Текст книги "Далеко от неба"

Шевчук согласно закивал головой и обессиленно опустился на стул у дверей.

– Васька, видать, в тайгу собрался. Заявился к Любаше в магазин продукты закупать. Бондарь не то за ружьем, не то за Чикиным подался. Там сейчас такое начнется…

– Беги! – приказал Шабалин Домничу. – Всё сейчас спортят паразиты. Беги, я следом.

Домнич согласно кивнул и заторопился к месту назревающего нового происшествия.

* * *

У крыльца копзверпромхозовского магазина собралась уже немалая толпа. В основном женщины. Но было и несколько мужиков. Женщины негромко переговаривались, кучкуясь по три-четыре человека, мужики молча и сосредоточенно курили, словно выполняли какую-то важную обязанность. Все то и дело поглядывали на открытые двери магазина, но внутрь никто не заходил. Судя по ощутимо витавшей в воздухе напряженности и тревоге, народ ожидал каких-то неприятных событий. Что-то прослышав или почуяв, к магазину подходили все новые и новые жители поселка и присоединялись к наэлектризованной ожиданием толпе.

– Чегой-то долго они! – повысила голос одна из особо нетерпеливых баб, неизвестно что и кого имея в виду.

– Кому вечер долог, а кому и ночь коротка, – пробасил кто-то из мужиков.

Несколько баб с готовностью подхихикнули.

– Чего им теперь спешить? Бондарь только Ваську увидал, рванул на полусогнутых. Теперь, видать, по второму кругу вокруг памятника нарезает, – продолжал комментировать тот же бас.

– Памятник-то ему на кой? – не выдержала Катерина Тельминова, тяжело разворачиваясь к мужской части толпы.

– А то не знаешь? Указывает путь к коммунизму.

– А коммунизм ему на кой? – не унималась Катерина.

– Темнота. Памятник нам что обещал? При коммунизме все общее будет – и бабы, и водка, и светлое будущее. А Бондарь к нему, чтобы, значит, перспективы не терять и шибко не расстраиваться насчет своей собственности.

– Тьфу на тебя! – сплюнула Катерина. – Мой на этом светлом будущем тоже в психи попал. Сколь разов я ему долбала – нет у нас этого будущего и быть не будет.

– Не скажи, – ехидно пропела одна из баб. – Любаша так та давно уже при коммунизме пребывает.

– Чего? – развернулась к ней Катерина.

– Того. На теплом месте и в общей собственности. Василий не успел вернуться, сразу к ней в баньку насунулся.

– Видала, что ль? А не видала, напраслину не пори, – заступился за Любашу ее давишный напрасный воздыхатель зоотехник Базулин. Он нервно переминался с ноги на ногу и ни на секунду не отводил взгляда от дверей магазина.

В магазине было полутемно. Кроме Василия и Любаши там никого не было.

Любаша, то и дело поправляя прическу, то и дело сбиваясь в счете и то и дело взглядывая на Василия, складывала в его старенький рюкзак пачки чая, сигареты, спички, сахар, банки тушенки. Василий с преувеличенным вниманием рассматривал новенький карабин «Барс». Прикинул, по руке ли, осмотрел затвор и даже прицелился в светлый квадрат двери. Сунувшаяся было в этот момент в магазин не в меру любопытная бабенка присела и в полуобмороке шарахнулась прочь, широко и беззвучно разевая рот, из которого так и не выдавилось столь нужного ей сейчас для общего сочувствия крика. Тотчас сомкнувшиеся вкруг нее любопытные уловили поначалу лишь несколько бессвязных слов, из которых едва сложился смысл, что ее «чуть не застрелил… Целил прямо вот… – Ткнула себя пальцем в переносицу, – И еще лыбится бандюга». Бабы с деланой участливостью успокаивали, мужики недоверчиво переглянулись и, как по команде, посмотрели в конец улицы, откуда, по их расчетам, скоро должна была нагрянуть вызванная милиция.

– Оружие, Василий Михайлович, продам только по справке, подписанной директором и заверенной в райотделе, – серьезно сказала Любаша и снова поправила непокорную копну своих рыжих волос.

– О чем справку? – не поворачиваясь к ней, спросил Василий.

– Что вам разрешается охота на нашей территории.

– На нашей или на их?

– На нашей.

– Ну, вот видишь? – Василий наконец повернулся к Любаше.

– Чего?

– Правда, что ль, Артисту врезала?

– Я и своему законному врезала, чтобы руки не распускал.

– А раньше?

– Чего раньше?

– Раньше полное взаимопонимание, говорят, у вас было.

– У нас еще и не то наговорят. Говорят, ты за Ивана весь поселок спалить обещался. А понимания у меня еще ни с кем не было.

– Даже так?

– Даже так.

– По причине?

– По причине, что без любви понимания не бывает. А еще говорят, ты из тюрьмы сбежал.

– Точно. Покинул безо всякого сожаления.

– И прямо сюда?

– Ну.

– К ней даже не заглянул.

– К кому?

– Говорят, симпатичная.

– Про нас с тобой тоже уже много чего говорят.

– Было бы чего…

– Не было?

– Не знаю. Могло быть.

– Точно могло?

– Больно ты тогда растерялся, сосед. – Серьезное до того лицо Любаши вдруг полыхнуло озорной улыбкой. – Вроде как не с женщиной, а с шатуном нос к носу сошелся.

– Ну, с шатуном бы я не растерялся.

– А с женщиной?

– Это смотря с какой.

– Со мной.

– С тобой… Ты при полном вооружении находилась, а я, можно считать, врасплох. На растяжку напоролся.

– На что, на что?

– Да так… Временная деморализация.

Василий протянул Любаше какую-то бумажку.

– А вот по этой справке ты мне ствол продашь? Как я в тайгу без ствола?

Любаша начала было вчитываться в справку, но в это время у магазина резко затормозил милицейский «уазик». Через открытую дверь было видно, как из него один за другим выскочили четыре вооруженных милиционера.

– Не получается у нас с тобой разговора, обязательно какой-нибудь гад подвалит, – с чувством сказал Василий. – Исчезай куда-нибудь. Сейчас тут такое начнется…

– А ты меня в заложницы возьми.

– Чего?

– Взамен требуй пять миллионов и транспорт.

– Сколько?!

– Не стою, думаешь?

– Я бы больше дал, а они – вряд ли.

В это время раздался голос одного из представителей власти: – Гражданин Боковиков, выходите с поднятыми руками и без сопротивления. В случае сопротивления применим силу вплоть до оружия.

– Это мы сейчас еще поглядим, – сказала Любаша и вышла из-за прилавка.

Василий попытался остановить ее, но, нечаянно прикоснувшись рукой к высокой груди, невольно посторонился. Во всей своей красе Любаша нарисовалась в дверях магазина.

– Значит, это… Близко не приближаться. Тут у нас растяжка, а я в заложниках. В заложницах. Полезет кто, сами на себя тогда пеняйте. Хоронить нечего будет. Экспертиза понадобится, чтобы разобрать, кто из вас кто. Условия такие: транспорт и… десять миллионов наличными. Если не хватит, у Артиста одолжите. Стой, где стоишь! – прикрикнула она на придвигающегося к ней вдоль стены милиционера. – Я за магазин материальную ответственность несу. Ты мне, что ль, в случае взрыва выплачивать будешь?

– Люб, а Люб! – крикнула из толпы еще не оправившаяся от недавнего испуга любопытная бабенка. – Растяжка – это как? Больно, нет?

– Тебе в подробностях или как? Иди сюда, погляжу, как тебе будет на моем месте. Все, граждане, время пошло. Кто делает попытку, стреляем и взрываем со всем содержимым и теми, кто поблизости.

– Ну, ты даешь! – не то с осуждением, не то с восхищением сказал Василий вернувшейся в магазин Любаше. – Мне за заложника не меньше десятки припаяют.

– Припаяют, если поймают. Пока они там соображать будут, что к чему, из подвала выход прямо в склад, а из склада во чисто полюшко.

Любаша зашла за стойку и с трудом открыла вход в подвал.

– Полезай, пока Чикин не заявился. Его растяжкой не напугаешь. Замок снутри откроешь, потом снова закрой. Держи… – Она протянула ему замысловатый ключ. – На два оборота. А то наше мужское население сразу соображает, где что не заперто или не так лежит. На мне, между прочим, материальная ответственность…

Василий начал спускаться в подвал, задержался, посмотрел снизу на Любашу. Снизу она гляделась еще привлекательнее.

– Ключ потом куда?

– А в баньку. Мне там вечером сегодня прибраться надо. С прошлого разу как все было, так и осталось. Погоди… Товар свой забирай, а то эти конфискуют… – Она передала ему рюкзак с продуктами. – Бери, бери, потом рассчитаемся. Чикин уже прибыл. Сейчас начнется освобождение заложников…

Она закрыла за Василием крышку люка и с трудом надвинула на нее тяжелый ящик.

Чикин, выслушав доклад подчиненных и разноголосицу зрительских комментариев, забрал у сержанта мегафон и, откашлявшись, нажимая на каждое слово, стал излагать условия.

– В общем, так… Растяжками ты салажат, которые за мамкину юбку держатся, пугай. Мы тебе тут сейчас такую растяжку устроим, Бен Ладан может отдыхать…

Любаша в это время торопливо приматывала изоляционной лентой портативную телевизионную антенну к банке с консервированным компотом.

– Предлагаю. Заложницу отпускаешь в нетронутом виде, оружие оставляешь на пороге, чтобы все видели, выходишь с высоко поднятыми руками, поворачиваешься спиной и стоишь неподвижно. В случае невыполнения данных условий всю ответственность за возможные последствия ложится на лицо, неподчинившееся приказу. Времени на исполнение – минута. Начинаю обратный отсчет… Шестьдесят, пятьдесят девять, пятьдесят восемь…

На счете «сорок шесть» из дверей магазина вылетел странный, опутанный проводами и нещадно дымящий предмет и упал прямо у ног Чикина. Тот проворно оттолкнул его ногой в сторону толпы и бросился на землю. Не замедлили приземлиться и его подчиненные. Толпа шарахнулась в сторону. Истошно завизжали бабы. Мужики, не выпуская изо рта дымящих сигарет, уткнулись мордами в траву. И лишь какой-то ничего не понявший пацаненок с интересом смотрел на банку абрикосового компота, к которой были привязаны телевизионная антенна, удлинитель и догорающий коробок спичек.

Любаша тем временем дочитала врученную ей Василием справку, аккуратно сложила ее, спрятала в карман и вышла на крыльцо. Как раз к этому времени, когда деморализованные освободители весело улыбавшейся заложницы рискнули поднять головы, Катерина Тельминова, оправляя задравшуюся юбку, выбиралась из-под груды пустых ящиков, обрушившихся на нее во время спасения, а пацаненок уже освобождал банку компота от примотанной к нему устрашающей атрибутики, во двор вбежал запыхавшийся Домнич.

– Довожу до всеобщего сведения, – громко объявила Любаша. – Благодаря мерам нашей доблестной милиции покупатель Василий Боковиков исчез в неизвестном направлении. Причем задолго до того, как я сама объявила себя заложницей. Объявила, чтобы вам было о чем языки чесать и носом землю рыть. Извиняюсь, конечно, если кто от переживаний в штаны наложил. На этот случай в магазине имеется туалетная бумага. После перерыва прошу подходить без очереди. А сейчас все! Магазин закрыт на обед.

Чикин, ни слова не говоря, поднялся на крыльцо, тяжелой рукой отстранил Любашу, заглядывая во все углы, прошелся по магазину и подсобке, потрогал закрытую дверь запасного выхода и, вернувшись к Любаше, сказал: – Задерживаю за содействие побегу опасного преступника.

– Слыхали? – обратилась Любаша к собравшимся. – Это кто преступник?! Что он сделал такого преступного?! Отморозкам, бандитам, которых он прикармливает… – Ткнула пальцем в подошедшего Домнича. – Ряшки начистил? Так их еще не так надо было! Сами знаете – проходу никому не давали. Сколь они тут понапакостили – вот о ком давно тюрьма плачет. Радоваться, что яйца им прищемил, а из него преступника делают. Это еще разобраться надо, кто преступник, а кто Герой России. Сама справку в руках держала, что Боковикову как Герою России оружие положено иметь и никаких препятствий для охоты и жизни на нашей территории. Он вам шороху теперь наведет, ходить будете и оглядываться.

– Заткнись, дура! – процедил сквозь зубы Домнич. – Последние мозги протрахала? Думай, что несешь!

– Может, ты меня трахал, а? Могу рассказать, как это у тебя получилось. Стометровку до сортира на карачках ровно за двенадцать с половиной минут преодолел. А мой рядом бежал, сочувствовал, извинения просил. Такой у нас, бабоньки, нынче мужик пошел. Нету – плохо, а есть – еще хуже.

Неизвестно откуда с ружьем в руках у крыльца возник Бондарь. Опасливо обойдя сразу закаменевшую лицом Любашу, он подошел к Чикину и что-то зашептал ему на ухо. Чикин удовлетворенно ухмыльнулся, отдал какое-то приказание милиционерам, тут же рванувшим в неизвестном направлении, и вернулся в магазин. Домнич и Бондарь поспешили следом.

Бондарь, забежав за прилавок, так и не смог сдвинуть ящик, закрывавший вход в подвал. Отстранив его, Чикин легко справился с этой задачей и, отмахнувшись от Домнича, в чем-то его увещевавшего, открыл люк.

– Полезай! – приказал он попятившемуся Бондарю. – В случае чего стреляй. Запишем как самозащиту. Или вынужденную защиту законной супруги. Свидетелей полный двор.

– А если он первый? – пролепетал сразу осунувшийся и посеревший от страха Бондарь.

– Нет у него оружия и быть не может, – успокоил его Чикин. – Полезай, полезай!

Он крепко прихватил Бондаря за ворот и, приподняв, опустил в люк. После чего, кряхтя, полез следом.

– Ну а вы, Игорь Кириллович, чего задумались? – поинтересовалась Любаша у склонившегося над люком Домнича.

– Мы с тобой еще поговорим. Узнаешь, как язык распускать. С магазина я тебя, считай, уволил. Пиши заявление по собственному, пока я добрый.

– Во, видели, господин директор?! – сунула фигу Домничу под нос Любаша. – Магазин план выполняет и перевыполняет, замечаний не имеется. А еще говорят, что в ближайшее время вас самого отсюда наладят в места не столь отдаленные. Так что я погожу. Мне еще показания давать.

– Какие показания? Кто говорит?

– Все говорят. Кончается ваша власть. Такое тут понаворотили со своим любимым свекром, долго после ваше дерьмо разгребать придется.

– Ты что тут с Васькой, коньячку хлебнула? Забыла, чем такие выступления кончаются? Могу напомнить.

– Что, как Арсению Павловичу аварию устроите?

– Заткнись! – едва сдерживаясь, прошипел Домнич.

– Вам эта авария еще аукнется. Пятый угол искать будете.

– Считай, что ты в этом углу уже находишься. Там и поговорим.

 
Люба, ты меня не любишь,
Люба ты меня погубишь… —
 

запел он, спускаясь в подвал.

Любаша с грохотом захлопнула за ним люк и стала наваливать на него стоявшие поблизости ящики и мешки.

* * *

Перебинтованный, скованный гипсом Кандей неподвижно лежал на больничной койке. Когда ему надоедало глядеть на грязный, в пятнах обвалившейся штукатурки потолок, он закрывал глаза. Но лежать с закрытыми глазами без сна было еще тяжелее. Непрекращающаяся боль в переломанном теле, казалось, усиливалась, сквозь разводы бесформенных пятен наплывало видение мчащейся на него с зажженными фарами машины, а в памяти который уже раз возникал и обрывался смертельный заячий крик Степки Добрецова…

Кандей открыл глаза и увидел над собой лицо Надежды Домнич, смотревшей на него с плохо скрытой ненавистью и брезгливостью.

– Говорить можешь? – спросила она, поняв, что Кандей вполне осознал ее присутствие.

Вместо ответа Кандей снова закрыл глаза.

– Если хочешь жить, отвечать все равно придется, – зазвучал в охраняющей темноте голос Надежды. – Ответишь, окажу помощь. Она тебе сейчас ой как пригодится. Не ответишь или соврешь – останешься свидетелем, которые долго не живут. Соображаешь, о чем я?

Кандей испуганно открыл глаза.

– Значит, соображаешь. Не нужен ты теперь никому. Тому, кто приказ тебе отдавал, не нужен. Ну а тому, кто вас в реку наладил, – тем более. В этот раз у него не совсем сладилось, в следующий – запросто. Тебе теперь ни защититься, ни убежать. А я и с той, и с другой стороной договориться могу, чтобы тебя в покое оставили. При условии честного признания. Все понял?

Кандей попытался сглотнуть застрявший в пересохшем горле комок и, с трудом ворочая языком, просипел: – Чего надо?

– Кто приказал убрать Арсения Павловича с дочкой?

Кандей испуганно смотрел на Надежду и молчал.

– Может, твоя задумка была? Колись, колись!

– Мне без надобности, – выдавил наконец из себя Кандей. – Мне они не мешали.

– Кому мешали?

Кандей снова закрыл глаза.

– Значит, все-таки тебе. Испугался, что девочка все расскажет, – оглушительно звучал в темноте неумолимый голос Надежды.

Пришлось снова возвращаться под пугающую ненависть взгляда Надежды Домнич.

– Я к ней даже пальцем… Она меня в глаза не видала. Чего мне бояться…

– Значит, выполнял приказ? Верно?

– Ну.

– Чей? Чикина? Игоря?

– Их тоже.

– А еще чей? Чей?!

– Отца.

– С каких это пор твой отец приказы стал отдавать?

– Не мой. Юрий Анатольевич.

– Какой Юрий Ана..?

Надежда наконец поняла. Встала. Пошла к выходу. В дверях остановилась, повернулась к Кандею.

– Если соврал… Понял?

– Да пошли вы все!.. – Измученное болью и страхом лицо Кандея перекосила судорога, в уголках глаз заблестели слезы.

Надежда опустила голову и вышла.

От двери едва успел отскочить подслушивающий главный врач. Надежда остановилась, внимательно посмотрела на него, хотела что-то сказать, но передумала. Презрительно усмехнувшись, отвернулась и медленно пошла к выходу по длинному коридору районной больницы.

* * *

Старик Шабалин торопливо шел по деревянному тротуару, направляясь к магазину, в котором, по сообщению семенившего сбоку Шевчука, назревали, а возможно, уже совершились события, которые грозили нарушить все его планы. Главная роль в этих планах теперь отводилась Василию Боковикову, который должен был беспрепятственно отправиться в тайгу, к месту гибели брата, и отыскать оставленную Иваном записку. По правде говоря, он до сих пор сомневался в существовании этого якобы где-то припрятанного умирающим послания. Но чем черт не шутит, вдруг в этой записке тот накарябал, что с ним случилось и из-за чего? Старик был уверен, что наверняка Иван знать ничего не мог, но Ваське и намека могло хватить, чтобы смутный, размытый след превратить в неопровержимую улику и догадаться об истиной цели содеянного. Шабалин до сих пор не мог простить ни себе, ни исполнителям его воли, что так поторопились с Иваном. Очень уж он тогда испугался, что тот вышел на прямой след, а может, уже и отыскал легендарный клад. Были причины для таких догадок, были. И уверенность была, что стоит только руку протянуть… Но опять оборвалась ниточка, которую старик уже считал чуть ли не веревкой, держась за которую, вот-вот доберется до настоящего места. Не в первый раз оборвалась. Незадолго до того он буквально уже нутром почуял, что отобранные им в подельники люди, которым он решился доверить часть своего замысла, начинают терять веру в существование немыслимого богатства, затерянного где-то в глухомани самого дальнего участка окрестной тайги. Пришлось подкинуть им золото Иннокентия, которое тот когда-то кинул к ногам матери. До сих пор он так и не мог понять этого поступка таинственно сгинувшего охотника. Что это было? Жалость? Испытание? Попытка заплатить за молчание? Только очень кстати пригодилась старая истлевшая кожаная рукавица с золотым песком, который пришлось выгребать вместе с трухой рассыпавшегося в руках черепа. Он ни за что не стал бы разыскивать и раскапывать эту страшную для него могилу, если бы почти никогда не подводившее его чутье не подсказывало – рядом золото, совсем рядом, хотя чересчур таинственна, запутана и непонятна последняя тропка к нему, которая к тому же с каждым днем становится все опаснее. И если не поспешить, может статься, кто-то другой опередит их в этом непростом и чересчур затянувшемся поиске…

«Как бы там сейчас Чикин дров не наломал, – ускоряя шаги, раздраженно думал старик. – Не по-умному тот взъелся на Василия из-за всех своих последних неудач. А неудачи просто так подряд не случаются. Значок это. Верный для любого фартового дела значок – не так что-то пошло. Пора карту ломать, другие подходы и решения отыскивать. Зятек-дурачок правильно сообразил – проследить за Васькой надо. До конца проследить, до самого последнего его шажочка. Мужик он настырный, может, на самое место выведет…»

Старик так основательно размышлял о ближайшей судьбе Василия, о том, что неотложно следует предпринять, чтобы эта судьба развернулась в нужном ему направлении, и как бы Чикин сейчас все не испортил, что когда увидел как ни в чем ни бывало идущего ему навстречу Василия с тяжелым рюкзаком на плече, да еще неведомо чему улыбающегося, то так растерялся, что остановился, да так и остался стоять, пока Василий не подошел вплотную.

– Интересная хренотень получается, дядя Петя, – сказал Василий, обращаясь почему-то к Шевчуку. – Перестал твоему хозяину фарт идти. Какую пакость ни придумает, все мимо да мимо. А то и того хужей – своих цеплять начинает. Не боишься вблизи от него находиться? Примета верная – масть не пошла, поворачивай оглобли, пока самому не прилетело.

Слова Василия так совпали с недавними мыслями Шабалина, что тот невольно внутренне напрягся, торопливо отыскивая подходящий ответ.

– Так я, Василий, и ружья-то еще не заряжал, охоту не начинал, – пожевав губами, нашелся он наконец и, сунув свою палку Шевчуку, полез в карман за дорогим, с дарственной надписью портсигаром, который – и это все в поселке хорошо знали – доставал только в особо важных случаях. – Пока только прикидывал, что и как, оценивал обстановку… Угощайся, – протянул он раскрытый портсигар Василию. Василий хмыкнул и достал свою пачку сигарет. Шевчук втиснулся между ними с огоньком – сначала хозяину, потом Василию.

– Ну и как обстановка? Накаляется? – поинтересовался Василий. На его лице еще задержалась тень прежней улыбки, которую Шабалин посчитал за глупую самоуверенность, вызванную, очевидно, какими-то недавними и ему пока еще не ведомыми событиями.

«Это хорошо, – быстро промелькнуло у него в голове. – Осторожность потеряет, на рожон попрет. Что и требовалось доказать. Интересно, что у них там, в магазине, сложилось? Зятек Чикина упредил или тот сам сообразил, в каком направлении действовать? Ладно, герой, похорохорься еще маленько, а потом уже мы будем фигуры расставлять на нужном направлении». Вслух же сказал:

– Какая у нас тут обстановка? В лесу живем, пню молимся, шуму лишнего избегаем, чтобы крутых сторонних ненароком не занесло. Зачем они нам? Можно самим разобраться или договориться по-родственному, по-соседски. Зашел бы сразу ко мне по приезде, как я Аграфене передавал, глядишь, связали бы концы с кончиками. Да и сейчас еще не поздно. Как считаешь?

– Концы отыскать, конечно, требуется. – С лица Василия сползла наконец улыбка. – Невпродых непоняток накопилось. А кончики от них в одно улово. Вот и думаю – не пора ли туда камушек посерьезнее размером запузырить? Глядишь, и всплывет какой-нибудь таймешок кверху брюхом. Или парочка. А то, может, на мыша попробовать? Как считаете, Юрий Анатольевич, пойдет сейчас таймень на мыша или напрасные старания?

– Какие у нас теперь таймени? Если и были когда, давно в низовья подались, подальше от нашей суеты. Чебачишки да окунишки шарашатся, щучка иногда сдуру на живца выпрыгнет. Оскудели мы рыбкой по сравнению с прежними временами. Если порыбалить желание имеется, лучше в другие места подаваться. А у нас время убьешь или ко дну пойдешь. Сам знаешь, река у нас дурная. Сегодня ночью на прижиме лесовоз сверзился, до сих пор сыскать не могут.

– Сам сверзился или помог кто?

– Может, помог, а может, судьба такая. Поперек нее лучше не становиться, все равно по-своему повернет.

– Ну да. Судьба баба серьезная. Представляешь, дядя Петя, сижу я после баньки, отдыхаю, расслабился. Рядышком банка с молоком находится, матушка парного принесла. И что ты думаешь? Прицеливается эта сука, судьба то есть, с тозовки прицеливается и стреляет. Думаешь куда? Правильно, поскольку я живой и здоровый, а молоко – полный шандец. Хотя мы с ним предметы, сам понимаешь, неравноценные по величине. Что обидно, я еще дня не прошло, как появился, никому ни словом, ни делом, а она с тозовки. Спрашивается, на какой предмет? Очень желательно кончик отыскать – что эта судьба подобным образом мне сказать хотела? Отыщется этот кончик, другой неподалеку – кто братишку моего отравил. Правильно я размышляю, как думаешь?

Шабалин низко опустил голову, словно раздумывая над чем-то. Потом забрал у Шевчука свою палку и, боком обойдя не уступившего дорогу Василия, пошел было дальше. Но через несколько шагов остановился, оглянулся и, встретившись взглядом с Василием, сказал: – Я тебе помощь предложить хотел, чтобы по-дурному вразнос все не пошло, кого не положено, не задело. Не желаешь – действуй сам, что получится, того не миновать. А молоко тебе Степка Добрецов разбил. Вспомнил, дурак, как ты его в шипишник голой задницей посадил, вот и не стерпел. Всего и делов – глупость да водка. Судьба бы не промазала. И не промажет.

Старик стукнул палкой по доскам деревянного тротуара, постоял еще несколько секунд в раздумье и, не оглядываясь, пошел дальше.

– Ну да, – сказал Василий зачем-то задержавшемуся рядом Шевчуку. – Судьба хрен промажет. А пока мажет, это еще не судьба, а тонкий намек на толстые обстоятельства. Поживем, дядя Петя, увидим, увидим – разберемся. А когда разберемся, кому как повезет. Как говорил наш старлей: «Кто первым стреляет, не всегда попадает». Ты мне что-то сказать хотел?

– Серуня хромодырый к Арсению Павловичу на подворье направился. Говорит, «хочу с умными людьми посоветоваться». С кем там теперь советоваться? Арсений с дочкой вроде как утоп, хотя кто его знает – утоп или военная хитрость. А поп к Артисту на прием отправился. В самое, можно сказать, неподходящее время. Артист-то вас выручать побежал.

– Кто-кто?

– Артист.

– Ну да?

– Точно. Вы ему, Василий Михайлович, теперь в неарестованном виде требуетесь.

– Интересные дела. Мне он тоже неарестованным нужен. Чтобы отмазаться не успел. Ладно, догоняй своего хозяина. Скажи, разговор у нас с ним еще не окончился.

Шевчук заторопился за Шабалиным.

– Можно сказать, и не начинался, – сам себя поправил Василий и, выбросив недокуренную сигарету, пошел в противоположную сторону.

* * *

Казаки, ведя в поводу лошадей, торопко продвигались по каменистому ложу безымянной таежной речушки, в половодье разливавшейся на сотни саженей, а сейчас ужавшейся и притихшей. Топограф Ильин, бегом догнавший идущих впереди командира отряда и ротмистра, громко обратился к оглянувшемуся на торопливые шаги подъесаулу: – Александр Вениаминович, позвольте, ввиду предстоящего отдыха подняться вон на ту… высотку, обозначить пройденное расстояние. И еще желательно как-нибудь обозвать эту торопящуюся к Угрюму водную артерию. – Ильин показал на слепящую солнечную воду реки. – Это сейчас она шуршит и серебрится, а весной, гляньте, какие камушки ворочает. За увалом, наверное, слышно.

– Не возражаю. Только прихватите с собой двух казаков, Викентий Борисович. Неровен час с хозяином повстречаетесь. Вон они как тут понатоптали. Лошадей силой вести приходится. Поостеречься не помешает.

– Как прикажете. Хотя вполне достаточно и этой охраны. – Ильин поправил висевшую за спиной винтовку. – Казаки и без того измотаны. Впрочем, не возражаю. Насколько понимаю, для нас сейчас не только медведи представляют опасность.

– Опасности наши, господин топограф, множатся не по дням, а по часам, – вмешался ротмистр. – Вы совершенно правы, казаки измотаны. Их основная задача – охрана, а не топографические изыскания. Одного Ивана Рудых вам в напарники более чем достаточно. Поднимайтесь на вашу высотку, он вас догонит. Я ему пока кое-какие дополнительные поручения выдам. Иван! – крикнул он, подзывая замыкавшего цепь отряда хорунжего.

Ильин хотел что-то сказать, раздумал и пошел навстречу спешившему на зов Ивану Рудых. Когда они сошлись, Ильин показал хорунжему на вершину ближайшей сопки. Хорунжий понимающе кивнул и зашагал к поджидавшему его ротмистру, а Ильин, свернув с каменистого ложа реки, почти сразу исчез из виду в густых зарослях прибрежного кустарника.

Караван остановился.

– Привал, ваше благородие? – спросил у начальника отряда ближайший к нему казак. Начальник отряда кивнул головой и подошел к ротмистру, что-то втолковывавшему Ивану Рудых.

– Все понял?

– Так точно, – как-то неуверенно ответил хорунжий и вдруг решился: – По моему понятию, тут дело позакамуристей маленько. Викентий, конечно, мужик непростой, но на такое дело не пойдет. Тут зверюга из наших, из таежников. Хитрован. Третий день скараулить не могу.

– Понятие твое – дело хорошее, а осторожность все-таки не помешает. Сделай, как договорились, а там посмотрим.

– Сделаем, ваше благородие, не сомневайтесь.

Иван свистнул, и тут же, как из-под земли, рядом с ним оказался проводник Оро. Через некоторое время они скрылись в прибрежных зарослях, но пошли почему-то в разные стороны.

– Как хотите, Александр Вениаминович, я согласен с Иваном. Ильин не из тех людей, которые способны на тонкую предательскую игру. Слишком занят своими профессиональными обязанностями и, по-моему, вполне откровенен, говоря о своих убеждениях. Право же, не социалист он, скорее пантеист, язычник. Боготворит окружающую природу. Все здесь ему кажется необычным, таинственным, непонятным. Иногда просто смешон в этом своем преклонении. Они с вашим орочоном понимают друг друга с полунамека…

– Буду рад ошибиться. Но, по-моему, подниматься на эту сопку не имеет никакого смысла. Вы сами говорили, за водоразделом мы сворачиваем в горы. А оттуда наш пройденный путь будет как на ладони.

Преодолев наконец заросли цепкого смолистого стланика, Ильин перевел дух и стал неторопливо подниматься по открытому пространству довольно крутого каменистого склона к вершине. Несколько раз оглядывался, надеясь увидеть догонявшего его Ивана Рудых, но тот почему-то все еще не появлялся. Времени на все про все был двухчасовой отдых отряда, поэтому Ильин не мешкая открыл планшет и, вглядываясь в даль, стал наносить на сетку контуры речных изгибов, продолжил направление увала, отмечая места наиболее приметных вершин и проставляя приблизительные цифры их высот. Он так увлекся работой, что даже не оглянулся на раздавшиеся позади шаги и, считая, что это наконец подошел выделенный ему в сопровождение хорунжий, спросил: – Как, по-твоему, Иван Матвеевич, до того трехглавого гольца верст двадцать или побольше? До сих пор, несмотря на свою солидную практику, ошибаюсь. Высота скрадывает расстояние. Помню, на Байкале…

– Я думаю, Викентий, вам это расстояние теперь ни к чему. Ваш личный поход закончился, а отряду осталось верст пять, не больше. Я не ошибаюсь? По-моему, именно там планируется форсирование водной преграды? Постараемся избавить казачков от трудов неправедных. Золото должно принадлежать народу, а не власти палачей и грабителей. Помнится, совсем недавно вы были с этим безоговорочно согласны.

Ильин медленно, словно нехотя, обернулся. В нескольких шагах, насмешливо глядя на него, сидел на камне Яков Зельдович, руководитель боевой группы эсеров, с которым он был знаком еще по Каинску, куда был сослан из Томска за участие в студенческих волнениях. Ходили слухи, что Зельдович был особо доверенным лицом самого Савинкова и готовил в то время какой-то особо крупный экс на Транссибе. Знакомство у них было скорее шапочное – в маленьком купеческом городишке все ссыльные поневоле вынуждены были общаться и потому неплохо знали друг друга. Но Зельдович, в отличие от большинства товарищей, держался с отчужденным высокомерием и, судя по всему, чувствовал себя птицей особого полета.