Текст книги "Далеко от неба"

Несмотря на тщательную конспирацию, экс не удался. Зельдовича и двоих его подельников, о появлении которых в городке никто не знал, арестовали на явке с полным набором свидетельств о запланированном нападении на какой-то особо охраняемый вагон в каком-то особом составе, торопящемся в Петербург из Владивостока. За подобное полагалась многолетняя каторга или даже смертная казнь, поэтому Ильин был весьма озадачен, встретив Зельдовича через несколько лет на одном из сибирских приисков в качестве весьма по виду благополучного служащего одной из золотопромышленных компаний. На этот раз отношения у них сложились почти товарищеские, и хотя Ильин почти сразу отказался от какого-либо участия в конспиративной революционной работе, которая с большим размахом велась среди приисковых рабочих, они нередко встречались в одних и тех же компаниях, где присутствующие много и путано говорили о будущем России, об исторической неизбежности революции, спорили о методах ее скорейшего воплощения в жизнь. Но когда среди приисковых поползли слухи о формировании отряда для сопровождения большого груза золота по какому-то новому, очень далекому от прежних, традиционных, маршруту, Зельдович неожиданно заявился к Ильину на квартиру и потребовал, чтобы тот под любым предлогом отправился вместе с этим отрядом, причем пообещал содействие в этом его устройстве какого-то весьма значительного чиновника горного департамента. Слова: «вы должны», «это ваш святой революционный долг», «достояние народа», «дело революции» сыпались из него, как горох из прорвавшегося мешка. Судя по всему, Зельдович свято верил в их неотразимую гипнотизирующую силу, иначе не был бы так многословен, напорист и уверен в безоговорочном согласии Ильина с его доводами. Категорический отказ Ильина неприятно его поразил и выбил из колеи заранее заготовленных аргументов.

– Я вас не понял, товарищ Викентий, – заговорил он наконец после непростительно затянувшейся паузы. – Вы отказываетесь принять реальное участие в деле нашей революции?

– Вы считаете, что это революция, а я нахожу, что это обыкновенный грабеж, в котором безвинно пострадает немало людей. С удовольствием пойду с этим отрядом, если меня туда, конечно, возьмут. Маршрут, судя по всему, пройдет по сплошному белому пятну. Давно мечтал побывать на этом таинственном плато, у меня собрано о нем столько удивительных свидетельств… Маршрут сложнейший, вы даже представить себе не можете всех его трудностей и опасностей и хотите, чтобы я помогал… Простите, это не просто безнравственно, это преступно. Так революционеры не поступают. Не должны поступать.

Зельдович долго смотрел на него сузившимися от ненависти немигающими глазами. Потом тихо сказал:

– Чистоплюй, прогнивший насквозь интеллигент. Если думаете, что революция делается чистенькими ручками, а не руками, которые будут по локоть в крови, то вы просто дурак. О своем отказе вы еще не раз пожалеете.

За несколько дней преследования отряда Зельдович зарос густой щетиной, лицо его опухло от укусов мошки, а глаза покраснели и слезились от постоянного недосыпа. В большом не по росту пальто, туго подпоясанном широким ремнем, в старой потрепанной шляпе, к которой неумело была пришита сетка накомарника, он мало походил сейчас на стройного, всегда строго и опрятно одетого чиновника горного ведомства, каким привык его видеть Ильин в последнее время. Видимо, нелегко давался преследователям путь по таежной неведомой глухомани в ожидании подходящего момента для нападения. Теперь, судя по всему, момент был выбран и скоро с обеих сторон раздадутся выстрелы…

– Вы ошиблись, Зельдович, – стараясь сохранить спокойствие, громко сказал Ильин, надеясь, что посланный для сопровождения хорунжий его услышит. – Мы вовсе не собираемся переходить на ту сторону реки…

– Напрасно повышаете голос, Ильин. Мои люди держат под прицелом каждый камушек на этой дурацкой горке, которую вы выбрали для свой рекогносцировки. Так что, если этот ваш Иван Матвеевич действительно существует, можете временно забыть о его существовании. И еще – не пытайтесь ввести меня в заблуждение. Наш человек в отряде сообщил, что переправляться казачки будут за ближайшей шиверой. Или шиверой? Миша, как правильно? Шиверой или шиверой?

Из-за камня, у которого сидел Зельдович, вышел огромный рыжебородый мужик с тяжелой зверовой винтовкой наперевес.

– Шиверой, товарищ Яков, – сообщил он и, радостно улыбаясь, добавил: – Начнут переправляться, мы их с двух сторон, как рябков, пощелкаем. Самое подходящее место. Надоело уже скрадом идти. Я бы их еще третьего дня…

– Помолчи, Миша. Судя по всему, товарищ Ильин не одобряет предстоящего боевого контакта со слугами царя и отечества. Я его не осуждаю. Мы за свободу убеждений и поступков. Все просто. Если он делает наш выбор – он с нами. Делает против – будем считать врагом с соответствующими для него последствиями. Захочет остаться в стороне – что ж, его право, не будем возражать. Но только с одним условием – он нам сейчас вразумительно объяснит, почему отряд движется не в первоначальном направлении. И куда он движется. Если вы каким-то образом разузнали, как и где можно преодолеть хребет, я не прочь располагать этими сведениями. Это намного сократит нам путь к китайской границе. Возвращаться в исходную точку не имеет смысла, там нас уже с нетерпением поджидают. Дать вам подняться в горы?.. Опасно. Очень опасно. Золото могут спрятать и уйти налегке. Итак, каков же ваш выбор, товарищ Ильин? Или господин Ильин?

Ильин молчал. Винтовка, которую он снял, приступив к работе, стояла рядом. Мысли путались, отыскивая выход.

«Если Зельдович не блефует и их действительно здесь несколько человек, винтовка бесполезна. Хотя вряд ли они будут стрелять – казаки услышат, поднимется тревога. Значит, стрелять не будут. Или все-таки будут? Если я выстрелю первый – будут! И мне конец! Засаду устроили на месте будущей переправы, следовательно, все их основные силы там. Если начнут стрелять, эффект внезапности пропадет, и тогда у них все сорвется. Если стрелять не будут, есть шанс. Где же Иван? Все! Надо бежать!»

Ильин решился.

– Если вы ознакомитесь с моей самодельной картой, – сказал он, протягивая планшет Зельдовичу, – то увидите, что наш вчерашний и сегодняшний путь шел вдоль реки с выходом вот к этому отрогу Акиткана… – Он наугад ткнул пальцем в планшет и увидел, что Зельдович заинтересованно приподнялся, а затем направился к нему. Он улыбался, очевидно, посчитав слова Ильина за согласие к сотрудничеству. Когда он подошел вплотную и наклонился над планшетом, Ильин заученным когда-то в студенческие годы приемом потянул его к себе и, упав на спину, перекинул оказавшееся неожиданно легким тело Зельдовича через себя. Зельдович шумно покатился под откос, а Ильин, не забыв прихватить планшет и винтовку, побежал в ту же сторону, пытаясь на тот случай, если стрелять все-таки начнут, передвигаться зигзагами. Бежал недолго. Выскочивший из засады китаец в прыжке ударил его ногой в бок. Ильин так и не понял, что его ударило, почему он взлетел в воздух и падает с каменистого уступа вниз головой на упругие ветви стланика. Стланик, который он недавно проклинал, пробираясь сквозь него к вершине, спас его. Спружинившие ветки смягчили удар о землю, и хотя сознание на несколько минут покинуло неподвижное тело Ильина, но даже со стороны было видно, что падение несмертельно и топограф скоро очнется. Иван Рудых тем временем связывал сыромятным ремнем заломленные за спину руки лежавшего ничком после удара прикладом по затылку огромного рыжебородого мужика, а орочон броском аркана достал взвизгнувшего от злости китайца и, дернув аркан на себя, прервал очередной фантастический прыжок бритоголового хунхуза. Ударившись всем телом об острые камни, тот дернулся несколько раз и неподвижно застыл, глядя в чужое низкое северное небо мертвыми раскосыми глазами. Зельдович тем временем приподнялся и, мотая ушибленной головой, пытался осмыслить случившееся. Сообразив, что к чему, потянулся к кобуре револьвера, закрепленной на подпоясывающем нелепое пальто ремне, но подоспевший Оро осторожно отвел его руку, достал из кобуры револьвер и тихо сказал: – Ты плохо стреляешь, я хорошо стреляю. Лучше живой бурундук, чем дохлая собака.

Ильин наконец поднялся на ноги и, морщась от боли, сказал подошедшему Ивану:

– Я правильно рассчитал, что стрелять они не будут. Надо срочно предупредить… Остальные устроили засаду в том месте, где мы хотели переходить реку.

Их появление на биваке мгновенно подняло на ноги весь отряд. Первым, гордо водрузив за спину свой трофей – большое зверовое ружье, шел орочон, ведя, как лошадь на поводу, спеленатого арканом огромного рыжебородого мужика. Следом шел Иван Рудых, взвалив на плечо категорически отказавшегося идти Зельдовича, тоже крепко связанного по рукам и ногам. Замыкал процессию прихрамывающий Ильин. Щеку его наискось пересекала кровавая царапина.

– В ружье! Тревога! В ружье! – проходя мимо толпившихся казаков, громко и строго повторял хорунжий и, остановившись перед командиром отряда, осторожно опустил на землю своего пленника.

– Ого, какие у нас интересные гости, – без тени улыбки сказал подошедший ротмистр, разглядев лицо Зельдовича. – Давненько, давненько мы с вами не видались Яков Романович. Интересно будет побеседовать на тему, как вы оказались в местах столь отдаленных от бурных революционных событий?

Иван Рудых тем временем что-то оживленно рассказывал командиру отряда, показывая рукой в направлении уже недалеких гор Акитканского хребта.

– Мне будет не менее интересно узнать, почему ротмистр Воскобойников, вместо того чтобы преследовать врагов царя и отечества, путешествует по таежным дебрям. Не подались ли вы в золотоискатели, Николай Александрович? – подхватив иронический тон ротмистра и выдавив из себя улыбку, проскрипел Зельдович, пытаясь пошевелить затекшими связанными руками.

– Развязать! – приказал ротмистр стоявшему поблизости казаку, и пока тот возился с узлами, внимательно прислушивался к тому, что рассказывал Рудых командиру отряда.

– В золотоискатели, говорите? – снова повернулся он к развязанному наконец Зельдовичу. – Почему бы нет? Такой самородочек, как вы, Зельдович, дорогого стоит. Надеюсь, вы хорошо понимаете, что арестованы за вооруженное нападение на военный конвой. За это вы, безусловно, должны отправиться под суд, но тащить вас за собой в неизвестность и трудности нам не имеет ни малейшего смысла. У нас каждый сухарь на счету, а забота о вашей охране, боюсь, будет непосильна для усталых и очень озлобленных на ваших товарищей казаков. Мы уже потеряли двоих. Такое не прощается. Сорветесь где-нибудь в расщелину, завязнете в болоте, утонете при переправе… Да мало ли еще что. Советую оценить ситуацию как можно реалистичнее. Времени у нас в обрез. Вы отвечаете всего на два вопроса. Кто ваш человек в нашем отряде и кто из Горного департамента санкционировал доставку груза по столь необычному маршруту?

– Вы слишком преувеличиваете мою роль в происходящих событиях, господин ротмистр, – нашел наконец силы насмешливо улыбнуться Зельдович. – Я всего-навсего рядовой исполнитель решений комитета и знаю, поверьте, не намного больше вашего. Смерти я не боюсь. В нашей борьбе каждый из нас готов к ней как к неизбежности. Можете меня расстрелять, можете утопить – выбирайте сами, что сподручнее вашим палачам. Больше я вам не скажу ни слова.

– Зачем такие крайности? – побледнев от едва сдерживаемого гнева, тихо сказал ротмистр. – Одно ваше присутствие в шайке говорит о многом. Круг ваших друзей в департаменте известен. Он весьма невелик, так что вычислим без труда. О засаде, благодаря опять-таки вам, мы предупреждены, за что особая благодарность. А ваш шпион вряд ли сейчас надеется на героическое молчание свалявшего дурака соратника и наверняка постарается исчезнуть в самое ближайшее время. Ну, что я говорил, – добавил он, увидев верхового, отделившегося от группы казаков и погнавшего коня сначала по отмели, а потом свернувшего к устью впадавшего в реку ручья, очевидно, намереваясь по песчаной косе уйти за ближайший поворот берега. Иван Рудых сорвал с плеча винтовку и торопливо прицелился. Чей-то выстрел опередил его. Всадник сник к шее коня и стал медленно сползать с седла. Обученный конь остановился и, осторожно переступая ногами, мотал головой, стараясь освободиться от натянувшихся поводьев, которые еще крепко держал свалившийся на землю предатель. Несколько казаков побежали к убитому.

– Кто? – спросил ротмистр опустившего ружье хорунжего.

– Вахмистр Вальков, – ответил тот и зло сплюнул в сторону. – Виноват, ваше благородие. Были у меня насчет его сомненья, верить не хотелось. Казак, а заразы не уберегся.

– Я спрашиваю, кто стрелял? – В голосе ротмистра звучало неприкрытое раздражение.

– Моя стрелял, – отозвался из группы расступившихся казаков орочон Оро. – Хороший винтовка, – ласково погладил он свой недавний трофей. – Думал, казаки стрелять будут, лошадь убьют. Зачем лошадь убивать? Идти долго, кушать надо будет.

– Неудачный у нас с вами сегодня день, господин ротмистр, – снова ухмыльнулся Зельдович.

– У вас – да, – резко повернулся к нему ротмистр. – Почему у меня?

– Не у вас лично, у всех. Отряд окружен, силы нападающих значительно превосходят ваши весьма ограниченные возможности. Кроме того, у нас цель, а у казачков ваших что? Присяга? Смешно. Присягать надо будущему, а не прошлому. Вы были обречены с самого начала.

– Хороните себя, Зельдович, нас еще хоронить рано. Вы, кажется, что-то хотели сказать? – спросил ротмистр подошедшего Ильина.

– Мне тут кое-что пришло в голову, – обратился Ильин не к ротмистру, а к командиру отряда. – Сверху я разглядел то, что мы могли не заметить. Прошли бы рядом и не разглядели.

Мысли подъесаула были заняты предстоящим столкновением с бандой, и он поначалу без внимания отнесся к словам Ильина.

– О чем вы? – небрежно переспросил он.

Ильин раскрыл планшет.

– Мы планировали свернуть в горы с того берега. На месте единственно возможной здесь переправы. Поэтому они нас там ждут.

– Все это нам известно, – перебил ротмистр. – Что вы предлагаете? Что вы там наверху разглядели?

– Вот здесь… – Ильин показал пальцем на планшете. – Буквально в полуверсте распадок. Ручей в нем, видимо, пересох, мы бы прошли мимо, не заметив: скальное обнажение, нагромождение камней, завалы плавника – первобытный хаос. Но сверху хорошо видно, что распадок поворачивает отсюда под прямым углом – в местах тектонических разломов такое иногда случается.

– Интересно, – сказал командир отряда, склоняясь над картой. Подошел Иван Рудых, внимательно рассматривал рисунок ротмистр.

Зельдович сделал было шаг в сторону, но, наткнувшись на настороженный взгляд орочона, вернулся на прежнее место.

– По распадку мы выйдем к реке версты на три выше, переждем, пока им надоест нас ждать, кинутся на поиски. Мы спокойно переправляемся и уходим в горы. Безо всякой стрельбы и ненужных жертв.

– А если они тоже разглядели этот распадок? – пробормотал ротмистр, не отводя взгляда от карты. – Тогда он превращается в капкан, из которого нам уже не выбраться.

– Ваше благородие, – вмешался Иван Рудых. – Я с двумя казачками слётаю по-быстрому. Проверим, что и как. Ежели все тихо, выступайте следом.

– Ежели тихо, этим путем пойдет половина отряда с грузом, – решил подъесаул. – Дожидать, пока они нас отыскивать кинутся, не будем. Судя по всему, они и на том, и на этом берегу поджидают. Вторая половина отряда переправится прямо здесь, обойдем по увалу, коней в закрадку и по-пластунски им в тыл, чего они, конечно, не ожидают. Неожиданность уравновесит силы. У ребят давно уже руки чешутся, пускай отведут душу. Полагаю, после такого демарша они серьезно задумаются стоит ли им продолжать преследование.

– Всыпим им по первое число и продемонстрируем, что уходим в горы. Они либо кинутся преследовать, что вряд ли, либо повернут восвояси. После чего вторая часть отряда спокойно переправляется, присоединяется к нам, и все вместе продолжаем движение к таинственному перевалу, – подвел итог ротмистр.

– Не к вам, а к нам, – поправил подъесаул. – Извольте, Николай Александрович, принять командование основным отрядом с грузом. Бой возглавлю лично. Вам задача более важная и ответственная – сберечь людей и груз.

– Вынужден подчиниться. Хотя не без сожаления. А что, если они все-таки знают про распадок?

– Так и так вступать в драку. Только на гораздо худшей позиции. Давай, Иван! – кивнул он хорунжему, который был уже наготове. – Часа хватит?

– За глаза, ваше благородие. Не знают они ни хрена. Вон тот рыжий каторжник обещался нас на переправе, как рябков, перещелкать. Значит, там и дожидают.

Сотник с двумя казаками скорой рысью погнали по отмели вверх. Командир отошел к казакам, отдавая приказания. Орочон опустился на гальку и закурил трубку. Ротмистр отвел в сторону Ильина и, глядя в сторону, сказал:

– Должен попросить у вас прощения. Все-таки согласитесь, что мои подозрения были не лишены оснований. Останемся живы, буду ходатайствовать о снятии вас с поднадзорности. А вас… – Он резко развернулся к Зельдовичу. – С удовольствием расстрелял бы на месте. Чтобы не пакостили больше нашей России. Сколько еще вас и вам подобных ей терпеть?! А она, как блаженная, терпит и прощает, прощает и терпит. И не ведает, чем это терпение обернуться может. Как верный слуга отечества тоже терплю. Терплю, но не прощаю. Лично пачкать руки не буду. С вами ваши друзья-душегубы расправятся. Будете дожидаться здесь их возвращения. Если мы благополучно все преодолеем, в чем у меня ни малейших сомнений, винить в этом они будут только вас. Оро! – окликнул он невозмутимо сосущего трубку орочона. – Привяжи и того, и другого вон к тому топляку. Чтобы издалека видели. Пусть дожидаются своего революционного трибунала.

– Однако могут хозяина дождаться, – сказал, поднимаясь, Оро. – Он здесь маленько любит ходить туда-сюда.

– Очень хорошо. Тогда это будет не революционный трибунал, а Божий.

– Тогда это будет беззаконие, Николай Александрович, – вмешался Ильин. Их вину должен определить суд.

– По законам военного положения, которое они нам навязали, Викентий Борисович, сейчас здесь я судья и суд. Эта обязанность возложена на меня Государем и присягой, которую эти государственные преступники почитают пустым звуком, поскольку ничего святого в их поганых интернациональных душонках давно уже не осталось.

Отряд разделился надвое. Часть казаков налегке готовилась к переправе через реку. Проверяли оружие, подтягивали подпруги, кое-кто уже разделся до исподнего, а кто-то и догола, не желая оказаться на берегу в мокром обмундировании. Другие поили и загружали переметными сумками лошадей, проверяли, как закреплен груз, смазывали дегтем сапоги и лица. В распадке – это не в продуваемой ветерком долине реки, мошка поедом заедает.

– Это золото, Ильин, могло послужить делу революции, будущей счастливой для всех жизни. А теперь оно либо сгинет бесследно, что всего вероятнее, либо будет служить самодержавию и угнетению народа, – громко говорил Зельдович, которому Оро снова связывал руки. Ильин стоял неподалеку, низко опустив голову.

– Вы хотели избежать жертв, теперь они увеличатся многократно. Это цена вашего предательства. Будете помнить об этом всю свою оставшуюся жизнь! – выкрикивал Зельдович, которого орочон повел ко второму пленнику, неподвижно сидящему на берегу, у груды вынесенного половодьем плавника. Казаки, то и дело проходившие или пробегавшие мимо, отпускали по его адресу злобные или насмешливые реплики, на каждую из которых мужик отвечал неразборчивым утробным ворчанием и звериным оскалом крупных желтых зубов.

Ильин вдруг сорвался с места и пошел рядом с Зельдовичем.

– Как вы не понимаете, Зельдович? Почему этого никто, никто не хочет понять? Мы все время живем в состоянии вражды. Вражды с обстоятельствами, с природой, друг с другом. Зачем эта всеобщая ненависть? Можно мирно и спокойно устроить прекрасную жизнь для всех. Для этого не нужны революционные перевороты, эксы, политические убийства. Жизнь ведь, в сущности, прекрасна, и мы, только мы сами превращаем ее в ад.

Казаки, переправлявшиеся на другой берег, с гиканьем и смехом заводили коней в стремительную ледяную воду, быстро сносимые течением, плыли рядом с конями, выбираясь на берег, отводили коней подальше от воды, одевались…

– Вы не предатель, Ильин. Вы просто дурак! – выкрикнул Зельдович вслед уходящему со вторым отрядом Ильину.

Орочон крепко привязал пленников к стволу огромной, вывороченной когда-то половодьем, ошкуренной временем и водой лиственницы, и скоро на опустевшем пространстве берега пленники остались в одиночестве.

* * *

Несмотря на то что «ленд-крузер» был забрызган дорожной грязью чуть ли не по самую крышу, выглядел он на улицах поселка настолько непривычно и неуместно, что редкие прохожие останавливались и подолгу смотрели ему вслед. Проехать на такой дорогой машине полторы сотни километров по здешнему бездорожью мог только человек, которого цена и сохранность этого навороченного заморского чудища или волновали очень мало, или не волновали совсем. Продвигалась машина по заляпанным лужами улочкам неуверенно, видимо, сидящий за рулем оказался в этих местах впервые, ориентировался вприглядку и даже остановился на перекрестке, чтобы расспросить разинувшего рот мальчишку. Тот не сразу уразумел, чего от него добиваются, и лишь после целой серии наводящих вопросов показал рукой в направлении, которое путешественники уже преодолели. С трудом развернувшись, «ленд-крузер» двинулся назад, свернул в проулок и наконец оказался перед распахнутыми воротами копзверпромхозовского двора, который, очевидно, и был конечной целью нелегкого путешествия. Остановившись вплотную к высокому крыльцу конторы, машина одновременно ощетинилась всеми открывшимися дверцами, и из нее вышел Сергей Проценко с тремя сопровождавшими его не то телохранителями, не то нанятыми в поездку боевыми единицами, четко осознающими свою силу и почти неограниченные возможности. Во всяком случае, мужики, оказавшиеся в это время по разным надобностям во дворе и теперь медленно подтягивающиеся к месту высадки десанта, сразу почуяли очень серьезную опасность, исходившую от каждого из покинувших машину. Те, оглядываясь, стояли у крыльца и дружно рассмеялись какому-то замечанию, высказанному руководителем явно по поводу окружающего антуража и глазевших на них аборигенов. Наконец, один из них обратился к самому ближнему из любопытствующих:

– Уважаемый, не могли бы вы сообщить своему руководству, что делегация для переговоров на высшем уровне прибыла и томится в ожидании положенного в таких случаях хлеба с солью и соответствующих напитков.

– Так это… Не подвезли еще, – вмешался один из местных балагуров, выручая явно растерявшегося и не знающего что ответить «уважаемого».

– Кого не подвезли? – удивился Проценко.

– Так хлеб не подвезли. У нас его только после обеда доставляют. За солью тоже неблизко бежать. А если Игорем Кирилловичем интересуетесь, то у него сейчас ЧП.

– ЧП районного масштаба, – хмыкнул Проценко. – Если не секрет, изложите подробнее. Надеюсь, он еще жив?

– Пока живой, – не унимался балагур. – Нашего Игорька шапкой не накроешь, бабой не напугаешь. А тут впросак залетел.

– На складе сейчас запертый находится, – решил пояснить первый спрошенный.

– За что же его так? – сквозь зубы поинтересовался один из прибывших, по виду наиболее опасный из четверки.

– Так это… Бабе дорогу перебежать – легче ежика рожать. Вперед колючками. А с нашей Любашей вообще не сваришь каши. На Бондаре обожглась, теперь всех мужиков за пустое место держит. По этому поводу всегда в повышенной боевой готовности.

– Ясно, что ничего не ясно, – резюмировал Проценко. – Спасибо, друг, очень ярко изложил перипетии здешней внутриполитической жизни. Как, по-твоему, стоит его сегодня дожидаться?

– А вы в кабинет проходите, – предложил появившийся на крыльце главный бухгалтер, мгновенно оценивший ранг прибывших. – Там уже священнослужитель дожидается. Поэтому непременно в скором времени прибудет.

Связи между ожидающим «священнослужителем» и скорым прибытием запертого на складе директора коопзверпромхоза никто не уловил, но Проценко, чему-то довольно усмехнувшись, кивнул головой:

– Пошли!

Все четверо, поднялись на крыльцо и скрылись в конторе.

– Артист на подмогу вызвал, – догадался кто-то из егерей и смачно сплюнул. – Серьезные вертухаи. Крепко его Василий напугал.

– Будет нам теперь всем кузькина мать в сарафане, – хмуро спрогнозировал другой.

– А мы тут с какого боку? – посерьезнел балагур.

– Какой рекой плыть, такую воду и пить, – отозвался еще один из подтянувшихся к крыльцу мужиков.

– Попал в стаю, лай не лай, а хвостом виляй, – глубокомысленно подвел итог разговору главный бухгалтер и скрылся в конторе.

Человек, не знакомый с отцом Андреем, ни за что не угадал бы сейчас в нем священника. Старые, вытертые на коленях до белизны джинсы, такая же старая джинсовая куртка. Густые длинные волосы забраны на затылке в пучок. Он с интересом рассматривал висевшую на стене в кабинете Домнича довольно удачно выполненную кем-то от руки карту охотничьих угодий района, когда в кабинет вошли Проценко и трое его сопровождающих.

– Не зря говорят – мир тесен, – прямо с порога начал Проценко. – Если уж в Сибири-матушке не разойтись, можно сказать, в самой таежной глухомани, чего уж тогда говорить о европах и америках. В прошлом году, мужики, заруливаю совершенно случайно в какой-то задрипанный городишко в штате… забыл уже… Кажется, Массачусетс, захожу купить сигарет в такую же задрипанную забегаловку и – полный отпад. Какой-то старый еврей на чистейшем русском спрашивает: «Сергей Александрович, вас каким сюда ветром занесло?» Еле вспомнил, что он в нашем бывшем институте ВЦ раскручивал. Так что боюсь показаться неоригинальным, задавая тот же самый вопрос: – Каким ветром, Андрюша? Неужели в наказание за проповедь на паперти моего игрового центра? Если так, извини. В самое ближайшее время приму меры. Не стесняйся. Где бы ты желал получить приход? Я слышал, Марина категорически отказалась следовать примеру жен декабристов. И совершенно правильно поступила. Одна дорога сюда чего стоит. Сколько раз мы чуть в реку не сыграли?

– Одного бы хватило, – хмуро отозвался тот, что сидел за рулем.

– Не место тебе здесь, Андрюша, не место. С твоим образованием, с твоей самоотверженностью – ей-богу, не подберу другого слова, – с твоей истовостью, честностью, душевной чистотой, проповедовать слово Божие здешним пингвинам – это же пустая трата времени. Такое уже было, кажется. Какой-то святой – не наш, не хмурься, ихний – уже проповедовал не то пингвинам, не то папуасам. Закончился этот эксперимент весьма печально. Они его съели. Предварительно зажарив. Значит, это были не пингвины.

Кто-то из сопровождающих хохотнул.

– Мне кажется, ты готовил этот экспромт всю неблизкую дорогу сюда, – спокойно сказал отец Андрей.

– Ты по-прежнему меня недооцениваешь. Слышал, конечно, что ты отбыл в места не столь отдаленные, но что именно сюда, даже в уме не держал. Тут, по-моему, и церквей сроду-то не было. И еще сто лет они тут не нужны будут. Слишком здешние каторжные места от неба далеко, а от Бога еще дальше. Я предварительно ознакомился со здешней статистикой. Жуть! Пять-шесть поколений, начисто отравленных фартом, золотишком и водярой. Да еще почти полной безнаказанностью по причине отдаленности и бездорожья. Представляешь, что вырастет из здешних детишек? Это же готовые кадры для всемирного криминала.

– Не за кадрами ли ты сюда наведался? – спросил отец Андрей.

– Боже упаси! Этого добра и в городе навалом. Ехал сюда и всю дорогу сомневался – не выйдет ли мне эта поездка боком?

Проценко отошел наконец от отца Андрея и уселся в руководящее кресло Домнича. Сопровождение расселось на стульях у стены. Отец Андрей засомневался было – не уйти ли, но, подумав, сел на стул у противоположной стены. В кабинет заглянул главный бухгалтер, оценил обстановку, сказал: – Открыли. Сейчас прибудет. – И исчез.

– Не исключаю, что ты уже немного огляделся и кое-что уразумел. Так? – решил продолжить прерванный было разговор Проценко.

– Естественно, – согласился отец Андрей.

– И как же ты оцениваешь перспективы своего пребывания в этой стремительно деградирующей Тмутаракани?

– Думаю, что меня все-таки не съедят.

– Как знать, как знать. По слухам, до меня дошедшим, обстановка в здешней местности предельно нездоровая. Я бы даже сказал, опасная. Кстати, за примером далеко ходить не надо. Ночью, говорят, авария была страшенная. Кто говорит – случай, другие далеко не так оптимистичны. Ты не в курсе, сколько там человек накрылось? Тебе ведь их отпевать придется. Хотя вряд ли. Религиозные изыски для здешней публики, как пятое колесо телеге. Наверняка предпочтут лишний ящик сорокаградусного суррогата для скорейшего пополнения рядов почивших в бозе.

Серьезно, Андрей. Я сюда ненадолго. У мужиков тут дела, а я через денек-другой в обратном направлении. Собирайся, прихвачу. Места в машине много, дорога длинная. Поговорим о жизни, вспомним наше славное совковое прошлое, когда мы дружно коптили небо на поприще никому не нужных научных изысканий. Не знаю, как ты, а я иногда вспоминаю нашу молодость с ностальгией. Как это не покажется странным кому-то, но счастливые моменты в ней были. Были, были! Согласен?

– Смотря что называть счастьем.

– Хотя бы то, что мы прекрасно и спокойно спали по ночам. И ничего не боялись. Согласись, это дорогого стоит.

– Соглашусь.

– Ну вот, хоть в этом мы достигли взаимопонимания. Значит, тоже плохо спится?

– Неважно.

– Боишься?

– Боюсь.

– Угрожают?

– Угрожают. Но не мне.

– Интересно. А кому?

– Хорошим людям.

– Здесь что, есть такие?

– Конечно.

– Интересно. Погоди, погоди. Ты пришел в этот кабинет, чтобы…

– Чтобы попросить оставить в покое этих людей.

– Они действительно хорошие люди? Ты в этом совершенно уверен? Может, еще не успел разобраться за столь короткое время? Тут ведь ошибиться, кто, куда, зачем и почему – раз плюнуть. А копнешь поглубже, такие залежи открываются, Фрейд отдыхает. Хочешь один пример, пока хозяин кабинета отсутствует? Не возражаешь?

– Не возражаю. Хотя, признаюсь, удивлен. Откуда такая информированность в сфере, весьма далекой от твоих коммерческих интересов?

– Ну, сфера моих коммерческих интересов весьма обширна, и, если не возражаешь, будем считать ее коммерческой тайной. А где интересы, там должна быть информация. По возможности полная. Привожу обещанный пример как наиболее типичный для места, где богом населения испокон был случай. Фарт! Надеюсь, ты в курсе, что это такое?