Текст книги "Золотая ангулоа"

И всё же уровень воды под ногами медленно, но неуклонно понижался. Он трудился, пока днище полностью не освободилось от нежелательного груза. Без мачты и балластной воды лодка легко взлетала на гребни волн и почти не черпала бортами.

Борьба со стихией продолжалось весь день и часть ночи. Ещё до наступления сумерек закончился бензин в бачке, и мотор заглох. Но Костя был наготове, быстро залил горючее из канистры, и не успело лодку поставить боком к волне, как мотор заработал, едва только руки потянули заводной трос. После этого он ещё трижды пополнял бачок, не дожидаясь, когда он полностью опустеет, сначала из одной канистры, затем – из другой.

В полночь ветер пошёл на убыль, море несколько успокоилось, и когда горючее в движке в очередной раз иссякло, а заправлять его было уже нечем, Костя снова взялся за вёсла, и у него хватило сил удерживать лодку поперёк волны.

Потом завернуло с севера, а когда взошло солнце, начало дуть с северо-запада. Скорее не дуть, а потягивать освежающей прохладой. Волны уже не швыряли лодку, а размеренно покачивали её, и измученный путешественник крепко заснул, улёгшись на носу своего утлого судёнышка.

Его разбудили жаркое солнце и нестерпимая жажда, от слабости кружилась голова.

«Хиловат всё-таки ты, дружок, далеко тебе до супермена», – подумал Костя, оценивая своё физическое состояние без всяких скидок на пережитое.

Чтобы подкрепить себя и одновременно вознаградить за тяжёлую работу, он откупорил бутылку рома и сделал крупный глоток, за ним ещё. Пятьдесят шесть процентов спирта. Огненную жидкость запил кружкой воды. Напившись, открыл полукилограммовую жестяную банку рыбных консервов. Это был его обед. А может быть, ещё и ужин. На этикетке банки рисунок меч-рыбы. Такие консервы он несколько раз ел в Чачабамбе.

После еды и выпивки Костя вольготно расположился на корме и огляделся. Только он, его лодка, море и небо. Лёгкий, теперь уже западный ветер гнал спокойную размеренную волну; лодку непрерывно то поднимало, то опускало и покачивало с борта на борт.

Солнце палило немилосердно. Шляпу сорвало вчерашним шквалом, и, чтобы защититься от теплового удара, Костя смочил волосы забортной водой. Затем повязал голову запасной рубахой.

Как ни слаб был ветер, но всё же напор его хоть чуть-чуть, да гнал лодку на восток. Костя с сожалением думал о потерянном парусном вооружении. Сейчас он проходил бы не меньше четырёх-пяти километров в час, и курс был бы северо-восточный, к Португалии или Франции.

Взгляд его упал на багор, закреплённый вдоль борта под скамьями. Длина его три с лишним метра. Из него вполне можно соорудить мачту, не ахти какую, но всё же это было бы подспорье. Бушприт на месте. На месте и поперечина, к которой он присоединял задний угол кливера. На ванты пойдут остатки капронового каната. Главное, сохранился треугольник брезента, оставшийся от полотнища, из которого в своё время он вырезал тот самый кливер. Треугольник вполне годится для косого паруса. Конечно, скорость будет не та, что при двух парусах, но всё же это лучше, чем совсем без какого-либо движителя.

Придя к определённому решению, Костя принялся за работу. К вечеру всё было закончено, парус надулся, и, преодолевая две-три мили в час, лодка уже уверенней двинулась на северо-восток. Часов в десять вечера показался месяц и осветил волны всё тем же присущим ему серебристым с синевой светом, пропадающим вдали.

Костя то засыпал, то снова открывал глаза. Когда, избавившись от дрёмы, он вскидывал голову, то уже привычно сверял курс со звёздами и зеленоватой стрелкой компаса.

И небо усыпано звёздами, и море тоже. Нет, в море не звёзды, а только их бесчисленное отражение. Звёзды… Уже много лет в его представлении они были составной частью огромного организма, неисчислимо более сложного, чем, например, человеческий организм. Где-то там, в вышине, а может и там, и вокруг, везде и всюду находится космический Разум, который пронизывает своим полем всё и вся и определяет поведение всего сущего на Земле.

Возможно, люди для него, этого Разума, – не более чем мельчайшие микробы на небольшом шарике, каковым – в масштабах Бесконечного Пространства – является голубая планета. Среди многих прочих своих дел он наблюдает за их поведением, делает определённые выводы и иногда вмешивается, воздействуя теми или иными способами. Какими? А кто его знает! Может, какой-нибудь чумой или заразной лихорадкой. Но остаётся реальностью, что при этом он валит и праведников и не праведников. Всех под одну гребёнку.

«Хотя что за бред, причём здесь космический Разум?! – Костя в очередной раз взглянул на небосвод. – Во-первых, мы не микробы, раз понимаем, что этот Разум есть, и как-то стараемся жить по его заповедям. Мы многое из этих заповедей понимаем, только слишком уж поддаёмся своим эмоциям и психологическому напору других людей и потому совершаем действия, нарушающие божественную гармонию. И Разум знает, что мы знаем о нём. Во-вторых, чума и прочие бедствия – лишь один из факторов естественного отбора, при котором выживают самые стойкие. Всем это известно и, видимо, так и должно быть».

Ванты, сходившиеся к верхушке мачты под разными углами, напомнили прутья оконной решётки каменного сарая, в котором они с Юлией Иннокентьевной сидели. Тогда он был заключённым, приговорённым к смерти. Сейчас он тоже наподобие узника и находится в одиночной камере, каковой и является его судёнышко. И он опять приговорён к смертной казни, только приведение её в исполнение всё откладывается и откладывается. А может, его вообще помилуют? Помилует Бог или космический Разум, и тогда на помощь ему придёт какой-нибудь святой, словом, опять же высшая сила.

Он вспомнил о Николае Чудотворце, покровителе путешественников и моряков, перекрестился и прошептал несколько слов, попросив у него содействия.

К следующему утру ветер посвежел, и даже при таком слабом парусном вооружении лодка довольно быстро начала продвигаться вперёд. За девять суток она прошла более тысячи километров или около шестисот морских миль.

В течение всего этого времени Костя спал урывками, и днём, и ночью. Как только лодка излишне кренилась или начинал полоскать парус, он мгновенно просыпался и подправлял курс. Иногда ветер менял направление, задувая то с северо, то с юго-запада. Тогда он ложился на другой галс, и его «корапь», как он, случалось, называл баркас, продолжал движение на ост-норд-ост.

* * *

На десятые сутки, к вечеру ветер стал стихать, а затем наступил полный штиль. Воспользовавшись этим, Костя проспал всю ночь – не менее двенадцати часов.

Проснувшись, он окинул взглядом замерший от полного безветрия, прозрачный на десятки метров ультрамариновый океан, темнеющий в глубине, посмотрел на небо, в бездонной синеве которого не видно было ни облачка, ни единой птицы и обратился к неподвижной лодке. Парус висел не шелохнувшись, и не было никаких признаков, что вскоре ветер задует вновь.

Солнце поднималось всё выше. Становилось жарко. Облизав растрескавшиеся губы, Костя прошёл к канистрам и проверил их содержимое. Воды литров шестьдесят. Нет, пить он пока не будет. Подождём, сказал он себе. Пока ещё можно терпеть. Пересчитал продовольственные запасы. Если есть один раз в сутки, как когда-то североамериканские индейцы, то недели на три должно хватить. А потом… У него есть спиннинг и удочка. Он уже поймал пару рыбин. Потом придётся полностью перейти на рыбный промысел.

Убрав парус, Костя взялся за вёсла и, ритмично взмахивая, стал грести на северо-восток. Днём в основном ориентировался по солнцу и только изредка поглядывал на компас.

Он работал вёслами, пока не закружилась голова и не потемнело в глазах. Воды, скорее воды!.. Если сейчас он не напьётся, то умрёт. Торопливо наполнил кружку на две трети и осушил её, сделав с десяток глотков. Вспомнилось, как кто-то, кажется, Уиллис, преодолевая на плоту Тихий океан, пил морскую воду – по стакану в сутки.

С морской водой надо подождать. А вот граммов сто спиртного ему бы не помешало. Для стойкости духа. У него оставалось ещё с полбутылки рому и почти целая фляжка водки из агавы. Положив вёсла, он достал бутылку и отпил из горлышка. С минуту неподвижно сидел, чтобы прочувствовать действие спиртного. В голове немного прояснилось, он даже попробовал улыбнуться. «Пьяному море по колено», – вспомнил он старинную поговорку.

Тихий океан Уиллис переплыл, но он шёл на плоту под парусами в широтах, где постоянно дули попутные ветры. И у него были многочисленные припасы и секстант, по которому он мог определять своё местонахождение. И две кошки, скрашивавшие его одиночество. Путешественник сумел сохранить обеих и вместе с ними достиг Австралии. После же семидесятилетний Уиллис сгинул вот в этом самом Атлантическом океане, пытаясь добраться до противоположного континента на четырёхметровой лодчонке.

А вот немец Линдеман на вёслах доплыл – от Европы до Америки. Но немец был психотерапевт и выдержал путь, постоянно внушая себе, что сможет доплыть. Значит и ему, Косте, надо закодировать свой организм на достижение европейского берега. Что говорил или мысленно повторял Линдеман? Кажется, вперёд, только вперёд. Форверст. Вот и он будет говорить то же самое. Разница лишь в том, что, у психотерапевта лодка была маленькая, резиновая, а у него… Тут не одному бы вёслами работать, а четверым или, ещё лучше, шестерым.

Сколько он проходит за час? Километров пять. Выходит, за сутки можно преодолеть сто километров. Но осилит ли он двадцатичасовую греблю? Надо ведь поспать, поесть и просто передохнуть. Руки-то, вон они, словно одеревенели. Получается, за сутки столько не пройти, никак не получится. А если совсем не жалеть себя и работать на износ, как галерные рабы? Те ведь так и жили, не вставая со скамьи, к которой были прикованы цепями. Темп же им задавали тамтам и плеть надсмотрщика. Ему ни к чему плеть, нужна только воля к… Для чего нужна воля, выскочило из головы.

Костя стал вспоминать, кто ещё пересекал Атлантику на вёслах. Тур Хейердал? Нет, как и Уиллис, тот шёл под парусом и не один, а в компании опытных людей. Только не на плоту, а на папирусной лодке. Кто-то ещё был, но кто, он так и не мог вспомнить. Но это опять-таки не важно, не надо только отчаиваться. Из потерпевших кораблекрушение спасались, прежде всего, те, кто не поддавался унынию и панике. Вот и ему надо сохранять стойкость духа.

Чтобы не было пролежней на ягодицах, он подстелил под себя свёрнутую в несколько слоёв мешковину. У галерных рабов была подстелена овчина. Те не вставали со скамьи месяцами, а то и годами. До самой смерти, после чего их выбрасывали за борт. Сколько месяцев надо ему, чтобы добраться до заветного берега?

Однако напрасно он не повернул в Сан-Фаррерос. Ночью его никто из этих клятых мафиози не заметил бы. Разве они его ждали? Нет, конечно. А если бы даже и ждали, в темноте от них легко можно было уйти. И он наверняка добрался бы до российского консульства. И деньги у него были. Да что были! Вот они, лежат в нагрудном кармане. Отправили бы консульские своего нежданного гостя в Россию, и сидел бы он давно уже у себя дома, то есть у Варвары Степановны, и гонял с ней чаи. Испугался, дурачок, и попёрся чёрт знает куда. Думал, так и будет дуть попутный ветерок. Вот он и «подул».

А ведь Тереса говорила ему про Фаррерос. Не послушался… Перед ним возникло её лицо с нежной проникновенной улыбкой, плечи ощутили прикосновения мягких, тёплых ладоней, грудь почувствовала обжигающие прикосновения её волнующейся упругой груди, словно наяву снова почудились страстные объятия, которыми она наградила его в ту ночь. Вот женщина, с которой можно было бы спокойно и счастливо прожить всю жизнь! Тереса думала, что он сильный, что он выживет. «Я верю в тебя, мой амиго, – говорила она на прощанье, целуя его и обливаясь слезами. – Ты доберёшься до России».

– Я доберусь, – прошептал Костя, шевеля сухими губами, – обязательно доберусь, верь мне, любовь моя единственная.

И с хрипом и стоном он ещё сильнее налёг на заскрипевшие уключинами тяжёлые вёсла.

* * *

Ветер поднялся, когда он спал. Сначала движение воздушной массы было едва заметно, а потом скорость её усилилась почти до умеренной. До самого горизонта пошли, покатились удлинённые метровые волны с белыми барашками. Костя заторопился поставить свой парус. Две-три минуты стремительной работы, треугольное полотнище напружинилось, и его судёнышко устремилось вдогонку за этими волнами.

Дуло прямо в корму. Если память не изменяет, этот ветер «фордевинд» называется. Костя с надеждой и благодарностью окинул взглядом оживший морской простор. У него оставалось ещё литров двадцать пресной воды. Это очень и очень немало. С двадцатью литрами и попутным ветром вероятность выживания возрастала многократно.

Так продолжалось двое или трое суток, после чего небо обложило сплошной серой облачностью и пошёл косой дождь, продолжавшийся с полудня до вечера. На днище лодки скопилось немного осадочной воды, и Костя сумел взять её всю без остатка, сначала вычерпывая кружкой, а затем вбирая снятой с себя рубахой и выжимая в подставленный казанок. Вода была солоновата и неприятно горчила, но всё же освежала организм и помогала ему функционировать.

Попутный ветер дул ещё больше недели, а потом потянуло с севера, и как Костя ни старался приспособиться с парусом, у него мало что получалось: в лучшем случае лодку относило к юго-востоку, то есть к Африке. А что Африка, что Южная Америка – для него всё было едино. Тогда, убрав парус, он снова сел на вёсла. Но теперь скорость движения была даже меньше, чем в штиль, так как приходилось преодолевать сопротивление ветра и волны, которая не переставала бить в левую скулу.

Однажды ночью северный ветер стих и опустился туман, такой густой, что, сидя на корме, Костя не мог различить носа лодки даже когда рассвело. От избытка влаги, которой был насыщен воздух, отсырели и парус, и корпус лодки, и одежда, и даже волосы на голове гребца.

Туман был хорош тем, что на время почти полностью исчезла потребность в питье. Но вокруг не было видно ни зги, и наш моряк стал подумывать об опасности столкновения с каким-нибудь судном. А оно не замедлило явиться. Откуда-то из серой пелены донёсся ровный и мощный шум двигателей.

Шум приближался и, казалось, шёл прямо на баркас. Костя закричал, но не получил ответа. Тогда он схватил автомат, поднял его над головой и одну за другой дал несколько очередей, выпустив в воздух весь рожок. Он надеялся, что сейчас корабль остановится, моряки спустят шлюпку, он опять подаст сигнал, и тогда… Но выстрелы не услышали или не придали им значения.

Корабль прошёл мимо в какой-нибудь полусотне метров от него, лодку ударило поднятой волной, после чего звук двигателей стал удаляться, постепенно затихая. Костя взялся за вёсла и с исступлением принялся грести вслед за судном. Убедившись, что все его усилия напрасны, он опустил руки и некоторое время оставался неподвижен, поверженный приступом отчаяния.

Следующей ночью он продрог от сырости, и ему не удалось заснуть ни на минуту. Чтобы окончательно не закоченеть, Костя согревал себя непрерывной напряжённой греблей. Небо было затянуто, и он выдерживал курс только по компасу.

Днём, когда воздух, насыщенный водяными парами, прогрелся, наш моряк проспал несколько часов подряд. Через двое суток туман истаял и палящие солнечные лучи обрушились на Костю с ещё большей неистовостью.

За те недели, что он провёл в океане после прохода между Антильскими островами, ему удалось поймать семь или восемь рыбин. И все они были довольно крупными. Он впивался в них зубами, едва только они оказывались в его руках, с жадностью поглощая влажную сырую мякоть. Насытившись, большую часть добычи развешивал на вантах, предварительно разрезав на тонкие, длинные полоски. Рыба быстро провяливалась, и из того, что он поймал, ничего не пропадало. Кишки и кости он бросал за борт, и эти отходы стали привлекать акул. День сменяла ночь, и снова начинался день, а их треугольные спинные плавники неутомимо тащились за кормой, постоянно мелькая над поверхностью воды.

Он всё думал, почему акулы не отстают от него, ведь корма для них возле шлюпки, считай, нет?. Ну что можно взять с потрохов, которые он выбрасывал? Неужели в качестве приманки служит он сам? Он читал или слышал от кого-то, что акулы, заплывая в африканские и южно-азиатские реки, пожирают даже крокодилов и чуют поживу в самых, казалось бы, немыслимых местах.

Иногда акулы кружили совсем близко от баркаса, и Костя видел уставленные на него их страшные морды. Вот он, корм, вкусный, питательный, сидит на скамье, меньше чем в метре от водной поверхности. Стоит только чуть посильнее шевельнуть хвостовым плавником, выскочить в воздушную среду, и он уже у них в пасти.

Ленятся, заразы. Или ждут, когда он сам свалится за борт? Фигу вам в зубы – не дождётесь, будьте вы трижды прокляты!

Несколько раз акулы проходили вплотную, задевая баркас жёсткой, загрубелой кожей. Тогда утлое судёнышко кренилось, и Костя боялся, как бы эти твари – а длина их достигала трёх и более метров – не перевернули его.

Однажды самая крупная и наглая из них – в ней было метра четыре с половиной-пять, – совершенно не боясь человека, проплыла вдоль самой лодки, цепляя её, один раз, другой. За бортом скрипело, словно его обдирали огромным рашпилем, и на воде оставалось мелкое крошево, похожее на опилки. Этак она может продырявить и насквозь. При каждом её проходе лодка ложилась на противоположный борт и черпала воду. Нет, эта гадина, несомненно, решила его погубить.

Когда она стала проходить в третий раз, он, чтобы отпугнуть её, взмахнул топором и с хрястом всадил лезвие в высунувшуюся из воды тёмную коротконосую голову. Огромная рыба рванулась вперёд, и топорище выскользнуло из руки.

Акула не испугалась, а только пришла в ярость. Отплыв меньше чем на сотню метров, она развернулась и устремилась на баркас, собираясь то ли протаранить его, то ли выпрыгнуть из воды и схватить моряка. Акула шла со скоростью торпеды, усиленно работая серповидным хвостом.

Сначала, когда рыба стала удаляться, он подумал, что удар всё же напугал её, но потом понял – она атакует. Какие-то мгновения Костя не знал, чем ему встретить хищницу. «Ну, теперь уж точно конец», – подумал он, ожидая самого худшего. Первой мыслью было вооружиться веслом, но тут его взгляд упал на один из автоматов, лежавший на кормовом сиденье. Шаг вперёд – и короткоствольное, без приклада, оружие у него в руках. Костя мгновенно передёрнул затвор и снял автомат с предохранителя.

Он стоял, стиснув зубы, широко расставив ноги и уперев их в основания бортов. Каким ненадёжным в этот момент ему показалось его судёнышко. Если эта громадина – а в ней, наверное, больше тонны – ударит со всей силы, то оно перевернётся. Или рыба проделает в нём такую дыру…

На долю секунды Костя бросил взгляд на море. Волны вспыхивали тысячами переливающихся солнечных огней, и нигде ни одного корабля, нет никого, кто пришёл бы на помощь. Только за кормой, на некотором расстоянии, виднеются ещё несколько треугольных плавников. Эти мерзавки преследовали его уже вторую неделю, они сожрали или распугали всех корифен, которые прежде прятались от своих врагов под днищем лодки. Но им по-прежнему хочется кушать, а из всего съедобного остался только он один. И вот наступает момент, когда то, что уцелеет от него после нападения более крупной хищницы, может попасть в их желудки.

Акула, атаковавшая его, всё ближе. Как она называется, белая или как-то иначе? Если белая, то это одна из самых агрессивных – рыба-людоед, ещё её называют «белой смертью» из-за цвета брюха и вообще большей части тела.

Топор так и остался торчать у неё в голове. Костя различил маленькие чёрные глаза, узкие продолговатые ноздри, слегка приоткрытую пасть. Он слышал, что акулы, нападая на людей, как бы ухмыляются. Эта не ухмылялась, но и без того имела зловещий вид. И она не перевернулась вверх брюхом, подобно многим своим подружкам. Видимо, таранить в обычном положении ей было более удобно.

Когда от баркаса до рыбы осталось метров десять, он нажал на спуск, и автомат затрясся, извергая поток пуль. Однако пули не причинили морской разбойнице видимого вреда. Косте показалось, что некоторые из них отскакивали от прочной кожи, как от стального панциря, и рикошетили в воду. Уже не веря в спасение, он сосредоточил огонь на голове и жаберных щелях.

Страшное рыло приближалось, оно рядом, ещё чуть-чуть и крушение неизбежно. Костя жал на спуск, пока автомат не замолчал. Ему опять повезло: одна из пуль, видимо, попала в глаз хищницы и повредила ей мозг.

Акула была убита или серьёзно ранена. Огромная рыба завалилась на бок, показав белое брюхо с чёрным пятном возле переднего плавника. Мощный хвостовой плавник её, только что интенсивно работавший, словно парализовало. По инерции акула достигла баркаса, но удар был уже не так силён, каким мог быть, если бы атака не сорвалась. И всё же баркас едва не перевернулся. Костя упал на днище и непонятно как не выпустил из рук оружие.

Когда он пришёл в себя и приподнялся, в океане уже во всю шло кровавое пиршество. Другие акулы нападали на свою пострадавшую подружку и, словно взбесившись, с остервенением отрывали от неё огромные куски мяса. Проглотив кусок, они снова возвращались, чтобы в полной мере насладиться ещё не умершей плотью.

Со стороны, вспарывая волны, спешил ещё с десяток спинных треугольников. Вокруг жертвы расплывались внутренности и огромное кровяное пятно.

Костя захохотал, приседая и хлопая себя по ляжкам.

– А-а, получила, чертовка! – закричал он, упиваясь представившемся зрелищем. – Хотела сожрать меня, а я вот он, живой, ты же пошла на корм своим сестрам! Ох-хо-хо, плывите, плывите ко мне, милые, я всех вас угощу хорошей порцией свинца, у меня много ещё припасено! Ах-ха-ха!..

Он снова захохотал, но нервное напряжение уже стало спадать, и хохот всё больше походил на замогильные стоны собаки, забиваемой насмерть.

Косой парус был наполнен ветром, лодка двигалась со скоростью двух узлов, и кошмарное зрелище постепенно отодвигалось всё дальше на запад, пока окончательно не скрылось из глаз.

– Они знали, чувствовали, чем это кончится, то есть богатым пиршеством, потому и тащились за мной больше полутора недель, – шёпотом высказал он внезапно пришедшую догадку. Однако знала ли о своей участи великанша?

Некоторое время Костя неподвижно сидел на днище лодки, прислонившись виском к борту. Смерть отступила от него и на этот раз. Надолго ли? Не вернётся ли она за ним в виде шторма или какого-нибудь другого лиха?

Переборов подступившую дурноту, он пробрался к корме и взялся за руль. Акулы уже не преследовали его. Теперь у них был корм, много корма. На какое-то время они должны оставить его в покое. А потом… Что будет потом, лучше не думать.

Несколько позже одну из акул – метра в полтора длиной – он поймал на удочку с весьма прочной леской, сталистой возле крючка, убил обухом топора и тоже употребил в пищу. В качестве приманки обычно служили рыбьи головы и хвосты, которые он насаживал на крючок. С питанием особых проблем не возникало. И у него ещё оставалось несколько банок мясных консервов, которые он приберегал на крайний случай.

Его тревожила убыль воды в последних двух канистрах. И в той и другой оставалось не больше четверти объёма. Недалёк тот день, когда канистры полностью опустеют. Отсутствие воды, вот что его могло погубить скорее всего.

Он всё больше ограничивал себя в питье и испытывал всё более сильную жажду, мучившую его и днём, и ночью. Как-то он попробовал пить морскую воду по рецепту Уиллиса, но после нескольких глотков ему стало так плохо, что от этой затеи пришлось отказаться. Наверное, у Уиллиса в запасе было достаточно пресной воды, он пил её, сколько хотел, потому стакан морской воды ему не вредил.

Было часа два пополудни – Костя не помнил, какого это было числа, – когда он выцедил остатки из последней канистры. Он бы ещё поберёг свою воду, но с ним случился глубокий продолжительный обморок, и он побоялся, что так и умрёт, не воспользовавшись ею.

Набралось с полкружки. Сдерживая себя, Костя выпил её содержимое мелкими, медленными глотками, надеясь таким образом ещё продлить себе жизнь… Ему думалось, что драгоценная влага освежит рот, проникнет во внутренности, разжижит кровь и дойдёт до мельчайших капилляров. Тогда руки и ноги почувствуют прилив сил, посветлеет в голове, и не исключено, что он так и продолжит плавание и доберётся до берега…

Ему хотелось, чтобы это чудо свершилось. В то же время он понимал, что оживляющее действие двухсот с небольшим граммов воды не будет сколько-нибудь продолжительным—. Палящее солнце быстро вытянет из его тела всё, что он в него вольёт, и вновь начнёт сушить кровь и каждую клеточку мозга, мышц и костей…

На самом деле получилось ещё хуже. Кажется, влага иссохла, не дойдя и до середины пищевода.

С пресной водой ему не повезло, это факт. Это дон Карлос и его люди принесли ему погибель. Они всё же добились своего, хоть и с задержкой. Если бы не их пули, пробившие те две канистры с пресной водой, питья у него было бы вволю. Пусть не вволю, но он не мучился бы так от жажды и, может быть, рано или поздно добрался бы до европейского берега. Вспомнилась и канистра, по сути, подаренная дону Карлосу. Ну зачем, зачем он отдал её этому мучителю людей! Если бы она осталась у него в баркасе, сейчас можно было бы зараз выпить целую кружку, за ней ещё одну и ещё…

Отведя взор от порожних ёмкостей, он оглядел пустынный горизонт. За всё время путешествия от Америки к Европе не повстречалось ни одного судна. Помнится, когда шли на «Олимпии», силуэты кораблей возникали то слева, то справа по курсу. Правда, чаще возле американского континента. Пусть ни одно из них не обратило внимания на сигналы бедствия, но такие встречи вселяли надежду на спасение.

Хотя как это он забыл, одно судно всё-таки было тогда, в тумане, только он не смог разглядеть его. И с корабля не заметили лодки. Но не услышать выстрелов, конечно, не могли. Скорее всего, находившиеся на нём люди решили не останавливаться, чтобы не терять время на поиски и не опоздать в назначенный порт. И тем самым сохранить свой гешефт.

В тот день, когда закончилась пресная вода, северный ветер переменился на северо-западный и Костя смог воспользоваться парусом. Теперь большую часть времени он опять сидел на корме и держался за руль.

Миновала ночь, а утром у него впервые начались галлюцинации. То ему казалось, что перед лодкой появился какой-то корабль, и тогда он вскакивал, хрипло кричал и размахивал руками, призывая на помощь. То виделся водопад с искрящимися на солнце прохладными струями; он припадал к ним, подставляя рот, пил, пил и всё никак не мог утолить жажду. То представлялось озеро с пресной водой; он шёл к нему, чтобы напиться, но синее, под цвет неба, зеркало воды всё отодвигалось и отодвигалось…

Один раз ему привиделись на носу лодки две человеческие фигуры. Это были девушка и юноша, оба красивые и нежные. Они сидели, взявшись за руки, и с неизбывной печалью обменивались кроткими, невинными поцелуями.

В другой раз на соседней банке появился какой-то старый, обросший седой щетиной моряк с серьгой в мочке правого уха. Минуту-другую пришелец неподвижно вглядывался в него, а потом тускло прошептал:

– Возможно, скоро ты станешь одним из нас.

– Я не хочу, – выговорил Костя, отодвигаясь от нежелательного посетителя.

– Это не важно, хочешь ты или нет. Я тоже не хотел становиться таким, каким ты видишь меня, а пришлось. Но ничего, зато ты не будешь мучиться так, как сейчас. Дай я тебя потрогаю. Мне хочется заполучить капельку человеческого тепла.

Моряк протянул к нему руку, но Костя резко отпрянул.

– Не прикасайтесь ко мне! – в ужасе выкрикнул он. – Сгинь, нечистая сила!

Пришелец с серьгой вдруг задрожал, укоризненно покачал головой, сделался прозрачным и… действительно исчез. Только подобие какого-то воздушного силуэта, преломлявшего свет, оставалось ещё несколько секунд на том месте, где он сидел, но затем и оно растаяло. Очень даже возможно, что это являлись призраки с погибших кораблей.

В минуты просветления Костя вспоминал недавние видения и с горечью оценивал происходившее с ним. В памяти всплывали рассказы о погибших в безводных пустынях: в Юго-Западной Африке, в Каракумах и Кызылкуме. Они тоже страдали от нехватки воды и обращали взоры к небесам, умоляя о спасении. А когда падали на песок, солнечные лучи и лишённый влаги горячий ветер быстро превращали застывшие тела в высохшие мумии. Если только их не растаскивали гиены, шакалы и птицы, питающиеся мертвечиной.

Он посмотрел на небо, выжженное солнцем, и тронул кончиком языка засолоневшие губы. О Господи, большая часть жизни человека – это только страдания, физические и душевные, которые он пытается преодолевать, сам не зная зачем! И какой ужасной чаще всего бывает кончина.

Привиделись раздавленные болезнями старческие и молодые тела. Вспомнились погибшие на разных войнах, развороченные внутренности и оторванные конечности. Перед глазами возникли Орлеанская Дева, Джордано Бруно и облики других, возведённых на костры. Предсмертные вопли их, наверное, до сих пор разносятся во Вселенной. Слышит ли кто их сейчас? Вызывают ли они у кого-нибудь чувство сострадания? На потеху кому сотни поколений людей проходят через этот земной ад?

А знает ли кто в этой вышине, как тяжко приходится ему, Косте Серьгину, волею судьбы оказавшемуся посреди безбрежного океана? Однако… при чём здесь воля судьбы, он сам виноват, надо было просто зайти в Фаррерос и всё было бы хорошо. Но нет, он, безумец, потащился дальше в море, думая, что ровный попутный ветер так и будет подгонять его до самой Европы. «Безумец, безумец!» – повторял про себя Костя. Не лучше ли было быстро и безболезненно умереть от укола мафии и стать «чучелом», чем вот так…

Ему померещилось, что он лежит в гробу и что тело его нашпиговано сорока килограммами наркотика. О, нет, только не это, пусть будет смерть в океане! Смерть?! Нет, жить, он хочет остаться в живых… И он непременно доберётся до берега. Доберётся, чтобы жить долго и счастливо. Линдеман тоже испытывал жажду, и ему тоже являлись видения, но он прогонял их, постоянно твердя слова: «Вперёд, только вперёд! Форверст!» Вот и ему надо… форверст, и тогда он обязательно… до суши…

* * *

Милях в пятистах западнее Азорских островов на немецком судне «Эммануил Кант», шедшем с грузом древесины бука, сосны и лавра из Чили в Гамбург, заметили лодку с – нелепым косым парусом. Когда парус ловил ветер и надувался, она медленно и хаотично двигалась среди волн. Потом то, что было парусом, обвисало, и крохотное судёнышко становилось неподвижным. Проходило несколько минут, лодку разворачивало относительно ветра, парус снова надувался, и её начинало сносить то в одном, то в другом направлениях. Было очевидно, что лодкой никто не управлял.