Текст книги "Далеко от неба"

– Вот и расскажите, что тут у вас и как, – попросил отец Андрей, присев рядом.

* * *

Вечер обозначился на глади озера отражением разноцветных разводов неба, среди которых преобладали тревожные красные и оранжевые тона. Лодка с Машей и Олегом наискось пересекла водное пространство заката и вошла в густую тень высоких скал, причудливо обрамлявших северный берег. Олег заглушил мотор, и лодка бесшумно заскользила к угловатому выступу небольшого мыса.

– Когда видишь такое, становится стыдно, что кто-то тебя называет художником, – щурясь на солнце, застрявшее в щетине прибрежного кедрача, сказал Олег.

– Почему? – не глядя на него, спросила Маша.

– Природа – единственный великий художник. Подражать ей – бессмысленно, переделывать по-своему – глупо, выдумывать – омерзительно.

– По-вашему, искусство не нужно?

– Оно всегда терпит поражение в борьбе с действительностью.

– Но ведь оно тоже действительность, нет? – полувопросительно-полуутвердительно сказала Маша.

– Копия, слепок, муляж, фотография, раскрашенная картинка. Это еще в лучшем случае. В худшем – отвратительное искажение. Отец Андрей прав: только икона способна сказать больше, чем природа. Потому что она из другого мира.

– Какого?

– Высшего.

– Он есть?

– А ты как думаешь?

– Если бы он был, люди бы знали об этом.

– Они знают.

– Ничего они не знают. Не хотят. Он им не нужен. Они его боятся и ненавидят.

Лодка ткнулась в берег, но Олег не торопился выпрыгивать на темные камни.

– Какой-то тревожный закат сегодня, – неуверенно сказал он, оглядываясь по сторонам.

– Обыкновенный, – не согласилась Маша и еще крепче прижала к себе карабин.

– Отсюда двинем пешком. Только дождемся, пока стемнеет.

– А лодка?

– Спрячем. Тут где-то пещера. Пещерка, углубление в скале. Рядом будешь стоять и не увидишь.

– Могли бы проехать до устья.

– Отец не советовал. Вернее, предложил сориентироваться по обстановке.

– Нормальная обстановка.

– Не знаю. Что-то не по себе.

– Чего вы боитесь?

– Я? Ничего. Боюсь – кто-нибудь нас увидит.

– Ну и что? Разве мы не можем ехать, куда хотим?

– Мы не можем, чтобы кто-то узнал, куда мы едем. Чтобы вообще нас видели. Строжайший приказ Романа Викентьевича. Иначе все сорвется.

– Что сорвется?

– Все, что он задумал.

– Неправильно задумал. Он там один, а мы прячемся, словно в чем-то виноваты.

– Не прячемся, а занимаем выгодную позицию. И он там не один.

– Она его обманет.

– Вообще-то я имел в виду не её, – сказал Олег, выскакивая на берег.

– Это все из-за меня? – тихо спросила Маша.

– Из-за тебя тоже.

– А еще из-за чего?

– Понимаешь… – Олег задумался. – Нельзя все время жить в страхе и унижении. Это непродуктивно и бессмысленно. Согласна?

– Согласна.

– Сиди здесь, а я пойду отыщу убежище для нашего плавсредства.

Он прихватил свое ружье, пошел вдоль берега и скоро исчез за большими камнями, тесно загромождавшими узкую прибрежную полосу.

Маша некоторое время сидела неподвижно, потом встала, с трудом подняла тяжелый рюкзак Олега, вытащила его на берег. Рядом положила мешок с палаткой. Потом оттолкнула лодку от берега, заскочила в неё, и когда берег отдалился на несколько метров, села к мотору и с силой рванула стартер. Мотор завелся сразу.

Выбежавший к самой воде Олег, увидел только, как, удаляясь, лодка растворяется в тревожном зареве заката.

* * *

У ворот дома Егора Рудых остановился милицейский уазик. Сашка, безуспешно пытавшийся запрячь большого, свирепого с виду пса в старенький трехколесный велосипед, оставил это увлекательное занятие и с интересом уставился на идущих через двор Чикина и Надежду.

– А деда на задание пошел, – сказал он, когда незваные гости проходили мимо.

– Куда-куда? – опередила Надежда раскрывшего было рот Чикина.

– Трактор забирать. Он все равно у них без дела стоит. Развалится скоро.

Надежда жестом остановила снова раскрывшего рот Чикина.

– Какой трактор, детка? У кого?

– У вздымщиков, – ответил за Сашку, появившийся на крыльце Ермаков. – Он им без надобности по причине двухмесячного беспробудного запоя, а Егору припасы на участок завозить, к охоте готовиться. Еще вопросы будут?

– Попрошу предъявить документы! – жестяным официальным голосом потребовал Чикин.

Ермаков улыбнулся, но взгляд его остался неприязненным и острым.

– Ты бы, майор, представился для начала. Мало ли какой конь с кокардой сюда припрется. Тут уже одни пытались допрос устраивать. Пришлось объяснить товарищам необоснованность их требований.

– Деда их в реку на телеге спустил, – прокомментировал Сашка.

Побагровевший Чикин потянулся было к кобуре, но, вовремя вспомнив, что ему недавно сообщили о загадочном постояльце Егора, вопросительно оглянулся на Надежду. Надежда подошла к Ермакову и протянула свое удостоверение: – Старший лейтенант Надежда Юрьевна Домнич. А это начальник нашего районного отделения Чикин Эдуард Дмитриевич.

– А у него самого что, язык отнялся? – спросил Ермаков, взяв удостоверение и делая вид, что внимательно его изучает.

– Ну, ты вот что… – шагнув к Ермакову, прохрипел Чикин. – Не посмотрю, что из области…

– Наслышан о твоих здешних художествах, – глядя в упор на Чикина, спокойно сказал Ермаков. – Судя по всему, недолго тебе тут начальствовать. Фактики имеются те еще. Лично я, майор, давно бы тебя посадил, но у начальства, к сожалению, имеются еще кое-какие сомнения. Предупреждаю сразу – сделаю все, чтобы их не осталось. А о моих полномочиях можешь поинтересоваться лично у генерал-майора Веденеева. Документы я тебе предъявлять не буду – запачкаешь. А у вас, сударыня, поинтересуюсь, чем обязан столь лестному посещению?

– Должны произвести задержание Василия Боковикова. По имеющимся сведениям, он находится здесь.

– Ваша правда, находился. Но уже… – Ермаков посмотрел на часы. – Час тридцать семь минут как не находится. Отбыл к месту своего проживания. Разрешите еще полюбопытствовать, у вас всегда на задержание выезжает начальник милиции? Или вы неправильно выразились? Не «задержание», а теплая встреча вернувшегося на родину Героя России?

– Героя? – растерянно переспросила Надежда. – Я не знала.

– Понятно. Нет героя в своем отечестве. Плохо, Чикин, твои осведомители пашут. Чутье у них не на истину, а на пожелания начальства. Отсюда ошибочные решения. А ошибочные решения, как правило, влекут за собой совсем не тот результат, которого ты ожидаешь. Считай, майор, это за последнее предупреждение.

– Да пошел ты! – Видно было, что Чикин еле сдерживается, чтобы не начать действовать в привычном для себя духе. – Этот герой у меня шесть человек покалечил, не успел из тюряги вылезти. Теперь его туда надолго упакуют. Свидетели имеются, не отвертится.

– Прекрасно. Добавь к своим свидетелям и меня. Лично присутствовал и наблюдал, как шестеро отморозков, вооруженных цепями, металлической трубой, ножами, кастетом одновременно напали на Боковикова. Пришлось вмешаться, правда, несколько поздновато для твоих пострадавших свидетелей. Письменные показания готов предоставить в любое удобное время.

Чикин, ошеломленно и с ненавистью уставившийся на Ермакова, вдруг круто повернулся и с не свойственной ему торопливостью пошел к машине.

Надежда, задержавшаяся, чтобы забрать удостоверение, успела шепнуть Ермакову:

– Зря вы так. Он на все пойдет. Ему уже терять нечего.

– В отличие от вас, Надежда Юрьевна. Поэтому прошу вас, будьте предельно осторожны.

Надежда бегом догнала Чикина.

– Он сердитый, да? – спросил Сашка, глядя вслед отъезжавшей машине.

– Это очень даже хорошо, – подмигнул Ермаков Сашке. – На сердитых воду возят.

– Туфту гонит, – вцепившись в руль, прохрипел весь еще багровый Чикин. – Если Васька герой, то я – Анка-пулеметчица.

Надежда фыркнула.

– Ты чего? – оглянулся на нее Чикин.

– Представила.

– Кого?

– Вас. За пулеметом.

– Увидишь еще. Припрет, так и пулеметы в дело пойдут. А этого деятеля я и без пулемета достану. Места у нас опасные, мало ли что с человеком может по неосторожности случиться.

– Вряд ли он будет неосторожен.

– Доложим, что по неосторожности. А Ваську мы сейчас все равно возьмем. Весь поселок в свидетелях будет, как он органам власти сопротивление оказывает.

* * *

Василий неторопливо шел к конторе коопзверпромхоза. Серуня, с трудом кативший навстречу по обочине разбитой дороги мотоцикл с коляской, разглядев Василия, остановился и, дождавшись, когда тот пройдет мимо, громко отрапортовал:

– Докладаю. Провокация не удалась. Так что Аграфена Иннокентьевна спасла гражданина попа в самый последний момент.

Василий остановился.

– А пострадавшая сторона, как всегда, Серуня. Что инвалид, никто во внимание принимать не желает. Качу вот эту хренотень из последних собственных сил.

– Излагай дальше, раз начал.

– Надежда у них была, что поп со мной к покойнице на энтом транспорте зарулит. А за похищение его собственных средств передвижения Кандей крутую разборку должон.

– Какое похищение?

– Так вот… – Серуня пнул колесо мотоцикла. – Кандей ведь как? Сначала врежет, потом разбираться начинает. Расчет, что сразу слухи пойдут: посягательство на чужую собственность. Что и требовалось доказать.

– Кому требовалось?

– А матушка ваша, заместо того, кому требовалось, против меня силовые приемы.

– Кто покойница?

– Это так… В виде приманки. Заглотил уже. А тут баба Груня с сумкой…

– Ждут еще?

– А то нет. Кандей для испугу, а сам для серьезного разговору.

– Садись! – приказал Василий, усаживаясь за руль мотоцикла.

– Там еще наличие органов исполнительной власти возможно. Чтобы угон зафиксировать. Я, между прочим, крест помогал водружать.

– Куда едем? – спросил Василий, когда Серуня неудобно устроился в коляске.

– Так на хоздвор, куда еще. В конторе дожидаются. Кандей премиальные на «ландыш» обещал. В случае, если поп. За тебя, Василий Михайлович, потребую в двойном размере. Ждали Гришку, а приедет Мишка.

В предчувствии предстоящих событий Серуня радостно хихикнул.

Мотоцикл круто развернулся и с оглушительным треском запылил по улице.

* * *

– Едут! – услышав знакомый треск мотоцикла, сказал Домнич и направился к своему рабочему месту за большой директорский стол.

Милиционер, Бондарь с перевязанной рукой и расцарапанной физиономией, и еще тройка мужиков, вызванных в качестве понятых, торопливо расселись на расставленные вдоль стены стулья. Хозяин мотоцикла, местный амбал, используемый Домничем в качестве личного телохранителя и охранника конторы, Григорий Кандеев, по замыслу должен был как потерпевший встретить подъехавших во дворе и с возможно большим шумом при возможно большем количестве свидетелей доставить похитителей в кабинет начальства.

– Сейчас мы гражданину священнослужителю вежливо и культурно разъясним, ху есть ху и какого направления надо придерживаться в местной политической жизни. Где тут карамболина, где карамболета, кого слушать и в каком направлении проводить религиозную агитацию. Между прочим, может стать очень даже полезным союзником, если правильно сориентируется.

Услышав шум, неразборчивые голоса, звуки ударов и тяжелого падения тела, Домнич недовольно поморщился.

– Я же объяснял – работать культурно, вежливо, осторожно. Зачем устраивать девичий переполох из-за какого-то старого мопеда? Это же не местный контингент.

В дверь осторожно постучали.

– Не заперто, – весело сказал Домнич. – Милости просим.

В кабинет заглянул Серуня, оглядел собравшихся, спросил:

– Входить или как?

– Гостям всегда рады. У нас тут места таежные, народ грубый, но справедливый, чужую собственность привык уважать… защищать всеми подручными средствами…

Домнич не договорил, увидев вползающего в кабинет на четвереньках Кандея. Тот мутным взглядом обвел собравшихся и, не в силах справиться с непривычной для себя болью и дурнотой, распластался на пороге, со стуком приложившись бритой головой о деревянный пол. Собравшиеся болезненно вздрогнули от стука и, все как по команде, перевели взгляд на изумленно привставшего со своего места директора коопзверпромхоза.

– Это кто его? Поп? – почему-то шепотом спросил тот Серуню, который с интересом и скрытым торжеством смотрел на бесчувственного Кандея.

– Товарищ поп к покойнице ехать отказался по причине её отсутствия. Молиться, говорит, надо за упокой души невинно убиенных.

– Ты чего несешь, вошь лобковая?! – багровея от злобы, заорал Домнич. – Нажрался уже! Простое поручение исполнить не в состоянии. Поешь тут арии, понимаешь. Какие убиенные, какие молитвы?

– За упокой, Артист, за упокой, – раздался из коридора голос Василия.

Перешагнув через лежащего Кандея, он вошел в кабинет.

– Линяйте, мужики, – попросил он зашевелившихся было свидетелей. – Нам с господином директором о жизни поговорить надо. В каком она у нас направлении складываться будет. Или не будет. Ну! Особого приглашения дожидаетесь? Один уже дождался, хотя я его как человека просил – не лезь, пока не разберемся. Монтировкой стал размахивать. А в тюряге как? С первого разу не дошло, второго не будет. Пускай, думаю, привыкает.

Домнич, успевший подать милиционеру какой-то знак, неожиданно успокоился.

– Ладно, мужики, поговорить действительно требуется. Во дворе подождите. И Григорию помощь! – крикнул он уже в спину перешагивающим через лежащего Кандея. – Выполнял мое личное распоряжение: «посторонних не пускать». Пострадал во время исполнения служебных обязанностей.

Мужики развернулись и поволокли еще не очнувшегося толком Кандея во двор, куда подходило все больше и больше народа.

– Подводишь уголовную базу? – поинтересовался Василий, усаживаясь сбоку от стола рядом с Домничем. Тот отодвинулся и, зыркнув в окно, удовлетворенно улыбнулся.

– Время такое, Василий Михайлович, время. Не обережешься – не посмеешься. О чем разговор, если не секрет? Если вообще о жизни – несерьезно. Думаю, у тебя вполне конкретные вопросы имеются?

– Не спеши веселиться, – нахмурился Василий. – Пока твои волкодавы соберутся, вполне тебя по стенке размазать успею.

– Зачем такие крайности? Ни тебе, ни мне ни малейшей выгоды. Лучше на берегу договориться. Иначе последствия будут, как в индийском кино. Да и времени в обрез – Колян уже за Чикиным рванул. Полноценно успею ответить только на три вопроса. Потом будем посмотреть.

– Ты Ивана на наше ухожье, на Дальний, под разными причинами три года не допускал. Хорошие участки давал, а на наш не пускал. А когда он туда сам забросился, убили. За что?

– В огороде бузина, в Киеве Юлька Тимошенко. Между прочим, очень она на мою Надежду смахивает. Только моя жинка погарнее. Верно? Хорошо, хорошо, раз обещал, отвечаю. Ни малейшей связи. Во-первых, не убили. В протоколе следствия – «алкогольное отравление». Во-вторых, ухожье ваше, после двух пожаров. Там не только соболя, белки общипанной не осталось. Что я, по-твоему, лучшего охотника коопзверпромхоза Ивана Боковикова на пустышку пошлю? Не поймут. Явная бесхозяйственность. Можешь, конечно, сомневаться, но я Ивана уважал. Спроси у мужиков – ежегодно премии, благодарности.

– У Зарубина дочку опять-таки на Дальнем со скалы сбросили. Она кому мешала?

– Я за пиратов не ответчик. Сам знаешь, где их только ни носит. Всю тайгу испоганили. А что на вашем ухожье – совпадение. Случайность! Чего им, спрашивается, на гарь забредать? Сдуру только. Зарубин, между прочим, не возникает. Понял, что концы искать – пустые хлопоты. В тайге один прокурор – у кого ружье быстрее стреляет.

– У Зарубина, по-моему, другой вариант. Ладно, это его дела. Тогда последний вопрос. К Чикойскому золотишку подбираетесь?

Этот вопрос буквально подбросил Домнича. Он вскочил, спохватившись, тут же сел, посмотрел в окно, выдвинул ящик стола, в котором лежал пистолет, быстро взглянул на пристально следившего за каждым его движением Василия, попытался улыбнуться. Но кривая улыбка еще больше подчеркнула его растерянность и испуг.

– Сказки все это, Василий, сказки, – тихо и торопливо заговорил он, то и дело взглядывая на лежащий прямо под рукой пистолет. – Бабы выдумали, а дураки верят. Какое золото? Сроду его тут не было. И быть не могло. Ты на эту сторону лучше не грузи. Перевернемся – всем конец. Война начнется. Черные уже наезжали, принюхивались. Да и наши, в случае чего, спуску не дадут. Живой души в районе не останется. Сам понимаешь, время какое. Везде беспредел, везде. Сверху донизу.

– А говоришь – сказки.

– Так мало из-за сказок народу сгубили? Эльдорадо сколько веков разыскивают? Тыщи сгинули. Тут только слух пусти.

– Это верно, только пусти…

Василий поднялся и подошел к окну, к которому он до этого сидел спиной. Во дворе уже собралось несколько десятков человек.

– Как думаешь, если я им сейчас скажу, что вы с тестюшкой к Чикойскому золоту вплотную подобрались. Ивана из-за него отравили, ребенка не пожалели. Получается, там оно, поблизости. Братишка, видать, близко подошел.

Домнич решился. Рука его легла на пистолет.

– Иван о золоте и понятия не имел, – тихо, с кажущимся спокойствием, сказал Домнич. Голос его настолько изменился, что Василий невольно оглянулся. Увидев направленный на него ствол, кивнул головой: – Так, значит. А я, губошлеп, и вправду за сказки посчитал. Ну, если Иван нашел, значит, и я отыщу. Он хоть и слепой вокруг зимовья ходил, а весточку мне наверняка оставил. Такая у нас с пацанов еще договоренность была.

Ты пушку-то убери, рано еще. Вот когда доказательства соберу, тогда и сойдемся на узкой дорожке. Сразу говорю, жалеть никого не буду. А сейчас тебе в меня стрелять никакого резону. Даже в целях самообороны. Если бы вы золотишко отыскали, давно бы уже всей кучей в теплые края подались. Куда планируете? На острова какие-нибудь или прямо в рай заокеанский? Только без Ивановой заначки вам его век не сыскать. А кроме меня, заначку эту ни одна душа не отыщет. Понял?

– Дурак ты, Вася. Если, как говоришь, Иван знал, какой смысл в жмурики его определять? Проследили бы – и все дела. Так что к Ивану мы никакого касательства. «Смыслов нет», как мой дорогой тестюшка любит указывать. Только и тебя смыслов нет под ногами путаться оставлять. Шуму от тебя больно много. А шум, в целях безопасности всего райцентра, совсем ни к чему. Так что в целях самозащиты, при свидетелях…

– Друган твой подоспел, – сказал Василий, наклоняясь к окну и, словно случайно, оперся рукой на тяжелый горшок с геранью.

Во двор въехал и резко затормозил перед толпой у крыльца милицейский «уазик». Чикин, с несвойственной ему прытью, выскочил из машины. Собравшиеся стали ему что-то наперебой объяснять, показывая пальцами на окна кабинета Домнича.

– …вынужден защищаться, – словно уговаривая самого себя, пробормотал Домнич. Пистолет в его руке ходил ходуном.

– А то и правда стрельнешь, – повернул к нему голову Василий и, выпрямляясь, метнул в Домнича горшок с геранью. Попав в плечо, горшок силой удара отшвырнул Домнича к стене, щедро осыпав влажной черной землей. Пуля после выстрела угодила в потолок, отколов немалый кусок штукатурки.

Толпа во дворе замерла.

– Поговорим еще, – пообещал Василий и, выйдя в пустой коридор, где жался к стене один лишь Серуня, ногой выбил дверь в соседний кабинет и, распахнув окно, выпрыгнул во двор по другую сторону конторы, где в эти минуты не было ни одной живой души – все, мешая друг другу, столпились на крыльце, пытаясь открыть входную дверь, которую Серуня заложил на засов. Дверь взломали, кинулись к кабинету директора. Василий в это время обошел контору, подошел к сиротливо стоявшему у ворот мотоциклу, завел его и, махнув рукой снова выбежавшим на крыльцо мужикам, погнал по улице.

Домнич, болезненно морщась, сметал левой рукой со стола комья земли.

Чикин, матерясь через каждое слово, отдавал по телефону какие-то приказания.

Кандей, разглядев среди толпившихся в коридоре мужиков Серуню, напролом двинулся было к нему, но тут же потерял из виду. Серуня присел и задом вполз в кабинет, через окно которого ретировался Василий. Он тоже было сунулся к окну, но прыгнуть с такой высоты с покалеченной ногой не рискнул. Кинулся к огромному, еще довоенного производства, шкафу для бумаг и, открыв его, увидел уютно пристроившуюся среди папок початую бутылку, надкусанный огурец и луковицу. Без особых раздумий он торопливо конфисковал временно бесхозное добро и, приоткрыв другую дверку, забрался в соседнее отделение шкафа, отведенное для хранения вещей более объемных, чем старые бухгалтерские отчеты. Едва успел прикрыть за собой дверку, как в кабинет ввалился Кандей, подошел к раскрытому окну и объявил кому-то, вошедшему следом: – Никуда не денутся, обоих достану.

Серуня, сжавшийся в своем ненадежном убежище, понял, что угроза на сей раз реальна и почти неотвратима, дождался, когда Кандей вышел из кабинета, и, не вылезая из шкафа, допил оставшуюся в бутылке водку. После чего стал задумчиво жевать луковицу.

* * *

На четвертый день пути, когда конвойный казацкий отряд расположился вечерним привалом на берегу бурной таежной реки, на прибрежной тропе показался верховой. Часовой из-за густого дыма костров, разложенных от гнуса вокруг бивуака, разглядел подъехавшего, когда тот был уже в полусотне шагов. Он торопливо сдернул с плеча винтовку и громко закричал: – Кто такой?! Стоять! Куда прешь? Стоять, говорю! И поскольку всадник продолжал как ни в чем не бывало приближаться, выстрелил вверх и заорал что было сил: – В ружье! Стой, где стоишь, в тебя теперь стрельну! Ей-богу, стрельну!

От выстрела вздрогнули и беспокойно затоптались сбившиеся в кучу кони, несколько казаков потянулись к винтовкам, остальные с любопытством смотрели сквозь пелену дыма на происходящее.

Всадник подъехал к часовому вплотную, как ни в чем не бывало спешился. Разглядев на потемневшей от недавнего дождя шинели погоны, а на портупее наган и саблю, казак испуганно вытянулся: – Виноват, ваше благородие, не признал.

– Не в том виноват, что не признал, а в том, что еще на прижиме должен был заметить, в ружье всех поднять. Не сено везете – золото. Где подъесаул?

– Так что поехали местность вон с той сопочки обследовать.

К ним уже подходили казаки и топограф Ильин.

– А вот это похвально, – одобрил подъехавший, в котором некоторые, несмотря на закрывавшую лицо сетку, узнали жандармского ротмистра Воскобойникова.

– Как же, ваше благородие, в одиночку? Неровен час чего случиться могло, – пробасил могучий рыжебородый хорунжий Иван Рудых, забирая из рук ротмистра повод и ласково поглаживая по вздрагивающей шее уставшего коня.

– Случилось уже, – ответил тот и, приподняв с лица сетку, пристально посмотрел на стоявшего неподалеку Ильина.

– Кто такой? – спросил он Ивана, кивнув на высокую нескладную фигуру топографа, лицо которого тоже было скрыто сеткой от гнуса.

– А ведь мы знакомы, Николай Александрович, – сказал Ильин, приподнимая сетку и подходя ближе. – У Владислава Станиславовича Насташевского были представлены. Рекомендован, если вспомните, как инженер-топограф…

– Можете не продолжать. Из социалистов?

– Бывших. Взгляды социал-революционеров на террор решительно не разделяю и осуждаю. О чем в свое время письменно изложил вашему непосредственному начальству в Иркутске.

– Ну что ж, похвально, – сказал Воскобойников, направляясь к палатке командира отряда. – По какой надобности здесь? Насколько мне известно, передвижение отряда абсолютно конфиденциально. Никому из посторонних – решительно никому! – здесь находиться не положено.

– Как же, осведомлен. Пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить заинтересованных лиц в обратном. Отряд, по моим сведениям, будет передвигаться по совершенно неисследованной местности…

– Вынужден поинтересоваться, откуда у вас эти сведения?

– Помилуйте, Николай Александрович, об этом чуть ли не последний шаромыга на приисках осведомлен. У половины казаков семьи, дети…

Насколько мне известно, подобные караваны в этом направлении еще ни разу не снаряжались ввиду полной непроходимости здешних мест в летнее время.

– Что же заинтересовало именно вас, Викентий Борисович?

– Видите, вы даже помните мое имя.

– Служба.

– Понимаю. Хочу только напомнить, что по образованию я топограф. Изучение и отображение незнакомой местности некоторым образом входит в круг моих профессиональных обязанностей.

– Хорошо, мы с вами еще поговорим об этом. Сейчас – извините. Чертовски устал с дороги. Вторые сутки в седле. А вот, кажется, и сам Конышев…

К палатке подходил подъесаул, командир отряда сопровождавших золото казаков. Ему уже сообщили о появлении ротмистра.

– Какой неотложной необходимостью обязан нашей встрече, Николай Александрович? – спросил он, подходя к ротмистру и протягивая руку.

– Вы правы, необходимость действительно неотложная…

Они скрылись в палатке. Ильин, отошедший в сторону, но хорошо расслышавший последние слова ротмистра, остановился, словно в раздумье, и стал напряженно прислушиваться.

– Уха готова, ваше благородие, – пробасил неслышно подошедший к нему Иван Рудых. – Вам как? По отдельности или с общего котла будете, с обществом?

– Сколько раз, Иван, я просил не звать меня «благородием». Я такой же человек, как и все вы. Конечно, с общего. Пора уже привыкнуть.

– Так я это так, для порядку. По отдельности ловчее. Ложку не забудьте, как прошлый раз. А то казачки мигом сметут, пока ходите.

* * *

– Вынужден вас огорчить, Александр Вениаминович, – с трудом стягивая промокшую шинель, сказал ротмистр. – Просуши, братец, – протянул он её заглянувшему в палатку молоденькому казаку. Потом тяжело опустился на походную кровать подъесаула и жестом пригласил того сесть поближе.

– Весь внимание, – сказал подъесаул. – Насколько понимаю, повод для вашего внезапного появления должен быть из ряда вон?

– Более чем, более чем. Не предложите ли стаканчик чего-нибудь согревательного? Промок до исподнего.

– Сергей! – крикнул подъесаул и приказал заглянувшему в палатку казаку: – Мою фляжку. В сумке, где карты и патроны.

– И еще, братец, – остановил казака ротмистр. – Покарауль затем хорошенько. Чтобы ближе чем на десять шагов вокруг палатки ни души. Понял?

– Так точно!

– Исполняй. Да побыстрее. Зуб на зуб не попадает. Кстати… – Он снова повернулся к командиру отряда. – Пока суть да дело, кто вам рекомендовал в отряд Ильина?

– Пришел сам, безо всяких рекомендаций. Объяснил, что весьма заинтересован в изучении местности, по которой мы вынуждены будем передвигаться. Между нами, Николай Александрович, я до сих пор в значительном затруднении. Приблизительный маршрут мы, конечно, наметили. Весьма и весьма приблизительный. На картах – сплошное белое пятно. Присутствие в отряде инженера-топографа мне показалось как нельзя более кстати. Его единодушно характеризовали как очень дельного специалиста.

В это время посланный казак внес фляжку с водкой и котелок с дымящейся ухой.

– Ушицу, ваши благородия, казачки сгоношили. Иван Рудых такого тальменя заловил – любо-дорого. Зверь!

Казак поставил котелок на походный стол, достал стаканы, тарелки, ложки, нарезал хлеб.

– Не забудь проследить, – сказал ротмистр, когда тот направился к выходу.

– Не извольте беспокоиться. С полным понятием. Хорунжий еще двух часовых на подходах выставил.

Подъесаул разлил по стаканам водку.

– С Богом! С благополучным прибытием!

Выпили. Ротмистр взялся было за ложку, но, подумав, отложил ее.

– В качестве предисловия. По дороге в меня дважды стреляли. На выезде с прииска и на Желтугинской гари. Слава богу, без последствий. Как, по-вашему, что сей факт означает?

– Кто-нибудь знал о вашем… вояже?

– Ни одна живая душа.

– Тогда непонятно.

– Это с одной стороны. С другой – очень даже согласуется со сведениями, которые я вам сейчас изложу. С вашего разрешения, повторю. Нервы стали ни к черту.

Он налил себе водки, залпом выпил, зачерпнул ухи, проглотил и, обжегшись, часто и глубоко задышал, раскрыв рот.

– Собачья служба. Все смотрят на нас, как на врагов, а без нас давно бы уже всю Россию, как великого князя, – на куски. Без сомнений и жалости. Я эту мразь революционную зубами готов. Жидовня, недоумки из студентов, недоучившиеся гимназисты, садисты, неврастеники, воры и убийцы, писателишки, возомнившие себя истиной в последней инстанции, для которых чем хуже России, тем лучше им. Ненавижу!

– Успокойтесь, Николай Александрович. В ваших словах много правды, но не все так ужасно. Хороших людей все-таки больше.

– Вы еще увидите, что они сделают с нашей Россией. По колена в крови побредем. Всеобщее одичание и ненависть начнутся. Поэтому нельзя, нельзя им спускать. Расстреливать, вешать безо всякой жалости. Сотни погибнут, миллионы спасутся.

– Я вижу, вас очень расстроило происшествие с вами. Эти выстрелы…

– К черту выстрелы! Я даже рад. Они подтверждают то, что я должен вам сообщить. Хотя, признаюсь, испугался. Страшно ехать по диким местам и ежеминутно ожидать выстрела в спину. Ладно, все это нервы, эмоции. Давайте к делу.

Теперь он заговорил почти шепотом:

– По совершенно достоверным сведениям от моего глубоко законспирированного агента, человека, которому я абсолютно доверяю, золото, которое вы по срочной государственной надобности должны доставить в Иркутск, никогда туда не попадет.

– Извините, ротмистр, не вполне вас понимаю.

– Во-первых, депеша о государственной необходимости и срочности – фальшивка. Точнее – не вполне фальшивка. Инспирирована в определенных правительственных кругах с целью… Вот цели, признаюсь, мне пока не вполне ясны. Кроме одной. Семнадцать пудов золота, которые вы сопровождаете, в пути должны бесследно исчезнуть. Кто за этим стоит, еще предстоит разобраться. Если, конечно, у нас появится такая возможность.

– В таком случае следует незамедлительно повернуть назад.

– Ошибаетесь, Александр Вениаминович, ошибаетесь. С целью экспроприации доверенного вашей охране груза, господа эсеры, эсдеки и прочая революционная сволочь, опять-таки по совершенно достоверным сведеньям, сколотили боевую группу, сумели договориться с шайкой Шушканова, с хунхузами, и сейчас идут по вашему следу. Предвижу ваши возражения – мол, не вашим казачкам бояться этого сброда. Простая арифметика. В отряде вместе со мной двадцать семь человек. У них – не меньше шестидесяти. Среди них опытные таежники, отличные стрелки. Немного, но есть. И почти все – жестокие и безжалостные убийцы. Повернув, угодим прямо им в пасть.

– Что вы предлагаете?

– Судя по всему, нападения надо будет ожидать у Парама. Переправы через Угрюм вам не миновать. Пока будете рубить плоты, переводить лошадей, отряд будет почти беззащитен. За это время они подтянутся, нападут и с этого, не исключено, и с противоположного берега.

– Предупрежденный об опасности уже наполовину победитель. Я тоже предвидел, что переправа – самое опасное для нас место. Но оставаться в бездействии, насколько я понимаю, мы тоже не можем.