Текст книги "Далеко от неба"

– Не загнется?

– Не должен. К вечеру отойдет. Федька, глянь, как он.

Кто-то подошел и присел рядом на корточки. Василий открыл глаза и встретился взглядом с Федькой Оборотовым. Тот испуганно отшатнулся, но тут же расплылся в дурацкой улыбке, обнажив прокуренные кривые зубы, и дурашливо завопил: – А я такой счастливый, как айсберг в океане…

– Чего базлаешь, придурок? Слуха нет, а орешь, как Попандопуло, – возмутился Домнич.

– Глядит!

– Отвали. Рано ему еще глядеть. Пусть кемарит, пока не взлетим.

– Котяра амурский тоже, между прочим, через три часа одним глазом глядеть стал. Только без всякого понятия об окружающей действительности, – решил прояснить ситуацию с Василием еще один из проценковских братков. И, немного помолчав, добавил, явно кого-то успокаивая: – Он сейчас вроде как после операции по удалению жизненно важного органа. Сам себя не видит. Будем посмотреть, как выгребать будет. Были отрицательные примеры.

– Как бы не сдурел от перемены декораций, – неожиданно для самого себя озаботился Домнич. – В «Севастопольском вальсе» как-то помощник режиссера акты по пьяни перепутал. Вызывает приму на сцену, та выпархивает в полной боевой готовности, а там не то война, не то матросы палубу драят. Нет бы смыться потихоньку, торчит, как дура, посреди сцены, под ногами путается. Так у ней по такому случаю истерика на два месяца. Шесть спектаклей отменили.

– Командир, когда взлетаем? – перебил Домнича начальственный голос. – Спецгруз требует срочной доставки на место. В случае задержки возможны непредвиденные осложнения.

– Минут через пять-десять облачность по хребтику скинут. Сразу снимемся, – отозвался из командирской кабины голос пилота.

– Да не будет, шеф, никаких осложнений. Мужик в железной отключке. Можно хоть сейчас распаковывать. Беру на себя полную ответственность.

«Раз хребтик, значит, на наш участок летят. Ну, пока они мне Любашу в целости и сохранности не предоставят, хрен им, а не полет по намеченному маршруту».

Собрав силы, он осторожно подогнул ноги и сильным толчком от пола попытался сесть. Попытка удалась лишь наполовину. Привалившись к груде рюкзаков, он резко выпрямил ноги, подсекая все еще сидящего перед ним на корточках Федора. Боковым зрением уловил, как несколько сидящих фигур вскочили на ноги.

– Полет отменяется, – прохрипел он, пытаясь сесть поудобнее.

Из всех находящихся в салоне Ми-восьмого сидеть остались лишь Проценко, Шабалин и сладко посапывающий Чикин – утомился за прошедшую ночь. К тому же крепенько приложился к дорогому марочному коньяку по случаю успешно проведенной операции. Остальные вскочили на ноги. Домнич на всякий случай отступил к выходу, а Федька откатился в самый хвост вертолета.

– Вот тебе и тигра амурская, – наставительно попенял кому-то Шабалин. – Почеши ему за ухом. Только смотри, чтобы он тебе хвост не выдернул.

Разглядев, что пленник по-прежнему связан и беспомощен, остальные успокоились и расселись по местам в ожидании взлета.

– Действительно, любопытный экземпляр, – ни к кому не обращаясь, процедил Проценко и наклонился, внимательно вглядываясь в Василия. До сих пор у него не было возможности разглядеть его. Встретив ненавидящий взгляд пленника, выпрямился и приказал: – Развяжите!

– Я бы не рисковал, шеф, – неуверенно возразил один из его подручных, только что ручавшийся за полную беспомощность связанного по рукам и ногам Василия.

– Ты же мне только что полную гарантию сулил, – зло процедил Проценко. – Вот и ответишь по полной в случае чего. Развязать, я сказал!

Выглянувший на шум из кабины второй пилот, увидев, что все сидят на своих местах, поднял трап и захлопнул дверь, коротко бросив сидевшему у входа Домничу: – Все оʼкэй! Взлетаем.

– Будь, как вольный ветер, – устало махнул рукой Домнич. – Осторожней на поворотах.

Вертолет затрясся предвзлетной дрожью и медленно, словно нехотя, оторвался от земли.

Один из проценковских подручных, несколько минут назад похвалявшийся своим бесцеремонным обращением с усыпленным амурским тигром, нехотя направился к Василию и стал распутывать веревки, крепко спеленавшие ноги пленника. Василий закрыл глаза, чтобы ненароком не выдать блеснувшую в них радость, и ослабил напрягшиеся мускулы, демонстрируя накатившее после неудачной попытки освобождения безволие.

– Руки развяжи! – приказал Проценко. – Не полный же он идиот играть шестерками против тузов. Да еще когда наш расклад. Так, что ли, господин начальник? – спросил он сидевшего рядом с ним Домнича.

– Что имеется в виду? – рассеянно спросил тот, глядя с явным неодобрением, как освобождаются от пут руки Василия.

– Имеется в виду, что если ваш местный супермен не дебил, то должен осознать свою полную зависимость от обстоятельств. Имеется в виду не то, что он один, а нас много, а то, что его симпатичная пассия… Забыл, как ее?

– Любка Бузова, – нехотя подсказал Домнич. – Этой рыжей шалаве теперь за поджег такой срок намотают, мало не покажется.

– Насчет срока, это как суд решит. Не исключено, что отыщутся смягчающие обстоятельства. А вот то, что ее доверили охранять… Как его?

– Юрке Бондарю.

– Вот именно. Он, кажется, ее бывший?

– Ну.

– Очень неосторожное решение. Он мне показался не вполне адекватным, после этого ужасного пожара. У него ведь теперь ни кола, ни двора, кажется? Как бы он с ней чего-нибудь с горя не учинил.

– Купил дуду на свою беду, – неожиданно встрял в разговор Шабалин. – Говорили ему, дураку: не своей смертью помрешь, коли бабу не по силам берешь. Я, говорит, и себя, и ее кончу, если назад не вернется.

– Куда возвращаться-то? – хохотнул Домнич. – Слегка погреться у чужого огня, жаль, нету сердца, что полюбит ея. А ее любовь везут сейчас в неизвестном направлении. Ха-ха-ха… Сюжет спектакля разворачивается к окончательному финалу.

Василий низко опустил голову, стараясь скрыть невольную радость при известии, что с Любашей все в порядке. «Это теперь уже другое дело, господа-товарищи. Вы мне не только руки-ноги развязали. Вы мне теперь полную свободу действий предоставили. Надо только разузнать побольше, какого им хрена от меня надо?»

Тошнота не проходила, голова раскалывалась от боли, и в полном несогласии с таким состоянием необычайно обострились все чувства – слух, обоняние, ощущение каждой клеточки постепенно наливающегося силой тела. Вот только зрение подвело – перед глазами все еще плыло и двоилось. Ориентироваться в тесном пространстве вертолета, кто есть кто и кто где, было пока трудновато. Приходилось определяться по звуку.

– Хлебни! – прямо к его лицу протянул фляжку Проценко.

Василий зашарил рукой мимо фляжки, сжал пальцами пустоту. Потом, утрируя свой промах, снова зашарил перед собой, пока не наткнулся на фляжку тыльной стороной ладони.

– Он теперь, шеф, рот свой не найдет. Зря ценный продукт израсходуете, – воспрянул духом скисший было охотник на тигра.

Но Василий уже уцепил фляжку, хотя ко рту пока не тянул, держал в опущенной руке, словно без сил.

– Понимаешь хоть, где ты и кто мы? – склонившись к Василию, прокричал Проценко.

– «Не реагируй!» – приказал себе Василий и неожиданно для окружающих поднял голову и улыбнулся, вспомнив рассказ про находившегося в кайфе тигра.

Эта улыбка почему-то сразу всех успокоила и даже развеселила.

 
– Как из бяки сделать каку,
 Чтобы все сложилось в цвет?
 Приходите, есть рецепт, —
 

дурашливо ухмыляясь, продекламировал Домнич и подмигнул Федьке Оборотову: – Федька, наливай! Чтобы Василию Михайловичу одному не скучно было опохмеляться. Мизансцена убойной силы – пьем на брудершафт с главным противником благополучного финала.

Федька с готовностью выудил откуда-то бутылку, но споткнулся о суровый взгляд Шабалина.

– Загодя похваляться – без штанов остаться. У него теперь, может, вовсе память отшибло. Не то что верхонку, самого себя в тайге не сыщет.

У Василия даже дыхание перехватило. Про верхонку, кроме матери, Виталия и Мишки, никто не знал.

«Теперь-то уж без вариантов, откуда гнилым душком тянет. Заложил брательник ради собственной спокойной жизни. Да только не будет она у него спокойной, нипочем не будет. Теперь ясно, за какой нуждой они меня приловили. Ладно, будем посмотреть, чем дело кончится, чем сердце успокоится».

Василий, сделав вид, что хочет подняться, неловко завалился набок, не выпуская, впрочем, проценковскую фляжку. Лежа, не отвинтив крышку, попытался сделать глоток. Проценко наклонился к нему, забрал фляжку и, подав руку, помог подняться.

– Подвинься! – приказал сидящему рядом Домничу.

Василий тяжело плюхнулся на освободившееся место и извиняюще улыбнулся сидящему напротив Шабалину.

– Говорил тебе: приходи, по-хорошему все сладим. Так на подвиги дурака потянуло. Кому лучше от этого получилось? Смотреть тошно. Тьфу! – громко, как несмышленышу, прокричал Шабалин, глядя на по-прежнему улыбающегося Василия.

– Между прочим, правильно говорит старик, – с неожиданным напором, словно отыскав в словах Шабалина заинтересовавшую его тему, обращаясь ко всем находившимся в вертолете, громко заговорил Проценко. – Именно по-хорошему! По-умному, по-хорошему, без ущерба для каждой из сторон. Всегда можно договориться, если внимательно подумать над происходящим. А как только мы начинаем толкаться, мешать друг другу, тогда и начинаются неприятности. Зачем, спрашивается, стрелять, поджигать дома, угрожать? Всегда можно найти выход даже из самого трудного положения. Согласен? – обратился он к Василию.

Василий согласно кивнул и потянул фляжку из рук Проценко. Тот сам отвернул пробку и лишь после этого уступил фляжку. Василий сделал большой глоток и закашлялся, всем своим видом показывая, что ему стало хуже. Проценко несколько раз сильно ударил его по спине и продолжил свои рассуждения, адресуясь теперь почему-то к недовольно скривившемуся Домничу, о колено которого одной рукой оперся Василий.

– Все ваши прежние внутренние разногласия, если хорошенько подумать, яйца выеденного не стоят. Живете на отшибе, все всё друг о друге знаете. Тайга большая, места каждому на его век с лихвой хватит. Спрашивается, зачем толкаться?

– Не согласен, – сказал Домнич и столкнул руку Василия со своего колена. – Существует либретто, роли расписаны, идет репетиция. Так нет, появляется какой-то козел и начинает кукарекать. Все, пипец! Никакого нормального произведения искусства мы уже не имеем. Имеем полный бардак. Поэтому, как режиссер, я вынужден принимать меры.

– Козлы не кукарекают, – с трудом выговорил Василий.

– Правильно, – поддержал его Проценко. – А ты не режиссер. И никогда им не будешь, если не научишься правильно ориентироваться в обстоятельствах.

– У верхогляда завсегда ноги болят, – вмешался Шабалин.

– Не понял, батец, – вскинулся Домнич. – Что имеется в виду?

– Спотыкается часто, – объяснил Шабалин. И добавил: – На одном гвозде все не повесишь.

– Я на ваш народный фольклор давно уже все повесил и думать позабыл, – огрызнулся Домнич. – Еще будем посмотреть, что у нас из этой трагикомедии получится. Слишком большой список действующих лиц. В том числе нежелательных, – покосился он в сторону спящего Чикина и снова оттолкнул руку опершегося на его колено Василия…

– Давай без нервов! – посуровел голос Проценко. – Кто мне только что про закон тайги говорил? Идешь в тайгу на день – бери запас на неделю.

– А то и на две, – поддержал его Федька Оборотов.

– Как бы нам с этим запасом на первом повороте не загнуться, – проворчал Домнич.

– Что-то наш народный режиссер сегодня не в духе, – с явным неодобрением констатировал Проценко. – Заражает коллектив пессимизмом. Утром вроде все было наоборот.

– Творческое предчувствие, – все больше заводился Домнич. – Некоторым для понимания малодоступное.

– А ты не стесняйся, поделись, – выдержав паузу, попросил Проценко. – Оценим коллективно твое предчувствие. Сделаем совместные выводы. – Он даже наклонился, заглядывая в глаза Домничу. – Давай, давай, не стесняйся. Может, среди нас тоже творческие личности отыщутся.

– Козлы не кукарекают, – словно в забытьи, снова выдал Василий, и, воспользовавшись не то нырком, не то разворотом вертолета, сполз с сиденья на пол. Оттуда было легче дотянуться до зажатого между ног одного из проценковских боевиков «калаша», который он высмотрел, едва начав приходить в себя.

– Закукарекают, если жить хотят, – все больше заводился Домнич, раздраженный близостью освобожденного от пут Василия и неуместными, как ему казалось, проценковскими замечаниями. – Как говорила классик международного интернационализма: «Лучше умереть стоя». А еще лучше – вообще не умирать. Так мужики? А вообще – «разговор на эту тему портит нервную систему», что перед премьерой крайне нежелательно.

– Правильно! – согласился Проценко. – Я о том же. Нервы надо беречь.

В это время распахнулась дверь пилотской кабины, и выглянувший второй пилот стал показывать пальцем вниз.

– На посадку, что ли? – посмотрев на часы, удивился Проценко. – Говорили, час лету, а еще и половины не набежало.

– Интересная мизансцена, – прильнув к грязному стеклу иллюминатора, прокомментировал Домнич и заорал пилоту: – Давай еще на один круг! И понижей! Треба разжувати… Давай, давай! – И отодвинув ногой окончательно расположившегося на полу Василия, направился к пилотской кабине.

– Чего там? – недовольно проворчал Шабалин.

– Интересная режиссерская находка. Причем в местах, где ничего подобного быть не должно. Тем не менее имеет место быть. Ежели, конечно, не показалось. Что в этих местах тоже иногда случается.

Вертолет чуть завалился набок, выполняя разворот. Почти все, кроме Василия и спящего Чикина, прижались лбами к иллюминаторам. Василий, воспользовавшись непонятной для него заинтересованностью своих похитителей, придвинулся почти вплотную к забывшему про автомат охраннику.

– Карамболина, Карамболета, – продолжал комментировать увиденное явно повеселевший Домнич. – Неожиданная находка всегда кстати, даже во время премьеры.

– Ты это про ту лодку? – тоже что-то разглядев внизу, заинтересовался Проценко. – А говорили, летом в тайге ни живой души.

– В том-то и дело, – радовался Домнич. – А данный водоем здешний народ вообще по кругу на цырлах обходит.

– Выходит, не все обходят, – изрек наконец Шабалин, тоже приложившийся лбом к стеклу иллюминатора. – Скажи, чтоб еще понижей взяли.

Домнич сунулся в пилотскую кабину, что-то стал объяснять, и вертолет заложил еще один круг, снижаясь к поверхности довольно обширного, вытянутого в длину озера, берега которого густо поросли нетронутой вековой тайгой. Теперь уже отчетливо можно было разглядеть моторку с одинокой фигуркой на корме у мотора. Лодка была почти неподвижна, несмотря на то что сидевший в ней человек пытался небольшим веслом направить ее к берегу. Солнечные лучи из-за вершин огромных елей и яркие блики на воде ослепили было смотревших, скрыв на время и лодку, и зарябившую от винта черную воду. Совсем близко замелькали вершины елей, перекосился горизонт – вертолет пошел на новый круг, подчиняясь крику и жестам просунувшегося в кабину Домнича.

– На хрен она тебе сдалась, эта лодка? – спросил Проценко. – Узнал, что ль, кого?

– Вроде баба какая-то, – подал голос один из проценковских боевиков.

– Не какая-то, а вполне конкретный экземпляр, – продолжал радоваться Домнич. – Заполучив который одерживаем полную и безоговорочную победу на пути к нашей конечной цели.

Василий оцепенел, демонстрируя не то потерю сознания, не то полную прострацию, которая вроде бы должна наступить после обжигающего глотка неизвестного ему напитка. Услышав, что в лодке, возможно, женщина, задохнулся от мысли: «Любаша!» Но тут же отмел: «Исключено. В поселке она и вроде как под арестом. Кто тогда? Неужели…?»

К горлу подкатил комок. Василий был уверен, что догадался.

– Артист вроде сказал, что озеро по кругу обходят, боятся. Значит, Убиенка! Тут и думать нечего. Олег говорил, она от него убежала. Салага недотепанный. Врезать надо было для просветления соображения. Бедная девчонка. Она же вторую ночь тут колотится. Почему таким светлым, ни в чем ни перед кем не виноватым не везет? Надо нашего попа поспрашать. Несправедливо? Еще как несправедливо. А если несправедливо, надо менять ситуацию. Какого хрена они над ней зависли? Надо линять. Калаш, можно считать, мой. Так что будем сейчас посмотреть. Чего ее сюда-то занесло? Дурное место. Очень даже. Батя в свое время тоже его обходил. Главное, успеть дверь открыть, пока эта шобла не очухалась. Это уж как повезет. Ну, гражданин поп, помолись за везуху раба Божьего Васьки Боковикова. Она ему сейчас будет во как нужна.

Он чуть приподнял голову, оценивая расстояние и объем обстановки, левой полусогнутой ногой уперся в какую-то опору и уже приготовился было к рывку, но разглядев, что происходило, напротив, рядом с кабиной летунов, замер и даже задержал дыхание. Домнич и второй пилот сами открывали входную дверь.

Показывая второму пилоту, вернувшемуся в кабину: ниже, ниже, Домнич высунулся наружу и, удостоверившись наконец в своей догадке, заорал что было сил на известный опереточный мотив:

 
– Безусловно, кое-что, хоть и немного
 С той поры, как существует белый свет,
 До сих пор зависит многое от Бога,
 Несмотря на то, что Бога нет…
 Есть Бог! Е-есть!
 

Вертолет завис прямо над лодкой, взбаламутив винтами зеркальную до того воду озера.

– Она, что ль? – приподнялся со своего места Шабалин, желая убедиться в свалившемся вроде бы ниоткуда везении.

Узнав кричавшего, Маша отбросила единственное весло, дотянулась до лежавшего на дне лодки ружья и вскинула его к плечу.

– Война и мир! – кричал Домнич. – Лично мы за мир во всем мире! Да она стрелять не умеет, – успокоил он пытавшегося оттянуть его в сторону от открытой двери одного из проценковских боевиков. – Она же дурка, сама себя пугает.

Раздался неслышный в вертолете выстрел и лучший, по словам Проценко, стрелок из его наймитов, согнувшись, вывалился в проем двери. Все на несколько секунд замерли, пытаясь осознать случившееся, а потом, как по команде, поднялись со своих мест, не отрывая глаз от отползавшего от проема Домнича. Вместе со всеми поднялся и Василий. Неуловимым ударом обездвижил стоявшего рядом боевика, подхватил одной рукой его автомат, другой зажал под мышкой голову поднимавшегося с четверенек Домнича и вместе с ним вывалился из вертолета. Внизу раздался второй выстрел. Неизвестно куда попала вторая пуля, но как-то сразу сбился ритм до этого ровно работающего двигателя.

– С-сука! – прошипел до неузнаваемости изменившийся в лице Проценко и, рванувшись к кабине вертолетчиков, что было сил заорал: – К берегу давай! К берегу, мать твою!

Проснувшийся от крика и вертевший туда-сюда головой, ничего не понимающий спросонья, Чикин разглядел наконец, что в вертолете почему-то отсутствуют Домнич и лежавший у его ног на полу спеленатый Василий Боковиков, уцепил пятившегося от раскрытой двери Федьку Оборотова, спросил:

– По какому поводу паника? Прилетели?

– Кто прилетел, а кто залетел, – прохрипел Федька и, освободившись от хватки Чикина, плюхнулся на груду рюкзаков и замер, обхватив голову руками.

Вертолет нехорошо затрясло, и он боком потянул в сторону берега. В проеме двери совсем близко замелькали вершины столетних елей. Несколько мгновений винт почти бесшумно вращался по инерции. Лица людей до одинаковости смазало предчувствие неминуемого падения. Проценко, которого наклон вертолета отбросил почти на середину салона, вцепился в какой-то свисающий сверху трос и неожиданно для самого себя перекрестился. Шабалин, закрыв глаза, проворчал:

– Развязал на свою погибель…

В это мгновение двигатель снова врубился, вертолет выравнялся и, набирая высоту, потянул по направлению к дальнему концу озера, где среди сплошной стены деревьев обозначилась овальная прогалина около не то вытекающей, не то впадающей в озеро небольшой речушки.

– Не долетим! – крикнул из кабины второй пилот. – Бак пробила. Будем садиться. Если повезет…

Вертолет завис над прогалиной и стал медленно опускаться на заросшую высокой травой землю.

* * *

Под водой Василий оттолкнул от себя Домнича и, загребая одной рукой, вынырнул на поверхность. Вынырнул близко от лодки. Ледяная вода как-то сразу вернула его к жизни. Главное – вернула прежнее отчетливое, почти стереоскопическое зрение, так необходимое на охоте и в бою и которое не раз выручало его в самых критических ситуациях. Разглядев целящуюся в него Машу, он понял, что вот-вот может раздасться выстрел, но в это время вынырнувший неподалеку и сразу заоравший благим матом Домнич отвлек ее внимание.

– Ты что делаешь, гад?! Совсем уже! – захлебываясь и отплевываясь, кричал колотивший руками по воде Домнич. – Мужики вас сейчас убивать будут. В сапогах не доплыву… Мы тебя спасать, а ты стрелять… Теперь без всякого снисхождения… Помогайте, гады, а то так здесь и сдохнете!

– Лично я против тебе помогать! – крикнул Василий, подплывая к лодке и хватаясь за борт. – Пристрелить – тоже против, хотя очень хочется.

Повернул голову к Маше и тихо, чтобы слышала только она, сказал:

– Отец не одобрит, если узнает. Его судить надо.

– Почему ты с ними? – спросила Маша, не опуская ружья.

– А ты его спроси, – снова в полный голос стал объяснять Василий. – Подстрелили в спину какой-то пакостью, вырубили, связали, на борт и на Дальний лететь нацелились. Пришлось принимать срочные меры. А тут ты. Мать сказала, если с тобой что случится, она всех своими руками… Полностью ее поддерживаю в настоящем случае. Что, мотор отказал?

– Ага. – Из глаз Маши наконец потекли слезы.

– Место тут, девочка, такое. Все что угодно отказать может. Слышишь, керосинка ихняя тоже «зачихала». А я уже к бою приготовился, «калаш» у них реквизировал на случай самообороны.

Он закинул в лодку автомат, подтянувшись, перевалился через борт и сразу же сел на скамью, провожая взглядом потянувший к берегу вертолет.

– Интересно, куда это они? Наплевали и забыли? Или устраивать пикник на лоне природы? – поинтересовался он у подплывшего и ухватившегося за лодку Домнича.

– Будет вам пикник, будет и какава. Мало не покажется, – пообещал отплевывающийся, вконец обессилевший Домнич. – Развернутся только.

– Неверно оцениваете обстановку, гражданин местный начальник. На посадку они пошли. Судя по всему, на вынужденную. Твоя работа? – улыбнувшись, спросил он Машу.

– Я, чтобы улетели. В хвост…

– Молоток! Как бы сказал наш старлей: «выстрел ценою в несколько жизней». Имеется в виду, твоя и моя. А там будем поглядеть.

Он подобрался к мотору, жестом попросил Машу пересесть, снял с мотора капот и, рассматривая его внутренности, стал вразумлять вцепившегося в борт мертвой хваткой Домнича:

– А ты, если пожить еще маленько желается, крепче держись. В лодке твои сапоги не поместятся, перевернемся еще. До берега тебя подгребем. А там хочешь – сиди, хочешь – бреди в направлении, где они приземлились. Говорят, места тут такие, не разбираются, кто плохой, кто хороший. Вот, спрашивается, какого хрена… Извини, Маша. Какого он черта лысого забарахлил? На вид все в порядке. С бензином как?

– Полный, – всхлипнула Маша.

– Значит, должен!

Он нахлобучил на мотор крышку, саданул по ней кулаком и рванул шнур. Мотор нехотя уркнул, чихнул и неожиданно весело затарахтел, разворачивая неуправляемую лодку по кругу.

– Нужда заставит Богу молиться, – засмеялся Василий. – Как говорит наш батюшка, он правым в обязательном порядке помогает. Можно теперь я порулю? – спросил он заплакавшую теперь от радости Машу и, сев к мотору, направил лодку к ближайшему берегу.

– А ты, начальник, крепче держись, а то сапоги потеряешь. В тайге без сапог даже Кузя сдох.

– Какой Кузя? – всхлипывая, спросила Маша.

– Фиг его знает. Был, наверное, такой, без дела не скажут.

Лодка приткнулась к берегу.

– Выползай на сушу! – сурово приказал Василий Домничу, ощутившему наконец под ногами дно. Тот, кажется, уже понял, что немедленной смерти не последует, но в себя еще толком не пришел, продолжая надеяться не то на скорую помощь от все еще тарахтевшего вдали вертолета и его пассажиров, не то на свое наработанное годами таежной практики умение найти дорогу к какому ни на есть человеческому жилью.

– Подчиняюсь временным неблагоприятным обстоятельствам, – проворчал он, выбираясь на берег. А выбравшись и отступив подальше от воды, закричал вслед отъезжающей лодке: – А ваши перспективы – пока мы живы. Живы, живем и будем жить. В отличие от вас.

Лодка стремительно уходила к видневшимся вдали скалам. Скоро ее стало почти неслышно. Смолк и приземлившийся вертолет. Домнич некоторое время напряженно вслушивался в наступившую тишину, потом устало опустился на вывороченную ветром лесину. Но неожиданные медленные шаги и треск ветвей за спиной заставили его испуганно вскочить. Лихорадочно и не сразу отыскав под мокрой курткой ножны, он выпростал охотничий нож, пригнулся, прячась за лесиной, но, разглядев, выпрямился и расслабился. Даже заулыбался. Подволакивая раненую ногу, к нему медленно подходил выпавший из вертолета после Машиного выстрела проценковский боевик.

* * *

– Куда теперь? – спросила оживающая на глазах Маша.

– К отцу.

– В поселок – не туда. Речка там.

– Он сейчас не в поселке.

– А где?

– Знать бы, соломки бы подостлали. Места тут больно заковыристые. Спокон веку их все сторонятся. Отец вам с Олегом куда велел?

– Не знаю. Он Олегу объяснял.

– А ты, значит, решила самостоятельность проявить? В поселок собралась?

– Я бы осторожно. Очень.

– Осторожно – дело хорошее. Видишь только, как без спросу получается? От горя сбежала, да в беду попала. Я тебе напрямки, как есть. В поселке тебе пока делать нечего. Отец уже все сделал, что ты хотела.

– Все?

– Все! Полностью и досконально.

– А эти почему?

– С этими не тебе, а нам разбираться. Мне они побольше твоего задолжали. Извини, конечно, но не с твоим карабинчиком тут порядок наводить. Плохо еще, что на тебе этот гад повис, который первым оттуда спикировал.

Василий взглядом показал на небо.

– Он, правда, не совсем причем. Так ведь его никто не неволил в чужую драку лезть. Верно? Но раз решил принять участие, пусть не обижается, что прилетело.

– Он к берегу поплыл.

– Точно?

– Выбрался по-моему.

– Не показалось?

– Выбрался, выбрался.

– Это хорошо. Ничего хорошего, конечно. Они и так уже, наверное, от злости зубами скрипят. Но что живой – хорошо. Очень даже хорошо. Мы теперь сами с ними разбираться будем.

– Мы – это кто?

– Все, кто не они. Такие у нас тоже имеются.

– А как мы отца найдем, если ты говоришь, что не знаешь?

– Попросим местные окрестности подсказать. Они нам уже разок подмогли. А если серьезно – догадка имеется. Я все-таки в тайге родился, елкам молился. Разберемся и в здешней местности. Кое о чем отец твой проговорился, когда мы совместную жизненную диспозицию выясняли. Дядя Егор Рудых тоже кое на что похожее намекал. Скит тут где-то не так чтобы очень далеко приткнулся. Не то староверный, не то другой какой. С давних времен независимо существует. От здешней сегодняшней жизни – самое спасение. Думаю, отец твой временно там находится. Повидаетесь, а я потом чуток подальше подамся. Ждут меня.

– Хорошие люди?

– Хорошие. Попробуем с ними эту калинку-малинку разгрести. Воровскую, если копнуть хорошенько.

– Это они у тебя брата убили, да?

– Одного убили, у другого душу покалечили.

– Она с ними?

– Кто?

– Милиционерша. Только вид делает, что в отца влюбилась.

– И про это знаешь?

– Знаю.

– А я вот не знаю. Пока не знаю. Знаю только, что рядом с грязью чистеньким не сбережешься.

– Я ее ненавижу.

– А ты не спеши, пока окончательно не разберемся. Ты вот и в меня недавно стрельнуть хотела.

– Я вас сразу узнала. Удивилась.

– Вот и хорошо, что узнала. Нам с тобой много еще чего узнавать придется. И хорошего, и плохого. Без этого никак. Жизнь – штука заковыристая. Вроде этого водоема. Для нас с тобой на данный момент стратегического. На одном конце мы, на другом они. Поэтому мы с тобой вон в том украдистом местечке пристанем и через увал напрямки махнем. А то ты засиделась, наверное, в этом корыте. Разомнешься, сверху окрест поглядишь. Места здешние, хоть и запутанные, но красивше их, пожалуй, на всем свете не бывает.

– Красивее.

– Что?

– Красивее. Я знаю. Тоже так не раз думала.

– А у нас говорят «красивше». Что в лоб, что по лбу. Главное, что правильно. Скоро сама убедишься.

Несмотря на то что небо с севера стало затягиваться торопливыми низкими тучками, озеро на том конце, куда собирались пристать, вдруг словно разом освободилось от темной непрозрачной воды, и разбегающиеся от лодки волны осветились сверкающим разноцветьем, словно приглашая их в неведомую таинственную сказку.

– Деревня Солнца, – неожиданно сказала Маша.

– Что? – не понял Василий.

– Там должна быть деревня Солнца, – тихо, словно самой себе, сказала Маша.

* * *

Пятая ночь после неведомой катастрофы, как и сгинувшие прежние, была непривычно светла и безмолвна, но на переломе к рассвету вдруг внезапно погасло небо, растворились в сумраке окрестные вершины, скукожился почти до неприметности костер, у которого сидели без сна немногие оставшиеся в живых из прежнего казацкого конвоя люди. Осталось их всего шестеро: хорунжий Рудых, Никита, два казака, ротмистр, орочон Оро и топограф Ильин. Да еще чудом уцелевший раненый конь, которого за прошлые дни похода тщательно выхаживал Никита. Конь еще полностью не выходился, но выглядел вполне справно и перед предстоявшей дорогой его наличие сулило уходившим какое ни на есть, хотя бы и временное, вспоможение в далеком, наверняка опасном и трудном пути.

Все уже было переговорено, оговорено, решено, по возможности сделано и устроено. Поэтому сейчас все молчали, дожидаясь восхода солнца, когда намечено было отправиться в путь. Внезапно наступившая темнота спугнула сонное оцепенение.

– Небо в тумане, земля в обмане, – сказал один из казаков и подбросил в потухающий костер несколько сухих веток.

– Что, Оро, надумал наконец? – неожиданно громко спросил ротмистр сидевшего чуть в стороне от костра орочона. – С нами пойдешь или с ними сторожить остаешься? Боги твои, по-моему, успокоились. Звезды вон наконец появились. Значит, погода хорошая будет.

– Почему не будет? Здесь будет, дальше никто не знает. По сторонам смотреть надо, под ноги смотреть. Небо успокоилось, земля еще пугается маленько. Она от страха другой стала. Заблудиться можно. Помогать вам надо.

– Значит, надумал?

– Правильно, однако, думал. Вам помогать буду. Иван шибко умный. Плохого сюда не пустит. Молодой ему помогать будет, учиться у него будет. А вам назад вернуться очень надо. Чтобы золото это здесь насовсем не осталось. Плохие люди снова прийти могут.