Текст книги "Далеко от неба"

– А Кандей откуда там взялся? – высунулся из-за дверей, ведущих на кухню, Михаил.

Виталия испугало его неожиданное появление. Он вздрогнул и, не отводя глаз от карабина в руках Тельминова, спросил: – Ты как тут?

– Мне в психушке объясняли, если пациент на вопрос тем же самым вопросом реагирует, значит, прокол.

– Какой прокол? – еще больше насторожился Виталий.

– Да пошел ты со своей психушкой! – прикрикнула на Тельминова Аграфена. – Здесь-то им чего надо?

– Кому? – не сразу понял Виталий.

– Здесь чего обыскивать, если авария, сам говоришь, вон где?

– А я знаю? Чикин такое распоряжение отдал. Хочет удостовериться.

– В чем?

– Что Зарубин с дочкой в машине находились.

– Где еще?

– Улики требуются для подтверждения.

– Какого еще подтверждения?

– Хрен их разберет. Я так соображаю: за подобную аварию тут такой тарарам поднимется – кто виноват, кто не виноват, разбирать не будут. Вам это надо? А ты, Михаил, после того как в лечебном учреждении стрельбу открыл, считай, в розыске находишься. Катерину твою предупредили, чтобы знать дала в случае появления.

– Вот им – появление! А кто сюда рассчитывает, пускай сразу на кладбище ползком ползут. Пока там очереди нету. У меня справка имеется.

– Ну а чего добьетесь? Они и так из-за Васьки на ушах стоят, теперь это еще. Землю рыть будут.

– В другом месте пускай роют. Сюда их близко не пущу, так и передай, – заявила Аграфена.

– Я-то с чего передавать буду? Ни одна душа не в курсе, что я здесь. Райке сказал – сетешку с утра пораньше поставлю, а сам сюда. Предупредить.

– Вот и пускай теперь знают – пока хозяин не вернется, никто сюда ни ногой.

– Ну, хозяев теперь долго ждать придется.

– Подождем. Гришка выбрался, может, и они не потонут. Бог милостлив.

Аграфена не очень умело перекрестилась.

– Все же интересно, как Кандей там оказался? – снова не утерпел Михаил. – Может, он и подстроил все?

– Может, и подстроил, – согласился Виталий. – Мне, мать, тебя жалко. И гражданина попа тоже.

– Считаете, здесь может случиться что-нибудь подобное? – спросил отец Андрей.

– Так о чем я вам толкую! Раз осыпушка поползла, разбирать не будут.

– Какая осыпушка? – не понял отец Андрей.

– У нас тут часто случается, поскольку мерзлота тает. Один камешек толканешь, полгоры вниз посыпалось. Ищи тогда виноватых. Кто в середку попал, тот и дурак. Окажете сопротивление – самое наглядное доказательство.

– Какое доказательство? – подал голос скрывшийся было на кухне Михаил.

– Что имеете отношение. Придумают, что на больную голову наскресть, не заржавеет.

– Ну а вы сами как считаете? – пристально глядя в глаза Виталию, спросил отец Андрей. – Что им здесь надо?

– Считаю, убедиться хотят.

– В чем?

– Вы как человек, с местностью нашей не знакомый, не в курсе. А мать понимает, кого им живьем видеть нежелательно.

– То есть вы хотите сказать, что они хотят убрать нежелательных свидетелей? Так?

– Какие из вас свидетели? Они там, вы здесь.

– А чего тогда?

– Видать, надо чего-то, мне не докладали. Услыхал, что велено всех, кто здесь находится, задержать до выяснения – и сюда. Как хотите, мое дело – предупредить. Есть желание с ними дело иметь – на здоровье. Лично я такого желания не имею, потому исчезаю. И вам того же категорически советую. Минут тридцать у вас в распоряжении, возможно, еще имеется.

Он попятился и почти растворился в полумраке, но вдруг снова возник в проеме дверей.

– Если Ваську где-нибудь повстречаете, передайте: Чикин приказал в случае сопротивления или побега стрелять на поражение. Так что лучше не возникать, как я ему сразу советовал. От наших разборок лучше в стороне держаться, целее будешь.

Последняя фраза явно предназначалась отцу Андрею.

Через открытые двери было слышно, как за Виталием захлопнулась калитка.

– Будем оборону держать? – спросил появившийся из кухни Михаил.

– Девяносто с половиной процентов – никого сегодня больше не будет, – сказал спускавшийся по лестнице Василий.

– Почему именно «девяносто с половиной»? – улыбнулся отец Андрей.

– Наш старлей говорил – круглые цифры не внушают доверия. Но поправочка смысл имеет – девяносто восемь с половиной. А теперь положено часа два-три-четыре покемарить в целях отдыха перед дальнейшими возможными событиями.

Он подошел к матери, приобнял ее за плечи: – Все нормально, мать. Живой твой Викентьевич. Пока все по его плану. И даже маленько лучшей кой в каких деталях. Так что будем поглядеть, какой они следующий ход придумают. Это пусть они сейчас не спят и по сторонам оглядываются. А мы покемарим…

* * *

Когда окончательно рассвело, пошел дождь. Укрыться от дождя в тайге – дело почти немыслимое. А если к тому же не ищешь убежище, а спешишь из последних сил, не обращая внимания на хлещущие по лицу мокрые ветви, на предательски скользкие камни под пропитавшимся влагой мхом, на затянутое моросью и туманом пространство, то очень скоро мокрая одежда начнет сковывать движения, перед глазами неразборчиво будут шарахаться из стороны в сторону темные стволы, а измотанное усталостью тело, не считаясь с отчаянной необходимостью спешить, бежать, торопиться, все чаще и чаще будет требовать отдыха, остановок, возможности отдышаться и хотя бы на несколько минут закрыть глаза в забытьи короткого отдыха.

Преодолев последние несколько десятков метров перед каменистой лысиной небольшой сопки, Олег остановился и, сверив направление по компасу, оглядел приоткрывшиеся сверху окрестности. Увидев далеко внизу серую извилистую полоску небольшой реки, облегченно вздохнул. Ориентир был найден. Вытер мокрое лицо мокрой ладонью и обессиленно опустился на землю у ближайшего камня. Закрыл глаза и на несколько минут провалился в глубокий, граничащий с потерей сознания, сон. Во сне почудился раздавшийся неподалеку выстрел. Вздрогнув, он открыл глаза и испуганно посмотрел на часы. Торопливо достал из-за пазухи завернутую в целлофан ракету. Снял крышку, чиркнул о шершавую поверхность камня. Красная ракета с противным шипом взмыла к низко просевшим облакам. Быстро погасла. Подождал несколько минут – ответного сигнала не было. Поднял рюкзак и потянулся к ружью, которое только что стояло у камня. Ружья на месте не оказалось. Не оборачиваясь, Олег на секунду замер, затем бросился на землю, перекатился на несколько метров вниз, вскочил на ноги, побежал в сторону ближайшего нагромождения камней, оглянулся – никого не увидел. Снова упал, пополз и втиснулся в ближайшую узкую расщелину, которую прикрывали корявые смолистые ветви стланика.

– Ловко это ты. Не хуже бурундука лётаешь. Все одно пулю не обгонишь. Или что там у тебя? Дробь? – услышал он незнакомый голос.

Олег, закрыв глаза, осенил себя мелким крестом и спросил: – Ты кто?

– Я-то? Ты поначалу о себе все обскажи, а потом поздоровкаемся, коли интерес будет.

Голос был насмешливо-ласковым – человек явно ощущал свое превосходство над распластавшимся на мокрых камнях Олегом. Но на глаза пока не показывался, таился где-то совсем рядом. Олег был уверен, что человек отлично его видит и рассматривает с насмешливой снисходительностью хозяина положения. Может быть, решает, что с ним сделает в следующую минуту. Приписав случившееся к череде неудач почему-то совершенно незаслуженно свалившихся на него за последние сутки, Олег со странным самому себе безразличием медленно поднялся на ноги и тихо, словно неизвестный стоял совсем рядом, сказал:

– Да пошел ты… знаешь куда.

– Могу. А вот ты куда теперь двинешься, желательно знать? В такую погоду без нужды шастать по тайге себе дороже. Так?

Человек все еще не показывался, но Олег уже точно определил место, где тот находился – как раз по другую сторону камня, у которого он забылся коротким сном.

– Сам-то чего шастаешь? Сидел бы и сидел, где тебе положено, не путался под ногами.

Несмотря на явную непонятность и, может быть, несомненную опасность своего положения, Олег почему-то успокоился. То ли вновь навалившаяся усталость заглушила чувство страха, то ли успокоил голос незнакомца, в котором до сих пор не прозвучала нотка злобы или раздражения. В нем вдруг возникла уверенность, что на этот раз, пожалуй, все обойдется.

Все еще невидный похититель ружья хмыкнул: – Посидишь тут, когда неизвестные шатуны по-твоему ухожью напролом прут. Чуть зимовьюшку не своротил.

– Не видал я твою зимовьюшку, – огрызнулся Олег, все больше успокаиваясь.

– Ясное дело не видал. Чем на юру под дождем кемарить, зашел бы, как положено, отогрелся, чайку пошвыркал. А ты сигналы ракетами подаешь. Что я в таком случае думать должон? Вдруг шпион какой?

– Сам ты шпион! – разозлился Олег. – Мне человека спасать надо, а тут ты шуткуешь. И ружье у меня чужое – вернуть потом требуется.

– Человеки разные бывают, – после несколько затянувшейся паузы подал голос незнакомец. – Другого спасешь, а он тебе ни спасибо, ни поллитры. Чего с ним случилось-то?

– С кем?

– Которого спасать надо.

– Поллитры у меня тоже не имеется, – устав от препирательств, злился Олег. – А «спасибо» хоть тыщу, только ружье отдай и отвали куда-нибудь подальше. Раз на глаза не показываешься – боишься чего-то. Раз боишься, нечего мне тут допросы устраивать. У меня каждая минута на счету. Не поспею вовремя, я тогда тебя без ружья уделаю, как Бог черепаху. Ну, где ты там?

Олег направился к камню, за которым, по его предположению, прятался человек. Но за камнем никого не было. На земле лежало ружье, рядом стоял берестяной туес с черникой. Олег схватил ружье и завертел во все стороны головой.

– Эй, гроза шпионов, ты где?

Никто не ответил. Ровный, еле слышный шорох дождя поглощал окрестные звуки.

Олег неожиданно для себя поднял ружье и выстрелил в воздух. Из стланика неподалеку снялась стайка рябчиков и тут же растворилась в сером сумраке стекающего вниз по сопке мелколесья. Подождав, Олег вскинул на плечо рюкзак, ружье и осторожно, стараясь не поскользнуться на мокрых камнях, стал спускаться вниз.

* * *

Дороги Надежда почти не видела, хотя дворники на ветровых стеклах работали исправно, сгребая мелкую морось дождя. Смотреть мешали слезы. Она смаргивала их, они текли по щекам, солоновато застревали в уголках неподкрашенных губ. Машину водить она научилась совсем недавно, а за рулем «вольво» вообще сидела впервые – муж ревниво оберегал свое недавнее приобретение от такого неопытного водителя, каким, по его вполне справедливому мнению, была Надежда. А по такой дороге, да еще в дождь, он и сам не рискнул бы выехать за пределы поселка.

Машину кидало из стороны в сторону, заносило, порой почти разворачивало, но Надежда упорно жала на газ, и, вероятно, от того, что совершенно не думала о сохранности машины и о правилах вождения, ей сходили с рук и ее неопытность, и скользкая, словно намыленная, дорога, красноватая пыль которой на глазах превращалась в месиво липкой грязи.

На краю обрыва, на предполагаемом месте аварии, застыла группа людей. В стороне, перегородив дорогу, стояли машины. Не доехав до них, Надежда резко затормозила. Машину боком протащило по дороге и чуть не ударило о залепленное грязью колесо приткнувшегося к обочине старого «Кировца».

Не сразу узнав свою машину, Домнич в ответ на чей-то вопрос недоуменно пожал плечами, а когда разглядел, сорвался с места. Подбежав, попытался открыть одну, потом другую дверку. Надежда смотрела на него сквозь мокрое стекло и не шевелилась.

– Прибыла удостовериться? Все, ваши не пляшут. Цветы роняют лепестки на песок, поплыл твой хахаль по реке на восток… Поскольку полный придурок – ночью на япошке по такой дорожке. А я предупреждал…

Надежда наконец услышала, вздрогнула. Приспустила боковое стекло.

– Что ты?

– Предупреждал. Лично тебя. Чтобы к моей тачке никакого касательства. Смотри, что ты с ней сделала! – Голос его сорвался от еле сдерживаемого негодования. – Водить сначала научись как следует, руки вымой с мылом, а потом разрешения спроси. И подожди, что тебе ответят. Поняла? Вылезай давай! Ножками отсюда, ножками. Поняла? Или вон, на тракторе.

– Знаешь, что тебе за все это будет? – низким, неузнаваемым голосом спросила Надежда.

– Естественно. Благодарность за быстро организованные поисковые работы.

– Как бы теперь тебя искать не пришлось.

– Меня искать – против ветра ссать. Усекла?

– Подонок!

– Зато живой, богатый, красивый и счастливый. Знаешь, почему счастливый?

– Кончилось твое счастье.

– С чего бы это?

– Ветер переменился.

– Не понял.

– Теперь все время против тебя дуть будет – куда бы ты ни поворачивался.

– Исключается. Погода в настоящий момент, несмотря на дождик, благоприятствует. А если у вас, мадам, настроение по вполне понятным причинам испортилось, то это еще не конец света. Не значит, что оно останется таким навсегда. Совместными усилиями исправим.

– Совместными? Давай исправим совместными…

Она включила зажигание, и машина легко стронулась с места. Придерживаясь за капот, Домнич шел рядом, насмешливо улыбаясь.

Надежда круто вывернула руль, нажала на газ и выскочила из машины.

– Су-ука-а! – закричал Домнич и некоторое время, по-прежнему держась за капот, пробежал рядом с машиной. Запнулся, упал в грязь. Несколько человек, стоявших у края обрыва, разбежались. Передние колеса «вольво», выскочив за край обрыва, бешено вращались. Машина на какое-то мгновение замерла, словно не решаясь на дальнейшее гибельное движение, затем рухнула вниз. Послышались тяжелый удар, плеск воды, шорох осыпавшихся камней…

Грязный и страшный Домнич направился к неподвижно стоявшей Надежде. Занес было руку.

Надежда поднесла к его лицу удостоверение.

– При исполнении. Свидетелей достаточно. Посажу!

Отвернулась и пошла к стоявшим в стороне машинам.

Сидевший в стареньком милицейском уазике сержант торопливо открыл ей дверку. Она села на заднее сиденье и тихо сказала:

– Поехали!

* * *

Выслушав рассказ перемазанного в грязи и все еще бледного от злости зятя о случившемся час назад происшествии, старик Шабалин неожиданно стал смеяться. Сначала осторожная улыбка чуть растянула его тонкие бесцветные губы, потом обнажились крупные и все еще крепкие желтые зубы. Запрокинув назад и чуть вбок тяжелую лобастую голову, он беззвучно смеялся, прикрывая глаза и с болезненным стоном втягивая и выдыхая мутный от табачного дыма воздух.

В большой комнате, неуютно обставленной минимумом необходимой мебели производства пятидесятилетней давности, глаз сразу поневоле упирался в большой портрет Брежнева, висевший в простенке между окнами. Пространство соседней стены почти сплошь занимали многочисленные почетные грамоты, благодарности, наградные листы, адреса и фотографии хозяина, на которых он уверенно соседствовал с некогда весьма значительными лицами области.

– Смешно, да?! – почти взвизгнул окончательно выведенный из себя Домнич. – Посмотрим, как захохочешь, когда рассчитываться будем. По полной программе. Весь репертуар предъявлю к оплате. За неудачный театральный сезон семейной жизни. Плюс сегодняшний катарсис.

– Никак пугаешь? – сразу посуровел старик.

– Не пугаю. Предъявляю обоснованные претензии. «Последнее прости», как поют в старинном романсе. Лично мне пора подумать о будущей жизни.

– О будущей, говоришь?

– Естественно. Она со мной категорически проживать не желает – неоднократно сами убедились. А сейчас вообще точка – финита ля комедия. Машина новье, я на ней даже десятки не накрутил. Подвожу итог. Поскольку родственные отношения продолжать взаимно нежелательно, следует произвести предварительный расчет. Причем исключительно в баксиках.

– В чем?

– В международной валюте. Из вашей доли, естественно, вычитается стоимость моей любимой иномарки. Очень надеюсь, возражать не будете.

– Зачем возражать? Рассчитаемся. Обязательно даже. Как ты там излагал? По полной программе? Рассчитаемся по полной. Немного уже осталось.

– Приятно слышать. Предлагаю только уточнить. «Немного» – это сколько?

– А это как повезет. Кто вперед поспеет.

– Не понял. Имеются в виду спортивные соревнования по бегу?

– Ну да. Кросс по пересеченной местности. Васька, судя по всему, уже рванул на Дальний, сигнал от покойного братишки разыскивать. Егор Рудых со следаком тоже в том направлении собираются. А теперь и Арсений вдогонку туда намылится.

– Чего, чего?

– Того! Зря Надька твою тачку в реку спихнула. Сделал он нас, как пацанов.

– Опять не понял. Что имеется в виду?

– Не понял? Войну он нам объявил. Пока всю твою шпану, которая к его девке касательство имела, по стенкам не размажет, ни ему самому, ни им покоя не будет. Двоих уже оприходовал, а с третьим заминочка вышла. Выживет твой Гришка или нет, еще неизвестно, а только Зарубина он все-таки засек в последний, можно сказать, момент. И дочки с ним не было, тоже факт. Аграфена, когда про аварию услыхала, даже в лице не изменилась. А сам знаешь – пушинки с нее сдувала. Так что пока два – ноль в их пользу.

– В чью – «их»?

– Не в нашу. Инициативу упускаем, губами шлепаем, друг дружке претензии предъявляем. Так что если они первыми до места доберутся, доходов нам, зятек с ноготок, уже никаких. Ты прошлый раз сбежать обещал – беги, пока не поздно. Только предварительно тоже расчет по полной.

– Какой расчет? За что?

– За то. Такое дело загубить, совсем без ума быть надо. Все уже в руках, считай, было. А теперь чего?

– Что?

– Через плечо! Ваську придержать не смогли. Девку снасильничали, Зарубина упустили… Поэтому на настоящий момент от дела тебя отстраняю. Можешь катиться в любом направлении. Только вряд ли товарищ Роман Викентьевич тебя отсюда выпустит. У него тоже выхода не осталось – будет окончательный итог подводить. А без тебя итог у него не сложится, сам знаешь. Так что Надьке не разведенкой, а вдовушкой ближайшая перспектива. Все хлопот меньше.

Домнич, который уже стоял в дверях, задумался, словно решаясь на что-то, потом с отвращением оглядел свою грязную куртку, снял ее, бросил в угол, вернулся в комнату и сел на стул напротив Шабалина. Маска привычного благодушия и своего в доску парня без особого царя в голове медленно сползала с его лица. Острый прищур глаз и жесткая складка губ вдруг совершенно его преобразили. Шабалин не без некоторого удивления и в то же время с неосознанным пока удовлетворением понял, что на этот раз перед ним вполне достойный противник, с которым теперь уже можно общаться на равных. Метаморфоза подельника его успокоила, но и слегка насторожила. Он неопределенно хмыкнул и на всякий случай подтянул к себе свою любимую тяжелую палку.

– Мрачные, Юрий Анатольевич, перспективы рисуете, – нарушил наконец затянувшееся молчание Домнич. – Полное отсутствие оптимизма. Запаниковали. Золотишко-то уже, считай, наше. Без вариантов. Часть его я вам уже наглядно продемонстрировал. Три килограмма, двести сорок четыре грамма. Доказательство? Доказательство. Очень даже весомое. Теперь ко второму вопросу. Если с Зарубиным действительно прокол, в чем я пока сомневаюсь – Гришке в тот момент все что угодно привидеться могло – согласен, дело осложняет. Но не бесповоротно. Поскольку сегодня прибывает братва Сереги Проценко, с которым мы в последнее время основательно скорешились на почве взаимных интересов. Как, например, вы представляете себе последующую реализацию без посредников? Поэтому вот вам защита, а в случае необходимости нападение. И вообще, пора уже в тайгу двигать. Согласны?

– Тебя, я смотрю, мое согласие уже не интересует.

– Совершенно верно. Рассчитывали, что я слиняю и вам на единоличное разграбление все оставлю? Напрасные заблуждения, как говорила Холопка из одноименной оперетты Милютина. Давайте смотреть на ситуацию реально. Ведь вы мне только направление и приблизительное либретто обозначили. А музыка, слова и режиссура – мои. Восемьдесят процентов исполнения тоже. Поэтому принимаю решение…

Домнич перевел дух и попытался заглянуть в глаза упорно смотрящему в сторону старику. Его молчание он принял за растерянность и, самодовольно усмехнувшись, продолжил:

– Поскольку настоящий момент смахивает на критический, генеральная репетиция отменяется. Выходим сразу на публику. Не хотите работать вместе, возражений не имеется. Только прошу поиметь в виду, что в одиночку вам ничего не маячит. Все ваши надежные кадры полностью и бесповоротно в моем распоряжении. Лично с каждым провел разъяснительную работу, лично на каждого в сейфе полноценное досье, достаточное для пожизненного заключения. Можно считать, расписки кровью. Они теперь, чтобы со мной ничего не случилось, мать родную не пожалеют. А плюс ко всему этому Проценко мне таких мужиков обещал – Васька против них шпана мокрозадая, как любит выражаться ваш любимый Чикин. Его, между нами, тоже нежелательно видеть при дележе бесхозного имущества. На этот счет у меня имеется симпатичный планчик. Если с Зарубиным действительно прокол, то это Чикина прокол. Некачественная работа. Я к этому криминальному событию не имею ни малейшего отношения.

– Все изложил? – тяжело наклонился вперед, словно хотел подняться со стула, Шабалин.

– Самое важное, по-моему, да. Мелочевка не в счет. Разберемся по ходу дела.

Домнич поднялся и пошел к двери.

– Правильно Надька говорила – дураком был, дураком и помрешь.

– Ну, насчет дураков несколько позднее будем выводы делать. А насчет «помирать», как поется, «нам рановато. Пусть помрет лучше дома жена». Бывшая, понятное дело. Да и вам, дорогой бывший батец, тоже, по-моему, пора на вечную боковую. Во избежание будущих огорчительных осложнений.

Если откровенно, я вас даже уважал. Старательно перенимал ваш огромный опыт. Но теперь наши пути разошлись окончательно и бесповоротно.

Домнич уже шагнул было через порог, но его остановили насмешливые слова Шабалина: – Плохо перенимал. На троечку с минусом. Иначе бы знал – хороший игрок с одной колодой за стол не садится. Особенно, когда на партнера надежа до первого поворота.

– Не понял.

Домнич вернулся на прежнее место.

– Может, объясните дураку, в чем смысл высказывания про запасную колоду?

– Неужто вправду считал, что я тебя за равного держу, весь расклад раскрываю? Хотя чего с тебя взять? Артисты, они ведь как? Всю жизнь чужие придумки разыгрывают. Ступай, ступай. Только поимей в виду, что городские твои на подмогу вызванные, тебе же и башку оторвут, когда там, где ты клад огрести желаешь, трухи прошлогодней не отыщется. Не сыскать тебе ни шиша, раз душа дешевле гроша. Гуляй, зятек, доживай свои три кило. Я тебе их специально подкинул, чутье сбить. Зря выходит. У тебя этого чутья сроду не было. Один кураж, а ты думал марьяж. И больше близко в тех окрестностях не появляйся. Неровен час, курок спущу, если под ногами мешаться будешь. Хотя что на тебя припас тратить, когда тебя Роман Викентьевич или братки проценковские все одно достанут.

– Блефуешь, батец, блефуешь! – Домнич снова попытался заглянуть в глаза старику. На этот раз тот не отвел взгляда, смотрел строго и чуть насмешливо. Домнич первый отвел глаза.

– Хотя вариант может иметь место в исключительно ничтожной степени. Три килограммчика аурум для отвода глаз – кто узнает, со смеху помрет.

– Ступай, похохочи. Что на мужичков компромат складируешь, мне давно уже доложили. Порадовался даже, пусть, думаю, старается. Я-то и так про всех все наскрозь, но бумажка всегда в таких делах помощница. Запас карман не тянет. И что кинуть не задумаешься, тоже гадать не надо было. Была надежа: семья свяжет – не сложилось, без детей не семья, а временное сожительство. А когда ты лажаться начал, как последний мудак, тут уже и раздумывать нечего было. Эти три килограмма у меня уже лет тридцать припасенные лежали. Они-то меня на след окончательный и навели. Только не там, где ты роешь, совсем не там. Хрен с тобой, пользуйся. Зато все остальное целое будет. Без сопливых обойдемся.

– Не уверен.

– В чем?

Домнич с минуту молчал, раздумывая, верить или нет.

– Не исключаю, что этот финт ушами имеет место быть. Тогда размышляем дальше. На фига этот ходильник понадобился? Элементарно! Не было уверенности, что работаем в правильном направлении. Иван напугал. Его ведь по твоему приказу убрали. По твоему, по твоему, на меня не грузи. От нашего места он далеко находился, а ты чего-то вдруг запаниковал. Точно! Я, дурак, сразу не врубился…

Какие делаем выводы, батец? А такие. Если все оно так, мы сейчас на равных: близко, но где точно, без понятия. Согласен?

Старик снова смотрел в сторону. Лицо его закаменело. И только побелевшие костяшки пальцев, с силой сжимавших тяжелое древко палки, выдавали его напряжение.

– Давай теперь соображать, как под эту ситуевину правильное решение подвести. Хочешь – вместе, хочешь – по отдельности. Как?

– Соображай. Послушаю, как у тебя сообразится.

– Не боись, сообразится. Выхода нет, иначе – на тот свет. А мы, насколько я знаю, туда не торопимся. Там пока и без нас не скучают.

Значит, расклад получается следующий. Если Иван что-то такое унюхал, отыскал или догадался, Ваську, пока он его сообщение не отыщет, трогать никаких смыслов. Тут ты правильно сообразил. Установим плотное наблюдение и поведем до самого упора. Он на то место, где Ивана отыскали, так или иначе доберется. Там мы его и зафиксируем.

Вариант второй. Если у Зарубина карта, вряд ли он ее с собой прихватил, поскольку дураком покойный все-таки не был.

– Не хуже нас с тобой живой.

– Значит, будет не живой в самое ближайшее время. А карту он попу передал.

– Почему попу?

– На всякий пожарный. Такое у меня предчувствие. По последним данным от Сереги Проценко, он все-таки поп, только очень хреновый.

– Это как?

– Фиг его знает. Мне что передали, так и информирую. Контакты устанавливать бесполезно, лучше сразу принимать конкретные меры. Хотя насчет наличия карты у меня по-прежнему большие сомнения. Но… береженого Бог бережет. Прощупать основательно не помешает.

А теперь, батец, чтобы ошибочки не вышло, из-за которой нам может полный шандец получиться, вы подробно излагаете, где и каким образом заполучили следок весом три килограмма двести сорок четыре грамма. Не исключено, это поможет нам определить окончательное направление. Одна голова хорошо, а две – это уже Дом советов. Ваш рассказ воспринимаю, как согласие на дальнейшее тесное творческое сотрудничество. В одиночестве вам семнадцать пудиков аурум ни поднять, ни вывезти, ни реализовать. Со своей стороны согласен предать забвению свою любимую иномарку. Царство ей небесное. То есть подводное. Слушаю.

* * *

Только-только начиналась осень первого года войны. Хотя нет, в школу он пошел уже после этого на всю жизнь запомнившегося дня. Значит, был конец августа. Самый конец августа. Светало часов в пять. Ну, может быть, чуть раньше. Серый туман пасмурного рассвета после ночной непроглядной темени уже смутно прорисовал прямоугольник окна, когда Юрку разбудил слабый стук осторожно притворенной двери. В другое время он не придал бы этому стуку никакого значения – мать, наверное, вышла по какой-нибудь надобности во двор – повернулся бы на другой бок и снова засопел до полноценного утреннего пробуждения. Но сегодня он сам наметил проснуться как можно раньше, хотел чуть свет пробежаться со старенькой ижевкой покойного отца к березняку за ближнюю кулигу, где, по словам то и дело шмыгающего носом Ваньки Коркина, на черной от старости березе обосновалась на ночлег стайка отъевшихся на ржаном жнивье пальников. Ванька, конечно, соврет – недорого возьмет, а с другой стороны, какая ему корысть зазря дурика лепить? Уличат в откровенном вранье, пенделей навесят, сколько не жалко. Да и кулига недальняя, за полчаса добежать – раз плюнуть.

Юрка, которому только что стукнуло в том году девять лет, осторожно сполз с кровати и потянулся за брошенными на табуретку штанами, когда его внимание привлек неразборчивый шепот в горнице. Разговаривали двое. Голос матери он узнал сразу. Она о чем-то спрашивала. Незнакомый мужик отвечал ей коротко и раздраженно.

Юрка на цыпочках подкрался к ситцевой занавеске, отделявшей его спальную каморку от остального пространства дома и, осторожно оттянув от косяка занавеску, заглянул в комнату.

Керосиновая лампа едва светила, видимо, мать привернула фитиль. Двое стояли у стола – мать и высокий мужик в тяжелом брезентовом плаще с капюшоном. В дом вошел, а плащ так и не снял, видать, вскорости собирался податься прочь. Из-за тусклого света лампы, из-за плаща, из-за капюшона, наполовину прикрывавшего лицо, узнать гостя было невозможно, и Юрка, как ни пытался угадать, кто же все-таки это был, так и остался в неведении. А ведь он знал наперечет всех оставшихся в поселке мужиков, среди которых, по его разумению, наверняка не было того, кто мог среди ночи вести с его матерью разговор, который ни одна живая душа не должна была слышать. Об этом Юрка догадался сразу. Стоя за занавеской, он отчетливо слышал каждое слово, несмотря на осторожный шепот разговаривающих. И запомнил почти все, хотя до многого, по тогдашней мальчишеской дурости, дотумкал не сразу. Уже самые первые услышанные слова обожгли своей значительностью и тревогой.

– Страх во мне, сама знаешь, ваша власть каленым железом выжгла. И душу не пожалела. Нет ее у меня, пустота. Так что нечего теперь Бога понапрасну поминать.

– Когда я поминала?

– А должна была. На такое дело сговариваешь, перекреститься не помешает. Кешку Рудых – это тебе не зверя на солонце скараулить. Не получилось бы заместо золотишка на лбу шишка.

– Ну, значит, нечего тогда и гоношиться. Зря я тебя с места сорвала.

– Может, зря, а может, самый раз. Не решил еще.

– Пока решать будешь, война закончится.

– А война тут при чем?

– Так раздумает Иннокентий государству помощь оказывать. Сообразит, что с него и помощь заберут, и самого наизнанку вывернут, а потом на осине повесят. Наш уже в область звонил, органы в известность поставил. Чтобы, как только тот вернется, сразу на дознание. А после них нам ловить уже нечего будет, все подчистую выгребут.

– Если есть что грести.

– Есть, не сомневайся даже. Рудые – они все дурные, врать нипочем не станут.

– Что дурные, точно. Я этой гребаной власти – осиновый кол, а не золотишко. Конец ей уже отмерен. Правильно говоришь, войне еще месяц-другой от силы. А немцы – народ культурный, с ними договориться всегда можно. Если сладится, как предлагаешь. Снимемся с тобой отсюда – и ищи-свищи. С таким богатством где угодно обосноваться можно.

– Сладится, если по уму и с оглядкой.

– Вот и я говорю, что с оглядкой. Дело рисковое. Если Кешка не вернется, они всю тайгу по сосенке пересчитают.

– Пускай считают. Про меня никому в голову не стукнет, а ты уже сколь лет в неживых числишься. Переждем, пока все уляжется, и заживем, как мечталось. Хоть несколько годков. Мне-то уже осталось бабьего веку всего ничего.