Текст книги "Открытие Индии (сборник)"

Кегли

– Вон, вон там кто-то прячется! Смотри, смотри, какие зубищи! О-го-го! А глаз нету.

– Где?

– Да вон, под аркой.

– Ой, дурак! Кончай щипаться. И пугать кончай.

– А я не пугаю вас, девочка, просто предупреждаю, чтоб была готова. Нам ведь туда ещё идти.

– А давай, тогда не пойдем!

– Нет уж, девочка, мы туда обязательно пойдем, раз собрались.

– Да ну, Лёвка, мне расхотелось! Подумаешь, аттракционы… Все равно ведь ни горки не запустить, ни чёртово колесо.

– В надувной крепости попрыгаем.

– Что я, ребёнок что ли?

– Так ведь на халяву. И ещё…!

– Фу, пошляк какой.

– «А мне мама, а мне мама целоваться не велит!»

– Ненавижу частушки.

– Это не частушка, а озорная народная песня.

– Народные тоже ненавижу, особенно озорные. Ой!

– Что? Ты чего хватаешься?

– Лёвка, я подержусь за тебя, ладно? Сам напугал этими зубами…

– Держись, конечно. Только ведь нет никого, видишь! Видишь?

– Не-а, не вижу.

– А почему?

– А я зажмурилась!

– Умная ты, Вика, аж завидно. Пусть меня едят, главное – не видеть кто, да?

– А что, уже собираются есть?

– Да нет, вообще-то… Кстати, можешь отожмуриться, арку мы уже прошли.

– Постой-ка, это что, и есть тот «шикарный ход», через который мы полезем?!

– Ну да.

– Вот эта противная щель с занозами?

– С занозами… Ещё не посадила, а уже ругаешься. Я здесь много раз пролезал, ни царапины! Давай первая!

– Почему это я первая? Хочешь взглянуть, какого у меня цвета трусики, негодный шалунишка?

– Бе-бе-бе… А не надо было юбку одевать! Я же предупреждал, чтобы в штанах…

– Не одевать, а надевать, это во-первых! А во-вторых, ненавижу штаны.

– А как же народные песни?

– Причем здесь они?

– Ну, ты ведь, вроде, их ненавидишь.

– Ненависть – не любовь. По-настоящему любить можно что-то одно, а ненавидеть многое!

– Во завернула. Вика, ты прям философ. Запиши мне текст на бумажке.

– Обойдешься. Лезь первый.

– Да я-то могу… Но как ты тут одна, когда со спины может подкрасться ТОТ, КТО ПРЯТАЛСЯ В АРКЕ…

– Опять начинаешь! Ты же обещал, что перестанешь пугать. Я вот сейчас возьму, да не пойду вообще. Ладно, уговорил. Только, чур, отвернись. Отвернись, говорю!

– …Обычные белые трусики, ничего особенного.

– Гм. Я думала, ты все-таки подсмотришь. Извини.

– А почему ты думаешь, что я не…

– Потому что они в полосочку!

– Ох, Вика, и провокаторша ты!

– Подумать только, какие ты слова знаешь.

– Я много чего знаю. Например, про то, как Димка Руденко к тебе через балкон лазил. Что молчишь?

– Потому что оправдываться – значит унижать собственное достоинство, это во-первых! А во-вторых, не твоё дело. Ты куда это смотришь? Эй, Лёвка, эй!

– А? А-а… не обращай внимания. Дело, конечно, не моё. Только Димка известный бабник. Он тебя живо плохому научит.

– Да-да, очень остроумно. Куда ты всё-таки смотрел? У тебя такое лицо было…

– Я же обещал больше не пугать.

– Ага, только между прочим, вот эта фраза – самое страшное. Дай-ка я тебя опять под руку возьму.

– Бери, конечно. Вик… знаешь… я ведь нарочно пугал. Чтобы ты за меня держалась. Знаешь, как здорово! Как будто я рыцарь, ты – моя прекрасная дама, и мы идём через жуткий колдовской лес, где водятся всякие мантикоры и даже один дракон. А мы будто хотим поймать единорога. На живца, то есть на тебя. Чего смеёшься?

– Да так. Глупый ты. Единорогов выдумал. В четырнадцать-то лет.

– Это тебе четырнадцать, а мне пока тринадцать, между прочим.

– Дамам о возрасте не напоминают. Эх, ты, Лёвка – наивная головка! Веди меня в свой надувной дворец, мой верный рыцарь.

– Нету дворца, Вика.

– Нету?

– Конечно. Подумай сама, кто оставит на ночь работающий компрессор?

– Зачем компрессор дворцу?

– Ну, он воздух постоянно накачивает. Я вообще-то не знаю, зачем он всё время работает. Можно ведь просто пипку заткнуть – воздух и не будет выходить. Так ведь?

– Пипку заткнуть… Я тебе сейчас самому пипку… Ты мне зубы не заговаривай. Зачем меня привел сюда, а, Лёвочка?

– Ясно зачем. Затем, зачем мальчики, которые не рыцари, девочек водят в ночной парк. ЧТОБЫ НАДРУГАТЬСЯ В ТЕМНОЙ АЛЛЕЕ! ХА-ХА-ХА! Демонически, нет?

– Кретинически. Пошли домой, демон очкастый.

– Не обзывайся. У меня ещё мысль появилась.

– Опять какая-нибудь дурацкая. Подожди, сейчас угадаю. По деревьям полазать, да? Как будто ты Тарзан, а я эта… Ну, как её?..

– Наташа Королёва, гы! Мимо ворот, крошка! Да ладно, чего ты куксишься, я ж в шутку. Типа, теперь я крутой мафиозник, а ты моя шикарная девочка. Ты же шикарная?

– Я-то да, а вот ты… Ладно, говори, что ещё собрался показывать?

– Ну, тут есть такая потешная шняга. Деревянными шарами кегли сбивать. «Дурацкий кегельбан». Его на ночь не убирают.

– «Ах, эти мальчики! Всё бы им чем-нибудь швыряться».

– Ты кого сейчас изобразила? Клавдию, что ли?

– Неужели похоже?

– Ещё как! Тебе точно надо в актрисы… Блин, да кто это там?..

– Где?

– Ага, теперь саечку за сремалочку! Ай, ай! Ну, ты и прекрасная дама, дерёшься как каратистка! Всё пришли. Я сейчас расставлю кегли, а ты бросай. За каждое попадание получишь чупа-чупс.

– Ненавижу чупа-чупсы. Лучше булочку с маком, какие твоя мама делает.

– Растолсте… Ладно, ладно. Что мне, булочек жалко для моей шикарной крошки? Вот готово. Кидай. Потом наоборот, ты расставишь, я побросаю.

– Издеваешься? Сейчас, сорвалась тебе расставлять.

– Ну, ладно, не хочешь как хочешь. Бросай вообще одна. Тогда дополнительное условие. За каждый промах – поцелуйчик. Эй, эй, не по мне кидай-то! Ай!

– Хи-хи-хи!

– Тебе смешно, а у меня синяк будет. На тебе мячик. Да смотри, целься лучше. Или хуже?.. Всё, всё, молчу! Огонь!

– Перестань болтать под руку. Й-яу! Тьфу ты.

– Ты не плюйся, будущей актрисе и прекрасной даме нехорошо плеваться. Давай научу. Та-ак, раз-мах-нулись… кидай!

– Есть! Ура! Чмок!

– Вика, мы ж за промах договаривались. То есть…

– Дурак ты, Лёва, и не лечишься. Ой, что это?

– Салют, наверное. Хотя непохоже. И праздника сегодня никакого.

– Но ведь красиво же.

– Это да. Держи шар. Кидай снова.

– А ты поможешь?

– Легко.

– Есть! Ура! Чмо-о-о-ок!

– Ого, ни себе чего! Где научилась?

– Где-где, у Димки Руденко.

– Да Вик, ты чего? Кончай такое лицо делать, тебе не идёт. Смотри, смотри, опять светится!

– А может, это звездопад? Или метеорит?

– Звёздный метеоризм!

– Смешно. Но грубо.

– Но смешно ведь! Кидай опять. Помочь?

– Перебьёсси. Ручки, ручки, молодой человек! Р-раз! Йоу!

– Поздравляю. Ого, а на небе-то! В этот раз ещё ярче! Вика, а ты заметила, что светится сразу после твоего броска? Вдруг это как-то связано? На, бросай ещё, проверим.

– Р-раз! Йоу! Блещет, блещет!

– Здорово. Только хватит, наверное. Вдруг это что-нибудь нехорошее.

– Такое красивое не бывает нехорошим. Давай последний раз.

– Давай. Полу-учай! Упс…

– Мазила.

– Сам дурак. Всё, мне надоело. Хочу домой. Хочу булочек.

– Ну, тогда я брошу напоследок. Кегля-то осталась. Учись, крошка! Бэ-эмс! Вау, верный глаз, верная рука. Меня зовут Робин из Локсли, бэйби!

– Ма-ла-дец! Только от ваших бросков не сияет небо, сэр. А теперь идём. Давай уж, так и быть, под ручку, рыцарь.

…

– Ой, Лёвка, а это кто?.. Пони? А почему с рогом? Лёвка, ну ты что молчишь! Мамочки! Чего он на меня так смотрит?

– Стой. Не беги. Стой смирно, Вика. Это ж единорог.

– Настоящий что ли? Откуда он?

– Да мне-то почём знать. Помнишь, сверкало? Может из-за него? Открылись порталы в другие миры или там на другие планеты. Фью-фью-фью, кис-кис-кис. Иди сюда, единорожик. О, подходит, Вика, подходит! Ах, ты мой беленький… Хочешь арахиса? Да, да, папина лошадка хочет арахиса. Вик, иди, погладь. Такой классный, ваще! Тёплый и парным молоком пахнет. И губы мягкие.

– Ненавижу лошадей. Они кусаются и лягаются. А у этого ещё рог. Ты что, ты куда лезешь, Лёвка?

– Я прокачусь. Вика, ты разве не понимаешь, такое же раз в жизни бывает. О-о-о!

– Ты чего орёшь? Ты куда смотришь? Опять разыгрываешь, да?

– Вика, скорей сюда. Только не оборачивайся. Живей! НЕ ОБОРАЧИВАЙСЯ!

– Ай, мама! Ай!

– Бегом! Да бегом же, он нас увезёт! Стой, стой, животное! Стой, говорю, Вику возьмём! Ну, миленький, ну, пожалуйста!

– Лёвка, он не подпускает! Ай!

– Да блинство! Что ты, взбесился, единорожья морда! Что ты девочку лягаешь! Не чуешь, что ли? Ты её слушаться должен! Стой! Вернись! Вика-а-а-а-а…

– Эх, Лёвка, Лёвка… Он всё правильно почуял. Ну, давайте, рвите меня. Кто вы там, мантикоры? Надеюсь, Димку Руденко вы тоже сожрёте.

– Руку давай!

– Что?

– Руку давай, моя прекрасная дама! Вот так. Обхвати меня покрепче, крошка! Н-но, Буцефал! Топчи этих тварей.

«Нога Басаева»

– Как-как вы сказали, доктор? Чья нога? Басаева? Эт чё, типа, болезнь такая?

– Почему болезнь?

– Ну, заячья губа, волчья пасть.

– А-а! Нет. Просто название операции. Есть «стопы Мересьева», но это если в Китай хотите. Там в фаворе советский период. Желаете в Англию – «нога Басаева». Либералы…

– Мне в Италию.

– Не принципиально. Я подразумеваю Евросоюз вообще. Ну, батенька, брюки долой.

– Блин, боязно. Слушайте, а опыт у вас большой?

– Огромный, просто огромный. Сто тридцать две операции.

– И все клиенты уже там?

– Решительно все. Устроились лучшим образом. Трусы тоже снимаем. Рукой отодвиньте, пожалуйста.

– Чё отодвинуть?

– Член, член отодвиньте. И мошонку желательно.

– Зачем это?

– Чтобы инструментом не задеть.

– А чё так высоко-то?

– Я не понимаю, вам куда нужно – к метро медяки клянчить? Или всё-таки в Англию мучеником кейджиби? Впрочем, можете уйти. Но аванс теряете.

– При чём тут Англия. Мне в Италию. Блин, сморщилось-то всё как! Зябко тут у вас, док. Ну, а щас правильно?

– Да, хорошо. Ну-ка, что тут у нас? Раз, два… шесть. Бинго!

– А? Вы про пальцы? Ну да, шесть. А на другой – пять. Врождённое уродство.

– Бывает.

– Обычно кто видит, кривится. Только вы почему-то радуетесь.

– Профессиональный интерес. Жгут тоже придерживайте.

– Эй, док, а эт чё за жуть?..

– Пила, не видите?

– Циркулярка?!

– Да.

– Ёп!

– Зажмурьтесь.

– А как же анастези… ААА!

* * *

– Шесть пальцев! Неужели дождались, док?

– Дождались.

– Ляжку опять шашлычникам отнести?

– Хочешь, сам съешь.

– Не, док, ты точно обнутый. Резал бы по щиколотку.

– Тут принцип, голубчик. Пациент мечтал о политэмиграции. Чтоб журналисты, правозащитники, TV, дом в пригороде Лондона. Значит – по пах. Халтурить грешно.

– А ты праведник. Кстати, я слышал, он говорил, что хочет в Италию.

– Не вижу разницы. Где «Вокс Аваддона»?

– Держи. Чёрт, ну почему обязательно ноги? Они же пахнут!

* * *

Вход в метро «Римская».

– Чё-то рано темнеет сегодня. И вообще на душе хреново. Эй, брат, оставь допить ветерану «Альфы». П’сиб. Тьфу, горечь. Палёная видно. А? Кто, я? Герой, само собой. Как чичей мочить, так вперёд, капитан! А как ногу оторвало, свободен, соси на корточках. Слышь-ка, брат, сирена воет что ли? Или гром? А эт ещё чё? Хо, в метро – и саранча. М-мать, да её тьма! Глянь, братка, а ведь она железная! И рожи человеческие…

Ночь длинных вожжей

Охваченный испугом, я оглянулся: трава пожелтела и высохла там, где упала моя тень.

Ник Кейв

Во мгле, среди дубравы тёмной, где филин ухает в дупле. Где мхи сырые, и гадюка свивает кольца по земле. Где путь лежит в уезд Бобруйский, и путь нелёгкий, непростой. Где в буреломе тигр лохматый берёт прохожих на постой (чтоб разорвать живот клыками и выпить жизненный ихор). Где каждый – зверь, аспид, и птица – бежит, считая за позор стоять во фрунт по стойке смирно, заслышав человечью речь. Где можно славно похмелиться, сумев наутро приберечь живое пламя водки доброй иль браги смрадную бурду, – я, сумрачный и беспощадный, ругаясь яростно, бреду.

Куда влечёт меня ужасный мой рок, как сазана рыбак влечёт на леске в день ненастный, вонзив багор в застывший зрак, как на аркане злой татарин таскал рабынь в гарем мурзы, как беспризорник тырит рьяно с верёвок майки и трусы?

Зачем в руке моей опасный двояковыгнутый предмет? Зачем в душе искус горчащий, а за душой полушки нет? Почто за мной бежали люди, крича: «Постой, дурак, постой!» Почто я бросил им упрямо с прямолинейной простотой: «Я не дурак, я здравый малый! Ума – палата, сметки – пуд!» Почто албанские ребята меня в Тирану не зовут?

Какой кретин уж двадцать строчек резиной тянет этот стих? И чьё, читатель, в этом месте стаккато смеха не затих…ло? (Да, размер нарушить – преступный шаг, его бегу). О Вандерлюст! Когда ж тропинка сведёт меня и бэ Ягу? (Здесь «б» – не б., а просто баба. Старуха. Сиречь ля вилле.) Когда ж наступит Божье Царство не в небесах, а на земле? Кто виноват? Что делать? Даже – зачем не птицы мы, друзья? Зачем бескрылые, заразы, все вы? А, в общем-то, и я?

Вопросов – ворох, а ответов… Ну кот наплакал, грустный кот. А автору – и дела нету. Его сей трабл не гребёт. Он упивается, подонок, своим талантом трепача, не понимая, что читатель вот-вот закроет сгоряча сей текст. И тем себя накажет!

Поелику моя тропа уже выходит на поляну. Поляна – страшна. И скупа строка безвестного поэта, чтоб описать тот дикий страх. Но мне-то в том и дела нету.

Итак, поляна. Как монах на ней чернеет сруб высокий. Окно под бычьим пузырём. Дерновый свод. Над дверью ветер качает мутным фонарём. Вокруг – ограда. Тын из брёвен. На остриях, что вверх торчат, нанизан, бледен и неровен, пустых голов ужасный ряд. Глазницы светятся недобро, а в тускло-золотых зубах курятся угли. Это стража.

Меня увидев, на столбах все черепа с тоской надрывной сказали в голос: «Отрок, стой! Здесь не приют для хулиганов, сюда не пустят на постой подростка, что с рогаткой «Barnett» по лесу шастает впотьмах».

Я усмехнулся и рогатку возвёл. Они вскричали: «Ах!»

…Закончив скорую расправу, я пнул в крапиву черепки и посмотрел на небо браво, как богатырь, из-под руки. Луна плыла в разрывах облак, Стожары, полные Плеяд (здесь звездочётам нужно срочно принять из чаши быстрый яд), стояли в неприличной позе. Большой медведицы ковшом черпал Стрелец трактат Молочный. Я ухмыльнулся – и вошёл. (Надеюсь, каламбур с трактатом замечен вами, господа?) Вошёл в избушку прежде даже, чем мне сказали «можно, да!» в ответ на мой удар по двери.

Внутри имелся крепкий стол, ещё скамья, на ней – матрона, по виду ведьма лет под сто. Ещё какой-то хмырь, похожий на беса в бархатных штанах.

Я вскинул «Barnett», вновь услышал сначала «ой!», – а позже: «ах!».

Старуха – бэ Яга, бесспорно, – увидев карачун хмыря, схватилась лапкой за сухую (здесь слово «грудь» не скажем зря) и впалую грудную клетку и простонала:

– Вражий сын! Почто убил мою скотинку? Почто, доживши до седин, должна я видеть эту сцену, как мой сожитель, мой герой валяется, суча копытцем, с уродливой в виске дырой? За что, о Бафомет проклятый, ты наказал меня сейчас? И в год зачем две тыщи пятый светильник разума угас? Какие тайные колёса, стуча зубчатками венцов, смололи нежное созданье, отправив в юдоль мертвецов? Какие струны дёргал скрытый под маской Зорро кукловод? В какую бурную стремнину поэта чёртова несёт, что он опять лепечет складно, однако не совсем впопад? А как тебе отнюдь не срамно (здесь ради рифмы вставим «гад») бабульку, божий одуванчик лишить игривого зверька! Как поднялась над ним, бесстыдник, твоя жестокая рука?..

Тут я прервал старуху жестом, каким оратор Цицерон на место ставил римских граждан:

– Постой, я удовлетворён. Ты роль сыграла безупречно. Теперь же дале не тяни, не то твою худую шкуру распустит автор на ремни. Корми меня, пои – и в баню веди, как древний миф велит. Тогда, быть может, гость твой поздний таки и соблаговолит сказать, зачем к тебе явился.

Яга (уже без буквы «бе») блеснула глазом страховидным и, бородавку на губе крутя с неистовою силой, провыла:

– Знаю, ты сюда нагрянул с целью непотребной. Луну из божьего гнезда ты мыслишь выбить из рогатки, чтоб сделать чёрную дыру… в холсте небес! Кощунник дерзкий, тебя я в печь сейчас запру! Ведь ты страшнее рок-энд-ролла! Как можно рушить ход светил?!

Здесь автор взял каргу – и шкуру ей на подтяжки распустил.

Устал он слушать вздор ведьмачий в тот час, когда заря вот-вот щербатый лик светила ночи своим сиянием сотрёт. Когда петух, горнист рассвета, прочистив горло, на плетне, готов прогнать чертей из мира к их боссу, дядьке Сатане. Когда минуты утекают сквозь пальцы золотым песком. Когда таджики в третью смену по тем же пальцам молотком колотят, не забыв по-русски российских думцев помянуть. И, наконец, когда поэты готовы всё-таки заснуть.

А я… А я, кье маль мучачо, сквозь бабы-ягов дымоход залез на крышу, примостился спиной назад, лицом вперёд. Вложил в рогатку медный шарик, жгуты широко растянул и в область кратера Коперник снаряд тяжёлый зашвырнул.

Луна мучительно прогнулась. Раздался звон, хрустальный звон. И сучья дубов потянулись ко мне со всех шести сторон. Нетопыри, исчадья ада, на кожистых своих крылах наладились чертить восьмёрки, а шлюхи – прыгать на столах. Титаны, немцы, луноходы с небес посыпались как град – их траекторий рой летучий напомнил воинский парад. И селениты и чекисты, и заяц с яшмовым пестом валились. Что-то льдом сверкая, с чадящим дымовым хвостом, упало в лес неподалёку.

И вдруг – конец…

Замолкнул гром, а там, где давеча светильник Луны желтел своим нутром, висела мерзостная клякса густой чернильной пустоты. Вокруг неё порхали эльфы – чернее чёрной черноты… Недолго; горизонт событий, мерцая цветом Дип Пурпле, под сферу Шварцшильда втянул их. Настало утро на Земле.

Суб спэци аэтернитатис – всего лишь маленький шажок, у человечества мой выстрел развил тотчас культурный шок. Все гомосеки, наркоманы, все олигархи и бомжи, путаны, воры и убийцы, что точат вострые ножи. Стилисты, террористы, думцы (заметим, тут они опять). Все журналисты, генералы, что мир мечтают подорвать, нажав на ядерную кнопку; и все девчонки – те, что здесь жалеют бедному пииту свою невинность преподнесть, – ну, в общем, все плохие люди, как по команде из Кремля, задумались и вдруг решили: да что же мы за твари, бля! Зачем же мы творим бесчинства? Зачем грешим наперерыв? И разом дружно удавились. (Достойный, граждане, порыв!)

А я спустился с крыши мира. Устало головой поник, зевнул с отчаянным весельем… Седой откуда-то старик возникнул с тростью. Умным взглядом, исполненным нездешних сил, меня он смерил и, беззлобно назвав пострелом, вопросил:

– Ответь, ты – Сашка?

Я смутился и прошептал, присев на пень:

– Быть знаменитым некрасиво…

И сунул «Barnett» за ремень.