и трещины. Под матрацем, где обычно хранит свои тексты, их сразу найдут. Усевшись на кровать и скрестив ноги, он воззрился на круглое окошко, будто в поисках помощи. Просеянный через сито решетки свет лампы упал на его лицо. Через минуту Сенпек соорудил лестницу из кровати и стола и привычно подтянул себя к иллюминатору. Давно он заметил, что решетка неплотно сидит в теле стены. Убедившись, что нигде не видно коленей гуляющего охранника, Марк принялся расшатывать арматуру. Несмотря на миниатюрность окошка, решетка сидела глубоко. Сенпек смог вытащить один прут. В черную нору сухого цемента он затолкал листочки и водрузил прут обратно. Постучал несколько раз, пока удостоверился, что внешне ничего не изменилось.

Как часто с ним бывает, страх ассоциируется у него с пьяным отцом. Пережевывание прошлого, любовь, свадьба, рождение сына, а потом все равно тому чего-то не хватило, чтобы чувствовать себя счастливым. Родион Сенпек умер от цирроза печени в сорок три года. И эта цифра, как некий финальный этап, после которого Марк думал, что тоже отправится на тот свет, повторив судьбу отца, маячила перед ним долгие годы. И только этой ночью, засыпая с тревогой в сердце, Марк Сенпек вспомнил, что и ему уже сорок три. Но он жив! И будет жить долго. Возможно, в другой вселенной, иной реальности, которую выберет.

***

Утренние новости, глухой звук губилки, столовая.

Марк Сенпек делит холодный жареный стейк на три части, отдав две трети Иннокентию К. и Виссу, как и раньше, после очередного урока Синицына.

– Сегодня проверка, ― шепчет Марк друзьям, пока те укромно чавкают мясом, посматривая вокруг, как изголодавшийся хищник, пожирающий добычу.

Оба кашляют, подавившись. У каждого есть свои секреты, и друзья уставились на Марка, размышляя, достаточно ли надежно они спрятаны.

В середине рабочей смены звучит гонг. Всех направляют по узким коридорам прочь из цеха на улицу. Площадка для прогулок скрипит привалившим снегом, который безуспешно пытаются соскрести заключенные. Сотни розовых комбинезонов выстраиваются по периметру, ожидая участи. Солдаты и охранники выставлены со всех сторон, держат автоматы и поводки овчарок. Собаки устроили заикающийся шум лая. В центре плаца и возле дальней стены установлены видеокамеры, операторы кутаются в безразмерные длинные куртки.

Марк чувствует крадущийся по его телу холод. Тюремный комбинезон слабо защищает от мороза; им не дали времени надеть пуховики. Через минуту в центр площадки двое солдат выводят заключенного Игната Кузюмова-Пухова и бросают перед телекамерой. Он стонет, несколько раз падает, но солдаты поднимают его губилками и вновь тащат на плац. Скованные наручниками руки Кузюмова дрожат. Надзиратели оставляют его в перекрестье взглядов заключенных и отступают на пару шагов.

Серое небо кашляет мелким снегом. Ветер переносит его вновь на расчищенное поле площадки. Марк качается в такт едва заметного колебания толпы, пытающейся общими усилиями согреться.

От тишины остается только звон в ушах, когда к Игнату приближается начальник тюрьмы Злословец Прямоходящий. Его сапоги яростно разбивают кружащиеся снежинки. Начальник останавливается возле Кузюмова-Пухова и долго смотрит на него. Рядом с Марком кто-то громко вздыхает, а потом чихает. Глупца спасает поднявшийся внезапно сильный порыв ветра, со свистом сорвавший крышу уличного карцера. Облысевшая кирпичная кабинка метр на метр, казалось, смотрит на всех непонимающе и пугливо.

Злословец громко кричит:

– Игнат Кузюмов-Пухов предал родину, родных и друзей, за что был осужден и приговорен к пожизненному заключению. Сегодня он предал вновь! Этот поганый человек читал Художку! И прятал ее, прятал в чистых стенах нашего достопочтенного заведения, созданного для перевоспитания заблудших существ. Игнат не первый раз совершил проступок и получал прощение через очищение разума. Но такая прилипчивая грязь, как Художка не оставляет навсегда.

Злословец достает из кармана пальто клочки бумаги, демонстрируя окружающим. Потом поджигает и кидает под ноги Игната. Неожиданно, Пухов в прыжке хватает бумажки и пытается сбить с них огонь. Даже издалека Марк заметил ненависть и неприязнь, искривившую лицо начальника тюрьмы. Прямоходящий с силой наступает на руки Игната и тот громко вопит. Его крик разлетается в тишине предгорья. Начальник топчет листы и руки заключенного и что-то приговаривает. Потом отряхивает налипший снег и вновь долго смотрит на рыдающего и стонущего на асфальте Игната. Кивает двоим солдатам, заключенного поднимают и тащат к забору. Взглядами и губилками пригвождают к стене.

Едва держащийся на ногах Пухов роняет слюни и сопли, пряча поломанные пальцы и кисти рук на груди. Одна телекамера снимает его, а другая ― начальника тюрьмы. Злословец скалит зубы, разрезает взглядом преступников. Его новый кивок вытягивает из смирно стоящей кучи управленцев-смотрителей Мракобеса Изольдовича. Тот чеканит шаг, кидает руку под козырек и выстраивает в линию перед Игнатом десяток солдат. Они держат автоматы, заостряют взгляд. Мракобес сигналит рукой, и взревевшее оружие оглушает Марка.

Игнат Пухов содрогается от выстрелов. На стене позади него остаются черные дырки от пуль и багровые брызги. Розовый блестящий комбинезон испачкан грязью карцера и кровью. Поднимаются облачка каменной крошки, вихрится снег. Игнат падает на асфальт и замирает. Телекамеры снимают крупным планом его лицо, лужицу крови в снегу, розовые комбинезоны заключенных. Через полчаса от него остается только черно-серый дым, взмывающий из трубы крематория в горы. Так Игнат Кузюмов-Пухов покинул тюрьму и мир.

Едва за Марком закрылась дверь камеры, он соорудил лестницу и проверил прут решетки. Листочки остались на месте нетронутыми. Оставшихся сил Сенпека хватило, чтобы расставить мебель на места и забыться сном.

***

Несколько последующих дней цех наполняется случайными смертями. Огромный чан, из которого по трубочкам сок разливается в упаковки и пакеты, сорвался с резьбы. Массивная канистра в сотни литров рухнула на оказавшегося под ней Матвея Куринара, вызвавшегося починить трубочку. Молодого человека расплющило по цементному полу цеха, заставив ближайших к нему заключенных закричать. Свежевыжатый апельсиновый сок растекся желто-оранжевым морем. Несколько цеховцев нырнули в сок, лакая Радость ладонями.

И только успели помыть полы, заменить чан и работника, наладить производство, как из уст в уста доносится скверная весть. Трое заключенных, занимавшихся расчисткой снега, погибли от холода. Не мудрено, говорят, старожилы, махать метлой и совком на морозе в легком комбинезоне. Проводятся проверки, почему не были выданы парки и пуховики.

На утренней перекличке через день недосчитались троих зарезанных и задушенных. На их лбах и телах нестирающимся маркером написали «Урот» и «Гад» и «Писсака», явно кое-где перепутав буквы. Кто убийца или убийцы у заключенных не было сомнений, и в столовой, цехах, комнатах прослушивания Законов зачирикали перешептывания-обсуждения. Все пришли к единому мнению, что, разумеется, солдаты и охранники душегубы.

Когда через неделю вновь были найдены тела пятерых убитых в своих запертых конурах, тюрьма вздрогнула и дрожала, не останавливаясь много дней. Из столовой пропали несколько десятков одноразовых вилок и ножей. Заключенные старались отрастить глаза на затылке, держались рядом друг с другом, но каждую ночь, расселившись по камерам, боязливо страдали бессонницей, держа пластиковый нож или вилку потными ладонями.

Пару дней тюрьма жила спокойно без смертей. Фруктовый дух носился над головами заключенных, являя собой надежду на оправдание, хотя бы загробное. Отправили первую партию соков в город. Проводив караван грузовиков, Злословец объявляет недельный карантин и закрывает цех, запирает заключенных по камерам, и по коридорам разносится молва, что принялись солдаты и охранники проводить расследование.

Сенпек все дни карантина лежит в койке, перетирая карандаш на мысли. Оставшегося огрызка грифеля едва хватит на несколько страниц.

В его раздумья слишком часто влезает отец. Всё время заключения Марк думал о матери, о Марине, но Родион Сенпек посещает его постоянно. Вначале это было связано со страхом ранней смерти, сорокатрехлетний символ которой засел глубоко внутри головы. Клочок Художки спас ненадолго, перенес в прошлое. Запертый в камере Марк Сенпек закрылся внутри.

Карандаш затупился и начал карябать бумагу, оставляя грязные черные следы. Марк вздохнул и направил невидящий взгляд на серо-зеленый телевизор, который беспрерывно транслирует новости. На гладко причесанных волосах телеведущего Абрама Штолина блестит лак, зубы белее наглаженной рубашки под темно-вишневым пиджаком. Улыбка оттягивает уши к затылку.

Он вываливает тухлую порцию случившегося в мире: новые случаи самоубийства, забастовка фруктовых садов, засуха, двое мужчин и три женщины превратились в апельсины. Марк думает, что ему послышалось, но показывают кадры с места событий: на больничных койках лежат апельсины в человеческий рост, с торчащими руками и ногами из круглого оранжевого тела, а голова покрыта кожурой. Вслух никто не говорит, но виновата бесплатная корзина «Джу&Фру». Тело одного или одной (не определить) начинает трястись, из отверстия в голове льется светло-оранжевая пена. Подбегают санитары, проверяют пульс, ставят укол, но неудачно, и на руках пострадавших видны потеки желтой крови. Видеозапись прерывается ладонью одного из врачей.

В кадре крупным планом вытянувшееся от удивления и страха лицо телеведущего. Он чихает и сбрасывает с себя цемент ступора.

– Это все нереально, ― вдруг говорит он.

Марк протирает глаза, трет уши, как будто от Зуда, но нет, послышалось. Штолин рассказывает, что соседние страны прислали ноты недовольства политикой Круговсского…

Трансляция резко прерывается. Показана картина профилактических работ на телеканале, которая вскоре сменяется помехами и отсутствием сигнала. Рой электрических мух, копошащихся в черном снегу, жужжит в телевизоре. Марк чувствует, что утопает в нем. Он видит, что помехи прерывают хаотичное движение и сближаются. Уплотнившись, показывают лицо. Родион Сенпек смотрит на сына с той стороны.

Постепенно голова Сенпека-старшего уменьшается. Виднеются машины и деревья, дождь, все из черно-белого шуршащего шума. Марк встает рядом с телевизором. Голос отца едва пробивается, слишком тих и далек. Родион протягивает руку, приглашает сына следовать за ним. Без колебаний Марк окунается в телеэкран.