Текст книги "Далеко от неба"

– Догадываюсь.

– Не монотонный повседневный труд, не накапливание по крохам, по кусочкам благополучия, не наследственные из поколения в поколение сбережения, забота о будущих детях, о процветании родного государства, края, любимого райцентра, а постоянная, наследственная, я бы сказал, тупая, надежда на случай. На возможность сразу и необыкновенно разбогатеть. Разбогатеть, конечно, по местным меркам. Настрелять за сезон несколько десятков соболей, намыть полные карманы золотого песка, подкараулить, подстрелить и ограбить удачливого старателя или китайца-спиртоноса, найти золотую жилу. Что еще?

– Отыскать клад.

– Почему бы и нет. Хотя какие здесь клады? Ладно, неважно. Ты понял. Все это называется здесь фартом. С надеждой на него рождаются, поисками его живут. Иногда кому-нибудь действительно выпадает счастливый случай, после которого воодушевление местного населения достигает очередного апогея. Потому что каждый счастливый случай – это точка опоры их жизненной философии: мол, рано или поздно и мне повезет. Но вот незадача – каждое везение – это всего лишь случай. Легкая добыча, легкие деньги. Поэтому деньги уходят так же легко, как пришли, а счастливый случай – птичка редкая и осторожная, в одни и те же руки старается не попадаться. Отсюда пьяная тоска, постоянные раздражение, злоба, зависть к более удачливым добытчикам фарта. И неизбежный конец – то ли от пьяного угара, то ли от случая со знаком минус, неизбежного спутника знака плюс. Заметь, здесь никто никогда не умирал от счастливой старости. В основном трагически погибали. И вот тебе иллюстрация. Жила здесь некогда большая семья потомственных охотников. Не то Боковых, не то Боковиковых – не слыхал? Все здешние уроженцы, но когда-то снялись и уехали в город за лучшей, как говорится, долей. В городе жизнь не то чтобы не сложилась, скорее, не соответствовала их природным склонностям. Поэтому, когда здесь начался соболиный бум, шум от которого пошел по всей Руси великой, они снова подались в родные места. Мать, отец, три сына и больная горбатенькая сестренка, жертва неумеренного употребления главой семейства горячительных напитков. Но это так, к слову. Констатация факта, что уже до приезда сюда не все было благополучно в этом благородном семействе. Суть не в этом. К тому времени старший сын окончил охотоведческий техникум, средний учился в университете на математическом факультете – говорят, подавал большие надежды, младший еще смотрел в рот отцу, учился через пень-колоду, а по окончании здешней десятилетки из тайги почти не вылезал, обещая стать неординарным даже для здешних мест хищником, из тех, кто никого и ничего не боится, для которых не писаны законы, которые не хотят и не умеют проигрывать, для которых риск и фарт становятся образом и смыслом жизни.

Семье выделяют один из лучших охотничьих участков. Правда, в то время он был не лучшим, а неизвестным, поскольку был самым дальним и находился в местах, где до них никто не охотился. Тут-то и появляется на сцене его величество фарт. В первый же год батя со старшим сыном добывают столько «мягкого золота» всех сортов и видов, сколько все коопзверпромхозовские егеря вместе взятые. Ну, возможно, я несколько преувеличиваю, но эффект результата для окружающих был равен шоку. Батя на радостях пьет всю зиму, весной выдергивает из университета будущего математика, забирает в тайгу старшего и младшего, они окончательно обустраивают свой участок и осенью, выражаясь языком местной районной газеты, «перекрывают свои выдающиеся прошлогодние показатели». Батя снова «гуляет», сынки ходят по поселку королями. Старшего женят на местной красавице, средний окончательно забрасывает учебу и в пристрастии к спиртному старается не отставать от отца. Младший же, в силу задиристости и неуемности характера, то и дело ввязывается в истории сначала полукриминального, а потом и полностью криминального характера. Короче. Фарт заканчивается. У отца по пьяни инсульт. Средний, тоже по пьяни, замерзает в тайге. Младший после армии ввязывается в какую-то темную историю и оказывается в тюрьме. Говорят, на днях освободился, но, скорее всего, ненадолго. Старший, правда, еще до этого, выпал из обоймы – не пьет, любит жену и детей, с охотой завязал, устроился инспектором рыбнадзора. Не то ума хватило, не то, как говорят, заболел – подцепил в тайге непонятную заразу. И превратился в здешнюю персону нон-грата, как в поселке, так и у обломков своей семьи, то есть у матери и младшего. Не жалуют тут отступников от местных традиций. Вот так вот и перестала существовать большая, дружная, работящая и, может быть, по-своему незаурядная семья. Ее погубил фарт.

– Ты забыл еще об одном члене семьи.

– Разве? О ком?

– О больной девочке.

– А… Ну, это уже по твоей части. Не то блаженная, не то сумасшедшая. В общем, куда-то исчезла. Где, что, как – ей-богу, не в курсе. Данная информация вне сферы моих интересов.

– А какой твой интерес в только что рассказанной истории?

– Никакой. Честное слово, никакой. Выудил из общего объема предоставленной информации. Показалось забавным.

– Забавным?

– Не придирайся к словам. Смотри, что получается. Четверо супермужиков, спаянных семейными узами. Клан. Могли царствовать и процветать. А результат? Ни денег, ни славы, ни счастья. Весьма поучительный пример. Случай – помощник не тому, кто его ищет, а тому, кто его создает. Постепенно, аккуратно, осторожно, с умом.

– И какой случай ты собираешься создавать здесь?

– Мы же договорились – коммерческая тайна. Но если все сложится как надо, обещаю, твою церквушку, сооружение, на мой взгляд, весьма скромное, доведу до ума. Почему не сделать подарок местному населению? Пойдут они в нее еще нескоро, если вообще пойдут, но будут хотя бы осознавать, что где-то есть Бог, хотя он и не с ними.

– С ними тоже.

– А вот это весьма сомнительно и очень далеко от реального положения дел. Проще надо смотреть на жизнь, батюшка, проще. Что-то местный руководитель чересчур задерживается. Не пора ли прийти ему на помощь?

Проценко кивнул одному из своих помощников. Тот поднялся, направился к двери, и в этот момент в кабинет буквально ворвался Домнич.

После всех событий сегодняшнего дня выглядел он не очень презентабельно для встречи на высшем уровне. Догадавшись по машине у крыльца, кто прибыл к нему с визитом, он попытался скрыть накопившееся раздражение, даже заулыбался, увидев Проценко, сидящего в его кресле. Но, разглядев, как тот, приподняв брови, с насмешкой разглядывает его перемазанную в грязи одежду, царапину на щеке, сползший набок в пятнах грязи галстук, замер посреди кабинета, пригладил взъерошенные волосы и вдруг, отбив короткую чечеточную дробь, поклонился и голосом халтурящего на третьеразрядном концерте конферансье объявил: – А сейчас перед вами, дорогие гости, выступит несостоявшийся артист веселого жанра оперетты, по совместительству директор коопзверпромхоза и главный распорядитель материальных благ районного масштаба, только что навсегда распрощавшийся со своей любимой тачкой и надеждами на счастливую семейную жизнь. Как говорил незабвенный Яшка-артеллерист: «Доннер ветер, что за боль, когда наступают на любимую мозоль!» Но тем не менее живем, пляшем и надеемся на будущие аплодисменты, переходящие в овации.

Домнич довольно удачно проделал несколько канканных па, проговаривая в такт популярные когда-то куплеты из «Свадьбы в Малиновке»:

 
– Пляска такая нелегка,
Но зато моднее гопака.
 Сначала так… Потом вот так…
 Впрочем, плясать так я не мастак.
 

Не все присутствующие по достоинству оценили показной оптимизм директора коопзверпромхоза. Лишь Проценко демонстративно хлопнул несколько раз в ладоши, показав тем самым в некоторой растерянности следившим за происходящим боевикам, как им следует реагировать. Те, помешкав, выдали неуверенные аплодисменты и даже угрюмо заулыбались. Отец Андрей с интересом ждал, что будет дальше. Они с Домничем еще не видели друг друга, и поэтому тот принял отца Андрея за человека Проценко.

– Благодарю за внимание и сочувствие, – шутовски поклонился Домнич, плюхнулся на стул рядом с отцом Андреем и неожиданно серьезным деловым тоном сказал: – Здорово, мужики. Не обращайте внимания. Нервы, как и не зависящие от нас события, иногда имеют тенденцию выходить из-под контроля. Ждал вашего прибытия с нетерпением и надеждой. Давно пора заканчивать с репетициями и поднимать занавес, чтобы потом вовремя его опустить.

– А нас информировали, что ты тут с женщинами в основном репетируешь. Или воюешь? Хочу тебе, Игорек, сказать, что бабник и деловой человек – это две малосовместимые ипостаси. Как там излагают в какой-то оперетте: Ради женщин, ради женщин, ради женских милых глаз, совершаем мы ошибки, даже глупости подчас.

– «Веселая вдова», – сразу узнал Домнич. – Оперетта для серьезного театра. Для нее голоса нужны и режиссура соответствующая. Собственными провинциальными силами не потянуть.

– Среди нас тоже, к сожалению, ни певцов, ни режиссеров. Разве вот только отец Андрей. Когда-то он очень неплохо пел в нашей институтской самодеятельности, – продолжал балагурить Проценко.

– Какой на хрен отец? – не понял Домнич. – Если ты про нашего попа, то я бы его тоже до кучи, со всей здешней сволотой. Все нормально было, пока он не приехал. Что подозрительно, в один день с Васькой. Ну, про которого я тебе по телефону. И с Арсением сразу спелся. В общем, все наперекосяк пошло. То одно, то другое. Тут еще тестяра завыступал. Ладно! Сейчас отдохнем, нервы коньячком спрыснем, и я вам весь расклад выдам. Ситуевина критическая. Я своим давно втолковываю – без настоящих профи, залетим, как…

Проценко резко поднялся, останавливая не в меру разоткровенничавшегося хозяина кабинета.

– Так вы, оказывается, еще незнакомы? Видишь, Андрей, к чему приводит нарушение субординации? Раньше любой значительный приезжий предварял свой приезд телефонным звонком, а, приехав, не заходя в гостиницу, шел отмечаться в райком партии. И все было тип-топ. А сейчас прежде всего идут к человеку, который стоит во главе экономической жизни района. Здесь таким человеком, как ты уже, наверное, понял, является Игорь Кириллович. Ты по своей простоте его игнорнул, отсюда с его стороны недопонимание и недоверие. Правильно сделал, что все-таки пришел к нему, теперь все недоразумения будут незамедлительно устранены. Я правильно понимаю, Игорь Кириллович?

Домнич, осознавший свою ошибку, морщился, словно от боли, во время тирады Проценко. С усилием повернувшись к отцу Андрею, он старательно заулыбался, но улыбка получилась настолько кривой и неискренней, что он сам догадался об этом и, сделав серьезное лицо, пробормотал:

– Я уже сам собирался встретиться… Все-таки лицо духовное, мне, наверное, первому положено. Мы тут насчет этих тонкостей люди темноватые, неповоротливые. Извиняюсь, конечно. У вас ко мне дело какое-нибудь?

– О делах потом, – не дал ответить отцу Андрею Проценко. – Ты там что-то про коньячок поминал? Сам понимаешь, на вашей супертрассе ни шампанского, ни закусочных. Одна надежда на твое таежное гостеприимствотец Андрей, ты с нами?

Отец Андрей поднялся, оглянулся на карту, висевшую на стене, и неожиданно спросил Домнича:

– Тут мне господин Проценко интересную историю рассказал. Про семью Боковиковых. Не могли бы вы показать, где находится участок, на котором они охотились, пока все не началось?

– Что началось? – дернулся Домнич.

– Еще не знаю, но, по-моему, ничего хорошего.

– С чего это вы взяли?

– Пока только догадываюсь. Но если уж сам Проценко соизволил сюда приехать, значит, дело серьезное.

– Ошибаешься, Андрей, – опередил уже готового что-то ответить Домнича Проценко. – Дела у нас исключительно на производственно-экономической основе, к местным историческим событиям, если какие-то и имели место быть, никакого отношения не имеющие. Покажи участок, Игорь, мне тоже интересно.

Домнич, прикусив губу, некоторое время стоял, опустив голову, словно собирался с силами или старался справиться с нарастающим раздражением. Потом резко развернулся к карте и молча ткнул пальцем в самый ее верх.

– За ним, кажется, уже соседний район? – расспрашивал Проценко, с интересом рассматривая карту.

Разом поднялась и подошла к карте вся его команда, заинтересованно стали рассматривать обозначенные на ней зимовья, вертолетные площадки, намеченные пунктиром путики.

– Административно и формально – да, а по сути – местный Бермудский треугольник. Никого и ничего, кроме гор и всякой непонятной чертовщины. Хотели когда-то метеостанцию там разместить, больше месяца никто не выдерживал – убегали. Плюнули и забросили. Так что стараемся в те места не забредать – себе дороже. А у соседей до них и вовсе руки не доходят, у них своих проблем выше головы.

– Ну, чертовщина, это больше по ведомству отца Андрея. В чем она конкретно выражается?

– Лично не сталкивался, а чужие сказки пересказывать времени вашего жалко. Своего тоже.

– Извините, – понял отец Андрей. – Не смею больше мешать вашему производственному совещанию.

После того как он вышел, Домнич спросил Проценко:

– Чего ему надо было?

– Если я правильно понял, – не сразу ответил тот, – пришел на тебя посмотреть.

– На хрена?

– Элементарно. Врагов надо знать в лицо.

– Да я еще пальцем в его сторону не шевельнул!

– Твоя стратегическая ошибка. Надо было шевелить.

Спускаясь с крыльца, отец Андрей лицом к лицу столкнулся со стариком Шабалиным. Они внимательно посмотрели друг другу в глаза и разошлись. В дверях старик оглянулся. Проходивший в это время ворота отец Андрей оглянулся тоже. И тот, и другой поймали себя на мысли, что им еще наверняка предстоит посмотреть в глаза друг другу и не разойтись, как сейчас, а окончательно определиться в отношениях. Впрочем, что они враги, и враги непримиримые, ни тот, ни другой уже не сомневались.

* * *

Серуня довольно ловко полз по-пластунски между огородными грядками. Когда до летника осталось уже всего ничего и Серуня приподнялся, чтобы получше сориентироваться, совсем рядом послышалось негромкое, но, безусловно, угрожающее собачье рычание. Серуня очень осторожно повернул голову – и обомлел: над ним стоял знаменитый Кармак и, чуть приподняв верхнюю губу, скалил внушительные клыки. Рычание, впрочем, было не вполне уверенным, словно пес примеривался, стоит ли поднимать шум по поводу такого незначительного события, как проникновение в полузаброшенный огород неприятно пахнущего человека. Но поскольку Серуня в испуге замер и старался не шевелиться, пес решил, что добыча не стоит даже и таких усилий, уселся рядом и с интересом стал изучать неожиданного гостя, замершего в неудобной позе. Догадавшись, что Кармак не принимает его всерьез, Серуня стал осторожно подниматься. Постояв с минуту на четвереньках, он наконец отважился переменить позу и сел прямо на грядку напротив внимательно следящего за каждым его движением пса.

– С одной стороны, конечно… – изобразив заискивающую улыбку на основательно помятом бессонной ночью и похмельем лице, заговорил Серуня. – Обязан оберегать. С моей стороны без претензий. Полное понимание, оберегай. А с другой стороны – вломить могут. Тебе, тебе. За то, что смотришь на меня, как на дохлую курицу, и задерживаешь передачу хозяину секретных сведений. Могу, конечно, не передавать, на кой мне все эти разборки? Что там, что здесь, моя фигура полностью отрицательная. Согласен? Вижу, что согласен. Хотя обидно. Почему я стал отрицательным? По каким причинам и обстоятельствам? Между прочим, серьезная человеческая трагедия. Поэтому должен секретные сведения передать. Я их, можно считать, с риском для жизни добыл. Штаны до сих пор еще не просохли. Имеешь полное право выражать недовольство запахом. Мне тоже многое не нравится в окружающей действительности. Из-за этого самого скрытно передвигался вон в том направлении. – Серуня показал пальцем в сторону дома.

– А я думаю, с кем это там Кармак разговаривает? – раздалось вдруг за его спиной. – От горя бежал, да в беду попал – так, что ли?

Появление Мишки Тельминова с карабином наизготовку обрадовало Серуню.

– Пристиг вот… Полное недоразумение с его стороны, – объяснил он, пытаясь подняться. Но, услышав возобновившееся ворчание Кармака, снова плюхнулся на грядку. – Срывает ответственное поручение.

– Тебе, что ль, поручили? – хмыкнул Михаил.

– Себе поручил. Сам. Предотвратить хочу.

– Чего предотвратить-то? Эпидемию гриппа?

– Сам ты гриб, Тельмяк. Я тебя за своего мужика держал, а ты такое недоверие. Я, может, на морду дурак, а внутри тоже переживаю и соображаю.

– Насчет чего?

– Чего насчет?

– Соображаешь насчет чего?

– Х…овые дела, Миша. Я как послушал их разговоры, так со страху обоссался. Веришь – нет, до сих пор штаны не просохли. Если бы узнали, что я рядом нахожусь, живым бы закопали. И никто не узнал бы, где могилка моя…

Серуня всхлипнул и вытер рукавом несуществующие слезы.

Михаил подумал, сел рядом с Серуней на грядку и приказал:

– Рассказывай!

* * *

Старенький «уазик» Ермакова с трудом разминулся на узкой поселковой улице с нежелающим сворачивать на грязную обочину «ленд-крузером». Ермаков, оглянувшись, попытался разглядеть забрызганный грязью номер, даже притормозил. Появление в таежном поселке дорогой машины явно из областного центра насторожило его. Кто бы ни были эти гости, вряд ли их появление было случайным, и это могло крепко помешать пока довольно удачно складывающимся для него событиям. Сидевший рядом с ним на переднем сиденье Сашка тоже оглянулся вслед необычной машине и с уважением сказал:

– Вот стервь какая!

Ермаков удивленно приподнял брови и, скрывая улыбку, спросил:

– Ты где, бурундучок, таких слов набрался?

– Деда, когда Зорьку доил, она его хвостом стебанула. Дядя Родион, вот когда мамка узнает, что вы с дедом меня чужой тетке отдали, она вам задаст.

– Когда она узнает, какой мы тебе тетке отдали, она только рада будет.

– Почему?

– Тетка тебе штаны зашьет, супом накормит, сказки рассказывать будет. И вообще она тетка хорошая, не то что мы с дедом. Сам слыхал, как мать переживала: «У вас не воспитание, а сплошное безобразие». – Чего они бабы понимают? – нахмурился Сашка. – Мне безобразие нравится. Что я, маленький, – сказки слушать. Одни выдумки. Все равно в тайгу за вами убегу.

Уазик остановился у дома, палисадник перед которым был сплошь в ярких кустах георгин. Почти тотчас открылась калитка, и белобрысая девчонка лет шести, внимательно оглядев приезжих, закричала:

– Приехали! Приехали!

Калитка распахнулась шире, и человек шесть мальчишек и девчонок разного возраста, самому старшему из которых вряд ли стукнуло десять, высыпали на улицу и так же внимательно стали изучать Сашку и Ермакова.

– А хозяйка где? – спросил Ермаков, вытаскивая из машины заробевшего Сашку.

Ребятишки, как по команде, оглянулись на выходившую из калитки крупную красивую женщину, на ходу вытиравшую фартуком мокрые руки.

– И кого же ты нам тут привез, Родион Ильич? – весело спросила она. – Этого, что ль? Ну, чего насупился, как сыч? Вылитый дед Егор. Испугался, что ль, моих одуванчиков? Не боись, они, когда спят, вовсе безобидные, а когда играют, гостей не кусают. Иди знакомься, они тебе все свои прилады покажут.

– Какие такие прилады? – не поднимая глаз, спросил Сашка.

– Разные. Стараются, чтобы жизнь интересной была.

– У нас Колька самолет построил, а Мураш говорит, надо еще вышку и посадочную полосу делать. Пойдем, будешь нам помогать, – затараторила девочка, первой выглянувшая из калитки.

– А я могу так спрятаться, никто на свете не найдет, – заявил Сашка, делая неуверенный шаг в сторону ребят.

– Спорим, за две минуты найду, – ухмыльнулся самый старший из высыпавшей на улицу команды.

– Спорим! – согласился Сашка.

– На что?

Сашка, подумав, вытащил из кармана охотничий манок и сунул в рот. Призывный свист рябка вызвал улыбку на всех без исключения ребячьих лицах.

– Лады, – согласился старший. – Меня Колькой зовут. А это – Генка, Мураш, Светка, Кира…

– А я – Иришка, – сама представилась белобрысенькая. – Пошли во двор. Он у нас, знаешь, какой большой? Всю жизнь можно прятаться.

Ребятня скрылась за калиткой.

– Ну что, сестренка, покараулишь пацана, пока его мамка рожает?

– А вы, значит, в тайгу? Другого времени не нашли?

– Не мы его назначаем, само диктует. Сейчас опоздаешь, потом не нагонишь. Только что навстречу городской крутяк нарисовался. Или сами чего пронюхали, или местные беспредельщики на помощь вызвали. Самый раз разобраться, а времени – фиг.

– Какими только словами себя ни кляла, что вас втянула. Может, все это только выдумка одна. Там уже, наверное, и запаха того золота не осталось. И на что оно нам? Жили без него и дальше жить будем. Или разбогатеть захотелось?

– Разбогатеть, хотя бы по минимуму, неплохо, конечно. Только не в этом дело, сестренка. Как там господин Ильин писал в своем смертном послании? Помнишь? А я наизусть. «Пока есть надежда хоть малой пользы державе, пусть не сейчас, пусть когда-нибудь, значит, не напрасно прошли мы этот крестный путь в неведомое. Золото, которое мы оставили там, всего лишь знак, от которого путь должно продолжить тем, кто будет счастливее нас». Понимаешь, сестренка, вера у него была. На наше счастье надеялся. Потому не хочу, чтобы счастливыми оказались бандюки и прочая сволота, готовая глотку перегрызть за свои темные интересы. В счастливый для меня час ты эти дневники разыскала. А то скучно жить стало. В кабинете со злом тоже можно бороться, только результат, как говорится, за кадром. Хочется своими руками…

– Много тут один навоюешь?

– Были такие сомнения. Я поначалу, когда тут копать начинал, думал, полная чернуха – зги не видать. Накопилось за век, не разгрести вовек. Полностью ошибался. Да с одним дедом этого пацаненка можно всех окрестных отморозков в бараний рог скрутить. И еще такие есть. Есть, есть! Не веришь?

– Ты, Родион Ильич, поосторожней все-таки. Тут под ними половина поселка, не меньше. Кто долгами, кто деньгами, а кто и кровушкой в кабале. Кто-то их боится, а кто-то за свою прежнюю жизнь, к которой привыкли, насмерть станут.

– Бог не выдаст, свинья не съест. По-разному, конечно, раскрутиться может. Только у меня предчувствие… – Ермаков трижды сплюнул. – В общем, нормальное предчувствие, сестренка.

– Послушает кто, подумают, правда, сестренка. Седьмая вода на киселе, сто верст – и те лесом.

– Сестренка, не сестренка, а общий родственник имеется, хотя и в позапрошлом веке. Ладно, родней мы еще посчитаемся. Выясним досконально, кто нам с тобой встречу здесь сообразил. Черт, леший или кто-нибудь совсем из другого ведомства. Ты пока свой детский сад сберегай. Сыщу клад, дворец для твоих приемышей выстрою. Ну, поцелуемся, что ль, перед дальней дорогой?

– И так уже изо всех ворот глаза пялят.

– Пускай глядят и завидуют. А то они тут уже и целоваться и улыбаться разучились.

Ермаков поцеловал свою дальнюю-предальнюю родственницу Наталью Ильину, и через минуту его видавший виды «уазик» скрылся за поворотом.

* * *

Стол был накрыт в бывшем «греческом» зале бывшей столовой, ныне частном заведении ее бывшего директора Епифанова, прозванного местным населением Фаном, поскольку был он, несмотря на свое исконно российское происхождение, широкоскул, узкоглаз, по-кошачьи неслышен, плавен и осторожен в движениях и поступках, большинство из которых тоже вполне отвечали восточному стилю – почти незаметные по исполнению и весьма впечатляющие по результату. Двухэтажное здание некогда единственной в поселке точки общепита его стараниями в короткое время было превращено в достаточно комфортное заведение питейного профиля, первый этаж которого был отдан под круглосуточную торговлю самыми разнообразными напитками, а второй оказался неопределенным заведением, по мере надобности превращавшимся то в зал для приема особых гостей, то в сдаваемую в аренду площадь для проведения редких свадеб и частых поминок, то в место «производственных совещаний», которыми местные чиновники именовали обыкновенные пьянки, поводом для которых могло послужить любое мало-мальски подходящее событие, хотя бы слегка способное закамуфлировать желание надраться до полного забвения окружающей действительности. Зимой подобные совещания случались чуть ли не каждую неделю, а в особо морозные или ненастные дни и того чаще. И еще это же помещение полноценно размещало коллективные гулянки завершивших сезон и возвращающихся из тайги охотников. Сначала возвращались пришлые, редко задерживающиеся в тайге больше месяца, соразмерно выбитому под это дело отпускному времени. Ближе к Новому году, когда морозы надолго переваливали за сорокоградусную отметку, выползали с ухожей и свои, местные. Отогревшись в баньке и бегло осознав происшедшие в доме за время почти четырехмесячного отсутствия перемены, спешили узнать, на какой день и час назначен всеобщий сбор для подведения итогов и последующего многодневного загула, редко заканчивающегося без тяжкого материального и физического урона для большей части собравшихся. Фан после Нового года, подсчитывая доходы, отделял от них невеликий процент и закрывал второй этаж на непродолжительный косметический ремонт, которого хватало до первомайских праздников, по давно заведенной традиции, лишенной какой-либо политической окраски, тоже отмечавшихся коллективно и бурно. Начальство приурочивало к этому времени вручение премий и почетных грамот. На премии особо глаз не клали, поскольку их тут же полностью разменивали на спиртное. К получившим же грамоты относились завистливо и ревниво, поскольку «грамотеи» могли рассчитывать на первоочередной заброс на участки и выделение дополнительных материальных ресурсов в виде охотничьих припасов, спецодежды и лишней бутылки спирта, который в разгар охотничьего сезона был на вес золота.

Лето для функционирования зала считалось мертвым сезоном, поэтому Фан, еще вчера получивший от Домнича предупреждение по поводу приезда «очень нужных» гостей, расстарался на всю катушку. Такому столу, какой под бдительным руководством жены Фана накрыл здешний повар, когда-то удачно потрафлявший высшему партийному руководству области, позавидовали бы в элитном городском ресторане.

– О-го-го! – удивился Проценко, проходя вдоль стола и приподнимая бутылки, чтобы разглядеть этикетку. – Вот вам и таежные дебри. Красиво живете, добытчики мягкого золота. Стол, достойный президента.

– Мы тут сами себе – и президенты, и премьеры, и министры обороны, – проворчал Чикин. Он первым уселся за стол и тут же потянулся за бутылкой коньяка, намереваясь наполнить им фужер. Притормозивший за его спиной старик Шабалин придержал лапищу начальника милиции с зажатой в ней бутылкой.

– Мое предложение такое… – сказал он и замолчал, дожидаясь, пока все перестанут греметь стульями и рассядутся по местам. Убедившись, что собравшиеся смотрят на него и ждут продолжения, позвал: – Фан!

Хозяин немедленно выдвинулся из-за какой-то ширмы и с выжидающей улыбкой чуть наклонил большую бритую голову.

– Сообрази легкую музыку. И чтобы умеренно, не как всегда. После чего исчезай со своими кадрами на расстояние полной неслышимости. Меньше знаешь – дольше живешь.

Фан, еще раз внимательно оглядев гостей, согласно кивнул и исчез. Почти сразу зазвучала музыка.

– Береженого Бог бережет, – объяснил старик свои распоряжения. – Дело у нас серьезное, поэтому предлагаю особо не расслабляться, пока как следует все не обсудим. Достигнем взаимопонимания, тогда можно хоть до поросячьего визга. Ставлю вопрос на голосование. Единогласно. Зятек, докладай!

Домнич нехотя поднялся, нерешительно пробормотал: – По первой-то можно было для успокоения нервов…

– В целях экономии времени и нервов предлагаю несколько иной вариант, – неожиданно вмешался Проценко. – Разрешим Игорю Кирилловичу для снятия стресса – у него сегодня, судя по всему, выдался очень трудный день. А я пока вкратце изложу свое видение ситуации. Заранее согласен с поправками – вы ближе, вам виднее. Но! Большое видится на расстоянии. Предельная близость искажает объективную картину, теряется стратегическая отчетливость. Хотя на расстоянии не видны детали, которые могут оказаться очень важными. Если же мы суммируем наши взгляды на сложившуюся ситуацию, то не исключено, что достигнем стереоскопической точности ее понимания, после чего можно будет приступать к тем или иным действиям. Если же наши взгляды будут направлены в разные стороны, понимания не получится и действий, соответственно, тоже. Надеюсь, я изложил все достаточно ясно?

– У меня тоже нервы, – недовольно заявил Чикин и одним духом заглотил налитый коньяк. Показательно крякнув, отставил фужер, раскрыл пятерню, с силой сжал ее в кулак и пояснил: – Если бы не эта рыжая шалава, он бы у меня сегодня вот где был. А потом можно и за второго приниматься.

– Ага, значит, имеется и номер второй? – спросил Проценко, изобразив преувеличенное удивление.

Опрокинул свою порцию коньяка и Домнич. Закрыл глаза, словно сберегая разливающееся по телу тепло. Не открывая глаз пояснил:

– И номер третий, и четвертый…

– Понятно, – усмехнулся Проценко. – Значит, соответственно, повышается и плата за содействие.

– На хрена нам ваше содействие? – не выдержал Чикин. – Сами управимся не сегодня завтра. Весь личный состав на ноги поставлю.

– Знаем уже, как ты управляешься, – зло прошипел Шабалин. – Видел кот молоко, да рыло оказалось коротко. Нет у нас времени твой личный состав из реки вылавливать. Послушаем, что дорогие гости скажут. Правильно господин излагает – со стороны виднее.

– Скажем так – отчетливее. Буду предельно краток. По легенде, много лет кочующей в здешних дремучих краях, в самом начале прошлого века военный конвой, сопровождавший весьма солидный груз золота, добытого на Бодайбинских приисках, растворился где-то в окрестных пространствах в радиусе ста-двухсот километров от точки, где мы в настоящий момент находимся. В те времена здесь была не то заброшенная заимка, не то полулегальное варнацкое поселение. Поскольку «ничто на земле не проходит бесследно», следы от того далеко неординарного происшествия все-таки остались. Например, достоверность данного трагического происшествия мне вполне официально подтвердили на кафедре истории нашего знаменитого вуза. Даже показали документы за подписями высоких должностных лиц того времени, вплоть до губернатора, из которых неопровержимо следует, что исчезнувшее в 1908 году золото составляло ровно 17 пудов, 11 фунтов и сколько-то там еще золотников. Кусок вполне достойный, чтобы не жалеть весьма тяжких и опасных телодвижений для его отыскания с последующим вступлением во владение.