Текст книги "Золотая ангулоа"

Вычерпав воду из таза, накрывавшего кастрюлю, он вновь наполнил его забортной водой. Затем взял спиннинг и принялся раз за разом закидывать блесну. Поверхность океана была спокойна, ни одной тени – акулы и след простыл.

Нескольких неудачных попыток, и леска, наконец, натянулась; руки ощутили сильное сопротивление. Несомненно, крючок заглотнула какая-то рыба. Он тянул осторожно, чтобы не оборвать леску, иногда, при особенно ощутимых рывках, давая слабину; вот последнее усилие, и о палубу ударилась небольшая, сантиметров семьдесят длиной, корифена. Но для Кости, никогда не ловившего ничего крупнее плотвы и голавля, и она была велика.

Не ограничившись этим, наш рыбак продолжил ловлю и примерно через час поймал ещё одну корифену – размерами она почти не уступала первой.

В полдень, сняв с «самогонного» устройства таз, он увидел во внутренней кастрюле не менее десяти литров дистиллированной воды. Такого количества должно было хватить и на уху, и для питья. Но день ещё не кончился, и солнце калило во всю.

Разлив по бутылям полученную пресную воду, он вновь заполнил чёрную кастрюлю морской водой и возобновил процесс ректификации. Лишь после этого он позволил себе приложиться к последней неполной бутыли, в которую слил остатки драгоценной влаги. Несмотря на пресность, она показалась вкуснее всех тех вин, которые морские скитальцы пили в последние дни.

* * *

После случая с акулой Юлия Иннокентьевна долго не появлялась на палубе, и для Кости это было лучше потому, что присутствие её только саднило бы душу напоминаниями о пощёчине и вообще о присущей людям неблагодарности. Тем не менее, будучи человеком немстительным и отходчивым, он приготовил двухлитровую бутыль с пресной водой и для своей спутницы и поставил её на видное место под тентом рядом с шезлонгом. И занялся приготовлением рыбных блюд.

На всё той же металлической плите он снова разжёг небольшой костерок из собранных в помещениях яхты и мелко разрубленных деревянных предметов. На дрова не пошла только камбузная разделочная доска, которая, несомненно, должна была ещё пригодиться.

Одну из корифен Костя пустил на уху, другую, предварительно выпотрошив, посолив, поперчив и окропив уксусом, целиком зажарил над горящими углями.

По яхте, проникая в самые удалённые уголки помещений, распространились необыкновенно вкусные запахи свежеприготовленной еды. Пора бы этой Белогорской и появиться. Костя ожидал, что, влекомая запахами, Юлия Иннокентьевна всё же оставит каюту и поднимется наверх. Но не тут-то было.

Сначала он подумал: «Чёрт с ней, есть захочет, рано или поздно придёт, куда денется». Представил, как она, озираясь, пробирается к аппетитно пахнущим яствам и с жадностью набрасывается на них. На секунду он даже зажмурился, смакуя представившуюся картину. «Ешь, стерва, получай, это тебе от человека, к которому ты отнеслась, как последняя свинья». Но, спохватившись, тут же выругал себя. «Нет, парниша, – негромко проговорил Костя, – не будем идти на поводу низменных чувств и желаний». Он подождал ещё немного, оставаясь у покрытых пеплом остатков костра. А вдруг эта мегерочка так и будет сидеть у себя? Упрямая, с голоду загинаться начнёт, но не сдастся.

Ему жалко было, что еда остывает. Не ведя больше времени, он загасил угли, разместил на подносе тарелки с ухой и жареной рыбой, закрыв их крышками, поставил рядом с ними графинчик с водкой, литровую бутыль с водой, накинул сверху чистую белоснежную салфетку и, посетовав на отсутствие хлеба, отправился к своей спутнице.

Тихонько постучав, Костя спросил так, как обычно спрашивает обслуживающий гостиничный персонал:

– Разрешите войти?

Непродолжительное молчание, затем за дверью послышалось:

– Один момент, я не совсем одета. И почти сразу же: – Войдите.

Костя беззвучно открыл дверь, закрыл её за собой, приблизился к столику в глубине каюты под иллюминатором, поставил на него поднос, откинул салфетку и произнёс всё тем же суховатым официальным голосом:

– Это вам, мадам… Простите, мадмуазель.

Щёлкнув каблуками, он повернулся и покинул помещение.

Смешавшись при появлении Кости, поражённая его безупречным поведением – фактически он ничем не напомнил о произошедшем между ними утреннем инциденте – Юлия Иннокентьевна некоторое время безмолвно смотрела ему вслед. Её только несколько покоробило вновь произнесённое слово «мадам», но это сущий пустяк, тем более что этот тип исправился на менее досадное – «мадемуазель».

Однако какие благоухающие блюда он приготовил! И ничего не забыл положить. И ложку, и вилку, и столовый нож, и солонку, и перец. А она даже не сказала ему «спасибо». Ну да ладно, это можно исправить. Потом.

Юлия Иннокентьевна выпила наполненную на две трети рюмку водки – граммов сорок, не больше – и принялась за уху. Управившись с первым блюдом, приступила ко второму и не закончила трапезу, пока не съела всё. Прекрасная еда! Вкуснее, чем в лучших московских ресторанах. Секрет, должно быть, в свежей рыбе, только что резвившейся в морских глубинах, где она находилась в естественной среде обитания. Ну и «кок», видимо, разумеет в своём деле.

Покончив с кушаньями, она вышла на солнце и спросила у Кости, хлопотавшего возле кастрюль, не нужна ли её помощь? Не взглянув на женщину, новоявленный пищевар сказал, что работы немного и он управится один. Наполнил таз забортной водой и возобновил ловлю рыбы.

«Всё-таки он обиделся, – с огорчением подумала Юлия Иннокентьевна, следя взглядом за мужской фигурой. – Я выгляжу в его глазах неблагодарной дурой. И надо же было ударить его! И, главное, за что? За то, что обнимал меня? Но в тот момент он тоже ведь был сам не свой, чудовище, которое гналось за мной, кого угодно могло напугать. Оно было у меня за спиной, а Костя смотрел ему прямо в глаза! Другой на его месте просто убежал бы и спрятался. А я ему – пощёчину! Видимо, это я свихнулась совсем. Ой, вот ненормальная-то! В конце концов, много ли я потеряла оттого, что он облапил меня?»

Юлии Иннокентьевне вспомнились утренние объятия, и в эти мгновения они уже не казались ей неприятными.

Вздохнув, она взяла ведро и швабру и, негромко напевая и изредка поглядывая на своего спасителя, помыла палубу, хотя в этом и не было большой необходимости.

«Отставная капитанша» ещё занималась приборкой, когда Костя поймал корифену – уже третью за этот день, затем – макрель, и опять принялся за приготовление еды. Между делом раскрыл «ректификационный аппарат». Во внутренней кастрюле скопилось ещё несколько литров пресной воды, полученной в результате перегонки. Отлично! Он уже не боялся, что «команда» яхты останется без питья.

Одну рыбу, как и в предыдущий раз, он пустил на уху, другую потушил с разными специями. Запах был прямо-таки божественный, и, по мнению «кока», блюда получились ещё вкуснее, чем в обед.

Пока Костя крутился возле самодельной плиты, его спутница, оставаясь поблизости, несколько раз обращалась к нему со всяческими вопросами. Он, всё также не глядя на неё, отвечал коротко и без эмоций.

Прекратив попытки разговорить мужчину, Юлия Иннокентьевна спустилась к себе и взяла одну из книжек, стопкой возвышавшихся возле изголовья. Но чтение не шло на ум. Ей всё представлялось лицо её спутника. Вспомнилось выражение, запечатлевшееся на нём в секунды, когда этот человек, перевесившись через борт, буквально выдернул её из пасти огромной хищницы. Такого экспрессивного взгляда она никогда ни у кого не видела: ни в кино, ни на полотнах художников, ни в жизни. Лицо Константина Ивановича с пылающим взором казалось ей теперь неповторимо мужественным и прекрасным. «Если бы я была скульптором, я запечатлела бы его в камне, – прошептала Юлия Иннокентьевна. – И вообще, сам по себе Костя славный добрый человек, никому не желающий зла».

Отложив книжку, она поднялась наверх. Задержала взгляд на «коке», всё ещё хлопотавшем у кастрюль. Отметила, как он хорошо сложён, словно впервые увидела его, прошла на корму и встала у поручней, взявшись за них руками.

Она долго смотрела на море, на далёкую линию, соединявшую его с прозрачным голубым небосводом, на само небо. Ей почему-то стало жалко себя, на глаза навернулись слёзы, сердце стеснилось от какой-то неизъяснимой тоски, и она вдруг запела протяжно и печально: «В низенькой светёлке огонёк горит…» Слова полились непроизвольно, по всей вероятности, просто отражая состояние её души; Юлия Иннокентьевна даже не замечала, какую именно песню она поёт.

Оборвав на полуслове первый же куплет, она замолчала и убежала с палубы. Прошло несколько минут, слёзы высохли, и она уже негодовала на человека, заставившего её плакать, и жаждала его наказания.

За час до заката солнца в дверь её каюты снова постучали. Она забралась на диван с ногами, немного вытянув их вдоль сиденья, чтобы принять наиболее эффектное положение и обтянутой юбкой подчеркнуть изящные линии бёдер. Нет, этого мало. Ещё раз проверив себя, она оттянула носки ног, сделав почти прямую линию с голенью, чуточку выпятила грудь, предварительно расстегнув верхнюю пуговку кофточки, откинулась к спинке дивана, положив на неё руку, и разрешила войти.

Дверь отворилась, и в помещение вошёл Костя с подносом, накрытым салфеткой, который он поставил на стол.

– Кушать подано, – сдержанно, без каких-либо эмоций произнёс он. Сдёрнув салфетку со стоявших на подносе блюд, согнулся в полупоклоне и вышел вон. На Юлию Иннокентьевну даже не посмотрел, и приготовления к встрече с ним оказались напрасными.

«Но ты уже не называешь меня „мадам“, – с чувством некоторого удовлетворения подумала женщина. – Значит, ты простил меня. Или почти простил. Посмотрим, как ты поведёшь себя дальше. Ты чувствуешь себя оскорблённым героем. Я же могу сделать из тебя мальчика на побегушках. Если захочу…»

Сотворив на лице печальную гримаску при появлении «матроса» и убрав её, как только тот закрыл за собой дверь, Юлия Иннокентьевна сунула ножки в сандалии, которые после злополучного купания подобрала себе в женском гардеробе, и приблизилась к столу.

Выбор кушаний был невелик, но пахли они весьма недурственно, и, отодвинув на этот раз водку, она с удовольствием съела и первое, и второе. На третье был великолепный чай с сахаром.

Покончив с едой, Белогорская поднялась на палубу и тщательно ополоснула посуду забортной водой. После чего, уединившись, почистила зубы, помыла голову и дважды тщательно прошлась по телу влажной губкой, восхищаясь его необыкновенной стройностью, приподнятостью груди, округлостью нижнего бюста и шелковистостью кожи. Белогорская знала, что выглядит привлекательней Венеры Милосской. Начав с шеи, она закончила пальчиками ног, каждый из которых был по-своему несравнимо прелестен. В заключение вылила на себя ведро тёплой воды, прогретой на солнце, и растёрлась толстым махровым полотенцем.

В полночь, отстояв вахту, Костя прошёл на ют и, сняв верхнюю одежду, лёг на заранее приготовленную постель, укрывшись одной лишь простынёй. Царила полная тишина. Лёжа на спине, он сцепил руки за головой и закрыл глаза. Чтобы поскорее уснуть, полностью расслабил каждый мускул, стараясь думать только о приятном.

Мысли унесли его в далёкую Рябиновку. Как там без него управляется с большим хозяйством дорогая Варвара Степановна? Как было бы хорошо заявиться к ней сейчас и сказать: «А вот и я!» Там уже утро, тётя, скорее всего, в огороде. Или на кухне готовит на скорую руку завтрак. Зина, наверное, собирается на работу. Какая чудная невинная девушка. Если он останется жив и вернётся домой, то обязательно сделает ей предложение. Лучше её ему не найти. Она намного моложе его, но это ничего, главное, он нравится ей. Какой красавицей она выглядела тогда у проволочной сетки…

Костя заулыбался и так увлёкся представившимся ему девичьим образом, что не сразу расслышал редкие легкие шаги – так можно идти только босиком, на краешках подошвенных подушечек. А когда обратил на них внимание, помимо слабых звуков шагов в неподвижном воздухе послышалось нечто ещё более лёгкое, невесомое, похожее на сдерживаемое дыхание. Он открыл глаза и увидел полные грации очертания приближающейся фигуры Юлии Иннокентьевны. Ему показалось, что она не идёт, а по воздуху плывёт, распахивая голыми ногами полы тонкого коротенького халатика, перехваченного узким пояском.

Он подумал, что ему поблазнилось, и постарался не моргнуть глазом, дабы не спугнуть призрачное видение; от волнения у него остановилось дыхание. А Юлия Иннокентьевна уже рядом, в полуметре от него. Глядя сверху вниз, она немного постояла, словно не решаясь совершить задуманное, затем плавно опустилась и присела на краешек постели.

Костю обожгло прикосновение женского тела, и он понял, что никакое это не видение, а самая настоящая явь. Женщина же, источая смешанный будоражащий аромат тонких духов и едва уловимой сладкой амбры, присущей некоторым темпераментным особам её пола, склонилась над ним. Тонкие отвороты халатика разошлись, показав ничем не прикрытые, не оттянувшиеся даже от собственной тяжести восхитительные полушария с тёмными выступами аккуратных сосков; она запустила пальцы в его шевелюру, несколько раз прошлась ими ото лба до затылка и обратно и, словно мурлыкая, негромко проговорила:

– Ты сердишься, да? Ты спас меня от акулы, а я… – она склонилась ещё ниже – прикосновения упругой груди, отвердевших сосков были подобны электрическим разрядам – прижалась лицом к его щеке, к той, по которой была нанесена пощёчина, и с нежностью потёрлась об неё. – От страха я была в каком-то помешательстве, в истерике, я не понимала, что творила. Я не оправдываюсь, я виновата, я давно уже полностью осознала это. Но… прости меня. Простишь?

Костя подумал: «Она ушла с поста. А как же вахта?»

Юлия же Иннокентьевна, обхватив ладонью его шею, забрала губами его губы и прильнула к нему всем своим удивительно сложенным, неповторимо прекрасным телом. Проведя руками по сильным раздвинутым ногам женщины, сжавшим его, он проник под подол её халата, и, впадая в дурман сладостного блаженства, с ненасытной страстностью обнял её выпуклый прохладный обнажённый зад. Последние посторонние мысли мгновенно улетучились, осталось только желание вторгнуться в навалившийся на него вполне земной пленительный рай и полностью раствориться в нём.

* * *

Утром, проснувшись, Костя вспомнил прошедшую ночь, улыбнулся, протянул руку и… нащупал пустую постель. Мускулы его лица снова ожили и пришли в движение, отвечая радостному настроению. Ушла досыпать. Или стоит на вахте. Дивная женщина, сколько в ней непосредственности… Словно наяву, в ушах снова зазвучал её стонущий голос, переходящий в крик…

Ещё немного упоительных воспоминаний, и он заставил себя подняться. Слетев по трапу, прошёл в свою каюту. Около получаса ушло на то, чтобы привести себя в полный порядок. Перед зеркалом он отложил бритву, провёл ладонью по щекам и подбородку – нигде ни единой зацепки, от вчерашней щетины не осталось и следа. Перед глазами в очередной раз всплыл образ Юлии Иннокентьевны, почувствовались прикосновения её губ, пылкие неистовые объятия… Ах, какая женщина! Он хмыкнул: чёрт побери, ещё вчера он отгонял саму мысль о ней!

Он вышел в коридор, выскочил на палубу и… увидел её. Опёршись о поручни, Юлия Иннокентьевна неподвижно стояла на носу яхты. Несколько секунд Костя с восхищением любовался обворожительной женской фигурой. «Какая она всё-таки необыкновенная, эта Белогорская! – подумал он. – Каждый раз, когда я вижу её, со мной начинает твориться такое, чего прежде я никогда не испытывал. Ради неё я готов пройти сквозь огонь». Женщины, которые были у него когда-то, включая бывшую жену Анну, не стоили её мизинца. Не женщины, а похотливые рыбы, алчные и прожорливые.

Костя направился к своей богине. Белогорская выпрямилась и обернулась на его шаги. Он радостно улыбнулся и склонился, чтобы коснуться губами её ладони. Но она отвела руку, и его глаза натолкнулись на ничего не выражающий, остекленелый взгляд.

– Что с вами, господин Серьгин?

Голос Юлии Иннокентьевны прозвучал до неестественности холодно.

«Ах ты, милая шутница!» – подумал всё ещё улыбающийся Костя и хотел обнять стоявшую перед ним особу, но та стремительным жестом остановила его.

– Что с вами? – вновь проговорила она ледяным тоном. – Что это ударило вам в голову?

Костя в полном недоумении уставился на предмет своего обожания.

– А-а, догадываюсь, – с заметным сарказмом произнесла Юлия Иннокентьевна. – Вы хотели бы продолжения отношений, имевших место минувшей ночью. Но нет, продолжения не будет, не надейтесь.

Она хищно улыбнулась – так улыбались светские львицы, которых Косте доводилось видеть в кино и которых он терпеть не мог за их высокомерие и врождённую или приобретённую жестокость.

– Вас это удивляет, – с прежним сарказмом продолжила Юлия Иннокентьевна. – Вы не осмысливаете сути происходящего? Что ж, я поясню. Когда вы уже легли спать… Короче говоря, я пришла к вам из жалости. Да-да, я испытывала к вам только жалость и больше ничего, абсолютно ничего. После вчерашней пощёчины, простите меня за неё, признаюсь, я проявила в тот момент несдержанность. Так вот, после той пощёчины у вас был настолько несчастный вид! Вы были похожи на маленького мальчика, у которого отняли… ну, что-то сладенькое. Весь день меня терзали угрызения совести, и мне хотелось как-то загладить свою вину. Как смогла, так и загладила. Надеюсь, теперь вы поняли подоплёку нашей кратковременной близости? Вы уж не обессудьте. Пусть между нами всё останется по-прежнему, как и в предыдущие дни. Мы случайные попутчики, и, когда наша одиссея закончится, мы мирно разойдёмся. Я думаю, это будет наилучший вариант.

Костя почувствовал, как у него забилось сердце и кровь бросилась в лицо. Его сердечная склонность была в одно мгновение убита. И то, что он услышал, было похуже тысячи пощёчин. Подобного унижения он ещё не испытывал.

– Мы ведь квиты, вы согласны со мной? – сказала Юлия Иннокентьевна. В её глазах мелькнули не скрываемые издевательские огоньки. – Почему вы молчите, отвечайте, я жду. Или вы потеряли дар речи?

Мужчина действительно словно онемел. Но по мере того как женщина говорила, он всё больше приходил в себя, и, когда она закончила, от его замешательства не осталась и следа. Вместо него появилось неукротимое желание наказать эту особу.

– Конечно мы квиты, – заговорил он, едва она умолкла. И рассмеялся, подпустив в смех немного желчи. – Вы полностью, я бы даже сказал, с лихвой, расплатились со мной. Вы всегда так делаете?

Настала очередь возмутиться женщине.

– Вы за кого меня принимаете!? – воскликнула она, раздувая ноздри.

– Ни за кого. Просто я задал вопрос.

– Но он оскорбителен!

– Разве? А мне думается, он лишь адекватен вашим словам и вашему поведению.

– По сути, вы дали понять, что я проститутка.

– Вы сами сказали.

– Ну знаете, такого я не ожидала даже от вас, человека из низших слоёв общества. У вас нет никакого почтения к женщине.

– Из низших? Да я из тех, на ком зиждется ваше богатство, из кого вы и вам подобные пьёте кровь! В чём разница между нами, как людьми? Лишь в том, что вы – денежный мешок, а я – нет. Вы способны торговать собой, я же не продамся ни при каких обстоятельствах и может быть только поэтому я беден.

– Я способна торговать собой! Да, говорю, я только пожалела вас.

– Мне достаточно было бы лишь слова «извините».

– А мне этого показалось мало.

– Человек высокой нравственности этим бы и ограничился.

– По-вашему, я безнравственна?

– Подумайте на досуге и вы сами найдёте ответ на свой вопрос.

– Я проститутка, я безнравственна. Что ещё вы можете сказать в мой адрес?

– Ничего. Вы сами дали себе эти определения. Очевидно, перечень подобных своих «безупречных» качеств вы можете продолжать до бесконечности.

Женщина побледнела от негодования. Костя понял, что Юлия Иннокентьевна оскорблена не на шутку.

– Ну вы и подонок, – задыхаясь, выдавила она.

– А вы просто… – у него едва не вырвалось бранное слово, состоявшее из пяти букв, но он вовремя сдержался, уразумев, что после этого уже никакие силы не восстановят их отношения.

– Договаривайте, смелее, оскорбляйте беззащитную женщину – это же безопасно! – не удостоив его больше ни словом, Юлия Иннокентьевна прошла мимо и скрылась в недрах судна.

– То, что вы, сударыня, услышали, получено по заслугам! По заслугам! – с ожесточением заключил Костя, оставшись один. – Чёртова баба, будь ты неладна! Видите ли, она меня пожалела! Не нуждаюсь я в вашей жалости! – он шагнул к одному борту, к другому, не в силах дать выход клокотавшему в нём негодованию. – Ведьма, вампир, исчадье ада! – злобно рассмеявшись, он ударил себя кулаком в грудь. На глаза попалось пустое ведро для морской воды. Он поддел его ногой; взметнувшись над палубой, ведро с бряцаньем полетело за борт и осталось там, повиснув на верёвке.

– А ты думал, начнётся любовная идиллия? – снова заговорил Костя, насмехаясь уже над собой. – До этого разве ты не видел, какая она? Мало тебя выучила Анюта, теперь с этой связался. Но шлюха ещё та. Шлюха, проститутка, только разве что не стоит на панели! Расплатилась со мной, вину, видишь ли, свою загладила! Ну-ну, госпожа Белогорская, продолжайте в том же духе, расплачивайтесь, только не со мной.

Он много бы ещё чего наговорил, но почувствовав, что завёлся сверх всякой меры и определённо несёт сущий вздор, усилием воли сумел остановить себя.

– Ладно, что было, то прошло. Кто она мне? Никто. Ну а раз так, то зачем поднимать кипиш? Правильно? Правильно. Ничего не потеряно и ничего не приобретено. Забудем и займёмся делами.

Кое-как умерив негодование, Костя прошёлся по палубе судна, подошёл к «ректификационному аппарату» и стал заправлять его забортной водой. Управившись с ним, подумал, что неплохо бы выпить чего-нибудь покрепче из судовых запасов, а ещё лучше – напиться в стельку. Но тут же представил, как будет выглядеть перед Белогорской в столь необычном состоянии.

– Не дождётесь, Юлия Иннокентьевна, не доставим вам такой радости.

Взяв одну из удочек, Костя насадил на крючок летучую рыбу, упавшую ночью на палубу, и возобновил ловлю.

За рыбалкой он стал упрекать себя за вспыльчивость. Не надо было вступать в перебранку с Белогорской, лучше было молча отойти от неё и всё. Ну что он выиграл, наговорив ей разных пакостей? Только зло сорвал, в общем-то, на не такой уж плохой женщине. Вот стыдоба-то! Им же ещё долго оставаться вдвоём, как теперь сложится между ними? Может быть, пойти и извиниться? Но кем тогда он будет выглядеть перед ней? Жалким ничтожеством? Ну уж нет, никаких извинений!

В его отношении к Юлии Иннокентьевне внешне ничего не изменилось, почти ничего. Может быть, он стал с ней только более вежлив, предупредителен. Их разговоры, а лучше сказать коротенькие фразы, которыми время от времени они всё же обменивались и без которых нельзя было обойтись, носили чисто деловой характер и касались исключительно обстановки на судне.

На пятый день после их «объяснения» подул ровный ост-норд-ост. Мореплаватели поставили паруса, и «Олимпия» заскользила по волнам со скоростью пять-шесть узлов. Они, как могли, держали курс в западном направлении, но течение и ветер, забиравший то северней, то немного восточней, неуклонно сносили их на юго-запад.

То слева, то справа на горизонте стали показываться суда, шедшие встречными курсами. Путешественники поневоле пытались привлечь к себе их внимание. Костя забирался на мачту, стрелял в небо из карабина, пулемёта и ракетницы. Юлия Иннокентьевна подпрыгивала на палубной надстройке, кричала изо всех сил: «Эгей, сюда, к нам!» и размахивала белой простынёй. Однако ни один из кораблей не изменил курс и не пошёл на сближение. Тогда они сами стали поворачивать к этим судам, но всякий раз неудачно: парус уступал мотору – и показавшиеся корабельные силуэты быстро исчезали вдали.

Недели три спустя яхта прошла мимо Малых Антильских островов, конкретнее – между островами Доминика и Мартиника. Но расстояние до этих земель было чересчур далёким, и наши мореплаватели не разглядели ни их берегов, ни возвышавшихся за ними горных вершин. Впрочем, Костя обратил внимание на нечёткие неровные мазки, проявившиеся как-то над южной частью линии горизонта. Он ещё подумал, что это облако, только довольно странное на вид. Хотя, может, и не облако…

Костя выругал себя за то, что оставил бинокль в каюте. Пока он бегал за ним, горизонт заволокло серой с кремовым оттенком дымкой, и толком он так ничего не разглядел. На самом же деле это был расположенный на Мартинике вулкан Монтань-Пеле, высотой 1397 метров над уровнем моря.

Если бы Костя был более дисциплинированным моряком, как того требовала Юлия Иннокентьевна, и, будучи на вахте, непременно держал бинокль при себе, он наверняка разглядел бы эту гору. Тогда они повернули бы по направлению к ней и, возможно, избежали бы новых опасных испытаний, которые позже выпали на их долю.

Ещё несколько дней спустя по левому борту показалась поросшая дремучим лесом земля, которой не было ни конца, ни края.

Держась в трёх-четырёх милях от береговой черты, они продолжали своё плавание на запад. Что это была за земля, они не знали, подойти же ближе, с целью получше разведать, не решались из опасения напороться на прибрежные подводные скалы. И у них не было шлюпки, чтобы пристать к берегу.

В сильный двенадцатикратный бинокль они иногда видели на опушке леса похожих на людей маленьких существ, которые раскачивались на лианах и перепрыгивали с дерева на дерево. Вне всякого сомнения, это были обезьяны.

Изредка удавалось разглядеть рыбацкие деревушки, полускрытые густой растительностью. Конечно, можно было встать напротив какой-нибудь из них, и рано или поздно к ним приплыли бы на лодке. Но путь от этих поселений до города мог быть не близок, а им хотелось добраться именно до города и непременно крупного, откуда легче было бы вернуться домой.

* * *

Всю вторую половину морского путешествия Костя не переставал заниматься «ректификационной установкой», рыбной ловлей и приготовлением еды. Он разломал и сжёг на своей «плите» всю мебель, имевшуюся на судне, всё дерево, которое нашёл в шкиперской кладовке и других помещениях. В конце концов он добрался до панелей из красного дерева, которыми были обшиты каюты. Дорогой это был материал, и жечь его, конечно, было кощунством. Но не есть же рыбу сырой!

Однажды, разбирая одну из панелей в капитанской каюте, Костя увидел между ней и основной частью переборки тайник, в котором прятались два чемоданчика, похожие на обычные дипломаты, только немного больших размеров. Что в них могло быть? Слитки золота, драгоценные камни, какие-нибудь секретные бумаги? Подобные чемоданчики ему частенько доводилось видеть у деловых людей своего города.

Костя водрузил находки на стол. Немного работы тонкой миниатюрной отвёрткой, и, слабо щёлкнув, замки поочерёдно открылись. Несколько мгновений он медлил, заколдованный ожиданием увидеть что-нибудь сверхнеобычное, затем откинул одну из крышек. Его постигло глубокое разочарование: чемоданчик был заполнен небольшими полиэтиленовыми мешочками с белым порошком, похожим на сахарную пудру.

Что это было за вещество, Костя догадался сразу. Героин! Подобные эпизоды постоянно показывают по телевизору в фильмах про сыщиков и бандитов. Осталось только, как делают киношные герои, взрезать один из мешочков ножом и попробовать его содержимое на язык. Но нет, разумеется, отраву эту он пробовать не будет.

А что в другом чемоданчике? Тоже героин? Неужели и в нём та же дрянь!? Он без спешки приподнял вторую крышку… Чемоданчик был доверху набит пачками новеньких стодолларовых купюр США, обклеенных специальной банковской бумагой. А возле одной из торцовых стенок притаился удлинённый прозрачный мешочек с десятком необработанных камешков красного и зелёного цветов и пригоршней огранённых стекляшек, исходивших необычным завораживающим сиянием.

С минуту Костя неподвижно смотрел на клад. Сколько, бывало, он думал о том, как бы разбогатеть, и вот – на тебе! Но вместе с мыслями о богатстве почувствовалось и нечто инородное, исходившее от содержимого чемоданчика, глубоко чуждое ему. Взяв одну из пачек, он повертел её в руках, прикинул толщину, затем положил на прежнее место и захлопнул обе крышки. С минуту ещё постоял неподвижно, размышляя, что делать дальше, после чего поднялся на палубу и окликнул стоявшую за штурвалом женщину.

– Юлия Иннокентьевна, будьте добры, пройдёмте в капитанскую каюту.

– Что-нибудь случилось, господин Серьгин?

– Ничего особенного. Просто хотелось бы показать вам некоторые творения природы и рук человеческих.

– Хорошо, сейчас иду.

Не дожидаясь её, он сбежал по трапу. Спустя немного времени, она стояла рядом с Костей.

– Ну, показывайте, что там у вас.

Когда Костя продемонстрировал ей содержимое чемоданчиков, она лишь сказала: «Вот это да!», и без видимого волнения спросила, где он их обнаружил. Он показал на нишу за панелью.

– Сомневаюсь, что это сахарная пудра, – немного нараспев проговорила Юлия Иннокентьевна, подержав на ладони один из мешочков. – Стали бы они прятать её в простенок! Это наркотик – героин, кокаин или какая-нибудь другая гадость, не менее ядовитая. А во втором чемоданчике, значит, баксы, шуршики, хавели или как их ещё называют… В каждой пачке десять тысяч. Ну-ка, пересчитаем, сколько всего этого добра, – она начала считать. – Одна, две… Так, сто пачек. Выходит, здесь миллион. А это… – женщина взяла мешочек со стекляшками и покачала его на руке,

– а это – не огранённые рубины, изумруды, а также бриллианты – чистейшей воды. Да какие крупные! Их здесь, – Юлия Иннокентьевна на несколько секунд задумалась, – миллионов на семь-восемь, если не больше. Баксов, разумеется.

Закрыв крышку чемодана, она прикинула его на вес.

– Килограммов девять-десять. Не очень тяжело будет нести, но всё же. Особенно для женской руки.

«Бывшая капитанша» с любопытством посмотрела на Костю, пытаясь проникнуть в течение его мыслей.

– Как поступим с находками, господин Серьгин?

Костя развёл руками и ничего не ответил.

– Не знаете? Зато я знаю. Наркотик – в море.

Не спрашивая его согласия, Юлия Иннокентьевна стащила чемоданчик с мешочками со стола и сразу же поставила на пол.

– Руку чуть не оторвал. Лучше вы его несите.

– Куда нести?

– Ой, какой вы бестол… беспонятливый! Наверх, на палубу.

Выйдя из каюты, Костя поднялся по трапу. Его спутница следовала за ним.

– Что теперь? – спросил он, оказавшись наверху.

– Теперь спихните его за борт. Ах, какой нерешительный, ну что вы за мужчина! Дайте-ка я сама, – она с лёгкой натугой приподняла чемодан и перевалила его через поручень – негромкий всплеск, и яд, способный искалечить жизнь не одной тысяче людей, ушёл под воду.