Текст книги "Закодированная Россия"

Врач-вредитель смыл с себя кровь, и вяло поклевал что-то из холодильника. Виталик есть, вообще не мог, только пил воду через трубочку. Ярость сменилась апатией, но каждый понимал это ненадолго. Чудовищный Полковник всё продумал: два летуна на одной воздушной кухне не уживутся. Они опять летали рядом как две подружки, потеряв счёт часам и дням. После часового перерыва как, обычно стукаясь о стены и кувыркаясь в воздухе, они ждали следующую переменку, когда их жилище, испустив дух, затихло. Стены, пол и потолок перестали вибрировать и два космонавта рухнули вниз.

– Не понял? – удивился Виталик.

– Может нас спасать пришли, – высказал гипотезу Сева.

– Кто? – поморщился сосед.

– Ну, например, Дед Мороз, – додумался Андреич, – на дворе сейчас, наверное, зима. Дети в снежки играют. Взрослые к празднику готовятся, ёлку наряжают, Снегурочек тискают.

– А мне кажется уже весна, – мечтательно оживился Виталик, – птички поют, ручейки журчат. Лепота.

– Эй! – раздался голос сверху, – вы там как?

– Янис? – не поверил своим ушам Сева, – Янис, ты?

– Андреич? – послушался голос сверху, – а ты как сюда попал?

– Отправился спасать ваше испанское благородие, да вот сам заторчал, – затарахтел Сева.

– Сейчас спущу верёвку. Ждите.

Ждать пришлось долго. Наконец, из кишки сверху прилетела бельевая верёвка с прищепками. Видно Янис её где-то реквизировал. Кое-как выбравшись в коридор, подивились полу. Каждая клеточка управлялась затейливым механизмом. Теоретически она могла сбросить вниз гостя в любую секунду. По коридору улепётывали три странных человека в семейных трусах. Они были разукрашены синяками и кровоподтёками. Следом пробежали два перца в кандалах. Сева с Виталиком переглянулись, вспомнив былое. Янис потерявший два передних зуба, тем не менее, светился от счастья. Сева с подбитым глазом тоже тихо сиял. Янис ещё немного покричал: «ау». Никто не отзывался. Виталик решил обойти весь дворец. Он был уверен, что здесь томятся многие из сильных мира сего. Спасая их можно рассчитывать на дальнейшие дивиденды. Ни Янис, ни Сева радости от такой перспективы не испытывали. То есть они были не против ещё покричать «ау» и помочь бедолагам, но разгуливать по замку Дракулы, увольте. Виталик хоть и с фиолетовой шеей, но гонимый жаждой наживы, отважно зашагал по коридору. На дворе, как ни странно была ещё осень. Листья кружились и падали, напоминая Севе недавние приключения. Он вкратце рассказал о своих злоключениях. Янис отмалчивался. Андреич насел с расспросами, но испанец как воды в рот набрал. Видимо, решил Сева, мне ещё повезло, а у Яниса всё было гораздо хуже. Ад, как известно, дна не имеет. Вдруг верёвку затянуло в кишку, и все плитки встали на место. Виталик с глазами гадящего кота устремился на выход.

– Лучше ползти, – заорал Янис.

Виталик, следуя его совету, прыгнул вперед, и последние метры проехал на животе. Через полчаса, встретив первого прохожего, они поинтересовались, какое же сегодня число? Тот выпал в осадок и в свою очередь спросил: местный сумасшедший дом проводит сегодня день открытых дверей? Сначала три человека в одних трусах спрашивали, какое сегодня число? Потом два арестанта в кандалах уточняли день календаря. И, наконец, вы интересуетесь? Что происходит, товарищи?

– Шизо косит наши ряды, – авторитетно заявил Сева, – скоро весь мир станет одним большим сумасшедшим домом. Какое сегодня число? Ответь, любезный, будь другом.

– 20 октября, с вашего позволения.

– Всего-то три недели прошло, а мы уж думали, полгода набежало.

– Вот из-за таких как вы свет и отключают, – пробурчал мужик.

– А что сегодня свет отключали? – оживились беглецы.

Прохожий сухо кивнул.

– Вот! – смачно выговорил Янис, – свет отключили. Узнаю тебя, Русь. А в этой проклятой Европе сидеть бы нам в застенках до второго пришествия.

Вернувшись в Подколокольный переулок, они попали на пепелище. Офис выгорел дотла. Никого из друзей не было. Телефоны молчали.

– Вот, даже помянуть нельзя, – расстроился Янис.

– Типун тебе на язык, – рассердился Сева, – они просто в подполье ушли.

– Под землю они ушли. Яковлевич не простил своего разорения. Доигрались ребятки, а так всё хорошо начиналось: Крестьянская армия, доярки, разбогатеть хотели, вот и… – Янис вытер кулаком глаза. Сева тоже подозрительно захлюпал носом.

– Может, прячутся где-нибудь? – высказал догадку, сам себе не веря. Это во сне всё легко и просто, а в жизни приходится нести неизбежные потери. А потом пытаться как-то жить дальше

– Что делать будешь? – спросил загробным голосом Янис.

– Не знаю, – безразлично ответил Сева.

– Поехали в Испанию.

– Я лучше в Черногорию поеду. Там у меня жена томится. Ждёт радостных вестей и денег. А у меня ни того, ни другого. Сейчас позвонил бы добрый волшебник и сказал, что всё неправда.

– Ага, в голубом вертолёте.

Зазвонил телефон. Парочка уставилась на него как на гранату. У Севы сразу вспотели ладони.

– Может не стоит брать? – занервничал он

– Почему? – промямлил Янис.

– Я его полчаса назад купил. Никто не знает этот номер.

– От судьбы не уйдёшь, – подбодрил Янис

– Алло.

– Алло. Всеволод Андреевич, приветствую вас. Капитан из Интершела.

– Здравия желаю, господин капитан. Всё охраняете рубежи нашей Родины или уже на Багамах пузо греете?

– Какие Багамы? Свой очередной отпуск я проведу в деревне Бухловка, что по Калужскому шоссе. Кинул меня Дима. Пообещал денег, да так и не дал. И знаете, что сказал вместо «спасибо»?

– ?

– Давать каждому на лапу – рук не хватит.

– Да уж, – говорить было нечего.

– Но я знаете, не унываю. А Дима в моём лице приобрёл злейшего врага. А врага в погонах я никому не пожелаю. Вы-то, Всеволод Андреевич, как? Друг мне или враг?

– Друг, – благоразумно сообщил Сева, – а Дима мне сразу не понравился. Скользкий он какой-то. Не ухватишь.

– Ничего. Ухватим и раскулачим, – злопамятно пообещал капитан, – а вы не пропадайте, звоните. Кстати, ваш Валентиныч не при чём.

– Что значит не при чём?

– Никакого отношения к вашим злоключениям он не имел. Это с Диминой подачи я очернил друга в ваших глазах. Диме нужно было отвести от себя подозрения и лишить вас привычного окружения, посеяв подозрительность и тревогу. И второе: ваши друзья живы и здоровы, просто вынуждены некоторое время побыть вдалеке. Я потом вам сообщу об их местонахождении.

– Повторите! – сразу осевшим голосом прохрипел Сева.

Капитан добросовестно повторил.

– Янис! Наши олени живы. Просто они сделали ноги, – заорал счастливый Крылов.

– Сделал деньги – делай ноги, – сразу ожил Янис.

– Ну, боюсь, денег они не сделали, – охладил их пыл капитан, – а вот приключений себе на голову нашли.

– В поисках приключений главную роль играет не голова, – поставил точку Янис и тут же расстроился, – вот, даже отметить нельзя.

Сева на радостях позвонил Валентинычу. Тот сразу огорошил:

– Давай, пойдём на собрание Антикодов. Это такая партия, которая хочет вернуть в Россию пьянство.

– Чего я там не видел?

– Пойдём, интересно. Знаешь, как там тебе косточки моют?

– Не желаю слышать критику в свой адрес. И так уж самооценка в минус ушла.

– А вот я всегда собой доволен, – гордо сказал Валентиныч, – такой уж я уронился, люблю жизнь во всех её проявлениях.

– Скажи, о чём ты думаешь, и я скажу чем, – усмехнулся Андреич.

– Пойдём, на девок посмотрим, себя покажем, – пристал как банный лист Валентиныч.

– Чёрт с тобой, пошли, – сломался Сева, – только показывать себя я не собираюсь, а то таких пряников навешают, мало не покажется.

– Будь спок, там всё анонимно. Антикоды как раньше анонимные алкоголики в домах культуры собираются. Только больше шифруются. Все в белых халатах, а на головах белые медицинские шапочки, натянутые до подбородка. А для глаз, носа, ушей и рта прорези.

– Дурдом на выезде, – развеселился Сева, – ладно поехали.

К семи вечера они подтянулись к памятнику Пушкину. Народ, сновавший по площади, напоминал съезд шпионов Гадюкиных. Все в тёмных очках, шляпах, бейсболках, кепках, натянутых по самые уши. Воротники у всех подняты. Движения пугливые и загадочные одновременно. Доктора тоже стали шнырять в толпе, с трудом сдерживая смех. Ровно в семь подозрительные личности потянулись в кинотеатр. Каждому посетителю предоставлялась кабинка, наподобие той, которую все видели на выборах. Там стоял местный телефон, по которому заказывался белый халат и шапочка. Для тех, кто не знал размер своей головы в кабинке лежал метр. Андреич и Валентиныч, давясь от смеха, одели антикодовую спецодежду и уселись на галёрке. В фойе раздавалось бесплатное безалкогольное пиво, чипсы, кольца кальмаров, фисташки, кешью. Члены партии благочестиво брали по одной, две бутылке. Валентиныч отправился в фойе и ухватил ящик.

– Скромней, коллега, – пытался урезонить его Сева.

– Безалкогольное пиво – пиво, сваренное зря, – сказал, как отрезал Валентиныч и пошёл за закуской.

Приволок два огромных целлофановых пакета фисташек, кальмаров и чипсов и начал шуршать на весь зал, переживая, что мало взял кешью.

– Угомонись, люди смотрят, – как мог, уговаривал его Андреич, – что скажут члены партии?

– Мне всё равно, что они скажут. Я не член партии, я её мозг, – невозмутимо пояснил Валентиныч и зубами открыл бутылку, – ну, за оставшееся здоровье.

Потом стали разносить бесплатные ручки, блокноты, папки с логотипом Антикодовой партии: на зелёном фоне чёрный круг с надписью «КОД» в середине, перечёркнутый двумя скрещенными бутылками. Валентиныч развил бурную деятельность. Разогнал всех партийцев из их ряда, напирая на то, что сейчас подойдут опаздывающие члены ячейки. Набрал целый ворох блокнотов, папок, ручек, якобы для запоздавших товарищей и с чувством выполненного долга закинул ноги на впереди стоящее кресло. Сева, трясясь от душившего его смеха, поинтересовался, зачем Валентиныч разогнал весь ряд?

– В туалет бегать, – охотно пояснил тот и потянулся за второй бутылкой.

На трибуну вышел мужик в розовом халате и такой же шапочке с отверстиями для органов чувств. Сразу стало ясно, что это не простой член партии, а из комсостава. Чувствовалось, что он привык работать с аудиторией. «Подтироба. Это же Подтироба», – пронеслось по залу. Розовый не стал ходить вокруг да около, а сразу подобно Верняку взял быка за рога.

– Довели Россию! – с надрывом начал он, – превратили цветущий сад в выжженную пустыню. Водка как живительная влага орошала народное самосознание, укрепляла веру в свои силы, помогала строить и жить. В годы войн и испытаний фронтовые сто грамм поднимали батальоны в атаку. Под водой и в космосе, в Тынде и на Саматлоре, во дворце и в общежитии водка служила связующим звеном, исконно русским способом снять стресс и усталость, чтобы завтра с новыми силами строить светлое будущее. И вот народу плюнули в душу, лишив его возможности отдыхать, заставив вкалывать на транснациональные корпорации, загнав в долги ипотек и кредитов. Предлагаю выразить безмерное презрение главе Партреза:

– Уууу сука, – завыл он.

Весь зал с удовольствием подхватил этот вой. Присоединились и доктора.

– Предлагаю выразить презрение заместителю председателя Партреза:

– Уууу сука, – гремело и трепетало под сводами.

Сева почувствовал небывалое единение со всеми сидящими в зале. Он казался себе маленькой клеточкой единого организма, крохотным листочком огромного дерева, членом стаи молодых волков, сеющей ужас на мирных обывателей.

– Предлагаю выразить презрение доктору Крылову, врачу-вредителю.

– Ууууу сука, – зашлись в судорожном вое стройные ряды.

Сева ощутил, как связь с партийной пуповиной разорвалась. Тупые красные рожи, воющие на хрустальную люстру, вызывали омерзение. Валентиныч подвывал вместе со всеми. Сева толкнул его в бок. Тот продолжал выть, раскачиваясь и дирижируя полупустой бутылкой. Андреич толкнул его сильнее.

– Что? – не понял Валентиныч.

– Но но, – предупредил Всеволод, – ты кому это презрение выражаешь?

– Кому? – удивился коллега.

– Мне, – горько вздохнул Андреич.

– Извини, был неправ, – расстроился Валентиныч, – вот змеи, зашаманили меня, сбили с толку. Пойду, кешью наберу побольше. В отместку.

Вернулся навьюченный двумя огромными сумками.

– Валентиныч, ты так всю партию обожрёшь, – хлопнул его по плечу Сева.

– Ничего, от них не убудет. Пиво только беспонтовое, а так мне здесь нравится. Жрачка на халяву, развлекают опять же, – одобрил довольный Валентиныч.

А на трибуну тем временем поднялся известный в узких кругах профессор Озабочко:

– Уважаемые члены партии Антикодов, – сладким религиозным голосом начал он свою проповедь, – посудите сами, ведь алкоголь никогда не являлся яблоком раздора в нашей стране. Его пили и красные, и белые, и бандиты, и милиционеры, и заключённые, и конвоиры. Таким образом, алкоголь как бы уравнивал все классы, сглаживал непримиримые противоречия, подводил под общий знаменатель. Если не ошибаюсь, Ярославу Гашеку принадлежит изречение: «За что люблю кабаки: здесь гений блюёт под стол, а у дурака вырастают крылья». Спиртное как бы являлось буфером в борьбе с окружающей реальностью. Любой пьяница и бездельник мог сказать: «я так плохо живу, потому что пью. А стоит мне бросить пить, так я горы сверну». И он мог находиться в этом приятном заблуждении всю жизнь. Но посмотрите, что произошло летом. Держава покончила с пьянством, но принесло ли это счастье? Некоторая небольшая часть населения России поднялась и преуспела. Но большая часть так и осталась на мели. Значит, уже нельзя свои неудачи списать на пьянство. Человек уже не пьёт несколько месяцев, а денег как не было, так и нет. Остаётся признать, что являешься неудачником и недотёпой. А это обидно. Народное самосознание падает. Чудовищная правда режет глаза.

Если радикально не поменять ситуацию, неизбежен рост суицидальных попыток, уходов в монастыри или, наоборот, вспышек дикой ярости, бессмысленных бунтов и восстаний, когда население даже толком сформулировать не может, чего же оно хочет. Зато многочисленные авантюристы в своих корыстных целях манипулируют народным сознанием. Вспомним хотя бы Крестьянское движение во главе с Антипом Верняком. Восстание, каким-то чудом рассосалось, но я не спешил бы хлопать в ладоши. В любой момент оно может опять вспыхнуть, и последствия его будут ужасны для будущего России. Спасибо за внимание.

Под несмолкающие аплодисменты на трибуну поднялся и сменил предыдущего оратора профессор Стучебрюков. Он рубил правду-матку грубым ефрейторским басом:

– Мы пошли на поводу у кучки мелких бесов. Воспользовавшись слабой правовой базой и прорехами в законодательстве, Партрез протащил в эфир антинародную Программу. Чудовищные и ядовитые плоды, которой мы сейчас и пожинаем. Я рюмку водки выпить не могу! – с неподдельной болью в голосе прокричал он в сочувствующий зал.

– Приду домой, закусочки нарежу, бутылочку запотевшую достану, в рюмочку налью, глоток сделаю и меня, – слеза зазвенела в его фельдфебельском говоре – тошнит и рвёт, пучит и поносит как какого-нибудь дизентерийного антиглобалиста, попившего воды из лужи. Жена не нарадуется, тёща колесом ходит, дочка каждый день женихов таскает. А мне, поверьте, удавиться хочется. Я много-то и не пил никогда, но шкалик всегда стоял наготове. А сейчас… – и зарыдал.

С трибуны Стучебрюкова уводили под руки. Его место занял, молодой и борзый жучила с бегающими глазками.

– Агапит Поросятко! – представился он.

Выдержав эффектную паузу, провозгласил:

– Мы нашли ключ к спасению. Сейчас вам будет продемонстрирован акт принятия алкоголя, не вызывающий никаких побочных явлений в виде тошноты, рвоты, диареи, головокружения и т. д.

– Ефстафий Свинобой! – пронзительно прокричал он, – Прошу! – как будто вызывал на сцену дрессированного слона.

Что тут началось в зале. Буря, смерч, ураган, светопреставление, даже слов толком не подберёшь. Зал захлопал, затопал, закричал: «Даёшь бормоту». На сцену выкатился поперёк себя шире колобок в чёрном халате и чёрной шапочке. Сквозь прорехи виднелись налитые кровью поросячьи глазки. Ефстафий Свинобой зачем-то закружился вокруг своей оси, словно давая себя разглядеть, как боксёр на ринге или модель на подиуме. Затем скрестил руки на груди и замер. Агапит Поросятко, приплясывая вокруг своего протеже, зачем-то пощупал его бицепсы и нанёс несколько шутливых ударов ему в живот. Складывалось впечатление, что Свинобой вызывает на сцену антизелёного змея. И будет рубиться с ним насмерть, пока не изведёт. Две блондинки в халатах цвета морской волны и без дурацких колпаков вынесли по подносу. На одном стояла бутылка русской водки и гранёный стакан, на другом бутылка портвейна и огромный фужер. Агапит притаранил столик на колёсиках, уставленный роскошной закуской. На тарелках солёные огурчики перемежались с квашеной капусткой, колбаска с ветчинкой, сальцо с рассыпчатой картошечкой. Партийцы, глотая слюну, комментировали выпивку и закуску: преобладали уменьшительно-ласкательные суффиксы: свеколка, водочка, портвешок. Свинобой и Поросятко, насладившись вниманием, разбежались в разные стороны и занялись каждый своим делом. Агапит как подручный в этом представлении побежал за штопором, а Ефстафий как заглавный кулачный боец, которому позволено всё, хлопнул по попкам соблазнительных созданий. Хлопнул по-крестьянски смачно с двух рук. Девицы заверещали на весь зал, что в контракт подобное панибратство не входит. Ефстафий пытался их пристыдить, мол, от святого человека не зазорно, но проклятые девки подняли, такой хай, что чуть подпортили впечатление от происходящего. Мигом возник Поросятко и, делая успокаивающие знаки публике, что-то горячо зашептал блондинкам на ушко. Те мигом успокоились и дежурно заулыбались. Потом он что-то шепнул Ефстафию. Свинобой стал как шёлковый. Он больше не безобразничал, а твёрдой походкой направился к подносам, остановился, вопросительно посмотрел на публику. Мнения партийцев разделились. Примерно половина зала предлагала начать с портвейна, другие требовали «не повышать градус» и стартовать с водки. Прения грозили занять слишком много времени. И тогда Поросятко принял Соломоново решение. Он налил полный стакан водки и до краёв фужер портвейна, предлагая креплёное вино использовать в качестве «запивона». Наливая напитки, морщился и выдавал рвотные позывы, при этом пытался улыбаться и показать, мол, что не позволено быкам – позволено Юпитеру. Свинобой железной рукой ухватил стакан водяры и, крякнув, выпил его до дна. Зал в едином порыве также крякнул и привстал в ожидании чуда. Ефстафий цепанул фужер с портвейном и неумолимо понёс его к своей бездонной глотке. Но… приступ тошноты не позволил Свинобою завершить начатое. Тривиальная рвота помешала осуществить великое начинание. Поросятко бросился на помощь, но единственное что мог сделать, это принять часть рвотных масс на себя. Свинобой опрометью кинулся со сцены, судя по неуклюжим движениям, он уже успел наложить в штаны. Тяжёлая, мутная тишина повисла в зале. Единодушный порыв сменился глухой безысходностью. Многих в зале затошнило. У некоторых на глазах выступили слёзы.

– Неужели никогда!? – забился в истерике некто в белом с соседнего ряда.

– Неужто нет противоядия? – зашумел зал, – где наши секретные разработки? Где наши великие умы?

Вселенская скорбь охватила присутствующих. Казалось всё кончено. Мир летит в бездну, и нет никого, кто бы мог его спасти. Но что это? Два субтильных обдолбанных друга неопределённого возраста вышли из-за кулис. Обоих слегка покачивало. Один поднял руку, требуя тишины.

– Беспартийные Ширкин и Анашкин, – представились они.

Народ в зале замер.

– Чуваки! – начал один из глашатаев новой эры, – притесь как мы.

– Всосали, старпёры? – поддержал его другой обкурок.

– Всё дело в компонентах, – загадочно выдал то ли Ширкин, то ли Анашкин.

– Въехали, цивилы? – уставился в зал то ли Анашкин, то ли Ширкин.

– Ну, – призывно понудил к размышлениям один.

– Ыыыы, – попытался прийти на помощь другой.

И оба завалились на пол, так и не успев раскрыть страшную тайну общественности.

– Я понял! – расширив глаза от сладкого ужаса, зашептал Валентиныч.

– Что ты по по понял? – спросил заикаясь от смеха Андреич (последние полчаса он провёл на полу, корчась от хохота), – что тут все дебилы? Я сразу это понял.

– Нет, я понял про компоненты. Нужно в безалкогольное пиво вливать жидкие психотропы. Тогда и приживаться будет, и по мозгам ударит, и полная иллюзия выпивки.

– Молодец, далеко пойдёшь, – похвалил Андреич, – только этим хмырям не говори. Пусть помучаются, антикоды недорезанные.

Они вышли из кинотеатра, держась за животы, точнее за живот схватиться, мог только Сева. У Валентиныча руки были заняты, два огромаднейших пакета набитых безалкогольным пивом, орешками, кальмарами и писчебумажными принадлежностями оттягивали руки злостного мародёра. Сева предложил свою бескорыстную помощь, но при передаче пакета, откуда-то сбоку вынырнули два мордоворота. Пара лёгких касаний под ложечку и Валентиныч остался хватать ртом воздух на тротуаре, а Севу поволокли как пойманную рыбу в «мерседес». Добытые в «честном бою» пакеты бесславно шлёпнулись на асфальт, и пиво из разбитых бутылок смыло следы беспартийных весельчаков. В машине Сева, сжавшись в комок и пытаясь вдохнуть, судорожно размышлял касательно животрепещущих тем: Кто его опять похитил? Куда его везут? И как можно в центре Москвы дать человеку под дых, а потом закинуть в машину? И никто ничего. Как будто, так и надо. Полсотни людей всё видели, и ни одна сволочь не открыла рот. Просто покачала головой, сказала: «Ну и ну» и пошла домой смотреть ментовские сериалы. Но тут водитель обернулся и Андреич узнал в нём Валеру – того самого водилу Полковника, которого так лихо провёл со слабительным.

– Здорово, – улыбался во весь рот Валера.

– Офффф, – кивнул Сева, так и не восстановивший дыхание.

– Здорово, говорю. Тебе что язык отрезали?

– Пока ещё нет, – наконец, выговорил Сева.

– Ты когда пропал, я тебе кричал, кричал, а потом к машине вернулся, там меня и повязали.

– Я тебе тоже кричал, – немного приукрасил Сева, – часа два разорялся, пока меня крестьяне колом не оглоушили. Очухался, смотрю уже в Крестьянской армии. Куда едем-то?

– Куда надо, нах, – невежливый охранник слева прервал диалог.

– Лучше за дорогой смотри, – влез бык справа.

Дальше ехали молча, хотя Валера весь извертелся, так ему хотелось продолжить разговор. Подъехали к жилому зданию на Плющихе. Охранник, который слева позвонил по мобиле и, выслушав инструкции, согласно кивнул.

– Паспорт есть, нах? – спросил он у Севы.

– Есть, – ответил тот, – но дома.

– Что значит дома, нах? – взъелся громила, – живёшь в Москве, нах, носи паспорт с собой, нах. Без паспорта, нах, Вера Сергеевна в подъезд не пропустит.

– Кто не пропустит? – и Сева на всякий случай укусил себя за кулак. Стало больно и солоно на губах. Нет, это не сон.

– Чтобы попасть в подъезд, нах, нужно пройти через консьержку, нах, – стал терпеливо, как в школе для умственно отсталых объяснять охранник, – а Вера Сергеевна, нах, без паспорта не пропустит, нах. Чего тут непонятного, нах?

– А зачем мне в этот подъезд? – задал глупый до невозможности вопрос Андреич.

– Тебе не в подъезд, нах, тебе в квартиру надо, нах, – выходя из себя, взвыл охранник.

– Тогда лучше в подъезд, – выбрал из двух зол меньшее Сева.

– Валер, объясни этому баклану, чего от него требуется, нах, а то я за себя не ручаюсь, нах, – взревел охранник и врезал кулаком по крыше.

Крыша автомобиля с треском выгнулась.

– Ты чего делаешь, парашник, – теперь уже заерепенился Валера, – кулаки чешутся? Иди их о фонарный столб почеши.

– Я, нах, их сейчас о тебя почешу, нах, – предупредил громила.

– А я помогу, – предложил свои услуги второй, – твоё дело баранку крутить, а ты хлебало разеваешь. Наберут по объявлению

– Это я по объявлению? – оскорбился водитель, – да я тебе сейчас всю башку разнесу. Вон Сева знает про один случай. Я тут фразу вычитал…

– Всё! – запаниковал Андреич, – фразы не надо. Я паспорт нашёл, под майкой был. В какую квартиру идти?

Теперь охранник посмотрел на него с изумлением.

– Это. Сейчас перезвоню, нах. Из-за тебя забыл, нах. Хотя нет, нах, у Веры Сергеевны спросишь, нах. Баклан, нах.

Сева быстренько выскочил из машины и порысил к подъезду. Сказать, что он был в изумлении, это ничего не сказать. Его похищают на Пушкинской площади, привозят на Плющиху и приказывают идти в подъезд, не помнят номера квартиры, при этом боятся какую-то консьержку и выпускают одного. Да ещё Валера со своей фразой. «А после фразы из него обычно вылетают пули. Я уж лучше в подъезд войду», – благоразумно решил Сева.

За стеклом восседала грозная женщина. В наркологических больницах такие на вес золота. Пациенты зовут их «овчарками». Ни одному самому хитроумному торчку или выпивохе не удаётся заныкать от неё запрещенный продукт. Нарушитель непременно будет обнюхан, обыскан и изобличён. Вера Сергеевна вопросительно уставилась на Севу. Тот соответственно на неё. Пауза затягивалась, но Андреичу спешить было некуда, да и что спрашивать, он не знал.

– Вы к кому? – наконец, спросила мадам.

– Не знаю, – проблеял Сева.

– Как не знаете? – строго осведомилась «овчарка».

– Эти трое, – доктор кивнул на улицу, – привезли меня сюда насильно и даже номера квартиры не помнят. Давайте милицию вызовем.

Вера Сергеевна выглянула во двор и сразу опознала машину.

– Это же Михаила Сергеевича машина. Что вы, какая милиция. Вам нужно в квартиру № 193. Проходите, пожалуйста, только паспорт покажите.

– У меня нет паспорта.

– Как нет?

– Так. Дома оставил.

– А голову вы дома не оставили?

– Вы, небось, в школе работали? – сделал предположение Сева.

– Да работала. Только лучше говорить «наверное», правильнее, – поправила Вера Сергеевна.

– Лучше говорить «небось», разнообразнее.

– Правильнее говорить «наверное», а с чего вы взяли, что я работала в школе?

– Только учителя так говорят: «Дневник дома забыл? А голову не забыл»? И потом вы не можете не учить и не поправлять. Я даже слышал, что если человек больше пяти лет проработал учителем, его в присяжные не берут.

– Почему? – озадачилась Вера Сергеевна.

– Пощады не знают.

– Чушь! – возмутилась консьержка.

– Может быть, – Сева был готов тянуть этот разговор бесконечно, лишь бы не тащиться в загадочную 193 квартиру.

– А вы знаете, от чего умер Пушкин?

– Молодой человек! – вскричала классная дама, – вы забываетесь.

– Александр Сергеевич умер от перитонита. Пуля Дантеса угодила великому поэту в брюшную полость. Сейчас операцию провёл бы любой рядовой хирург, а тогда лучшие лейб медики двора пытались спасти поэта. Они представляли всю его ценность для России и лечили по самым последним методикам. А именно, поставили ему клизму с вишнёвым листом и получили разлитой перитонит. Если бы они его не трогали, и то было бы лучше. Так может, все наши методы будут смехотворны через сто лет…

В подъезд вошёл один из охранников и красноречиво засунул руку в карман плаща. Вытащил оттуда свой паспорт и дал Вере Сергеевне.

Бытует вредное мнение: пока сам больной не захочет, ничто ему не поможет. Пока, дескать, он сам не созреет, бесполезно даже пытаться его лечить. Чушь!!! Сидите и ждите, пока он созреет. Ждать придётся долго, а он будет морочить вам голову, типа, подождите, я ещё не созрел. Не готов морально. А знаете, когда он завяжет? Когда в нём проснётся совесть? Нет. Когда просветление коснётся его потного лба? Нет. Когда любовь осенит его своими крылами? Нет, нет и нет. Он завяжет, когда его в первый раз прихватит со здоровьем. Даже лёгкая аритмия способна сделать из отпетого пьяницы примерного семьянина. Выглядит это так: Мужик просыпается среди ночи, а у него совсем не бьётся сердце, (Ясное дело, всё происходит с глубокого похмелья). Он лежит тихий и смирный, а сердце не стучит. То есть, вообще не бьётся. Мужик в полном сознании считает секунды, а подлое сердце не стукает, сволочь такая. Этот дядя сроду не знал, где у него располагается данный орган, только догадывался, что где-то слева. И вдруг тишина. Мужик уже кончается, делает робкий вдох, сердце ударит и вновь замолчит, стукнет и затихнет, долбанёт и снова замрёт. После таких сердечных приступов его от алкоголизма и лечить не надо, он уже сам вылечился. А потому что припекло. А потом начинают придумываться всякие умные причины, почему же он завязал. И никто никогда не признается, за редким исключением. Так, что не будем дурить волков наркологии и рассказывать сказульки о «собственном хотении». На 25-й кадр его, проходимца, на контент-терапию, чтобы ощутил быстротечность бытия, на подсознательно уровне понял, как коротка и прекрасна дарованная ему жизнь. Чтобы захотелось ему прожить подольше и получше, чтобы катком проехали по его подсознанию, подвергли его подкорку массированной бомбардировке и нашёл он себе другие радости помимо бухла. А знаете, что самое страшное, когда человек бросает пить? Он не знает, чем занять свободное время.

Сева обречённо пошёл вверх по лестнице. Нашёл требуемую квартиру, позвонил в дверь и с замиранием сердца стал ждать начала фильма ужасов. Но действительность как всегда превзошла все ожидания. На пороге квартиры № 193 стоял Михаил Сергеевич Козявкин, Председатель Партреза, нах. Собственной персоной.

– Здравствуйте, Всеволод Андреевич.

– Здравствуйте, Михаил Сергеевич.

– Проходите, пожалуйста. Нет, разуваться не надо. Что-то вас мои орлы долго везли.

– Везли долго, зато навешали быстро.

– В смысле?

– Сто пинков в живот и вот он я перед вами как лист перед травой, – горько поведал Сева.

– Вы шутите? – спросил удивлённый Михаил Сергеевич.

– Какие уж тут шутки. Последние месяцы я часто ощущаю себя боксёрской грушей.

– Они вас били? – расширив глаза якобы от удивления, охнул Козявкин.

– Ногами, – наябедничал Сева, – в течение десяти минут, на виду у всей Пушкинской площади. О голову моего приятеля разбили две бутылки пива, и бездыханное тело цинично посыпали кешью. И всё это повторяю, на виду сотен людей.

– Да они с ума сошли! – не на шутку перепугался Михаил Сергеевич, – и все видели, как вас грузили в машину?

– Все, как один, – пробурчал Сева, – и многие записали номера. А некоторые даже сфотографировались на нашем фоне.

Козявкин утёр со лба мгновенно выступившую испарину.

– Они должны были вежливо попросить вас сесть в машину, – начал, было, Михаил Сергеевич.

– А они что натворили? – кипя праведным гневом, зашёлся Андреич, – бросили тень на ваше светлое имя, опорочили партийную идею, свели, на нет плоды многолетнего труда. Представляете, как завтра во всех газетах появятся фотографии моего похищения? Дело нашей партии под угрозой. Пора срочно принимать меры и избавляться от недостойных членов.