Текст книги "Далеко от неба"

– Я, как его поначалу издаля разглядела, от своих убегом сюда подалась, – снова вмешалась старуха. Неделю по тайге блудила, пока здесь отыскала. Сынка мы с ним не спроворили, а дочка Варенька внучком одарила. И то уже когда надежду потеряли. Не церква, так и вовсе бы не вымолили. Вот он сидит, Богом подаренный. Как и деда, Никитой назвали. Только мой его даже в глаза не повидал. К нонешнему времени из всего населения мы с ним вдвоем и остались. Остальных Бог прибрал. Кого по милости, кого по необходимости, а остальных злоба и неправда пришлая извела.

– Как по милости? Как по необходимости? Какая пришлая? – снова не выдержала Маша.

– До тридцатого года они неплохо на здешнем отшибе проживали, – продолжил Зарубин. – Избы хорошие справили, землю для собственной надобности пахали, тайга и река не обижали. Для прокорма всего хватало. В ближние поселки старались не наведываться, а по реке осторожным образом почти до Байкала поднимались – одежонкой, инструментом кое-каким для удобного обустройства обзаводились. Откуда сами, встречным особо не распространялись. По реке, мол, пришли, дальние. Да никто, в общем-то, досконально не интересовался – дальние и дальние. В то время таких дальних по окрестным местам не так чтобы мало шарашились. Кто скрывался, кто лучшей доли искал. Кто про Беловодье, а кто и про Деревню Солнца разговоры заводил. На спасение от великих невзгод надеялись.

– Выходит, тогда еще про Деревню Солнца разговоры велись? – даже привстал Василий. – Я думал, Мишка сам ее от полной сегодняшней окрестной безнадеги выдумал.

– Только, как не стереглись, власть тамошняя все-таки прознала, что не по ее указам, а по собственному разумению какая-то деревушка существует и никакой другой власти категорически признавать не желает. А поскольку «категорически», отправили на вразумление небольшой отряд с винтовочным и револьверным вооружением. Собрали, как положено, деревушку на митинг, разъяснили курс партии на всеобщую коллективизацию, излишки продовольствия приказали в кратчайшее время доставить в райцентр, а церковь непременно закрыть и желательно сжечь, чтобы не было вредоносного распространения. Распространения чего, не объяснили. Не успели. Поскольку Никита Ефимович сунул докладчику дулю в нос и посоветовал исчезнуть в любом направлении, пока не поздно, пока у мужиков на недолгое время терпение имеется. Представители власти доброму совету не вняли, стали оружием грозить и прочими соответствующими мерами. Не сообразили, что народ здешний с оружием умеет не хуже, а то и получше их управляться. Так что пришлось пришельцам после небольшого вразумления и разоружения удалиться восвояси. Их даже продовольствием на дальнюю дорожку снабдили. А в благодарность за это спустя какое-то время вменили вооруженное сопротивление и чуть ли не восстание и нагрянули уже силами, значительно превосходящими прежние. В подробности вдаваться не буду.

– Подробностев на всех хватило, – не утерпел вмешаться, судя по всему, нынешний хозяин чудом сохранившихся остатков бывшей тайной деревеньки. – Баб с детишками, правда, трогать не стали. Расчет был, что без мужиков им так и так тут жизни не будет. Зимой с голоду помрут или в потек подадутся. Никакого другого выбора не оставили. Весь обиход и припасы, какие были, подчистую сгребли. Лошадей, каких повыловили, с собой погнали, коров постреляли – все равно, говорят, без кормов и ухода передохнут.

– Вот здесь, где сосна стоит, в конце школы, людей расстреливали, – неожиданно громко и отчетливо дополнила рассказ внука привставшая с места старуха. – Моего Никиту Ефимовича первого прибрали. Его тот, которому он в морду плюнул, за главного посчитал. Самолично с револьверу стрелил. Кто рядом в тот момент находился, сказывают, признал он его.

– Кого признал? – спросил Зарубин. – Кто? Вы мне раньше не говорили.

– Этого. Который стрелил. Признал, говорит, я тебя антихриста. Тот в него и стрелил. А в ту же самую пору кто-то из притаившихся мужиков его самого стрелил. Жаканом, видать. Морду его уродную напополам снесло, ничего, считай, не осталось. Тут эти пришлые вовсе разум утратили…

Переждав недвижное молчание слушавших, она снова присела, неразборчиво и тихо забормотала: – С той поры страх вокруг обосновался. Праведная кровь место стережет, вокруг ходит. Тем с той поры и живы.

– Вы-то как убереглись? – не выдержал Василий.

– Нас с дочкой Бог спас. Я в ту пору её как раз рожать наладилась, так меня Никита мой в дальнюю пещерку отвез от греха подальше. Предчувствие у него было. А сам возвернулся на погибель. Со мною еще Катерина, батюшки нашего покойного дочка спаслась, для помощи мне задержалась. Тем и убереглись. Остались для дальнейшего проживания – две бабы и дитя несмышленое. Остальные кто сгибли, кто поразбежались. А нас коровка да таежная сноровка спасали. До самой войны втроем перебивались. Я от могилки Никиты своего уходить не схотела, а Катерина, как война началась, Кешку своего повстречала. Это он потом ейный стал, а поначалу сторожились друг друга.

– Рудых Иннокентий, – пояснил бабкин внук. – Он, видать, про золотишко от своих родных разузнал. До поры до времени близко не подходил. А как война началась, сдурел слегка. Решил супротив немца здешней захоронкой пособить. Все трогать не стал, но конягу своего нагрузил прилично. Только Господь ему в этом деле не подсобил. Или, наоборот, подсобил. От верной смерти уберег. Живого назад воротил. Матери в ту пору уже двенадцать годков набежало, запомнила, как Катерина его прям сюда привела. Он без собаки своей, от чьей-то пули сгинувшей, заплутал маленько. Может, и не заплутал, а силы от раны и болезни закончились. Еле Катерина его выходила. Так он и часу лежать не схотел. Уходить, кричит, надо! Они за мной и за золотом этим проклятым обязательно нагрянут. Никому в живых не остаться. Сами страха не имеете, девчонку сберегите. Вон какая красавица растет… Это он про мать про мою. Еле Катерина его успокоила. Мол, добраться до нас, сам теперь знаешь, черт не одну ногу сломит. А на самый крайний случай подземная закрадка имеется, где и ты, и мы, и золото твое бесследно до поры растворимся. Закрадка эта ему потом шибко на душу легла. Не то что нас или золото его, целое подземное поселение на случай сбережения какого можно там обустроить.

– Я тебе про него, – оборотился он к Зарубину, – до сих пор не сказывал ничего. Пока полностью во взаимную доверенность не вошли. При самом крайнем случае обязательно расскажу. Оно ведь как еще обернется, один Бог знает. Мы до тебя, Викентич, под страхом сколь лет жили. Да и при тебе не сразу отлегло. Пока ты не поведал о задумках своих. Так что золотишко казацкое, если кто отыскать надежду имеет, полностью напрасные старания. Иннокентий с Катериной и бабкой моей потихоньку все на новое место перетаскали и обустроили. В полной недоступности и неприкасаемости. Пока нужный час не придет.

– Думаете, придет? – спросил Василий.

– Кто ж его знает. Чего Бог ни пошлет, того человек не понесет. Подождем еще маленько. Викентич вон сказывал – дела в окружающем мире наперекосяк идут. А когда наперекосяк, то либо – либо. Наперекосяк долго не бывает.

– Если бы только в окружающем, – хмуро буркнул Василий.

– Имеется в виду, во всем мире, а не в нашей окрестности, – согласился хозяин.

– Про брата моего слыхал чего-нибудь? Про Ивана?

– Викентич сказывал, что убили его. А что и как – не в курсе. Но видать его, видал. Ране еще, до того. Когда он по неосторожности, видать, на то самое место вышел, где конвой сгиб и золото закопали. Но сам копать и отыскивать не стал. Прочел надпись на кресте, посидел ночь, подумал хорошенько и назад пошел. Сразу видать – правильной души человек.

– Какую надпись? – не выдержала Маша.

– Сейчас сказывать не буду, при случае само обозначится. А крест мне пришлось на другое место переносить. Примета слишком заметная.

– Больше туда не наведывался? – не отставал Василий.

– Опасался. Больно народ нехороший стал вокруг тех мест шарашиться. Потом с Викентием беда приключилась. Получается, правильно Иннокентий и бабоньки наши место схрона переменили. Теперь, врать не буду, окромя меня одного, никто его не сыщет. Баба Варя его уже сто лет как позабыла. Да и я, в случае чего, напрочь не вспомню.

– Это хорошо! – согласился Зарубин. – Именно так и требуется, пока все в нужном направлении не повернется. Так что, уважаемый Герой России, вот вам налицо вся здешняя диспозиция. Предупреди своих друзей, чтобы не тратили зря времени и возвращайся с ними в поселок. Не факт, что вертолет застрял на Убиенке надолго. Сведения о золоте им, судя по всему, вполне достоверные достались. Поймут – если поймут – что на вашем бывшем участке им ничего не светит, кинутся прочесывать все подряд, вдоль и поперек. Могут сюда наведаться. Сам понимаешь, нежелательно. Чревато и для них, и для нас большими неприятностями.

– Для них! – сказал Василий, вставая. – Только для них. Даю слово. Мне бы сейчас только про Ивана разузнать. Зацепка имеется. Так что я сейчас туда, а потом будем посмотреть. Как говорил наш старлей, ситуация обязана в корне перемениться.

– Сейчас пойдешь? – поднялся и хозяин.

– Сейчас. Гроза вроде стихла.

– Провожу маленько. До хребтика. А там рукой подать. Да и светать вот-вот начнет.

Поленька как-то нерешительно подошла к брату, но вдруг качнулась и прильнула к нему всем телом, обхватила руками.

– Я сон видела, – прошептала она. Ванечка наш вон там на пороге стал и улыбается, словно войти хочет и не решится никак. Зову: «Братик, братик, заходи». А он только улыбается. Помнишь, как он хорошо улыбается? Потом ты пришел. Он знал, что ты придешь.

– Конечно, знал. Как я мог не прийти? Дождись. Потом будем решать – оставаться или подаваться. Я ни тебя, ни мать больше одних не оставлю.

Он хотел еще сказать про Любашу, но не стал – сердце защемило. Как она там одна? Ни защиты, ни опоры. Кинуть камень каждый второй рад будет. А кое-кто и со свету сжить захочет.

Погладив Поленьку по голове, по-военному поклонился остальным и шагнул к двери. Остановил голос Зарубина:

– У Ермакова рация имеется. В случае чего давайте знать. В десять, в час и в шесть буду на связи.

Василий согласно кивнул и вышел. Хозяин таежной деревеньки вышел за ним. Жеребенок затоптался на месте, словно тоже хотел податься следом. Маша, стоявшая рядом, удерживая, обхватила его за шею и, наклонившись к уху, что-то зашептала. Старуха трижды перекрестила закрывшуюся дверь.

* * *

К обездвиженному вертолету, в пойме небольшой, впадавшей в Убиенку речушки, Домнич с подраненным проценковским наймитом добрались только к вечеру следующего дня. Вконец обессилевший, раненый рухнул у горевшего на берегу озера костра, у которого кроме экипажа вертолета собрались остальные потерпевшие. А довольно бодрый, но донельзя злой и раздраженный Домнич, не отвечая на расспросы, подошел к груде выгруженного из вертолета груза, разыскал среди выложенной на брезент еды водку, хлеб, колбасу, сделал прямо из бутылки несколько жадных глотков, поперхнулся, закашлялся и лишь потом заорал в полный голос:

– Финита ля комедия! Обосрались на ровном месте. Герой России приближается к триумфальному финалу, а мы задницы на солнышке греем, пьяных ежиков пасем. За помощь и спасение отдельное вам спасибо. Мы с Валерием батьковичем дожидаться устали. Прикидывали, кого первого сожрем, если живы будем.

– Сколько им до места добираться? – спросил подошедший к нему от костра Проценко.

– Учитывая, что девка с ним живая и здоровая, дня за два достигнут запросто. Один день уже, можно считать, позади, второй – четкий дуплет по нашим рокфелеровским планам. Делать нечего, как говорится. На этот случай имеется подходящая ария главного героя знаменитой оперетты.

Он еще раз откашлялся и попытался запеть:

– Чем-то странным и внезапным я смущен, оказалось все напрасно – я смешон… Но! Смешон не в одиночестве. Все вы, дорогие соратники, помошнички, руководители и прихлебатели смешны еще больше. Вот какая сука его развязать сообразила?! Поэтому имеем то, что имеем.

– Не выступай, а помолись, что живой остался. Откуда мы знать могли, что ты из Убиенки вынырнешь? За помин твоей и его вот души по стопорю приняли. Все как положено! – прикрикнул на размахивающего руками зятя старик Шабалин. – Оставил бы девку в покое, купаться бы не пришлось.

– Она бы нас оставила в покое? Или батя ее? А молиться на том свете будем, когда сальдо-бульдо подведем. И вообще, разговор на эту тему портит нервную систему. Поэтому вам – как желается, а я к цивилизации двинул. Пешедралом. Налегке, за те же два дня, запросто. Пока бывшая женушка оставшееся имущество не приватизировала. А вы дальше загорайте. Помощь, как я вижу, не спешит.

– Рация накрылась, – пробурчал подошедший Чикин. – Я, если не возражаешь, с тобой двину. Поселок без милицейского догляда не поселок, а бардак. Наш особенно. Жар-птички – они в основном в сказках, а здесь имеем то, что имеем.

– Двигайте, – спокойно согласился Проценко и направился к возившимся у вертолета членам экипажа.

– Командир, как там у вас, не пора?

– Попробуем запустить, – не сразу ответил тот. – Перекреститесь все разом и сплюньте в сторону, от воды подальше. Водичка тут серьезная, дна не видать. Можем и не взлететь, если без уважения к ней.

– Если взлетим, нашему попу-новоселу на это самое пожертвую, – прохрипел простывший за ночь Федор Оборотов.

– На что «это самое»? – поинтересовался Чикин.

– А хрен его знает. Что попросит. Лишь бы свалить отсюда скорее.

– В непонятку мы, мужики, попали, – неожиданно подал голос подраненный проценковский боевик. Мы пока до вас добирались, раз пять в полный аман попадали. Замрешь вдруг столбом – ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни пошевелиться. Полный атас. Хорошо, шеф песни орать стал. Как заорет, так отпускает маленько. Шагов через сто-двести опять сдохнуть охота. Правильно этот козел трындел – валить надо. Выходить из штопора, пока не поздно.

– Так и я об этом, – поддержал его Чикин. – Заведется-нет, бабушка надвое сказала. А напрямки – прибудем, пока поздно не стало.

– Вот именно, – согласился обрадованный поддержкой Домнич. – От разбитого корыта подальше, пока то, что осталось, имеет место быть. – И еще раз основательно хлебнув из бутылки, неожиданно, явно фальшивя, запел: – Время идет, забывать о том нельзя, надо прожить, что осталось нам не зря…

– Давай, давай, – словно провожая, махнул рукой старик Шабалин. – Скатертью дорожка. В который уже раз линяешь, шансонетка продажная.

– Запускай! – дал отмашку командир экипажа выглядывавшему из кабины помощнику.

Мотор вертолета как-то неуверенно зачихал и вдруг ровно заработал. Набирая обороты, завертелся винт. Дрогнули от поднявшегося вихря ближние ели, заколыхалась, согнулась, потекла волнами густая прибрежная трава, разметало костер, зашипели, погасая в озерной воде, горящие поленья. Командир экипажа заскочил в вертолет, оглядел приборы, что-то спросил у помощника и, высунувшись наружу, крикнул подбежавшему Проценко:

– Груз уполовинить, иначе не поднимемся!

– Нет проблем! – весело крикнул Проценко. – За нами дополнительная оплата в любом разумном размере. – И, обернувшись к подбегавшим, жестко приказал: – Груз уполовинить. И полетят только реально желающие принимать участие в дальнейших действиях. Остальные, как им и желалось, пешедралом за кулисы. Таким вот манером уважаемый руководитель коопзверпромхоза. А вам, товарищ майор, придется все-таки с нами. Без вас не будет возможности официально зафиксировать законность последующих наших действий по задержанию нарушителей.

– Нарушителей чего? – поинтересовался обрадованный его обещанием подошедший командир экипажа.

– Придумаем, обоснуем, составим протокол. Пятнадцать… Нет, десять минут на погрузку. Будем беречь топливо.

В стремительном темпе началась загрузка вертолета.

– Надеюсь, насчет пешодрала несерьезно? – спросил Домнич. – Лично я пошутил в целях разрядки тяжелой обстановки. Стресс надо было сбросить. Чтобы непоняток не осталось.

– А что, действительно были непонятки?

– Вагон и маленькая тележка. И еще будут. Без меня вы не сориентируетесь. Я там каждую горушку и каждую лопатину на десять рядов оглядел. С закрытыми глазами все помню. Стреляю тоже не хуже твоих бандюганов. Я этого Героя России живым теперь зарою.

– Грузись, – кивнул Проценко. – В следующий раз выражайся поаккуратней, во избежание. Да, этих своих «шестерок» здесь оставь. Я смотрю, толку с них… Пусть топают в направлении, куда ты собирался. В случае чего на обратном пути прихватим.

 
– Шел он в Арктике на дно,
 И тонул на юге, но…
 Выходил всегда сухим на берег, —
 

пропел повеселевший Домнич и, подозвав загружавших вертолет братьев Оборотовых, стал что-то с начальственным видом им втолковывать. Федор оторопел от неожиданности, а Семен, быстро сообразив, стал оттаскивать в сторону часть груза, необходимого для путешествия по тайге, уделяя повышенное внимание запасам еды и пития. А Федор, уразумев наконец, первым делом побежал за ружьем и патронташем и выпросил у Проценко компас.

Через несколько минут вертолет осторожно, словно пробуя, стал подниматься, и скоро сидевшие в нем разглядели внизу фигурки братьев, растерянно застывшие на берегу таинственного озера.

* * *

Поздним вечером все собрались в доме Зарубина. Руководство предстоявшей операцией, заранее отметая все возможные возражения, взял на себя Тельминов.

– Ежели что не так, отвечать буду в полном самостоятельном одиночестве. Как псих, за которого меня в этом задрипаном райцентре многие почитают, имею вариант частичного, хотя и небольшого, сочувствия от отдельных коллег по охотничьему промыслу. А со стороны судебных органов даже возможное снисхождение – псих, он и есть псих. Но это только в том случае, если в наличии будет полное мое одиночество без предварительного коллективного сговора и без посторонней, то есть вашей помощи, без которой мне, понятное дело, ничего не светит. Только вот знать об этой помощи не должна ни одна посторонняя душа. Излагаю понятно?

– Слишком многословно и не очень честно, – проворчал Олег.

– В смысле? Требую пояснения.

– По отношению к нам нечестно. Делаем все вместе, отвечать тоже вместе. Кроме отца Андрея, конечно. Он тут вообще ни при чем.

– Я – за! Полностью поддерживаю, – обрадовался Серуня, вскочив со стула. Вытянув руки по швам, словно отвечал у доски школьный урок, стал излагать смысл своего неожиданного вмешательства. – Я его в это дело через покойницу, которой в помине не было, подставил, мне и ответ держать. Михаил Иванович все толково, конечно, изложил, но на сейф этот долбаный наводка полностью моя, отказываться не собираюсь. Меня тоже за трудного сколько лет тут держат. Пусть теперь поимеют в виду, не Серуня, а Сергей Афанасьевич. И все остальное, как положено.

– У меня тоже вопрос, – очнулась от глубокой задумчивости Любаша.

– По делу, или так? – вздернулся Тельминов, неприязненно посмотрев на Любашу. Он с самого начала был против её участия в задуманном им похищении. Но Любаша и заикнуться ему не дала о своем устранении. Честно говоря, план ночного проникновения в контору и в кабинет Домнича должен был проходить по её придумке и с ее активной помощью. Только вот при весьма вероятных осложнениях и даже возможных боевых столкновениях её присутствие, по его мнению, было весьма и весьма нежелательным. Ну не находил он ей места в подобных раскладах. Случись с ней что, Василий спросит с него по полной – мало не покажется. Михаил догадывался, чем стала Любаша для его друга за последние несколько дней, и мысль, что он категорически не одобрит её участие в его затее, основательно портила ему настроение. Особенно сейчас, когда до «операции» остались считанные часы.

– На десять рядов все передумала. Вроде все ладно. Одно только… – Она надолго замолчала, внимательно оглядывая лица собравшихся в доме Зарубина соучастников.

– Высказывайся, раз начала, – не выдержал Михаил. – Без единодушного согласия в таком деле лучше из дому не выходить, о порог спотыкнешься.

– Согласия моего сколько угодно, даже с довеском. А вот куда мы все это добро потом денем? О наших пока ничего не слыхать, сволота эта тоже неизвестно куда подевалась. Когда эта незнанка закончится, мы пока без понятия. Так и будем вчетвером на сейфе сидеть, на небушко поглядывать: летят – не летят, вернутся – не вернутся. Мол, от нас уже ничего не зависит, мы на сейфе сидим, караулим. Надежда, когда сообразит что к чему, оперативный отряд из области вызовет. Да и мужички, которые в этом сейфе замазанные находятся, его вместе с нами в реке утопят и руки от радости потирать будут.

– Предложение! – заорал Тельминов. – Вижу, что надумала что-то. Говори!

– Не сидеть дожидаться, а так запрятать, чтобы ни одна собака не сыскала. Пусть в полном составе от страха трясутся.

– Куда запрятать? Предложение давай!

– Не знаю, – призналась Любаша. – Ничего пока в голову не идет.

– А раз не идет, сначала дело сделать, а потом уже голову ломать. Я, например, до сих пор сообразить не могу, как мы эту дурынду вытаскивать будем. В нем вместе с содержимым кило триста-четыреста, не меньше. У Сергуни нога, а мы с Олегом вдвоем пупы надорвем. Грустная рифмочка. Еще надо кого-то.

– Меня совсем со счета списали? – неожиданно вмешался в разговор отец Андрей.

– Исключается, – твердо сказал Олег.

– Исключается, если бы там только золото было, о котором Сергей Афанасьевич так уверенно заявляет. А вот если там действительно долговые расписки, улики и материалы, чуть ли не на половину жителей поселка…

– Больше, – уверенно заявил Тельминов.

– Что больше? – не понял отец Андрей.

– Больше чем на половину. За много лет насобирали. Не исключено, что и на самих себя тоже. То есть не на самих себя, а на всю свою шарагу. Чтобы в случае чего уверенными быть. Поэтому и бегают вокруг Змея Горыныча и Артиста на полусогнутых, на все готовые. Не жизнь, а сплошная зона. В психушке и то легче. Там вылечить могут. А здесь один выход – под крестик: «Спи спокойно, дорогой товарищ!»

– Поэтому не исключается. Втроем – это уже по сто кг на нос. Сдюжим.

– Меня-то не списывайте, – вмешалась Любаша. – Я в своем сельпо вон какими мешками ворочала. Мой бывший только и мог, что приподнять. А я полноценно ворочала. В подсобку ставку не давали, сама упиралась.

– Теперь насчет «куда?» – продолжил отец Андрей. – Предлагаю – в церковь.

– Узнают – сожгут, – не одобрила Аграфена Иннокентьевна.

– Даже непременно, – поддержал ее Серуня. – Безо всяких сомнениев. Поскольку полностью и целиком безбожники.

– Этого никто, кроме их самих и Господа Бога, знать не может. Завтра народ соберется Кандеева отпевать. И хорошо бы слух пустить, что в связи со сложившимися чрезвычайными обстоятельствами будет продемонстрирован сейф, содержимое которого много лет держало в страхе и неуверенности подавляющее большинство населения. А чтобы избавиться от этого страха, надо всем вместе принять решение, что с этим сейфом делать. Продолжать жить, как жили, или что-то наконец кардинально изменить.

– Покаяться, что ли? – спросил Михаил.

– Кто захочет, может покаяться. Главное, чтобы осознали.

– Что осознали? – явно не соглашаясь, спросил Олег. – Не поздно ли?

– Осознать никогда не поздно. Поймут, что не так жили, как могли бы, наверняка кто-то спохватится или задумается, вокруг оглядится. Я попробую им все это объяснить. В конце концов, это моя обязанность как пастыря.

– У них Змей Горыныч за пастыря сейчас. И Артист, и Чикин Эдуард Дмитриевич, и страх, что сосед на этом свете больше урвет, чем он. Другой свет их не беспокоит, не верят они в него, да и не нужен он им. Им бы на этом хапнуть, что рядом лежит.

Я думаю, Олег, вы ошибаетесь. И завтра, если все состоится, как вы планируете, попробуем в этом убедиться.

– Стопроцентный утопизм, но я с вами, – проворчал Олег.

– Тогда еще один вопрос, – подняла руку Любаша. – Как мы этот проклятый сейф откроем? Насколько всем известно, ключ в единственном экземпляре у Артиста.

– А зачем его открывать? Очень даже многим известно, что в нем находится. Осознают в обязательном порядке, – снова привстав со стула, заявил Серуня. – Скажу, что видел собственными глазами, когда в шкафу находился.

– Насчет открыть, прошу не проявлять беспокойства, – успокоил собравшихся Тельминов. – Имеется гениальная идея. С наступлением полной темноты выступаем.

Полная темнота наступила лишь после двенадцати. На здешних северах, да еще летом, дело обычное. В три уже начинает светать. Приходилось спешить. Собрались на задах коопзверпромхозовского двора, за складами. Туда же подогнал зарубинский колесный тракторишко Серуня, с упоением осваивающий свой новый статус сообщника и незаменимого водителя.

– Ну, мужики, я пошла. Водяра и закусь при мне, за собак, если какие сдуру там еще шарашатся, не переживайте: они меня по магазинной помойке наизусть помнят. Как только свет вырублю – бегом. Кто там, говорите, сегодня в сторожах.

– Кешка Шулькин, – проворчал недовольный слишком уж уверенным тоном Любаши Тельминов. Чуть погодя, уже вслед добавил: – Обязательно приставать начнет.

– Не боись. Как начнет, так и закончит. Вырублю, только и делов. Не впервой. Артист у меня три дня на полусогнутых передвигался. Все, пошла.

Уверенно направилась к конторе, в крайнем окне которой, в крохотном кабинетике никому здесь ненужного, а потому и всегда отсутствующего зоотехника все еще горел свет, весьма настороживший Тельминова, поскольку конторские сторожа, как правило, вырубались задолго до полуночи, сморенные традиционно принятым снотворным в виде любой подвернувшейся под руку многоградусной жидкости. Поэтому свет гореть вроде бы не должен.

Две кинувшиеся навстречу Любаше собаки тявкнули было, но, подбежав ближе, завиляли хвостами. Любаша кинула им по куску заготовленной для возможной закуси колбасы, поднялась на крыльцо и уже занесла руку, чтобы погромче постучать, но, разглядев, что дверь слегка приоткрыта, остановилась в раздумье. Подходящих для разъяснения этого факта вариантов могло быть два. Либо Шулькин в настоящий момент вышел попользоваться общими для всех удобствами, либо кто-то к нему приперся пообщаться и приложиться ко всегда имеющимся в заначке запасам согревающего, что в отличие от первого варианта дело несколько усложняло. Оглядев еще раз пустынный двор, Любаша наконец решилась и, открыв дверь, переступила порог. Дверь в кабинет несуществующего зоотехника, распахнутая настежь, была совсем рядом. Заглянув, она разглядела сначала стол с опустошенной почти до дна литровой бутылью и остатками нехилого закусона. Стакан на столе был в единственном числе, что, впрочем, как решила Любаша, не исключало наличие при выпивоне кого-то еще, но числом вряд ли больше одного, иначе бардак на столе был бы намного выразительней. За столом, уютно устроившись на стареньком раздолбаном диване спал мертвецки пьяный Шулькин. Решив, что возможный его собутыльник наверняка давно удалился, а самого Шулькина уже никакими пушками не разбудишь, Любаша потушила в комнате свет и вышла в коридор, чтобы встретить ожидавших сигнала сообщников. Но неожиданный отчетливый звук, донесшийся с другого конца небольшого в общем-то коридора, заставил ее сначала замереть и прислушаться, а потом метнуться обратно и включить свет. Но было поздно. Мужики уже подбегали к крыльцу, а за забором негромко затарахтел тракторишка – Серуня явно намеревался подъехать как можно ближе, чтобы тяжеленный сейф не пришлось тащить через весь двор.

– Чего? – шепотом спросил опередивший всех Тельминов, подбегая к застывшей на крыльце Любаше.

– Там кто-то есть, – тоже прошептала Любаша. – У Артиста в кабинете. А Шулькин, можно считать, неживой.

– Ты его, что ль?

– Самогонка. До утра не очухается.

– Соображения имеются?

– Никак нет, – призналась Любаша.

Жестом показав Олегу и отцу Андрею, чтобы пока притормозили, Тельминов взял наизготовку закинутый было за спину карабин и шагнул в коридор. Любаша двинулась следом. Стараясь не стучать и не шуметь, они подошли к директорскому кабинету и распахнули незапертую дверь. Михаил замер на пороге, нацелив карабин на пятно света, метнувшееся было в сторону от того места, где находился искомый сейф, а Любаша, проскользнув в кабинет из-за его спины, включила свет, ярко осветивший хорошо им знакомый кабинет Домнича.

– Свет советую потушить, – сказала Надежда Домнич. – Мало ли кто еще кроме вас и меня не спит по ночам. Решат, что хозяин вернулся, поздравлять прибегут. Потуши, потуши, потом пошепчемся. Очень мне интересно узнать, как ты из покойниц в грабители подалась. Видать, серьезная причина была?

– Потуши, – сказал Тельминов.

Любаша молча потушила свет.

– А теперь давай поговорим, – предложила Надежда. – Карабин свой, Михаил Иванович, можешь пока убрать, ты им и так уже половину райцентра на уши поставил. Лично я безоружная. Про остальных понятия не имею.

– Остальные тоже имеются? – спросил Тельминов.

– Не знаю, не знаю. Если общий язык не найдем, не исключено, что могут появиться. Что и требовалось доказать, – добавила она, разглядев за спиной Тельминова фигуры Олега и отца Андрея.

Любаша, в отличие от Михаила, успевшая при свете разглядеть в руке Надежды большую связку ключей, которую та спрятала за спину, мгновенно сообразила, что строптивую и, возможно, уже бывшую жену Домнича (бабы говорили, что он сам по пьянке кричал об этом на всех углах) наведываться ночью в его кабинет заставила, скорей всего, причина, весьма схожая с той, которая и их привела сюда в это неурочное время. А значит, возможность поговорить действительно имелась.

– Как считаете, Надежда Юрьевна, – нарочито доверительным, чуть ли не ласковым голосом спросила она, – одобрил бы ваш любимый муженек ваше присутствие в его кабинете безо всякой, кажись, необходимости?

– Не думаю, – спокойно ответила Надежда. – Но вот ваше присутствие, да еще в таком вооруженном количестве, одобрил бы еще меньше. Очень бы не одобрил. А еще мне кажется, вы забыли о том, что я как временно исполняющий обязанности начальника райотдела милиции в случае необходимости имею полное право находиться в любое время в любом из помещений в случае оперативной необходимости.

– По-о-нятно, – почти пропела Любаша. – Отыскиваете компромат на бывшего супруга? А он, как мы все хорошо знаем, находится в сейфе, который вы прикрываете сейчас своей начальственной задницей. Так что предлагаем объединить наши усилия.

– Мне компромат, а вам золотишко. Так? Его, по моим сведениям, там килограмма три, не меньше.