Текст книги "Золотая ангулоа"

Часть третья
В Сельве

В чувство Костю привела нестерпимая головная боль, вслед за ней прибавилась непрерывная сильная тряска, кромсавшая, казалось, его тело на кусочки. Он открыл глаза и в первую минуту ничего не мог воспринять. Но вот зрение стало проясняться, и он увидел, что находится в машине – в огромном джипе с открытым верхом и большущими, как у трактора, колёсами. Ещё он вспомнил последние события: бегство в лодке, стрельбу и плутания по закоулкам нищего прибрежного посёлка, быстро перемещающиеся тени преследователей. Он подумал о Юлии Иннокентьевне. Что с ней? Удалось ли ей ускользнуть от погони или лежит где-нибудь, бедолага, подстреленная? При этой мысли ему ещё больше стало не по себе: представилось неподвижное женское тело посреди улицы, обагрённое кровью лицо с впившимися в него острозубыми камешками, откинутая волна тёмных спутанных волос… У него защемило сердце, и он стиснул зубы, сдерживая стон, порождённый состраданием к недавней спутнице. Несмотря на возникавшие между ними противоречия, эта женщина вдруг стала ему бесконечно дорога. Он с печалью вспомнил её милый прелестный облик – на этот раз живой – и страстно пожелал ей удачи.

Кроме него, в машине были ещё трое: шофёр и два человека с автоматами Калашникова, которые они держали под руками. Автомат был прислонен к сиденью и подле шофёра. Все трое усатые, смуглолицые, в широкополых шляпах, видимо, предназначенных для защиты от солнца. Словом, вылитые латиноамериканцы, каковых доводилось видеть по телевидению. Чем-то они напоминали и рыбаков из Гуаяче. Кузов машины был плотно набит ящиками и мешками, свободного места почти не оставалось, и люди кое-как втиснулись между грузом.

Подвывая двигателем на ухабах и подъёмах, машина медленно ползла еле обозначенной колеёй. Кругом вздымался густой непроходимый тропический лес, переплетённый лианами. Кроны деревьев смыкались где-то в вышине, и всё под ними было погружено в сплошной полумрак. Влажный воздух был насыщен гнилостными испарениями и приторным ароматом цветоносных растений. В чаще леса слышалась перекличка незнакомых птиц и какие-то дикие вопли. Возможно, это кричали обезьяны: несколько раз мордочки их – одни забавные, другие страшные – показывались среди тёмных зелёных ветвей, свисавших с высоты. «Наверно, это и есть сельва, которую мы разглядывали в бинокль с борта яхты, – подумал Костя. – Однако почему меня не добили на той улочке среди фавел? Ведь я ранил одного из их людей и застрелил двоих, и меня должны были прикончить на месте! А где Перфильев? Кажется, я не попал, когда стрелял в него. Скорее всего, он остался жив. Имеет ли он отношение к тому, что я нахожусь в этой машине?»

Сидевшие в джипе люди почти всё время молчали, редко когда то один, то другой произносил непонятные короткие фразы, очевидно, на испанском. Наконец, кто-то из троих заметил, что их пассажир пришёл в себя, и гортанным возгласом привлёк внимание остальных. Костя увидел устремлённые на него любопытные взгляды. Даже шофёр на секунду отвлёкся от колеи и оглянулся на пленника. Вся троица оживлённо заговорила, зажестикулировала, на него ещё несколько раз взглянули, шофёр чему-то рассмеялся и покрутил головой, и на этом интерес к пассажиру иссяк.

Колея спустилась в обширную болотистую низину, поросшую более мелким лесом, и шофёр всецело переключился на управление автомобилем. Сидевший рядом с ним человек с автоматом, закурив сигарету, о чём-то задумался. Третий задремал и всё чаще опускал голову на грудь. На Костю никто уже не оглядывался, для всех троих он словно перестал существовать, и у него появились мысли о побеге. Что, если выпрыгнуть из машины и скрыться в чащобе, обступившей дорогу? Однако сможет ли он далеко уйти?.. Даже если он продерётся через эту чащу, наверняка останется заметный след, быстро передвигаться в таком состоянии он не сможет, и его неизбежно нагонят.

Он ещё больше почувствовал себя слабым и разбитым, в голову словно забили тяжёлый кол, немного подташнивало, скорее всего, от сотрясения мозга. Как долго он оставался без сознания? Когда ел в последний раз? А, это было на яхте, вечером, за ночь до встречи с тем пожилым рыбаком. Смог ли бы он сейчас проглотить хотя бы кусочек? При мыслях о еде ощущение тошноты только усилилось. Куда же всё-таки его везут и зачем? Вряд ли для того, чтобы убить в другом месте. Стоило ли из-за этого с ним возиться. Значит, для чего-то он им понадобился. А раз так, то не исключено, что позже у него появится больше возможностей убежать. Не просто так, на авось, а всё обдумав и подготовившись. Убежать и добраться до нормальных цивилизованных людей, способных оказать ему необходимую помощь.

Глаза у него закрылись, и он не заметил, как снова впал в забытье. Придя в себя в очередной раз, увидел, что джип стоит на какой – то поляне возле большого вертолёта. На противоположной стороне поляны, недалеко от деревьев, приткнулись друг к другу с десяток хижин, крытых тростником. У вертолёта работали несколько человек, загружая его чем-то продолговатым и объёмным, завёрнутым в брезентовую ткань, не те люди, с которыми он ехал, а совершенно незнакомые ему. Возле хижин стояли ещё несколько человек. Он стал приглядываться, нет ли среди них Перфильева. Ему хотелось, чтобы тот был где-нибудь рядом, тогда с ним можно было бы перекинуться парой слов и что-то узнать от него. Да пусть бы только прозвучала русская речь! Но нет, Перфильева возле хижин не видно.

Закончив с грузом, который был сложен возле вертолёта, незнакомцы подошли к джипу. Знаками они велели Косте выйти из автомобиля, и когда тот вышел и встал рядом с бортом, стали выгружать находившиеся в кузове ящики и мешки, перетаскивать их к воздушной машине и заталкивать в открытый люк.

Перед глазами у Кости закружилось, ощущение тошноты усилилось, и он опёрся о борт, чтобы не упасть. Всё происходившее воспринималось как дурной сон.

…Когда последний ящик был размещён, один из работавших, очевидно старший, знаками же велел пленнику забраться в грузовой отсек и показал, где сесть.

Поговорив между собой, грузчики ушли, и Костя остался предоставленным самому себе. Ах, если бы он умел управлять вертолётом! Пройти бы в пилотскую кабину, запустить двигатель и – в небо. В небо… Он даже не усмехнулся и не изругал себя за несуразные мысли, настолько апатия придавливала, сгибала его волю.

Подняв глаза, Костя увидел зелёные кусты за открытым дверным проёмом. Пленника никто не охранял, а лес – вон, совсем рядом. «Попробовать бежать?» – вновь подспудно шевельнулось в голове. Сумеет ли он, однако, дотащиться хотя бы до первых деревьев? И если даже сумеет и спрячется где-нибудь, отлежится, куда потом идти?

Пригнувшись в дверном проёме, Костя выглянул наружу. Низкие серые облака примыкали едва ли не к самым макушкам деревьев. Где юг, где север? На ум пришли ягуары и кайманы, о которых говорил рыбак, снявший его и Юлию Иннокентьевну с борта яхты. Нет, надо ждать – с голыми руками одному в сельве долго не продержаться.

Пока он размышлял таким образом, на поляне послышались голоса, и несколько– человек забрались в кабину. Ещё двое с автоматами сели в грузовой отсек, расположившись напротив пленника. Один из них весело подмигнул ему, хлопнул по плечу и сказал: «О’кей, о’кей!» Отсек закрыли, заработал двигатель, засвистели лопасти. Косте показалось, будто по корпусу машины прошла довольно сильная вибрация. «Хоть бы развалился», – мелькнуло в голове. Вибрация, однако, прекратилась, вертолёт наклонился, в животе образовалась тошнотворная тяжесть, больную голову стиснуло упругим воздушным панцирем, и Костя понял, что они взлетели.

Всё время полёта Костины спутники оживлённо переговаривались, а он сидел, низко опустив голову. Ему опять вспомнилась яхта и Юлия Иннокентьевна. Как чудны были дни, проведённые с этой женщиной! Только сейчас понимание этого стало доходить до него. Ну зачем, зачем он вступал в пререкания с ней!? Разве на её гневные реплики обязательно надо было сердиться? Разве не лучше было, видя как она заводится, просто улыбнуться в ответ и свести назревающую ссору к какой-нибудь хохме? И так бы во все дни, и это было бы уже не путешествие, а сказка! Поздновато, поздновато ты, дружок, спохватился. Вспомнил он и о Варваре Степановне, и о жизни в Рябиновке. Было ли это когда-нибудь или ему только представилось? В висках застучало, захотелось плакать, но глаза так и остались сухими.

Полёт продолжался час или около того. По прошествии этого отрезка времени они сели, отсек распахнулся, и Косте предложили выйти наружу.

* * *

Уже месяц он жил в Чачабамбе, в посёлке, построенном года три назад у реки Акувьяре, в самом сердце бескрайней сельвы. Хижины, в которых жили люди, и бараки, в которых производили героин, стояли в конце цветущей поляны, изогнутой наподобие подковы. Река протекала в нескольких сотнях метров восточнее посёлка, ниже по склону. Посёлок соединялся с ней протянувшейся между редкими деревьями широкой, хорошо утоптанной тропой, по которой ежедневно ходили и поселковые, и приезжие.

Ещё дальше за рекой возвышались горы, большей частью поросшие лесом. Были они высоки и обрывисты, подножия их занимали нескончаемые гиблые болота; затяжные дожди были здесь нередким явлением – в период муссонов они лили неделями – вода скапливалась в низинах и затягивалась ковровой растительностью, ступить на которую было крайне опасно. Одними из обитателей болот были многочисленные кайманы.

На юге, откуда текла Акувьяре, тоже поднималась гористая местность; из-за большого расстояния она едва просматривалась даже в ясные дни. На север и запад простиралась одна лишь сельва, то поднимавшаяся на холмы, то спускавшаяся в болотистые низменности.

Недалеко от посёлка, то здесь, то там были разбросаны плантации, отвоёванные у сельвы. Ничего, кроме опийного мака, на них не выращивалось. Полученное на плантациях сырьё доставлялось в Чачабамбу, где из него и изготавливали проклятый всем миром наркотик.

От Кости не скрывали, какую продукцию производят в бараках. Он мог расхаживать по всему посёлку и ежедневно в течение нескольких часов был предоставлен самому себе. Если его и загружали работой, то несложной, не требовавшей больших физических усилий и не набивавшей мозолей на руках. Его неплохо кормили. Он отоспался, поправился. Довольно быстро адаптировался к местным климатическим условиям и почувствовал себя в хорошей физической форме. Ежедневно он мог мыться под душем – у него были и полотенца, и туалетное мыло. Купаться в реке ему не советовали, да он и сам, услышав слово «пираньи», остерегался слишком близко приближаться к обрывистым берегам.

Не реже одного раза в неделю прилетал вертолёт, привозивший продукты питания, предметы обихода, строительные материалы, сельскохозяйственные орудия, горючее для поселковой электростанции, боеприпасы. В обратный рейс его загружали готовыми партиями наркотика, кожей кайманов и чем-то ещё, добываемым в лесу. В обмен на посуду, ножи, ткани и другие изделия, охотники и рыбаки дружественного индейского племени снабжали посёлок мясом некоторых редких диких животных, считавшееся деликатесом, речной и озёрной рыбой. Их каноэ едва ли не каждый день причаливали к небольшой поселковой пристани, скрытой нависшими над водой кронами деревьев. По вкусу одни из рыб напоминали северного палтуса, другие – обычного российского налима.

У пристани были постоянно пришвартованы и поселковые лодки, приводимые в движение подвесными моторами. Иногда, в хорошую погоду хозяин Чачабамбы сеньор Корвадос со своей подружкой выезжали на одной из них на прогулку, и сожителей не было по нескольку часов, а то и целый день. Когда они возвращались, то выглядели довольными и счастливыми. Но, в основном, лодки были предназначены для перевоза наркотического сырья с верховьев реки.

За месяц Костя запомнил и научился произносить более трёх сотен испанских и индейских слов, и этого словарного запаса стало хватать для повседневного общения с обитателями Чачабамбы. Иногда он спрашивал людей, в непосредственном подчинении которых находился, для чего его сюда привезли? В ответ ему говорили, что не понимают, о чём он спрашивает, или только кривили губы и пожимали плечами. А его не переставали тревожить мысли о своей судьбе. Не может быть, чтобы его доставили в Чачабамбу в качестве рабсилы. Тогда с ним не церемонились бы, и он давно бы уже «пахал», не разгибая спины. Однако для этого гораздо лучше использовать любого пеона, знакомого со здешними почвами и с детства привычного к работе под палящим тропическим солнцем. И с какой стати ему позволили узнать о производстве героина? Что, если выбраться из Чачабамбы ему уже не суждено и только поэтому от него не держат никаких секретов? Скорее всего, так оно и есть. И в посёлке его долго не продержат – не для чего держать. Не для чего! А раз так, то и конец его жизни уже не далёк. Костя почувствовал это всем своим существом, как чувствует свою кончину скот, предназначенный для забоя. Значит, надо всё-таки бежать. Но как это сделать и когда?

Однажды солнечным утром он покинул посёлок и, пренебрегая сделанными ранее предупреждениями об опасностях, углубился в сельву, начинавшуюся в двадцати шагах от крайних хижин. Ему хотелось проникнуться сутью тропических зарослей, узнать, можно ли пройти сквозь них и выбрать нужное направление.

С собой он взял лишь мачете. Как только лес за спиной сомкнулся, всё вокруг погрузилось в знакомый уже зелёный полумрак. Не было видно неба, нигде ни одного солнечного луча. Воздух сразу же ударил в нос испарениями, выделяемыми гниющими растениями. Двигаясь по слабо заметной тропинке, он одним ударом срубал свисавшие с деревьев лианы, стараясь не касаться их ни лицом, ни руками. Он всё боялся спутать лиану со змеёй.

В этот раз он намеревался пройти всего лишь километр или два. Но уже метров через четыреста навстречу ему неожиданно вышел индейский воин. Лицо его, раскрашенное разноцветными полосами, являло собой зрелище, от которого начали слабнуть и дрожать колени; в руках лук, тетива его была натянута, а стрела нацелена Косте в живот. Индеец сказал «Ты хотел бежать…», но, не договорив, вдруг поднял оружие и выстрелил в тёмную лиственную зелень, свисавшую с высоты.

Костя задрал голову, чтобы проследить за полётом стрелы; в тот же миг в ветвях деревьев послышалось страшное рычание, и на него свалился какой-то тяжёлый зверь с длинными когтями и короткой пятнистой шерстью.

Упав на колени и закричав от ужаса, он сбросил с себя чудовище, а когда оно оказалось у его ног, увидел, что это ягуар, из головы которого торчала стрела, пущенная индейцем. Зверь был в состоянии агонии, и по его телу пробегали предсмертные судорожные подёргивания. Костя ещё не пришёл в себя, лицо было мокро от пота, бурно вздымалась грудь. Его всего трясло, от испуга отнялся язык. Презрительно посмотрев на несостоявшегося беглеца, индеец сплюнул, протянул руку в сторону Чачабамбы и сказал:

– Иди.

Заплетаясь ногами и шатаясь, как пьяный, Костя поплёлся обратно в посёлок, ежесекундно вглядываясь в нависшие над головой кроны деревьев. Ему не переставали чудиться притаившиеся в ветвях хищные звери, однако обратный путь он проделал без каких-либо приключений.

Он окончательно понял, что путь через сельву ему закрыт. Если его не сожрут удавы, пумы или ягуары или не пристрелят индейцы, то он утонет в каком-нибудь болоте и станет добычей кайманов и разных пиявок. Необходим другой маршрут для бегства. Только какой? Самое верное, пожалуй, это бежать рекой. Ночью, разумеется. Акувьяре напичкана пираньями, зубы которых острее бритвенных лезвий. Однако для человека, находящегося в лодке, эти небольшие рыбки не страшны. Так что… Надо только приготовить еду и питьевую воду. И суметь отомкнуть замок с цепи, соединяющей лодку с причальным кольцом.

* * *

Самым идиллическим времяпрепровождением для него были прогулки вокруг поляны, особенно под вечер, когда тени сельвы только начинали перечерчивать её цветущее полотно. Он бродил вдоль опушки леса в десятке метров от деревьев, отдыхая от поселковой жизни и дурных предчувствий, которые в последнее время всё чаще одолевали его. Воздух здесь был более свеж и не так густо насыщен различными испарениями, поляна цвела белым, розовым и синим и напоминала родные российские просторы. Когда он закрывал глаза, ему начинало представляться, что он идёт по лугу, раскинувшемуся по другую от тёти Вариного дома сторону озера – по тому самому, по которому любил прогуливаться в детстве.

Однажды, когда Костя шествовал так с мачете в руках, кто-то его негромко окликнул. Голос был женский и шёл со стороны леса – человек укрывался за зеленой порослью первых деревьев. Его поразило то, что говорили по-русски. По-русски, здесь, в глубине сельвы, где одна только малопонятная испанская речь!

– Коста, сохраняй невозмутимый вид и не спеша иди сюда, – услышал он русские слова, произнесённые с сильным акцентом.

Сорвав цветок и понюхав его, Костя неторопливо двинулся на голос, хотя душа его горела и ему хотелось бежать во всю прыть. Оказавшись под деревьями, он увидел женщину. Она была инженером, работала в одной из лабораторий и встречала его не менее отчуждённо, нежели другие.

На этот раз она дружески улыбнулась и поманила его за кусты, чтобы не быть видимыми с поляны.

– Здравствуй, Коста! – возбуждённым шёпотом проговорила она и, когда тот недоверчиво приблизился, с чувством пожала ему руку. – Ты не узнаешь меня?

Женщина была примерно одних с ним лет, может, лишь на год или на два старше. Невысокого роста, стройная, скорее тонкая, чем худая. Смуглая, как многие латиноамериканки, под нижними веками едва заметная сеточка морщин. Какой-то внутренний свет приковывал внимание к её лицу. Не красавица, но что-то в ней такое привлекательное…

– Не узнаёшь? – снова спросила она, кажется, добираясь своим взглядом до глубины его души.

– Нет, – шёпотом, как и его неожиданная собеседница, произнёс Костя.

– А помнишь Петербург, глухую улочку, пустырь, заросший кустами, вечер, сумерки? Трёх солдат, возвращавшихся из караула с карабинами за плечом? Группу подростков, пытавшихся затащить в заброшенное строение студентку иностранного факультета? Девушка отчаянно сопротивлялась, а насильники, ожесточившись и уже забыв о первоначальных намерениях, били её чем не попадя. Помнишь, как всё было?.. Двое солдат отвернулись, сделали вид, будто ничего не происходит, и пошли дальше, а третий вмешался и несколькими ударами приклада положил нападавших на асфальт.

К тому моменту состояние девушки было прескверно, на ней живого места не осталось. Вся в крови, в изодранном платье, обессиленная, она не могла стоять на ногах. Если бы не вмешательство солдата, её забили бы насмерть. Солдат же, расправившись со шпаной, сбегал на угол, вызвал по телефону-автомату скорую помощь и наряд милиции и бегом вернулся назад. Спустя некоторое время раздались звуки сирен и одна за другой прибыли две спецмашины. Девушку положили на носилки и увезли. Солдат ответил на вопросы милиционеров и передал им налётчиков. В казарме за опоздание он получил три наряда вне очереди, а потом, пока шло расследование происшествия – военнослужащего хотели обвинить в избиении несовершеннолетних – сидел на гауптвахте.

Спустя полтора месяца оправившаяся от побоев студентка подошла к КПП воинской части и попросила дежурного сержанта вызвать к проходной рядового Костю. Он не заставил себя долго ждать.

Студентка и солдат встречались ещё несколько раз: ходили в кино, дважды были в дешёвеньком кафе «Русалка». Или выбирались в парк и сидели на скамье в тени деревьев. Солдат был робок и ограничивался тем, что целовал девушке ладони. Лишь однажды он отважился коснуться губами её щеки. Немного позже воинскую часть, в которой он служил, перебросили на Кавказ, и с тех пор этого солдата девушка не видела.

– Тереса, ты ли это?! – негромко воскликнул Костя.

– Я, мой амиго! – они протянули друг другу руки и крепко обнялись.

– Но ты же инженер-химик, перед тобой было блестящее будущее, – сказал он, подавшись назад и внимательно оглядывая её. – Как ты оказалась в этой дыре?

– А как попал сюда ты, Коста? Твоё появление в Чачабамбе вообще нечто немыслимое.

– Ой, не говори, так и есть!.. Но почему, Тереса, ты не подошла ко мне раньше? Ты сторонилась меня, словно зачумленного. Как и другие, конечно.

– Не подходила, чтобы не навлечь подозрений. А сторонятся тебя потому, что ты – «чучело».

– Какое ещё чучело?

– Прости, Коста, что говорю о такой ужасной вещи, но кто ещё предупредит тебя о грозящей опасности? Словом, «чучело» – это человек, предназначенный для доставки наркотика в определённую страну. Перед отправкой ему делают соответствующую инъекцию, и он спокойно и безболезненно отходит в мир теней. Затем его до отказа набивают наркотиками. Для этого нет необходимости разрезать живот и опять зашивать. Просто через рот и анальное отверстие закачивают специальную жидкость, которая растворяет внутренние органы: кишечник, печень, лёгкие и всё остальное, оставляя в целости лишь мышечный корсет и кости, то есть одну оболочку. Современные технологии позволяют…

– Технологии… – Костя подавленно покачал головой.

– Да, – продолжила Тереса, – после извлечения содержимого этой «оболочки» её заполняют эластичными ёмкостями с наркотическим веществом, придавая им форму и цвет внутренних органов. В одно «чучело» вмещается до сорока килограммов и более. Ни одна собака и ни один прибор не дадут знать…

– Сорок килограммов! И из-за такой чепухи стоит гонять вертолёт! – неуверенно прошептал Костя. – Я слышал, наркотики переправляют тоннами.

– Сорок килограммов не чепуха, а большие деньги. «Чучело» – лишь одно из прочих грузов, отправляемых отсюда. Каналов же и способов доставки героина великое множество.

Они помолчали, занятые невесёлыми мыслями.

– Вот что, оказывается, мне уготовлено, – глухим помертвевшим голосом проговорил Костя, глянув исподлобья на собеседницу. То, что он услышал, было страшнее всех его предположений.

– Когда-то ты спас мне жизнь, и я твоя должница, – сказала Тереса, обнимая его тёплым взглядом. – Я не просто предупредила, – я сделаю всё, чтобы спасти тебя. Ты должен бежать. Лучше не дожидаясь часа «икс». Сказать по правде – времени у тебя осталось немного.

– А как узнать о наступлении этого часа?

– За день до этого жертву готовят: моют, бреют, постригают и так далее. Но это ладно. Говорю, что помогу тебе. Лучше всего взять лодку и двигаться рекой. За тобой пустятся в погоню. Уходить рекой тоже опасно, очень, но иного пути нет. Сельва непременно погубит тебя.

– А кто-нибудь из предназначенных для изготовления «чучела» уже убегал?

– Нет. Были попытки побега, но на реке всех довольно быстро настигали и уничтожали. Или ловили и возвращали в Чачабамбу. Из пойманных опять-таки изготавливали «чучела». Беглецы, пытавшиеся уйти сельвой, погибали ещё быстрее – их изъеденные останки находили в двух-трёх километрах от посёлка. Дальше пройти никому не удавалось. Ты должен спускаться вниз по реке. Те, кто погиб или был схвачен, уходили практически не подготовленными. Я же снабжу тебя всем необходимым. Походные вещи, понемногу, чтобы не бросалось в глаза, я начала собирать на другой день после твоего появления в Чачабамбе.

– Давай уйдём вместе, – предложил Костя, с ожиданием глядя на Тересу. – Твои слова… Они словно вернули прошлое, я смотрю на тебя, и мне кажется, что мы не расставались.

– Мне нельзя с тобой, у меня семья в Сан-Фарреросе: моя мать и двое детей. Если я уйду, их убьют.

– Но ты рискуешь уже тем, что собираешься помочь мне!

– Рискую, но это риск ради тебя.

Обменявшись ещё несколькими словами, они пожали друг другу руки, Тереса порывисто обняла его, и с тем они расстались. Костя, повесив голову, вышел на поляну и, сделав обычный круг, вернулся в свою каморку.

Немного погодя он спустился к пристани, где на своих каноэ собирались отправиться индейцы. Они доставили большую партию каймановых кож и редкий древесный сок чулойла, отличавшийся исключительно высокими целебными свойствами, и получили за них необходимые товары: ткани, ножи, топоры, зажигалки, табак, курительные керамические трубки и несколько ящиков текилы и рисовой водки. Наблюдая за приготовлениями индейцев к отъезду, Костя посматривал и на пришвартованные поселковые лодки. Одна из них была не так велика по сравнению с другими и, по всей видимости, более удобна в управлении. Дужки замка, удерживавшего её у причала, показались ему не такими уж толстыми.

* * *

Солнце зашло за деревья, и на Чачабамбу опустилась глухая ночь. Костя в одежде лежал на постели поверх одеяла. «Чучело» – вот кто он такой. Ну да, он с самого начала догадывался, что в посёлок его доставили не для ознакомления с местными пейзажами.

Душевное томление становилось невыносимым. Он встал, приблизился к оконцу и уставился на чёрные тени, застывшие во мраке.

А если прямо сейчас пойти, отсоединить одну из лодок и пуститься по Акувьяре?.. Нет, это было бы глупо: без пищи и питьевой воды далеко не уплывёшь. Надо набраться терпения и ждать. Тереса обещала помочь, она сдержит слово.

Часа через полтора после наступления темноты он встрепенулся; в дверь каморки будто кто-то поскрёбся. Он прислушался. Вроде никого. Почудилось, наверное. Но скребущий звук повторился. Не включая свет, он встал и приблизился к выходу. Несколько секунд стоял, выжидая. Несомненно, за дверью кто-то находился. Но кто? Конечно, не его надсмотрщики. Те не стали бы миндальничать и заявили бы о себе в полный голос. Это мог быть только один человек.

Отомкнув лёгкий запор, Костя распахнул дверь. В темноте обозначились неясные очертания женской фигуры.

– Тереса? – шёпотом произнёс он.

– Молчи! – прошелестело в ответ. – Никаких имён.

Женщина шагнула мимо него в комнату, и он снова замкнул запор. Наглухо завесив небольшое окно, щёлкнул выключателем, и помещение озарилось слабым светом ночника.

Конечно же, это была Тереса. Она была с головой закутана в тёмную накидку. Когда она сбросила скрывавшую её ткань, перед Костей предстала помолодевшая и похорошевшая сеньора, одетая как и подобает латиноамериканке, с прекрасно уложенной причёской и почти незаметными следами макияжа на лице. Элегантное платье подчёркивало стройность её фигуры. Видимо от волнения, глаза Тересы блестели, как у девчонки, и лицом она стала походить на студентку, которую Костя знал во время солдатчины. В руках у неё была сумка; из неё Тереса выгрузила на стол бутылку какого-то местного вина и немного закуски. Расставив всё, она повернулась к Косте.

– В нашем распоряжении примерно полночи, – сказала гостья, положив ладони ему на плечи. Они встретились взглядами. Да, Тереса смотрела почти так же, как много лет назад, когда они были совсем юными. Может быть только, глаза её стали участливей, женственней и потому обаятельней. Он протянул руки и нежно прижал к себе чудное создание, доверившееся ему. В едином порыве два одиноких существа слились в одно целое.

Минуту спустя Тереса разомкнула объятия.

– Не сейчас, мой амиго, потом. Пока поговорим и отметим нашу встречу. «Отметим» – так ведь говорят в России?

Она разлила вино по принесённым бокалам, заполнив их на две трети. Выпили, закусили, снова выпили. Вино было кисло-сладкое с невысоким содержанием спирта, оно не столько пьянило, сколько настраивало на лёгкую меланхолию и душевное расположение к собеседнику.

– Я узнала тебя сразу же, как только ты появился в Чачабамбе, – сказала Тереса, не отрываясь глядя на него. – У меня обмерло сердце, потому что я знала, для чего сюда привозят людей, подобных тебе. Ты похож на гринго, и этим всё сказано. Дальнейший твой путь – в Северную Америку под видом покойника. Но мы помешаем им, я не позволю, чтобы моего амиго…

Не договорив, Тереса провела ладонью Косте по щеке, лаская его.

– Знаешь, Коста, я думала о тебе днём и ночью! Я хотела, чтобы ты стал моим мужем. Но ты уехал на Кавказ, от тебя пришло два письма, после чего наступило долгое молчание; наконец, мне сообщили, что ты убит.

– Я попал в плен. Меня продали далеко в горы, и я полтора года гнул спину на одного тамошнего. Чаще всего рыл погреба и разные подземные переходы. Грунт – сплошной камень, и я долбил, долбил… Иногда мой хозяин отдавал меня взаймы своим друзьям и родственникам. Спал я в подвале с цепью на ноге. Кормили меня… Собак и тех лучше кормят. Ко мне и обращались: «Ты собака и сын собаки». Ну и плетей, конечно, не жалели. Потом пришли наши, и я оказался на свободе. Четыре месяца провалялся в госпитале, писал тебе, но ответа не получил. Видимо, письма не дошли. Демобилизовавшись, прибыл в Петербург и узнал, что неделей раньше ты уехала в свою страну.

– Мы совсем немного тогда разминулись, да, мой амиго? – Тереса поцеловала его в щёку и шею, и он почувствовал нежность её губ.

– Да, совсем чуть-чуть, – Костя видел и чувствовал как дорог этой женщине и в благодарность за это с готовностью отдал бы за неё свою жизнь. – Я ехал, надеясь на встречу с тобой. Кроме тебя, у меня никого не было. Если бы мы встретились тогда, всё пошло бы по – другому.

– Не сомневаюсь в этом. Ах, как я заботилась бы о тебе!

Они выпили ещё по глотку вина.

– А где твой муж? – спросил Костя.

– Я вдова. Мой Хуан был пилотом полицейского вертолёта. Эскадрилья, в которой он служил, участвовала в операции против так называемых повстанцев, и его машину сбили. Она упала где-то в сельве, на склон горы, и взорвалась. От Хуана не осталось ничего, не было даже похорон. Я вышла за него потому, что… Иногда я забывалась, и мне чудилось, что он – это ты.

– Ты любила его?

– Да. А ты женат?

– Был.

– А сейчас?

– Она ушла от меня.

– Ушла! Почему?

– Я попал в аварию, повредил позвоночник, травма надолго приковала меня к постели. Жена подумала, что мне конец, и вышла за другого. Но, как видишь, я встал на ноги.

– У тебя есть дети?

– Сын. Он живёт со своей матерью.

– Ты любишь его?

– Мы были друзьями. А сейчас – не знаю.

– О, мой Коста! Если бы тогда, когда ты был болен, я находилась рядом с тобой, я ни за что не оставила бы тебя. Какой бы ты ни был, но ты мой, мой, и я до последнего дня делила бы с тобой и радости, и горе.

– Спасибо, Тереса. Я знаю, ты была бы не только женой, но и верным, надёжным другом. А скажи: кто такие повстанцы? Я и прежде кое-что слышал о них. Может, мне лучше прибиться к ним?

– И не думай даже. В основном это такие же торговцы наркотиками. Они продают героин и кокаин и на вырученные деньги закупают оружие. Из-за наркоты страна летит под откос, но их это не беспокоит, для них важна победа. Помнишь девиз: «Чем хуже, тем лучше!»? Так, кажется. Для них – лучше. Не рассчитывай на повстанцев. Они пристрелят тебя или продадут сюда же, в Чачабамбу, чтобы заполучить лишний ствол. Эти дураки полагают, что если они придут к власти, жизнь в стране наладится. Но они способны лишь проливать кровь, а об управлении государством не имеют никакого представления. Они не понимают, что справедливое общество можно создать только при повсеместном неуклонном повышении культуры и нравственности людей.