Текст книги "Закодированная Россия"

– Назовём канал, допустим, «Крестьянским», – горячился он, – будем гнать по нему хорошие фильмы и передачи, а главное проповедовать свои идеи. И не надо бряцать косами и серпами. Это выглядит смешно. Телевидение – самое мощное оружие сегодняшнего времени.

– «Из всех искусств для нас важнейшим является кино, – сострил Антип, цитируя подзабытого вождя.

– Ничего смешного, – завёлся Дусик, – это раньше захватывали телефон и телеграф. Сейчас, обратите внимание на недавнее прошлое, сначала захватывается Останкино. Как центральное телевидение преподнесёт новости, в каком свете представит факты, так их и проглотит население. Посмотрите правде в глаза. Одного показа Севиной Программы хватило, чтобы изменить многомиллионную державу. Что бы там дальше не было, Россия уже никогда не будет прежней. Мгновенно поменялся весь уклад российской жизни, складывающийся, между прочим, столетиями. Да и вы, кстати, сидите здесь, в Бершово, а не торчите на ненавистной работе. Вам даётся единственный шанс довершить начатое дело до конца. Моё мнение таково: идти на переговоры и единственным условием выдвигать передачу части телеканалов в наши руки.

– Я хотел на белом мотоцикле в Москву въехать, – пробурчал Антип, – а ты мне про какие-то каналы втираешь.

– Антип, не слушай его, – встрял Янис, – есть ещё шары в шароварах. У нас миллионное войско. Что ты людям скажешь? Граждане, расходитесь по домам. Поиграли в «Зарницу», разучили дыхательную гимнастику и баста. Вас дома ждут жёны и дети малые. Нет, уж назвался клизмой, полезай в жопу. Назад дороги нет. Люди тебе верят. Они ждут твоего решения, но если это решение их не устроит, тебя первым распнут на воротах.

– Да уж, – вступил в разговор Вова, главный художник, – нашедшего выход затаптывают первым. Ты, Антип, как выразитель дум и чаяний народа, должен понимать, теперь от тебя ничего не зависит. Ты лишь острие копья, летящего вперёд. Если народ хочет идти на Москву, его не остановишь. Попытаешься противиться, задушат ночью и скажут: погиб смертью храбрых, поставят памятник и будут размахивать знамёнами с твоим портретом. Мёртвый Будда лучше живого. Он предсказуем и безгрешен. Ореол мёртвого мученика лучше живого мятущегося военачальника.

– А кто сказал, что я мечусь, – Антип был взбешён, – не для того я накручивал себя и других в начале, чтобы малодушничать в конце. Теперь за мешками с крупой не отлежишься. Или грудь в крестах, или голова в кустах. Ну, кто со мной? Кто трусит, может убираться ко всем чертям. Сегодня это ещё можно сделать. Завтра будет поздно. Ну, кто перебежчик? Кто Иуда? Вставай, выходи на середину.

Все остались сидеть на лавках, уставившись в пол. Антип решил опросить каждого соратника:

– Янис.

– Я.

– Твоё решение?

– Остаюсь. Готов зубами грызть франкистов и олигархов. Главное, супругу сплавить. На войне женщинам не место.

– Андреич.

– Я.

– Ты что скажешь?

– Остаюсь. Здесь на передовой, как ни странно, самое безопасное для меня место. В остальном мире на меня объявлена охота. По словам одного засранца, я самый дорогой заложник в мире.

– Шура.

– Ос («да» по-японски).

– Твоё слово?

– Остаюсь. Так долго готовить войско к войне и сбежать перед боем недостойно чести самурая.

Все захлопали. Правда, не очень искренне.

– Вова.

– Я.

– Что скажешь, худрук?

Вова ничего не успел сказать. Жуткий гул раздался с небес. Все выскочили на крыльцо. Серый, с зелёными разводами бомбардировщик, а может, истребитель (Сева не разбирался) на бреющем полёте грохотал над деревней. От гула закладывало уши, от страха пропали все мысли. Хотелось просто зарыться в землю, найти самую маленькую ложбинку, самый крохотный окопчик, вжаться в него. И молиться, молиться, молиться. Невзирая на то, что атеист. А самолёт, взмыв вверх, с надсадным воем вошёл в пике и начал стремительно приближаться к земле. Казалось, что он летит прямо на тебя. Хотелось убежать, хотелось спрятаться, хотелось провалиться сквозь землю. Короче, хотелось просто выжить. Самолёт сделал три захода. Четыре. Машина пролетала так низко, что был прекрасно виден лётчик с выдвинутым средним пальцем. Войско дрогнуло. Побросав серпы и косы, прыгалки и нунчаки, народ рванул в лес. Многие залегли в кукурузном поле. Минуту назад грозное войско, готовое к взятию Москвы, превратилось в кучу испуганного сброда, судорожно прячущегося от единственного самолёта. Причём, он не бомбил, не стрелял из пулемёта. Он просто летал, правда, очень низко. Побледневший Антип, однако, чувства юмора не утратил.

– Открываем избу-читальню. Берём по газете и читаем на крыльце. Одной рукой держим газету, другой показываем средний палец пилоту. И нужно так повернуть транспарант, чтобы он смог прочитать наши притчи. Самая короткая притча выглядела так:

«Ученик приходит к учителю и говорит:

– Учитель, научи меня летать.

– Это так просто, – сказал учитель и улетел».

Теперь лётчик кружил только над штабом, стараясь прочитать написанное. А добры молодцы, смотрели невидящими глазами в развевающие газеты, старательно оттопыривали средний палец и ждали, когда же всё это кончится. Наконец, лётчик, почти задевая, конёк крыши, пролетел над домом, улыбаясь и показывая теперь большой палец. Ребятки мигом оттопырили большие пальцы, мол, всё путём, дядя пилот, лети, откуда прилетел. Самолёт, на прощание, покачав крыльями, скрылся вдали. А раздрызганное войско стало подходить к избе. О начале боевых действий, конечно, не могло быть и речи.

– Да, – нарушил тишину Дусик, – теперь даже самого завалящего канала не дадут.

После этого «налёта» жизнь в Бершово пошла наперекосяк. Если раньше войско только прибавлялось, то теперь таяло не по дням, а по часам. Тысячи людей снимались ночью, чтобы не смотреть в глаза остальным и втихаря растворялись в темноте. Начались перебои с продовольствием. Антип, собрав тысячу самых верных сподвижников, отбыл в Москву на переговоры, хотя его никто не приглашал. Дусик получил известие, что его телеканалы имеют якобы какую-то задолженность, и в связи с этим лишаются лицензии. Художникам перекрыли все заказы и заморозили деньги на студийных счетах. Обезглавленное войско по-прежнему выходило на зарядку, как и раньше, крутило нунчаки и изучало правила ближнего боя, но прежнего света в глазах уже не было. Шура старался изо всех сил. Подбадривал и поддерживал, шутил и всячески старался поднять боевой дух оставшихся воинов. Ничего не помогало. Тучи сгущались. Напряжение повисло в воздухе.

И вот, прекрасным летним утром Сева и Вова уплетали яичницу с помидорами, пили пахучий деревенский чай и беседовали:

– Видишь, Вова, к чему приводят мечты о строительстве рая на грешной земле. Построить город Солнца не удавалось никому. Ни Компанелле, никому другому. Все грешат простотой, пытаясь втиснуть грешную человеческую душу в прокрустово ложе красивых схем. Человек ломает все прекрасные модели и стремится обратно в грязь, – гнал телегу Сева.

– Андреич, не это главное.

– А что главное?

– А главное, что мы, люди, должны забить чем-то своё время. Как в аэропорту. Вылет откладывается на сутки. И тебе по любому надо эти сутки как-то прожить. Можно пить кофе или пиво (хотя нет, сейчас пиво нельзя), можно читать журналы и разгадывать кроссворды, можно шляться по дьюти фри и покупать всякую дребедень. Главное, убить время. Заметь, я использую более жёсткий глагол: не занять время, не забить его, а убить. Так и жизнь: радости и горести, поражения и победы не суть. Суть – занять чем-то время, отпущенное тебе Всевышним. Помнишь нашу притчу: «Жизнь это камера предварительного заключения. Потом будет суд. Дальше тюрьма или свобода. Выбирай. Выбирай тщательно. Не торопись. Не смей ошибаться. На одной чаше весов тюрьма, на другой свобода. Никого не слушай. Выбирай сам, и только сам. Помни, от тебя ничего не зависит». Мы просто блики, пляшущие по воде, а берём на себя функцию Господа Бога. Никто не знает будущего. Никто. Кроме Бога, если он, конечно, есть.

Утро было слишком хорошим, чай очень ароматным, а беседа чересчур возвышенной, чтобы это продолжалось долго. И точно, из-за угла вышла процессия мужиков. Их лица не предвещали ничего хорошего. Сева уже догадывался, о чём они будут просить. Хотя меньше всего это будет напоминать просьбу, скорее требование, переходящее в приказ. Из толпы отделился здоровый мужик с отсутствующими передними зубами. От имени всех он прошепелявил:

– Фсефолод Андреич, мы это, фаскодифоваться фочем. Фы когда нас фаскодифуете?

«Вот оно, началось», – подумал Сева, – удары судьбы не укрепляют дух. Они раскрепощают плоть. И попробуй им откажи. От мягкой просьбы эти земледельцы быстро перейдут к жёстким методам, типа красного петуха подпустить. Андреич уже собрался вякнуть что-то вроде: «Бог вам судья. Дайте мне пару дней программу раскодирования сделать», но тут на крыльцо вышел Лука. Самый молодой из художников и самый горячий. Сходу, поняв, о чём речь, он без обиняков отодвинул Севу и открыл рот:

– А, сиволапые. Жалиться пришли. Проблемы у вас. Раскодироваться хотите. Жизнь вас заела. Пороть вас надо! Говорил Антипу, нельзя с вами по-хорошему. Пороть! По субботам после бани. Народ-богоносец, блин. Забухать хотите. В кашу нажраться. В штопор уйти. Фигушки вам. Андреич, не смей их раскодировать. Пусть помучаются твари. Пусть на жизнь трезвыми глазами посмотрят. Антип за вас страдает, и вы пострадайте. Мне раньше слова не давали, я и молчал, а сейчас всё выскажу. Инвестиции вам подавай. Смолы горячей. Работать надо, в поте лица своего хлеб добывать. Единственное, что для вас можно сделать, это перекрыть доступ сельхозпродукции из-за рубежа, чтобы вы сами себя кормили. И никаких дотаций. Всё войско разбежалось. В подполах хоронятся. Аники-воины, блин. Самолёта испугались. Карающей десницы, блин. А что вы сделали-то? Власть хотели свергнуть? Нет. Переворот замышляли? Нет. Вы просто хотели добиться государственных дотаций. Такая маленькая забастовка колхозников. К тому же не доведённая до конца. А теперь вы хотите раскодироваться и нажраться до поросячьего визга. Со страху нализаться в дупель и уже пьяными в дым кричать, что вы ничего не боитесь. Что пора мочить городских за их прегрешения. Но за неимением врагов передраться между собой, используя выученные приёмы. А наутро быстро похмелиться, чтобы не успеть испугаться снова и не видеть того, что натворили вчера. И так пить неделю, теряя человеческий облик, оставляя битые бутылки на выжженных полях и фингалы на сизых рожах. А потом приедут менты и тихо примут вас в свои объятья. А вы даже не будете толком помнить, что натворили. Вы этого хотите? – грозный Лука навис над притихшей толпой.

И уже мягко: «Вова, плесни мне заварки, пожалуйста».

Толпа придушенно молчала. Сева откашлялся.

– Все слышали? Раскодировка отменяется. Всем спасибо. Все свободны.

И толкнул Вову в бок: «Достойная смена подрастает».

На собрании главным, пока не будет Антипа, единогласно выбрали Луку. Он являл собой тип классического русского барина. Причём, Лука не играл эту роль. Это было бы видно. Он действительно был барином. В нём не было ни тени заигрывания с народом, чем грешил Антип, ни соглашательства Севы, ни энтузиазма Шуры. В нём чувствовалось холодное презрение к слабостям народа-богоносца. Так, например, Лука просто не понимал перебоев с продовольствием.

– Почему нечего есть? Так сходите в лес, наберите грибов. Сходите на речку, наловите рыбы. У вас что, рук нет? Обезножели совсем?

И смотрел своими холодными светлыми глазами на просителя. Тот сразу тушевался, ковырял ногой землю и спешил слинять и больше Луке на глаза не попадаться. Когда собралось всё оставшееся войско, Лука ничтоже сумняшеся, не стал заигрывать с электоратом, а сразу врезал между глаз:

– Кому не нравится, может сегодня же валить отсюда. Никто никого не будет упрашивать здесь остаться. Нам нужны надёжные люди, а не паразиты, надеющиеся на чужом горбу въехать в рай. На дворе конец августа. Вокруг леса, поля и реки. А вы, здоровущие мужики, спрашиваете меня, как добыть пропитание. Видите ли, продовольствие им не подвезли. Вы кто, крестьяне или принцы датские? Как вы себе представляете дальнейшую жизнь? Вы лежите на печи, и каждое утро вам приходит посылка из штата Кентукки, а там запечённая индейка? Вы разогреваете её в микроволновке и ждёте баранью ногу из Аргентины? Или сами занимаетесь тем, чем вам положено заниматься?

– А вот Антип… – раздался несмелый голос

– А что Антип? – перебил Лука, – Антип обещал кормить вас с ложечки? Горшок за вами здоровыми лбами выносить? Антип поклялся защищать ваши интересы и держит слово, а вы тут норовите на шею сесть. Чтобы больше ваших идиотских жалоб по поводу недостатка еды и страха за собственную шкуру я не слышал. А кто будет ныть, приговаривается к наказанию розгами. Я не Антип, я живо введу телесные наказания. У меня не забалуешь.

Как ни странно, это действовало. Жалобы и упрёки со стороны народных масс прекратились. Видно генетическая память крепостного крестьянства сурового барина воспринимала лучше заискивающего разночинца. Неожиданно из прежней жизни возник Валентиныч. Привёз целый ворох новостей и белую панаму. Белые туфли, белые брюки, белый пиджак на голое тело, белая панама. В этом наряде Валентиныч был неотразим. Он рассказывал жуткие вещи: люди после сорока, лишённые алкоголя в массе своей не смогли найти замену спиртному и ударились в работу.

– Кошмар какой-то, – причитал Валентиныч, – все делают карьеру, все строят дома, все берут кредиты. С людьми поговорить не о чем. На уме только квадратные метры и проценты по кредитам. Раньше тоже такое было, но у каждого десятого, а теперь у всех. Поголовно. Зато молодёжь, по его словам, отрывалась по полной. Алкоголь сразу же заменили наркотики. Травой торговали, чуть ли не в каждом туалете. Героин и «винт» развозили по заказу на дом как пиццу.

– И, главное, никто ничего сделать не может. Стихия. Потребление табака и наркотиков выросло в несколько раз. Дилеров не пугают ни большие сроки, ни смертная казнь. Таких больших денег как сейчас они сроду не видели. Пойду, покурю.

– Сходи, покури. Лука тебе десяток горячих пропишет.

– Андреич, ты гонишь.

– Покури, покури. Если голова дурная, отвечает задница. По ней-то тебе розгами и пройдутся.

– Нет, серьёзно? Строго тут у вас. И что, никто не курит?

– Никто. Мы всё местное население от табака и наркотиков закодировали. Так, что если привёз какие-нибудь колёса, будешь глотать их в гордом одиночестве.

– И что, никто не курит и не наркоманит?

– Говорю тебе, никто. Конечно, общее количество народа было недостаточно. Всего миллион человек, но тем не менее эффект стабильный. Те, кто остался тут и те, кто урулил, в течение года физически не могут ни курить, ни нюхать, ни колоться. Симптомы те же, что и при принятии алкоголя: тошнота, рвота, диарея, сердцебиение, сильная головная боль, приступы удушья. Я ещё добавил непроизвольное мочеиспускание.

– Андреич, ты хочешь сказать, что это работает и с наркотиками, и с табаком?

– Спроси у любого, кого встретишь на улице, а в идеале – предложи закурить. В лучшем случае от тебя шарахнутся, а в худшем сразу в дыню получишь.

Валентиныч задумался.

– Кстати, тут Виталик звонил. Тобой интересовался.

– Пошёл он. Торговец живым товаром. Хотел за меня выкуп получить, сволочь. Во всяком случае, со слов одного засранца.

– А может быть, этот засранец всё наврал?

– Может быть. Но, честно говоря, у меня нет ни малейшего желания проверять так ли это. Пока здешние места не разбомбят, я отсюда не тронусь.

– Значит, ты всё время тут так и торчишь? И не скучно тебе, а, Андреич?

– Валентиныч, скажу тебе как родному, до прибытия сюда у меня была такая интересная жизнь, что я уж лучше поскучаю.

– А пошли к дояркам в соседнюю деревню?

– А чем тебе доярки в этой деревне не нравятся?

– Не, ну нельзя же постоянно околачиваться в одной деревне. Можно же на мотоциклах погонять, на лошадях покататься.

– Можно. Я раньше свободно разгуливал по округе, но в связи с развалом армии и упадком военной дисциплины, какие-то подозрительные личности всё время проникают с большой земли. У меня плохие предчувствия, кожей ощущаю слежку.

– Андреич, ты стал, скучен как шлагбаум. У тебя в душе осень, ты разучился делать маленькие глупости.

– Я сделал одну большую глупость, когда подписался делать Программу. Всё, лимит на глупости исчерпан. Я из Бершово не ногой.

Валентиныч фонтанировал. В смысле извергал из себя идеи по части развлечений местного населения. Сначала, он предложил заложить ледяной дворец, чтобы летом играть в хоккей на льду и заниматься фигурным катанием. Потом носился с идеей устроить аквапарк и с разгона плюхаться в местную речку-переплюйку. Когда с дворцом и аквапарком его оборжали, он предложил построить ипподром. С ипподромом тоже вышла неувязочка. Только старый конюх Федотыч слушал прожекты Валентиныча, грустно кивая седыми усами. Затея с боулингом тоже провалилась.

– Андреич, давай хоть в баньку сходим, попаримся, – предложил расстроенный Валентиныч, – надеюсь, против бани ты ничего не имеешь?

– Если это местная баня, то я «за».

– Как меняет людей жизнь. Ты стал таким домоседом, даже тошно становится. А если здесь турецкую баню забабахать?

Банька, действительно, удалась на славу. Пар обвивал кожу тысячью мелких змеек. С потом выходили все страхи и дурные предчувствия. Берёзовый веник, гуляющий по спине, обещал вечное блаженство. После очередного охаживания веничком, Сева вывалился в предбанник глотнуть холодного воздуха и получил струю какого-то газа прямо в лицо.

У Крылова было много знакомых русских в Испании. Натырив в своё время денег и прикупив недвижимость за рубежом, они старательно врастали в быт чужой страны. Картина маслом: на мраморном полу дивной виллы валяется дядька, как в каком-нибудь подмосковном подъезде, уткнувшись носом в дверной косяк. Рядом стоит бутылка водки, на треть пустая. А за бортом обещано 40 градусов в тени. Сева расталкивал знакомца и интересовался, почему ему так недорога собственная жизнь. Мужик оправдывался тем, что «они вчера с Педро замутили». А сквозь огромные окна было видно, как дон Педро в спортивных трусах делал утреннюю пробежку вдоль моря и вообще наслаждался жизнью. Русский идальго с плохо скрываемой завистью следил за спортивными успехами своего вчерашнего собутыльника и тянулся за водкой, потому что пиво и вино ему уже не помогали. В его заплывших глазах читался один немой вопрос: «Ну, почему»? А потому что у испанцев, грузинов и т. д. хорошие ферменты, а у русских плохие. У испанцев гнусный ацетальдегид распадается за 40 минут, а у русских – за 16 часов. И опохмеляется наш земеля не потому что он так хочет нажраться с утра, а потому что переводит токсичный ацетальдегид обратно в алкоголь. Так что формула, что русские всех перепьют, конечно, тешит национальное самосознание, но ничего общего с действительностью не имеет.

Сева очнулся в большой белой комнате, где свет струился прямо из стен. Попробовал пошевелиться, не получалось. Ничего себе. Он был прикован к белому креслу металлическими обручами– кандалами. Ручные и ножные кандалы держали крепко.

– Очнулся, Севак? Доброе утро, беглец хренов.

Это был голос Виталика. Точно, его голос. Он звучал откуда-то сверху. Сева вывернул голову и приторчал. Фигура Виталика, распластанная по потолку напоминала стрекозу, пришпиленную к бумаге.

– Виталик, ты чего в ниндзи подался?

– Сказал бы я тебе, куда я подался. Но такого мата эти стены не перенесут.

Сева извернулся и внимательнее рассмотрел Сюсюкина. Тот оброс шевелюрой и бородой. Вид у него был крайне истощённым и измученным.

Сева начал рассуждать вслух:

– Если бы ты, Виталик, не оброс, я бы решил, что меня ЛСД напичкали и всё это один большой белый глюк.

– Нет, Севак, это не глюк. Это реальность, созданная воспалённым воображением Полковника.

– Ты хочешь сказать, что Полковник жив?

– Нет, Полковник мёртв. И водитель утверждает, что это ты его грохнул. Правда, на пистолете Валерины отпечатки, а не твои. Давай сначала ты всё расскажешь, а потом я.

– Давай. Полковника замочил Валера. Причём просто так, под влиянием секундного каприза. Зарплату ему урезали и в отпуск не отпустили. Да ещё он одну фразу в мужском журнале вычитал.

– Что за фразу?

– Да идиотизм какой-то. Сейчас вспомню: «Основная человеческая глупость, считать себя умнее всех». И эта фраза не давала ему покоя. Всё хотелось как-то её применить. Ну и применил. Голову Полковнику разнёс, меня всего обрызгал. Мне как психиатру интересно: сам Полковник был на всю голову больной. Он и охрану свою, наверное, по такому же принципу подбирал. У всех его вассалов выраженная психопатия возбудимого круга. Таким трудно удержаться в рамках социальных норм.

– Полковник так быстро стал хищником, что это не могло не сказаться на его умственных способностях. Он тебе гнал телегу о хищниках и жертвах?

– Как раз, перед тем как ему самому отстрелили голову, он распинался о козлищах и агнцах, львах и ланях. Просто передача «в мире животных». А Валера слушал, слушал, потом тоже решил из жертвы стать хищником и воочию увидеть, откуда берутся такие умные мысли.

– Как ты смог сразу стать своим в штабе Крестьянской армии?

– Да это всё мои старые корешки. Я с ними ещё со студенчества тусуюсь.

– Да, в общем-то, у меня больше нет вопросов. Задавай свои.

– Виталик, что ты делаешь на потолке?

– Это одна из хохм Полковника. Потолок металлический, создаётся электромагнитный импульс и получается мощнейший магнит. А у меня на запястьях и лодыжках магнитные обручи. Выключается рубильник, и я валюсь с трёхметровой высоты вниз, стараясь ничего себе не сломать. Пятнадцать минут в день поесть, попить и сходить в туалет. Опять включают, и меня утягивает кверху. И вот так распластанным я провожу двадцать три часа сорок пять минут в сутки. И длится это с тех пор, как меня привезли сюда в багажнике.

– Виталик, Валера сказал, что вы с Полковником были партнёры, и в багажник тебя никто не засовывал.

– Ты кому веришь: мне или какому-то Валере?

– Никому не верю. Поэтому постарайся меня убедить в своей правоте, а то я начну над тобой психологические опыты, в коих так поднаторел за последнее время.

– Ладно. Расскажу всю правду с самого начала. Партрез или партия трезвости – красивое название, под которое можно притянуть электорат, но нужны идеи, люди и деньги. Идеи и люди не проблема, а вот с деньгами заковыка. И тут наш соратник полечился у тебя, натолкнув меня на мысль как легко срубить денег с алкобаронов. Мы скупаем эфирное время на неделю в кредит под любые проценты. Известной партии дадут и эфир, и кредиты, главное, чтобы разные каналы про это не пронюхали. Каждому каналу мы говорили, что имеем дело только с ним. То же самое делалось на радио и в газетах. Что здоровье нации в опасности, что важнее проблемы алкоголизма в России нет. И через неделю обещали расплатиться. Потом показываем твою Программу, демонстрируем ужасы. Народ частично завязывает, доходы алкогольных компаний падают. Они приползают к нам на коленях и платят любые деньги, чтобы вернуть всё обратно. Ты раскодируешь державу. И мы в шоколаде. Партия при деньгах, народ, хлебнув трезвости, по-прежнему покорен и безмолвствует. А у меня остров в Тихом океане. Я всегда хотел иметь остров. Я амбициозный крендель.

– Сомнительный план, прямо скажем. Он не учитывал менталитет нашего многострадального народа. А люди у нас такие, что по чуть-чуть у них не бывает. И, я вам об этом говорил.

– Ну, кто же знал, что трезвость вызвать так легко. И все реально прекратят пить уже на второй день. Алкобароны сразу стали нести огромные убытки. Держава, которая бухала веками, в один миг завязала со спиртным. Почему!? – забился на потолке в истерике Виталик.

– Я же тебе объяснял, когда количество пациентов исчисляется миллионами, процесс суггестии чрезвычайно прост.

– Да было дело. А я считал это лажей. На чём и погорел. Ты удивительным образом стал от всех ускользать. Меня сразу взяли за горло кредиторы. Валентин и Дима дали мне деньги под чудовищные проценты. Ждать они не собирались. Я обратился с просьбой к Полковнику, тот согласился сотрудничать, но в случае провала обещал поиграть со мной в муху на потолке. Я тогда не придал значения его словам. Севак, я распластан на потолке уже два месяца. Пятнадцать минут в день я человек, остальное время жаба, распятая в угоду садистскому гению Полковника. Кстати, обрати внимание, такие же обручи и у тебя. Стоит отстегнуть тебя от кресла, и ты полетишь к потолку как воздушный шарик, накачанный водородом. Первые дни я неправильно группировался при взлёте, и сутки висел чёрти как. Падать тоже надо грамотно, одно неверное движение и ты будешь мухой с поломанной лапкой, а это верный конец.

– Чарующая перспективка. Виталик, а куда смотрело правительство? Извини за риторический вопрос.

– Да в том-то и дело, что ситуация сразу вышла из-под контроля. И правительство тоже не могло ничего поделать. В понедельник утром профилактика на первом, втором и четвёртом каналах. Мы специально так подгадали. Остальные каналы относительно дёшевы. Мы хотели погнать волну и посмотреть, что дальше получится. Всё задумывалось как небольшая авантюра. Я просто хотел срубить деньжат и смыться. А в результате вишу на потолке как прибитая мухобойкой муха.

– Круто. Но ведь хоть что-то ты получил из того, что собирался?

– Я в минусе, Севак. Та сотка, которая тебе досталась якобы от партии, была лично моей. В бутике вы оделись за счёт Козявкина. Он вам свои последние деньги перечислил. Я вздыхал, будто бы изнемогая от количества денег, а сам питался пирожками в метро. Это была афера. Мелкая афера, которая вылилась в натуральный конец света. Я поставил на кон всё и проиграл. А теперь самое интересное. Ровно в двенадцать пополудни отключается электромагнитное поле.

– А сейчас сколько?

– Не знаю. Часов у меня нет. За минуту до выключения и включения рубильника, звонит колокол. Тогда будь предельно собран. Ошибка тут дорогого стоит. А вообще надоело мне такая жизнь, Сева. Ещё немного и я вены себе перережу.

– А что тут есть нож?

– Тут всё есть. За пятнадцать минут ты можешь покончить с собой как угодно, зато остальное время даже почесаться не удаётся. Ты висишь и думаешь только об одном: на фига нужна такая жизнь. Ну, да что я тебе рассказываю, теперь мы будем висеть вместе. А самое страшное это надзиратель. Он издевается так, что ад покажется тебе домом отдыха.

– Тут ещё и надзиратель есть?

– А как же. Полковник, психопат чёртов, всё продумал. Ущербный человечишка, задавленный собственными комплексами, вымещает всю свою злобу на других. Что он вытворяет, не поддается описанию. Специально напускает комаров и слепней. Отключает кондиционер и при тебе пьёт фанту. Это его любимый напиток. Или начинает писать протоколы, собака. А если ему не нравятся ответы, тычет рогатиной как в медведя. И меня всё тело в кровоподтёках. Или на то место, куда ты должен приземлиться ставит табурет кверху ножками. Или…

– Погоди, Виталик, он не состоял в вашей партии?

– То-то и оно. Мелкая сошка, шестёрка, о которую все ноги вытирали. Его кстати из-за тебя выгнали. За то, что он тебя упустил. Как ты от всех уходишь, Сева? Поделись секретом.

– Не отвлекайся. Этот надзиратель на крысёныша похож?

– Похож.

– Ладно. Виталик, я тебя поздравляю, если это действительно тот крысёныш, какой надо крысёныш, то мы с тобой спасены. А как отсюда выбраться, ты представляешь?

– Нет. Наверняка какие-нибудь заморочки этот сумасшедший выдумал. Ну, хоть бы по земле походить, а там и умирать не страшно.

– Хотелось бы всё-таки покоптить ещё на белом свете. Я думаю…

Грянул колокол. Эхо, ударившись о стены, затрепетало по комнате.

– Готовься, – сдавленно прошептал Виталик.

– Да, может, меня не освободят?

– Освободят. Я тоже с кресла начинал.

– А тебе не приходило в голову залезть под кресло или под стол, они ведь прикручены к полу.

– Приходило, но крысёныш меня оттуда рогатиной выпихивал. А когда я пальцами за подлокотники кресла вцепился, каблуком по пальцам, каблуком. Если бы я мог, я бы его зубами разгрыз.

– А он-то, почему не взлетает?

– У него же браслетов нет. И потом, ботинки специальные, гравитационные.

В следующую секунду Виталик рухнул на пол. Раздался звон битой посуды и дикий мат. Крепления, которые соединяли обручи с креслом, разжались, и Андреич был свободен. На ближайшие пятнадцать минут. Виталик, матерясь, вытирал кровь полотенцем. Только сейчас Сева разглядел, что на месте его предполагаемой посадки заботливый крысёныш наставил горы посуды. И Виталик угодил в самый центр стеклянной горы.

– Чёрт, порезался всё-таки. Теперь мне каюк, – Виталик обрезал левую руку довольно здорово. Учитывая, что обстановка здесь действительно приближена к боевой, он был недалёк от истины. Сева, быстро перевязал ему руку бинтом, предусмотрительно лежащим на столе. В комнате, было, пять туалетов, пять душевых кабинок. Пять холодильников, набитых едой. «Очень гуманно», – подумал Сева, по примеру Виталика, быстро пожирая всё подряд, что попадётся под руку. Надо было ещё успеть в туалет. Четырнадцать минут пролетели как пара секунд, раздался колокол.

– Постарайся, чтобы тебя утянуло спиной вверх. Можно и животом. Главное, чтобы не перекрутило, тогда каждая секунда покажется тебе вечностью. Максимально соберись. Я три раза не рассчитал, и эти сутки не забуду до конца жизни, – давал последние наставления Виталик. Вдруг страшная сила стала тянуть Севу вверх, это напоминало ураган, который сносит вековые деревья, что уж тут говорить о жалких людишках. Секунда и два человека-паука застыли на потолке.

– Молодец, Севак. На первый раз неплохо, – похвалил начинающего паучка Виталик, – а вот я, кажется, сегодня оттопырюсь.

Сева, посмотрев на него, понял, что дела действительно плохи. Полотенце слетело, и из-под бинта тонкой струйкой стекала кровь. Если руку в ближайшие полчаса не перетянуть жгутом, Виталик, элементарно истечёт кровью.

– Слушай, а когда этот крысёныш появится?

– Да скоро уж.

– Может он тебе хоть кровь поможет остановить?

– Как же. Поможет. Он мне рану солью посыплет из солонки. Эта сволочь однажды мою задницу использовал как дартс.

– Ему же первому невыгодно тебя терять. Над кем же он издеваться будет?

– Над тобой, Севак. Над тобой.

– Посмотрим. Если это действительно мой крестник, то возврат долгов я тебе обещаю, а если нет, тогда…

Раздался звук открывающегося лифта и в комнату вошёл человек. Это был он. Крысёныш. Даже сверху из неудобной позиции было видно как он счастлив. Каждое движение дышало восторгом. В одной руке он нёс бутылку фанты, а в другой секатор на длинной палке. Таким обычно обрезают ненужные ветки на высоких деревьях.