Текст книги "Открытие Индии (сборник)"

Ручная работа

Забавно. Снежно-белый Стейнвей здесь, на каменистом взморье Хиоса, где гораздо органичней видится какая-нибудь кифара в руках какого-нибудь слепого бородача, – безусловный анахронизм. Как и драгоценный альт от Гварнери. Как кое-что ещё. Особенно рядом с его бесформенной тушей.

Забавно.

Вы его не знаете. Он не представился. Его представлю я. Но погодите. Он играет, и я не хочу мешать. Смотрите. Слушайте.

Он бережно опускает длиннопалые конечности на клавиши. Две пары: тонки, сильны, чутки. Игре в четыре руки он отдаёт абсолютное предпочтение. Сегодня он с самого утра импровизировал на тему «Щелкунчика». Получалось совсем недурно. Альт преданно вторил фортепьяно. Чайки, прибой – ничто не было лишним.

Шесть.

Пауза. Перевести дыхание. Музыка не умолкла – её подхватило эхо. Если угодно, подхватила Эхо. Действительно недурно, признаёт Поликарп, розовея. Мысль «недурно» приходит в голову не впервые – впервые он почти не смущается её. Он бывает очаровательно скромен.

Поликарп.

Гекатонхейер. Сторукий.

В классических эллинских мифах о нём не отыщете ни слова. Лишь о трёх его старших братьях. Бриарей, Гий, Котт. Котт. Гий. Бриарей. Он родился последним, был мал и бесформен… Да был он безобразен, наконец! – всего одна голова. Слабый писк его единственного горла тонул в рёве ста пятидесяти глоток: по полусотне у каждого нормального младенца. На уродца не обратили внимания, сочтя не дитём, а чем-то вроде последа. Отшвырнули брезгливо, обтёрли сандалию песком. Бр-р, налипло слизкой гадости…

Повезло. Могли и растоптать. Он нарушал гармонию числа три.

Знайте:

Он вне времён и помимо времён. Внутри пространства и по-за ним. Непревзойдённый способ оставаться четвёртым, не становясь более чем третьим.

Учтите:

Свободные от должностных обязанностей часы сторукие вольны проводить, как им вздумается. Так провозглашено в легендарном договоре между братьями-гекатонхейерами и олимпийскими богами. Отбарабанив, одна в одну, положенные четыреста восемьдесят минут в жутких подвалах Тартара, каждый из старших братьев Поликарпа заслуженно предаётся неге и развлечениям.

Спросите:

Что они, ограниченные хтонические чудовища, годные единственно как стражи или пугала, считают негой и развлечениями? Сон. Чревоугодие. Жадное наполнение безразмерных желудков грубой жирной пищей и неразбавленным вином. Часто – не покидая при этом караульного помещения. Благо в земных недрах темно и почти тихо. Проклятия колодников-титанов, приглушенные толстой медной дверью и стенания мертвых человеческих душ не в счёт, к ним привыкли. Спуститься в магмы живьём, по доброй воле, дабы проверить, соблюдает ли дозор сторуких всякий параграф и букву исторического соглашения, духу достаёт немногим богам.

Поверьте:

Олимпийцев там испокон не видывали.

Как и Поликарпа. Ему хватает приятных и интересных дел на поверхности. У него находится, чем руки занять.

Всю сотню.

Считайте.

Шесть – было.

Четвёртая пара сгибает круто тугой лук, пуская стрелу за стрелой вне пределов Ойкумены. Там, среди Гиперборейских болот, скрывается царственное земноводное, отвратительное обликом, но способное оборачиваться пленительной девой. Нужно лишь угодить стрелой в кочку-насест под жабьим брюхом. Поликарпу страстно хочется посмотреть на процесс трансформации оборотня. К тому же дева… какая она? Будет ли укрыта после превращения одеждами или явится нагой? Что станется с бородавками?

Стрелы пока, увы, не долетают.

Восемь.

Зато каждый запуск сопровождает глумливый смех, доносящийся из объёмистой каменной ступы. В ней пара наиболее мускулистых рук Поликарпа толчёт тяжёлым бронзовым пестом Зенона из Элеи. Проклятый старик, упрямо считающий, что пустоты нет, что Ахилессу никогда не догнать черепаху, выкрикивает с присущим ему цинизмом, коего не смогла одолеть даже боль в уничтожаемом теле:

– А я говорю, не выйдет у тебя ничего, чудовище. Ибо движения нет. Ибо стрелы твои, оперённые славно, в любой момент покоятся. Из чего следует, что – объективно, объективно, чудовище! – не могут достичь цели. Изучи внимательно мою «Летящую стрелу» и ты поймёшь фатальную бесплодность обречённых на неудачу попыток… И ещё, нелепое порождение земли, постигни следующее…

Десять.

Слушать Зенона – сплошное мучение. Тем большее, что умствования зануды видятся, в сущности, крайне непротиворечивыми и убедительными. Поликарп сильнее ударяет по клавишам Стейнвея. Альт вскрикивает.

Пара рук поправляет причёску, ещё одна холит бороду. Смоляные кудри Поликарпа густы. Костяной частый гребень и несметное число деревянных шпилек стремительно мелькают в проворных пальцах, создавая маленький шедевр куаферского искусства.

Четырнадцать.

Целых шесть конечностей, вооруженных заступами, выкованными из того самого адамантового серпа, коим оскоплен был Уран, без отдыха роют твёрдую почву, сооружая танковый окоп полного профиля. В меньший объёмистое тело Поликарпа попросту не уместится. Гигант спешит. Он ждёт явления агрессивного самозванца и истерика Зевса, решительно настроенного сделать единственным венцом творения антропоморфное существо. Подразумевает Зевс при этом, безусловно, себя. Себя, и никого иного! В его скудном мозгу, заполненном до краёв животными страстишками, фобиями и комплексами, не умещается мысль о добром соседстве с иными формами жизни. Война рано или поздно неминуема. Впрочем, пока сторукие братья охраняют в Тартаре медную дверь, запершую титанов – эту смирённую грозу олимпийцев, – шаткий мир кое-как соблюдается. Когда он рухнет, первой пробой сил Зевса станет наскок на ублюдка Поликарпа.

Звенят под заступами камни. Комья земли летят в воздух. Окоп, конечно, вряд ли пригодится в случае серьёзной схватки с богами. Поликарп знает это, но ему нравится строгая наука – военная инженерия. Слабость? Он позволяет себе иметь слабости.

Двадцать.

Ещё одна рука пишет на отличной мелованной бумаге с золотым обрезом непристойные куплеты алой и чёрной тушью, одна придерживает стопку листов от расползания. В порядке разнообразия и дабы продемонстрировать возможному читателю недюжинную лексическую эрудицию, с каждым переходом к новой строфе Поликарп меняет язык стихосложения. Труднее всего с примитивными языками, письменности не имеющими. Приходится попутно изобретать ещё и её. Заполненный листок подхватывает следующая пара рук, помахивает им, дожидаясь высыхания краски, после чего сворачивает голубка и запускает парить в тёплых влажных воздушных потоках над Понтом. Прекрасноволосые проказницы океаниды забавляются, стараясь солёными брызгами сбить бумажных птичек. Всякая удача встречается многоголосыми взрывами смеха и ловкими кульбитами сопровождающих дочерей Океана дельфинов. Поликарп хохочет вместе с ними.

Двадцать четыре.

Двадцать пятой рукой он вырывает из носа некрасиво торчащие волоски. Днями ему пришло в голову остричь ногти на нечётных руках, поэтому ухватить волоски составляет сейчас изрядного труда. И немного раздражает. Он терпелив.

Конечности с двадцать шестой по тридцать седьмую (число тринадцать – уж не ирония ли над человеческими суевериями? – гекатонхейер и сам, по правде говоря, не знает) в очередной раз подтасовывают результаты всенародного волеизъявления в очередной варварской стране. Страну лихорадит. Подмётные бюллетени перепроверяются на второй круг в государственных органах юстиции. Все подозревают всех. В разном. Часто небеспочвенно. Поликарп веселится от души.

Две пары рук разыгрывают представление в маленьком театре теней. Коломбина напропалую крутит роман с мастером меча сёгуном Тэдо, а Петрушка страдает от странной русской любви к Мате Хари, на которой давно женат и которую постоянно колотит во исполнение русского любовного обряда. Проделывает он это с горьким смехом, чем придется и по чему удастся. В непродолжительных паузах между сердечными делами мастер меча с шутом гороховым танцуют менуэт. Женщины смотрят на них не без иронии и толкуют о том, о сём. Коломбину больше занимают моды, Мату Хари – актуальный в её браке тональный макияж. Коломбина с интересом подумывает о Петрушке как мужчине, Мата Хари о Тэдо как объекте оперативной разработки, а также о новом псевдониме. Например, Баттерфляй. Красиво, изящно. Как это будет по-японски? Останавливает женщин на подсознательном уровне: одну – неумение варить загадочные «вчерашние щи», другую – грозный вид прекрасно отточенного самурайского меча. Тэдо тоже подумывает о Петрушке как о мужчине, а тот подумывает в свою очередь исключительно о сёгуновом сакэ. Но этих-то, кажется, ничто не останавливает. Иногда куклы вырываются за край подсвеченного экрана, и становится видно, что глаза у Петрушки пьяные и хитрые, у Коломбины шальные, у Маты Хари опухли и украшены цветами побежалости, а у Тэдо – узкие.

Две ладони Поликарпа заняты бездумным пересыпанием песка, как отменным успокоительным средством: волоски в носу! Зенон! да и вообще, мало ли – нервы же ни к чёрту… Кожа на ладонях быстро сохнет, и поблизости валяется частично уже использованный тюбик с кремом. Для успокоения же Поликарп балуется ножом-баллисонгом – иначе «бабочкой» (как же всё-таки по-японски Баттерфляй? – мучается Мата Хари; Чьо-чьо, подсказывает добросердечный Поликарп), а также веером, тремя бронзовыми шариками и чётками. Вдобавок гекатонхейер жонглирует некоторыми костями философа, доставаемыми из ступы. Костей по ряду объективных причин становится всё больше, они делаются мельче, и Поликарп начинает всерьёз опасаться, что одной пары рук для жонглирования скоро перестанет хватать. Зенон по-прежнему громогласно злорадствует.

Вы не сбились? Полсотни.

Он вьёт из кого-то веревки (хоть знает прекрасно, что дело это женское), таит фигу в кармане, он проверяет, не выпал ли камень – тот, что за пазухой, потирает ладони, предвкушая скорое уже созревание белого Хиосского вина. Его любимого, урожая того… ну, словом, того, благодатного из годов. Он скрестил на всякий случай пальцы (ибо обожает лгать) и растопырил пальцы буквой V (ибо обожает побеждать). Он держит два кулака за Одиссея, своего любимца. Предрассудок? Возможно; однако удача хитроумного итакийца пока не оставляет.

Шестьдесят.

(Между прочим, самую волосатую лапу Поликарп имеет в Олимпийской канцелярии.)

Он простирает длань, указывая верное направление, и подставляет из-за спины рожки вам или мне, когда мы замираем с фальшивой улыбкой перед объективом фотокамеры. У него острый кинжал в кулаке, чтобы заколоть какого-нибудь зарвавшегося тирана и влажная губка – обтереть лицо какому-нибудь тяжелобольному.

Он лущит самые твердые орехи в поисках кристального зерна Истины и самые крупные раковины в поисках зерна чёрной жемчужины. Обыкновенного жемчуга и очевидных истин накопилась уже порядочная кучка. Время от времени Поликарп развлекается тем, что мечет зерно-другое под рыло массивному не по возрасту пятнистому кабанчику, любимцу Артемиды. Будущий Калидонский вепрь, разумеется, не обращает на жемчуга ни малейшего внимания. Его интересует только нежная плоть выпотрошенных Поликарпом моллюсков. Пятак животного в потеках слюны, слышится хруст и чавканье. «Ну и свинья же ты, дружок», – презрительно бормочет Поликарп.

С помощью пары кремней он возжигает пламя по конфиденциальной и весьма, весьма щекотливой просьбе дальнего родича Прометея. Самому Прометею ужасно некогда, он опять уговаривает своего безмозглого братца Эпиметея плюнуть на красоту и обаяние «этой твоей последней шлюхи Пандоры» и не жениться, ни за что на ней не жениться! «Она принесёт неисчислимые беды, печёнкой чувствую!» – сатанеет Прометей.

Да он провидец, мелькает у Поликарпа мысль.

Семьдесят один.

Он вовсю кует счастье, счастье для всех, огромное и чистое счастье из меди, серебра и апейрона. Ему хочется придать поковке безукоризненно точную форму витого рога прекрасной козы Амалфеи, этого атрибута изобилия. Однако Поликарп – далеко не Гефест, поэтому труд его никак не может кончиться. Раз за разом ему кажется, что вот сейчас, всего один пустячный удар, и…

Что бывает дальше, вы знаете не хуже моего.

Самой нижней парой рук он выполняет действия, быть может, необходимые гигиенически, но настолько мало аппетитные, что описать их мы решаемся не все. Тем не менее. Ищется под мышками, коих полная сотня, и в паху. (Время от времени под пальцами начинает шевелиться, и гекатонхейер без особенных эмоций давит попавшихся насекомых на ногтях. Они лопаются с сочными щелчками.) Выскребает катышки потной грязи между пальцами ног, почёсывает и поправля… вы морщите нос? Простите.

Семьдесят пять.

Он семь раз отмеряет и один отрезает (и прекратите, наконец, мне подмигивать: я вовсе не утверждаю, что дело происходит во время брис-милы!). Он там и сям подрывает детским совочком устои обветшавшей нравственности и возводит из выкрошившихся кусков просторное здание новой морали. Но знаете, лично мне в нём весьма неуютно.

Две пары конечностей Поликарп одолжил старой знакомой Кали-Дурге и сейчас не находит себе места от беспокойства. Для каких нужд она их использует? Репутация у дамочки самая скверная. Он пытается притупить тревогу, полнящую совесть, раздачей милостыни. Просящему – дай, и да не оскудеет рука дающего. У Поликарпа не скудеет целый пяток рук, однако… Весьма опрометчиво было связываться со злою бабою, думает Поликарп и принимается машинально подбрасывать в воздух тетрадрахму: послать на Кайласу голубя с предложением вернуть должок? не посылать? Монетка от частого применения истерта, различить аверс и реверс решительно не представляется возможным. Впрочем, Поликарп в этом не нуждается: по закону вероятности число выпадений всё равно будет 50/50. Но – символ! А Кали останется при своих, решено. В вероятном противостоянии с Зевсом полезны всякие союзники.

Следите? Девяносто.

Он постоянно держит руку на пульсе чего угодно, а двумя перекрывает чему – и кому – угодно кислород. Он ласково треплет по голове безродную собачонку, только что вышвырнутую на непогоду бессердечным хозяином. Собачонка с благодарностью машет хвостом и лижет ему ладонь горячим шершавым языком. Недоброго хозяина дворняги он тоже треплет – крепко, за ухо, и у того сочатся слёзы. Поделом жестокому сердцем!

Поликарп аплодирует очередной комедии Аристофана, хоть и не знает толком, что за постановка, хороша ли: к началу он опоздал, опоздал и к середине; подоспел лишь на финальные аплодисменты. (Вот вам и рука на пульсе!) Поликарп кажет автору этих строк большой палец, который лишь секунду пребывает поднятым, а затем медленно переворачивается вниз, как бы пригвождая длинным заострённым ногтем чётной девяносто восьмой руки к полу: не язви!

Указательный палец девяносто девятой руки Поликарпа лежит на спусковом крючке стартового пистолета. Движение – и стремительные колесницы сорвутся с места, полетят по гипподрому, обгоняя звук выстрела, вздымая шлейфы пыли. Поликарп поставил в этом забеге на чёрную, как сама ночь, молодую норовистую кобылу Нюкту. Соперницы по забегу у Нюкты более чем серьёзные. Поликарп азартен – дымок от сгоревшего пироксилина ещё не рассеется, а он уже бросит пистолет и примется азартно свистеть в два пальца. Ходу, Ноченька! Ходу!!

Сотой…

Домыслите.

Волк и семеро козлят
Очень Страшная пьеса-сказка для Рождественских детских утренников

Небольшая опрятная избушка в лесу. Из кирпичной трубы вьётся дымок, рядом с трубой спутниковая антенна.

Мама-коза: Я ухожу, деточки. Сидите тихо, играйте на компьютере в шарики и пасьянс, только в интернет не лазайте. Там вирусы живут. Смертельные. Дверь никому не отворяйте, потому что по лесу бродит ВОЛК-МАНЬЯК и всех деток убивает. А некоторых живьём ест. Ну, пока.

Мама-коза уходит, сексуально поводя бёдрами. Вскоре в дверь стучат.

1-й козлёнок, нервно: Кто там?

Волк, грубым голосом: Это я, ваш папа! Капустки принёс.

2-й козлёнок, торжествующе: Ты не наш папа, наш папа моряк, вокруг света уплыл!

3-й козлёнок, торжествующе: И вовсе наш папа не моряк, он лётчик, на Северный полюс улетел!

4-й козлёнок, торжествующе: Врёте вы всё, наш папа солдат, он в Ираке с американцами воюет!

5-й козлёнок, девочка: Кончайте прикалываться. Наш папа не лётчик, не моряк и не солдат.

6-й козлёнок, озадаченно: А кто наш папа, Путин что ли?

5-й козлёнок, девочка, едко: Да нет. Он КОЗЁЛ! В зоопарке.

7-й козлёнок, глупо: Значит, за дверью не папа? Тогда кто?

Все козлята, хором: ВОЛК-МАНЬЯК!

1 козлёнок, храбро: Эй, волчина позорный! Катись, откуда пришёл, а то мы милицию вызовем!

Волк, грубым голосом: Ну, погодите, козлята. Я до вас доберусь!

Волк уходит, но возвращается через минуту, стучится.

1-й козлёнок, нервно: Опять кого-то принесло. Кто там, блин?!

Волк, грубым голосом: Это я, ваша мамочка! Морковки принесла. И того, яблочек.

2-й козлёнок, торжествующе: Ты не наша мама, у нашей мамы голос красивый!

3-й козлёнок, торжествующе: А у тебя, как у пьяни подзаборной.

4-й козлёнок, торжествующе: Или как у бомжа.

5-й козлёнок, девочка: Да ты и есть бомжара пьяный.

6-й козлёнок, озадаченно: А может, хотя бы в этот раз Путин?

5-й козлёнок, девочка, едко: Ага. Ещё скажи, Филипп Киркоров.

7-й козлёнок, глупо: Значит, за дверью не мама? Тогда кто?

Все козлята, хором: ВОЛК-МАНЬЯК!

1-й козлёнок, бесстрашно: Эй, волчина позорный! Катись, откуда пришёл, а то мы милицию вызовем!

Волк, грубым голосом: Ну, всё, бараны. Хана вам!

Волк, непристойно ругаясь, отправляется к Доброму Доктору Айболиту.

Добрый Доктор Айболит, ласково: Ну, что вас беспокоит, серенький?

Волк, грубым голосом: Хочу, чтобы у меня был голос, как у Баскова!

Добрый Доктор Айболит, ласково: А зачем вам, серенький? Выступать хотите?

Волк, грубым голосом: Ну, типа того! Много бабок заработаю, стану нищим помогать.

Добрый Доктор Айболит, взяв в руку Очень Большие Пассатижи: Вот только не надо меня за лоха держать, договорились? Нищим… Ладно, расстёгивайте штаны, батенька.

Волк, грубым, но испуганным голосом: А зачем штаны? Может, лучше язык прооперируете?

Добрый Доктор Айболит, ласково: Кто из нас доктор, вы или я? Сказано, штаны! Да вы не бойтесь, щёлк-щёлк, и готово. Будете лучше Баскова петь, да-с!

Волк, грубым, но умоляющим голосом: А может, всё-таки лучше язык? Я ещё так молод, мне ещё размножаться и размножаться, пожалейте, а? Вы же добрый…

Добрый Доктор Айболит, ласково: Конечно, добрый. Был бы злой, вообще бы на органы пустил!

Добрый Доктор Айболит умело и скоро делает плоскогубцами ЩЁЛК-ЩЁЛК.

Волк кричит, сперва грубо: ААААА! Потом тонко: аааааа!

Добрый Доктор Айболит, выглядит удовлетворённым: Вот и славно, трам-пам-пам! Следующий!

Избушка Козы. В дверь стучат.

1-й козлёнок, раздражённо: Достали сегодня. Кто там, йопэрэсэтэ?!

Волк, тонким голосом: Это я, ваша мамочка пришла! Пивка и воблы принесла.

Все козлята, хором: БАСКОВ! БАСКОВ!

5-й козлёнок, девочка, в ажитации: Ура! Ура! Открывайте скорей.

Дверь открывает один из козлят. Волк вбегает и проглатывает всех, кроме глупенького 7-го. Тот спрятался за системный блок компьютера, и остался незамеченным.

Волк, тонким разочарованным голосом: Ой, ё! После этой гадской операции даже от козлятины никакого кайфа. Пойти, хоть водки выпить с горя, что ли?

Уходит, трагически вздыхая. Вскоре появляется мама-коза. От неё вкусно пахнет спиртным и шоколадом.

Мама-коза, строго: Так, а где все?

7-й козлёнок, из-за системника, глупо: А их Басков съел. Или может, Киркоров. Певец.

Мама-коза: Киркоров, говоришь? Значит, волк! А ну, звони охотникам. Мы сейчас этому певцу кое-что оборвём, нах!

7-й козлёнок, набирая номер на мобильнике: Да у него и так, похоже, всё оборвано. Пищал-то тонко.

Мама-коза, сердито: Да я про хвост говорю, похабник ты этакой!

Приходят охотники.

1-й охотник, игриво: Ну, какие дела, мать?

Мама-коза, плача: Моих деток сожрал ВОЛК-МАНЬЯК. Убейте его!

2-й охотник, браво: Легко! Пузырь коньяка да закуси нормальной, и МАНЬЯКУ твоему кирдык.

Мама-коза, вмиг прекратив рыдать, сухо: А если бесплатно?

3-й охотник, радостно: А за бесплатно мы можем только на твоём компьютере пострелять, рогатая!

Охотники хором: Ха-ха-ха!

Коза, скрепя сердце, соглашается и отдаёт Охотникам бутылку «Арарата» и пласт копчёной лососины. Те, посвистывая, уходят и вскоре настигают еле передвигающегося от переедания Волка.

1-й охотник стреляет в него из ружья, но Волк не гибнет, а с мерзостным тонким хихиканьем проглатывает 1-го Охотника.

2-й охотник: Это не простой ВОЛК-МАНЬЯК, это – страшный оборотень! Нужно серебро!

3-й охотник: Я стащил у Козы вилку. Вроде, серебряная. Подойдёт?

2-й охотник: Попробуй! Только подожди, я отбегу подальше.

3-й охотник бросается на Волка с вилкой, и Волк издыхает.

Охотники начинают расчленять труп ножами явно столового вида. Из распоротого живота выскакивают целые и невредимые козлята и 1-й Охотник. Охотники устраиваются в классических позах «на привале», пьют коньяк. Козлята весело танцуют вокруг трупа. Приближается Мама-коза.

Мама-коза, зажимая нос и косясь на груды требухи: Ну и вонища! Покоцали подонка? Круто, молодцы.

1-й охотник, жуя лососину, невнятно: А то! Профи, н-на…

Мама-коза: Опаньки, а ведь это не ВОЛК-МАНЬЯК!

2-й охотник, издевательски: А кто, Киркоров, что ли?

Мама-коза, стремительно бледнея, что видно даже сквозь шерсть: Нет, не Киркоров. И даже не Басков.

Охотники и козлята хором: Тогда КТО это, блин?!

Мама-коза, трудным голосом: П… П… П.

Занавес.