Текст книги "Далеко от неба"

Любаша резко приподнялась и уставилась в глаза Василию. Тот, не выдержав ее взгляда и затянувшегося молчания, глаза отвел. Голосом, в котором зазвучали неожиданные слезы, спросила:

– Ты что, не слышал, что я тебе только что говорила?

– Ну.

– Что «ну», что «ну»?

– Ну, слышал.

– Слышал, да на свой лад повернул. Нет, Васенька, нет, мой милый, тайгу я не хужей твоего знаю. Принял меня под свое командование, вместе теперь воевать, вместе помирать.

– Я вроде помирать еще не собираюсь.

– Так и я тоже. А в избе отсиживаться и прятаться – на другой день от тоски и страха за тебя помру. Так что, если правду мне тут говорил, давай по-хорошему. А то не знаю, что. Сбегу вслед и сгину в этой вашей тайге проклятой.

– Ты ж ее не хуже моего знаешь.

– А что я в ней без штанов и без обувки? Так вот и пойду? – Любаша, соскочив с кровати, стала посреди комнаты. – И сгину! Комары заедят. Есть запасная одежка?

Василий, с восхищением глядя на Любашу, согласно кивнул.

Через полчаса Василий и полностью экипированная в его старое таежное обмундирование Любаша торопливо шли по улице поселка. В этот ранний рассветный час можно было почти не беспокоиться за ненужную встречу, поэтому шли напрямик, самым коротким путем. И просчитались. До дома Арсения осталось только за угол завернуть, когда навстречу вышли двое. Намерения их не вызывали сомнений – оба стояли неподвижно, перегораживая дорогу. У каждого в опущенной руке пистолет с глушителем. Василий и Любаша оглянулись. От калитки в доме напротив отделилась еще одна фигура. У этого не то автомат, не то ружье неизвестной Василию конструкции. Направлено на них, палец на спусковом крючке.

– Договоримся? – спросил один из двоих, с насмешкой глядя на застывшую в растерянности пару. Любаша посмотрела на прикусившего губу Василия и шагнула вперед, прикрывая от возможных выстрелов спереди. Василий отстранил ее и громко спросил: – О чем?

– О полной согласованности дальнейших действий, – с ухмылкой объяснил взявший на себя обязанность переговорщика проценковский телохранитель.

– Она уходит, тогда потолкуем, – еще раз оглянувшись, предложил Василий.

– По-моему, условия всегда диктуют те, на чьей стороне явное преимущество, – продолжал усмехаться переговорщик. – Справедливо?

– Справедливо, – согласился Василий. – Так ведь преимущество еще доказать надо.

Ему все еще не верилось, что они будут стрелять. Оттолкнул Любашу в сторону:

– Уходи!

– Значит, не договорились, – констатировал бандит, мгновенно стерев улыбку. Даже не верилось, мог ли он вообще улыбаться, настолько обострились и отяжелели только что казавшиеся расплывчатыми и даже добрыми черты его лица.

– Жаль. Поэтому прошу не обижаться, если вам будет сейчас больно. Давай, Юрок!

И тотчас сзади раздался негромкий хлопок выстрела, сбившего Василия с ног. Он еще было шевельнулся, пытаясь встать, но на это движение ушли последние силы. Пальцы его беспомощно заскребли землю и застыли.

Любаша дернулась кинуться к нему, хотела закричать что было сил, но второй выстрел достал и ее. Привалившись к забору, она медленно сползла на землю и так и осталась сидеть в сырой траве, неловко подвернув ногу.

Один из нападавших резко свистнул и махнул призывно рукой. Из распахнувшихся ворот бесшумно выкатился старенький «Рафик» и остановился возле лежавшего Василия. Все трое сошлись у машины.

– Страшилок каких-то про него наговорили. Всего и делов. Против лома нет приема.

– Бабу-то на хрена? – недовольно спросил сидевший на месте шофера. – Так не договаривались. Куда теперь ее?

– Ты что, свидетеля захотел? Она же нас всех срисовала.

– Разберемся. Грузите.

Грубо закинув в машину тела Василия и Любаши, двое забрались следом. Третий пошел закрывать ворота. Закрыв, посмотрел на часы и махнул рукой – езжайте, не ждите. Машина не сразу, словно нехотя, тронулась с места.

* * *

Почти в это же самое время отец Андрей с трудом тащил на спине то и дело терявшего сознание Кандея. Возвращался он тем же путем, каким уходил с Надеждой – огородами. Услышав его тяжелые медленные шаги, Олег очнулся от дремоты, одолевшей его на рассвете, и, разглядев, кинулся на помощь.

– Ты, что ль, Олег? – казалось, ничуть не удивился его появлению отец Андрей. – Помогай давай… Еле дотащил…

Они осторожно опустили застонавшего Кандея на землю.

Увидев, кого он так бережно только что поддерживал, Олег не выдержал:

– Это ведь Кандей, батюшка! То есть Григорий Кандеев. Правая рука нашего директора. Вот уж кому я бы помогать не торопился.

– Если мы ему сейчас не поможем, завтра ему уже никто не поможет.

– В каком смысле?

– Возможно даже, что убьют.

– Кто?

– Конкретно не знаю, но информировал человек вполне надежный. Кстати, а ты что тут делаешь? У тебя, кажется, другая забота была.

– Была, да сплыла. Не уследил, на мне грех. Сбежала.

– Господи, помоги ей и обереги, – перекрестился отец Андрей. – Как с ее силами и болезнью в неведомое подаваться. Арсений Павлович теперь совсем с ума сойдет, как узнает. И без того душа изранена, а теперь это…

– Одна надежда, что она сюда вернется. Караулю вот сижу.

– Сюда-то ей зачем? – не поверил отец Андрей. – На погибель? Вот этот покалеченный гражданин подробно рассказал, как они их убивать собирались – Арсения Павловича и ее. Не верил я вам поначалу, что такое возможно. Оказывается, очень даже просто. Слава богу, осечка у них получилась.

– Не хотел я ее убивать, – пытаясь приподняться, прохрипел Кандей. – И в тот раз тоже помешать хотел. Так я один, а их трое. Ружье наставили. Она уже как мертвая была, с обрыва кинулась. Жалко ее было. А теперь все меня убить хотят.

– «Все», это кто? – не понял Олег.

– Так они. И вы тоже, и батяня ее.

– Что я, убивать тебя на себе волоку? В тебе ж центнер, не меньше… – с наигранным возмущением прикрикнул на Кандея отец Андрей. – Дурак ты все-таки, раб Божий Григорий. Дурак из дураков. Одно только мне до сих пор непонятно. Как ты с тремя переломами и дыркой в голове из больницы сбежал?

– Жить хотелось, вот и сбежал. А тут эта… баба директорская. Сначала к себе уговорила приволочь, потом сюда. Второй раз он хрен промахнется.

– Кто? – спросил жадно ловивший каждое слово Кандея Олег.

– Этот… Батяня ейный… Которая спрыгнула… Бросьте меня, мужики. А там – как получится. Может, до дома доползу.

– Может, и доползешь, – согласился Олег. – Только там тебя с вечера еще дожидаются.

– Откуда? – не поверил Кандей.

– А то ты своих дружков не знаешь.

– Она их арестовать обещалась.

– Кто?

– Баба директорская. Надька.

– Вот когда она мужика своего арестует, тогда я ей поверю. Заодно и папашу своего, главного закоперщика, в каталажку прихватит. Вот тогда поверю. Выяснила у тебя все, что ты знаешь, и дала последний часок свежим воздухом подышать. Правильно батюшка говорит: – Дурак ты, Григорий. По всем статьям дурак.

– Я думаю, Олег, ты не прав, – вмешался передохнувший отец Андрей. – Помоги-ка мне лучше… Это сейчас наш главный свидетель. Разумею, сюда они не решатся.

– Пытались. Хорошо, на нас с Василием наткнулись. Гарантирую, больше не рискнут.

– Вот и ладно. Я его пока в летник устрою, а там как Бог даст.

Олег помог приподнять и поставить Кандея на единственную целую ногу, и тот, повиснув на отце Андрее, волоком дотащился на нем до летника.

Кое-как пристроив беспомощного от боли Кандея на диван, отец Андрей остановился в раздумье – то ли идти в дом и предупредить о неожиданном госте, то ли повалиться на свою кровать и часок-другой вздремнуть до окончательного начала дня, сулившего, судя по всему, новые неприятные неожиданности.

– Пи-ить… – полупростонал-полупрошептал со своего неудобного ложа Кандей.

Отец Андрей молча набрал из ведра кружку воды и, присев на стул у дивана, помог ему напиться.

– Не знаю, как звать… Этот там тебя батюшкой… Какой ты батюшка? – молодой еще. А по-другому, не знаю как. Попросить тебя хотел…

– Проси, – устало согласился отец Андрей.

– Научи молитву какую попроще. Я когда лежал там – и так, и так пытался, ничего не выходит. Одно слово вертится – помилуй, помилуй.

– Хорошее слово. Просишь помиловать, значит, прощения просишь. За все неправедное, что раньше сотворил.

– Голова путается. Жить хочется, а тут помирать приходится.

– Думаю, о смерти тебе еще рановато помышлять.

– Так ведь все равно думается. Мне бы попроще чего. Чтобы с одного раза заучить.

– Господи, помилуй раба Божьего Григория и прости ему грехи вольные и невольные. Аминь.

– И все, что ль?

– С верой и искренним покаянием просить будешь, дарует Господь прощение. Со страхом и обидой – ни душе, ни телу не полегчает.

– Правда, что ль, душа имеется?

– А как же без нее? Только не у каждого она к Богу повернута. Боятся думать о ней, самих себя стыдятся.

Кандей долго молчал, обдумывая услышанное. Потом тихо спросил:

– А левой рукой можно креститься?

Словно объясняя свое состояние, он попытался пошевелить загипсованной правой, но смог лишь чуть приподнять ее.

– Левой не надо, – улыбнулся отец Андрей. – Не по-православному это. Ты же русский?

– Ну.

– Тогда поскольку так у нас все сложилось, перекрещу тебя. Поправишься – сам научишься.

Отец Андрей перекрестил закрывшего глаза Кандея и встал.

– Погоди, – остановил его Кандей. – Не говорят никому, а сами там золото ищут. Девчонка нечаянно на нас вышла, заблудилась. Обрадовалась…

В это время совсем неподалеку раздался выстрел.

Выстрелом под ноги Олег остановил направлявшегося к дому Проценко. Подняв руку, тот придержал своего телохранителя, уже готового спустить курок.

– Если бы товарищ хотел попасть в нас, он бы с такого расстояния не промахнулся. Не так ли, молодой человек?

– В следующий раз не промахнусь, – пообещал, не опуская свою двустволку, Олег.

– Следующего раза не будет, – окончательно приходя в себя и даже пытаясь улыбнуться, пообещал Проценко. – Во-первых, мы пришли с исключительно мирными намерениями. Во-вторых, так, как стреляет Юра, в области больше никто стрелять не умеет. Как-никак мастер спорта международного класса в стрельбе по «бегущей мишени». Так, Юрок?

– И по лежачей, и по стоячей, и по летячей. Пусть только дернется.

– Дергаться он, насколько я понял, больше не будет. Он сейчас пойдет и вызовет сюда моего старого друга Андрея Александровича Руднева. То есть отца Андрея. Очень хочется спасти его от неизбежных неприятностей.

Заметив, что на выстрел со стороны дома с карабином в руках осторожно подходит Тельминов, а за кустами прячется с каким-то внушительным холодным оружием Серуня, Проценко, оценив обстановку, улыбнулся еще шире.

– Кстати, если в нашем общении пожелают принять участие прочие обитатели этого дома, мы не против. Мы не против, Юрок?

– Стрелка, так стрелка. Пусть только за базаром следят.

– Не будем щеголять неуместными в данном случае криминальными терминами. Я думаю, что, несмотря на предупредительный выстрел и серьезное вооружение собравшихся, мы имеем дело с исключительно мирными людьми, которые вполне резонно обеспокоены событиями последних дней и часов. Не так ли, Андрей Александрович? – обратился он к торопливо подходившему со стороны летника отцу Андрею.

– В которых ты, судя по всему, уже принимаешь самое непосредственное участие. – Отец Андрей остановился напротив Проценко.

– А что прикажешь делать? В первые же часы моего пребывания здесь в меня и моих друзей стреляют. Потом поджигают дом человека, виноватого лишь в том, что он активно поддерживал местное руководство, которое в подавляющем большинстве, как ты уже успел заметить, тоже мои друзья. Таинственным образом из больничной палаты исчезает нетранспортабельный больной. Не менее таинственно один за другим исчезают мирные старатели. Их тут, правда, называют пиратами, но именно ко мне они обратились за помощью. Я уже не говорю о делегации родителей покалеченных в дикой драке молодых людей, о таинственной автоаварии, заминированном магазине, сброшенной в реку новенькой машине директора. Нехило, не правда ли? Самое интересное, все эти события начались с первого дня твоего появления в этом забытом Богом поселении. До этого как-то все обходилось. Не то чтобы гладко, но и без особых эксцессов.

Заготавливая эту немудреную филиппику, Проценко рассчитывал на ее примитивную несправедливость, обидевшись, а то и вознегодовав на которую, отец Андрей невольно раскроет или хотя бы обозначит позицию людей, которые могут помешать действиям по отысканию и последующему вывозу Чикойского золота. Его ничуть не удивило, что с самого начала отец Андрей оказался рядом с этими людьми и принял их сторону. И это его в данный момент категорически не устраивало. Он прекрасно понимал, что в лице отца Андрея, даже при полном его невмешательстве в какие-либо действия, эти люди получают от него очень сильную поддержку, которую он в своем кругу, ерничая, называл Божьей помощью, побаиваясь, впрочем, в глубине души, что помощь эта может оказаться весьма и весьма существенной. Но, посмотрев в воспаленные усталостью и бессонницей спокойные и, кажется, даже насмешливые глаза отца Андрея, он понял, что первый ход в задуманной им партии оказался неудачным. А тут еще некстати вмешался бородатый придурок с допотопной двустволкой, который своим неожиданным выстрелом нагнал на него волну короткого панического страха, почти сразу сменившегося холодной яростью.

– Прошу прощения, – остановил Олег хотевшего что-то ответить отца Андрея и, легко имитируя ироническую витиеватость речи Проценко, продолжил, адресуясь, впрочем, исключительно к незваным гостям: – Этот человек, батюшка, представился, вашим старым другом, что, судя по его речам и поведению телохранителя, кажется мне маловероятным. Интересно, что подавляющее большинство столь подробно только что перечисленных им событий вполне укладывается во временной отрезок появления здесь его самого и его команды. Я всего несколько часов назад вышел из тайги, ни с кем еще толком не видался и не общался, но уже подробно осведомлен о появлении в поселке бандитов из города, которых местный криминальный авторитет по кличке Артист и местный пахан Шабалин по кличке Динозавр призвали себе на помощь. Так что, если, по криминальному выражению вашего мастера спорта по стрельбе, мы в настоящий момент имеем «стрелку», то хотелось бы выслушать, господа авторитеты, ваши претензии к нашему, как вы сами выразились, вполне мирному населению.

– Приятно иметь дело с интеллигентными, только что вышедшими из тайги людьми. – Проценко с явным усилием вернул на лицо улыбку, сменившую прежнее несколько удивленное выражение. – Если и остальные ваши коллеги так же неверно расставили акценты на происходящем, нам придется приложить немало усилий, чтобы вы в конце концов стали смотреть на вещи более реально. Я прекрасно понимаю, что отец Андрей не имеет ко всему происходящему никакого отношения, но по странному совпадению он почему-то то и дело оказывается в центре событий, которые могут привести и его, и вас всех к неприятным последствиям. Очень неприятным. К сожалению, уже имеются весьма трагические тому доказательства. Примерно час назад неподалеку отсюда неизвестными был застрелен местный охотник. Некто Василий Боковиков.

– Что ты сказал, жучила кривоногая? – каким-то не своим, сорвавшимся голосом выдавил из себя побледневший Михаил Тельминов и, взяв карабин наизготовку, двинулся на Проценко. Вскинул руку с пистолетом телохранитель, поднял ружье Олег.

– Погоди, Михаил Иванович, – шагнул навстречу Михаилу отец Андрей. – Неправда это. Поверь, я его хорошо знаю. Каким бы он ни был, он далеко не дурак. Не пойдут они на это. Для них это равносильно самоубийству.

– Зачем нам это надо? – поспешил согласиться Проценко, почувствовав, как накатывает очередная волна панического страха. – Мы его и знать не знали. Я лично даже в глаза его не видел. Это ваши дела, ваши разборки.

Уловив страх в словах и глазах Проценко, Михаил вдруг опустил карабин.

– Х…ня! Чтобы Васю достать, таким деловым делать здесь нечего. Я когда в окошко им с дробовика шумнул, пересрали – смотреть, два дня хохотать. Решили, что их убивать собираются. На четвереньках через улицу бежали, следы вынюхивали. Не хуже бурундуков после медвежьей свадьбы. Общий диагноз по вашей психушке – лапша на ушах для слабонервных. Так что кончай чужой огород топтать. Арсений Павлович вернется, за украденный горох отвечать придется. А то вон тот областной профессионал международного спорта с пистолем уже полные карманы стручков накоммуниздил. Видать, хозяин на голодном пайке держит.

– Пускай пользуется, – подхватил насмешку Олег. – Выхлоп сильнее будет, чтобы до города тяму хватило.

– Я смотрю, веселые вы все люди, – пожал плечами Проценко. – Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что, недооценивая ситуацию, вы изначально проигрываете. Плохо, потому что вместо разумного диалога мы имеем неуместную в данных условиях конфронтацию, которая не нужна ни вам, ни нам. Лично я за мирное существование. В противном случае вынуждены будем защищаться. И, может быть, даже нападать. Так и передайте тем, кого по глупости или недоразумению поддерживаете. Еще раз убедительно прошу – хорошенько обо всем подумайте, не вмешивайтесь, не путайтесь под ногами и не стреляйте по окнам. Хотя… Как раз этот выстрел меня больше всего успокаивает. И даже радует. Человек, способный на такие поступки, просто дурак. С дураками же иметь дело хотя и неприятно, но совершенно не опасно.

– Дураками обзываться – в дураках остаться, – неожиданно подал голос Серуня, появляясь из-за кустов с казацкой шашкой, недавно висевшей у Арсения над камином. – У нас, дураков, как говорил покойный Корней Карабешкин, корысть пожить, а у вас, умных, корысть нажить. С точки зрения высшей справедливости, и мы глупые, и вы не слишком умные. Так что не пугайте, господин-товарищ, все там будем. Вы маленько пораньше, а мы, когда Бог даст. Правильно, батюшка, я излагаю?

Отец Андрей невольно усмехнулся, а Проценко неожиданно для самого себя спросил:

– Интересно все-таки, почему мы «пораньше»?

Отец Андрей уже не скрывал насмешливой улыбки.

– Ты же слышал: «С точки зрения высшей справедливости».

– Я смотрю, местные алкаши к тебе уже прислушиваться начинают.

– А мы что, не люди? – снова вмешался Серуня.

– Еще какие! Как говорил покойный Карабешкин – лучшая часть человечества.

– Точно, говорил! Ты что, знал его, что ли? – искренне удивился Серуня.

– Шеф, по-моему, пора завязывать. Зря время теряем.

– Сам вижу. Надеялся на разговор, получился базар. Андрей, я все-таки хотел бы как единственному разумному здесь человеку дать тебе дружеский совет. За этим сюда и шел.

– Если честно, побаиваюсь я твоих дружеских советов. Разве только выслушать и поступить наоборот.

– Поступай, как считаешь нужным. Но мне будет легче жить, зная, что я тебя предупредил. В общем, если не хочешь здесь сгинуть, не исключено, что без следа, немедленно уезжай. Вспомни о Марине, о дочке. Неужели ты до сих пор не понял, что тебе здесь не место? Не нужен им Бог! Без него им живется гораздо лучше. Легче убивать, легче пить, насиловать, вешаться, стреляться, ненавидеть себе подобных и себя самих. Это их гены, их менталитет. Их гибель давным-давно запрограммирована их предками и всем, что творилось и творится вокруг. И ты ничего с этим не поделаешь. Уезжай, не мешай!

– Не мешать чему?

– Тому, что неизбежно. Счет идет уже на часы, на минуты. Уезжай!

– Судя по всему, я тебе очень мешаю, если ты пришел на эти переговоры?

– Жаль, что ты не хочешь меня понять. Очень жаль. Прощай.

Он уходил, не оборачиваясь. Телохранитель отступал следом, не опуская пистолета и внимательно отслеживая каждое движение сбившихся тесной кучкой людей. Когда они скрылись за углом соседнего дома, Серуня, взмахнув шашкой, срубил одиноко торчавший посреди грядки подсолнух.

– Насчет Василия брехня в целях дезинформации. В настоящий момент они с Егором Рудых и прочими… сочувствующими на тот берег уже переправились, – хмуро пояснил Михаил и, неожиданно притянув Серуню за ворот, довольно сильно встряхнул. – Но если Аграфене хоть слово на данную тематику, своими руками…

– В голове даже не держал, конечно, брехня, – испуганно согласился Серуня.

– Она там ворота сторожит, за нас переживает. Скажем, что вот он по ошибке стрельнул. – Михаил показал на Олега. – Показалось, и стрельнул. А может, не показалось. В общем, все пока нормально, все живые и здоровые. Пошли в дом. Поутрянке сюда уже никто не насунется. Жалко Кармак сбежал. Придется теперь одним глазом спать, другим кемарить.

Стараясь не наступать на заросшие грядки, Михаил пошел к дому. Серуня заторопился следом.

– Подожди, Михаил Иванович, – остановил его отец Андрей. – У нас там, в летнике, гость обретается. Без спросу привел, выхода не было.

Увидев, что Михаил сразу насторожился и даже скинул с плеча карабин, поспешил успокоить:

– Гость совершенно беспомощный, безопасный. Ни двигаться, ни шевелиться без посторонней помощи не может.

Михаил на всякий случай все-таки передернул затвор.

– Кто такой?

– Кандей, – ответил за отца Андрея Олег.

– Ни себе хрена! – прошептал Серуня, отступая на всякий случай подальше от совсем уже близкого летника.

– Та-ак… – задумался Михаил. – Вечером сведения о нем были, что в морге находится. А он, оказывается, здесь проживает. Полная психушка. Сам пришел, или принес кто?

– Принес, – признался отец Андрей. – На себе тащил.

– Кандея? На себе? Ни себе хрена! – до глубины души потрясся Серуня.

– Его убить хотели, а он теперь для нас главный свидетель, – снова пришел на помощь Олег.

– Понятно, – сказал ничего не понявший Михаил. – Пошли глянем, поздоровкаемся. Если из морга сбежал, это еще не доказательство. В психушке один такой тоже покойничка изображал. Пока пару уколов не вкатили. Рванул в палату со скоростью, опасной для жизни.

– Я первый войду, – сказал отец Андрей. – Он мне, кажется, доверяет. А то еще испугается, разнервничается. Потом вы.

Получив молчаливое согласие, отец Андрей вошел в летник. Все смотрели на приоткрытую дверь, ждали. Появившийся через минуту священник был бледен и растерян.

– Что? – спросил Олег.

– Убежал? – предположил Тельминов.

– Разнервничался? – сам себе не веря, спросил Серуня.

– Кажется, его все-таки убили, – тихо сказал отец Андрей и перекрестился.

Один за другим все вошли в летник. Григорий Кандеев по-прежнему лежал на диване. Пуля из мелкашки попала ему в висок. Скудная струйка крови из раны застряла в щетине щеки.

– С мелкашки, – сразу определил Тельминов, склонившись над раной и стараясь не коснуться покойника.

– Хвастался: «меня атомной бомбой не достанешь», а его с мелкашки, – неожиданно для себя загрустил Серуня и попытался вытереть несуществующую слезу.

– Странно, почему выстрела не слышали? – размышляя, пробормотал Олег. – Хоть и с мелкашки, а должны были. Рядом же совсем.

Спохватившись, торопливо вышел наружу и стал внимательно оглядывать окружающее пространство, не спуская пальца с курка своего старенького ружья.

– Уверен, что он живой был, когда тащил? – спросил Михаил отца Андрея.

– Мы тут с ним еще о душе беседовали. Спрашивал – можно ли левой рукой креститься.

– Нельзя, что ли?

– Нельзя.

– О душе? Может, это не Кандей? – совсем запутался Серуня.

– Кандей, не Кандей – менты приедут, диагноз без вариантов поставят.

– Какой диагноз? – не понял отец Андрей.

– Что нам эта орясина спокойно спать мешала.

– Только не нам. Он на нас надеялся, что мы ему поможем.

– Помогли. Кто теперь нам помогать будет? Его сейчас, наверное, весь действующий состав районного отделения разыскивает. Найдут здесь, можем сухари сушить и сопли на кулак наматывать. А если отбрешемся, тогда Арсению срок намотают. Без вариантов. Есть какие-нибудь соображения-предложения?

Отец Андрей растерянно пожал плечами.

– Есть, – подал голос Серуня и, когда все с удивлением уставились на него, пояснил: – В морг его обратно доставить.

– В морг, говоришь? – заинтересовался Михаил. – А что? Где находился, там и объявился. Вопрос – как он в этом медицинском отделении окажется?

– Мы с Корнеем сколь разов отоваримся – и туда. О жизни поговорить, международное положение осмыслить. Покойники в основном отсутствуют. Да они нам и не мешали.

– Их что, не запирают?

– Зачем? Они не сбегут, а живым там делать нечего.

– А вы что, не живые, что ли?

– Мы – посередке. Здесь не нужны никому, и там до поры до времени не ждут. Зимой, конечно, не Ташкент, а летом очень даже ничего. Другой раз переночуешь, когда передвигаться сил не остается.

– Понятно. Излагай дальше. Как, на чем, когда? Времени у нас – три часа двадцать минут до начала рабочего дня. После чего могут нарисоваться.

– Кто?

– Дед Пихто. Тому, кто его прижмурил, самый выгодный вариант про место нахождения стукнуть. Придут, а мы в это время транспортные вопросы решаем. Сплошной тест о вождях пролетариата.

– О чем вы, Михаил Иванович? – не понял отец Андрей.

– Профессора вспомнил… Пока имеем задачку с тремя неизвестными: икс плюс игрек равняется икс.

– Насчет игрека – у Арсения Павловича тракторишка по непонятной надобности в гараже простаивает. С прицепом. А за икс я попробую. Кому в голову стукнет, что Серуня Кандея на новое место проживания доставляет?

– А трактор кто поведет? Ты, что ли?

– Запросто.

– Стоп! В этом пункте у меня полное к тебе недоверие.

– В стройбате три года бульдозерил. Вплоть до благодарности от командования части.

– Чего ж ты тогда пьяных ежиков стал пасти?

– Жизненные обстоятельства, Михаил Иванович. Рысь ногу покалечила…

Вспомнив, что собеседники проинформированы и насчет рыси, и насчет ноги, Серуня замялся было, но, быстро сообразив, что лучший способ завоевания доверия – говорить все как есть, махнул рукой:

– По правде говоря, причина в другом направлении. Не выдержал столкновения с этими гадами… Как их? С генами! А тракторишко этот по сравнению с бульдозером, как два пальца… У меня с ним… – Серуня покосился на Кандея, – неоднократные разногласия по разным поводам возникали. Но раз он такой важный свидетель, пусть лучше на месте находится.

– Ладно, доставишь ты его. А с разгрузкой как? Одному тебе не управиться. Да еще с твоей ногой. Его на место положить требуется. Чтобы никаких подозрений.

– Тут, конечно, тоже игрек – не управлюсь. Больно здоровый. Толкнул как-то – вроде легонечко – так я только в конце улицы сообразил остановиться.

– Мне после вчерашнего тоже лучше в общественных местах не светиться, – задумался Михаил.

– Моя вина, что доверившегося не уберег, – неожиданно вмешался в разговор отец Андрей. – Только предлагаю невинно убиенного не в морг, а сразу в храм. Будут интересоваться, объясню: пришел на службу, а он уже там находился. Заодно потребую у местного руководства выделить средства на достойное захоронение и полноценное расследование обстоятельств.

– Сами разберемся, – уверенно заявил Михаил. – Василий вернется, все рифмочки расставим, где требуется. У меня на этот счет очень красивое рационализаторское предложение…

– Как я понял, возражений не имеется? – на всякий случай поинтересовался отец Андрей.

Возражений не было. Серуня с Михаилом заторопились во двор приводить в порядок старенький, но все еще вполне работоспособный тракторишко.

Отец Андрей устало присел на ступеньку крыльца и закрыл глаза, шепча про себя молитву. Подошел и сел рядом Олег.

– Тоже умотался. Третью ночь на ногах. А стрелял в него, отец Андрей, кто-то из своих. Кто все здесь досконально изучил. Можно считать, на наших глазах в помещение вошел и дверь за собой прикрыл, чтобы не слышно было. Только у своих мелкокалиберной винтовки ни у кого не имеется. Да и на виду все были. Вот такие вот непонятки, как здесь говорят.

* * *

Остальные события этого дня отец Андрей вспоминал потом какими-то отрывками, не имеющими, казалось, между собой никакой связи.

Вот они с Михаилом несут через двор завернутый в полиэтилен от парника труп Кандея, неловко переваливают его через борт прицепной тележки…

Вот Аграфена Иннокентьевна, торопясь, выносит из дома икону и почему-то сует ее в руки стоящего на колесе прицепа Михаила, который для надежности и маскировки набрасывает на полиэтилен какой-то матерчатый коврик и прижимает его по бокам лежавшими в тележке досками. Растерявшийся Михаил сначала пристроил икону на коврик, потом, спохватившись, отдал ее сидящему в кабине отцу Андрею и пошел открывать ворота. Серуня неуверенно завел трактор, который из-за долгого бездействия окутался густыми клубами выхлопных газов, и, явно пугаясь собственной смелости, выжал сцепление…

В поселке редко кто поднимается в такую рань. Прохожих на пустых улицах не оказалось. Лишь из одной полуоткрытой калитки выглянула на оглушительный треск мотора заспанная молодка и долго с удивлением таращилась вслед непривычному экипажу, в кабине которого сидели так и не узнанные ею пассажир и водитель.

Въезжая в церковный двор, чуть не зацепили створку ворот и, объехав вокруг церкви почти полный круг, остановились у крыльца. Заглушив мотор, Серуня с минуту сидел в оцепенении, сам себе не веря, что все у него получилось. Не шевелился и отец Андрей. Собирался с силами, чтобы спрыгнуть на землю, вытаскивать труп, переносить его в церковь, а затем остаться одному, зажечь свечи, прочитать молитвы и ожидать приезда кого-нибудь из местного руководства или милиции, которых о случившемся должен был оповестить Серуня.

В пустой церкви Кандея надо было укладывать или прямо на пол, или на довольно высокие козлы, с которых отец Андрей замазывал известкой неудачное творение Олега. Не ладно было и то, и другое. В конце концов опрокинули козлы набок, положили на них две доски и коврик, которым Тельминов прикрыл труп, кое-как пристроили Кандея на этом неудобном сооружении. В головах у него тоже кое-как пристроили икону, пожертвованную Аграфеной Иннокентьевной, и зажгли свечи, которые прихватил с собой отец Андрей. После того как огоньки свечей, почти не видные в лучах утреннего солнца, заметались от сквозняка, отец Андрей, подумав, включил магнитофон Олега, до сих пор стоявший на подоконнике. Хор запел отрывок из канона Рождества Христова «Покаяния отверзи ми двери». Не очень понимая, что происходит, а больше всего не понимая, что происходит с ним самим, Серуня попятился из церкви, с трудом забрался в трактор и замер в ожидании.

Отец Андрей вышел на крыльцо, не очень внимательно напутствовал его и без того уже несколько раз повторенными наставлениями, и когда Серуня наконец уехал, сел на крыльцо и, закрыв глаза, почти сразу заснул.

Под пение, доносившееся из церкви, ему снилось, очевидно, что-то хорошее – он чему-то улыбался. И когда его разбудили, довольно сильно тряхнув за плечо, улыбка не сразу исчезла с его лица. Некоторое время он так и смотрел с улыбкой на стоявшую перед ним в милицейской форме Надежду, на переминавшегося с ноги на ногу за ее спиной милиционера и на тихо пофыркивающий милицейский «уазик», стоявший посреди церковного двора.