Текст книги "В заколдованном Тринидаде"

Поезд из ниоткуда в никуда, или Последние дни при коммунизме
(Руководство для путешествия автостопом. Германия в год отмены паспортного контроля между Западным и Восточным Берлином)

С благодарностью к отцу, Георгию Матвеевичу, и немецкому журналисту Феликсу Линсдорфу

Чтобы посетить Германию, да что там – всю ее объехать по кругу, не обязательно иметь деньги. Этой своей поездкой я доказал, что за границей можно гармонично существовать и так. Из Москвы я, конечно, ехал не пустым, да и в дороге везде встречались хорошие люди.

I

Не имей сто рублей, а имей сто друзей

В сентябре 1990 года, когда только что объединились Западная и Восточная Германии, я получил письменное приглашение от Андрея Герлаха посетить его страну. Мне было тогда уже тридцать лет. Андрей жил в восточногерманском промышленном городе Халле. С этим симпатичным, с вечной щетиной на лице немцем я познакомился, когда ездил через «Спутник» в туристическую поездку по Греции. Приглашение было на меня и жену, срок действия – до 31 декабря 1990 г. К тому времени я уже был полгода женат на русоволосой, с хитринкой в глазах гандболистке Вике. Мы дружили с Института физкультуры – учились в одной группе. Потом Вика вышла замуж и уехала в Харьков, где была до сих пор прописана, а оформлять выездные документы по одному приглашению в разных городах сложно. Она никак не могла уладить свои дела с выпиской и разделом имущества. Я ждал Вику до середины ноября – она все копошилась. А потом мы решили, что мне надо ехать одному, ведь за год до этого пала Берлинская стена и хотя бы один из нас должен был посмотреть Западную Германию. Я пошел в районный ОВИР, и вовремя: там на стене висело объявление, гласившее о том, что через два дня документы у граждан с гэдээровским приглашением приниматься не будут.

За неделю до окончания визы мне сообщили, что паспорт готов, но просили потерпеть еще день, так как вышла ошибочка и вместо отметки «Выезд до 30 декабря 1990 года» написали «Выезд до 31 августа 1991 года». Исправление сделать мог только начальник ОВИРа. Он отсутствовал. На решение вопросов с билетами и обменом денег оставалось три дня.

Теперь, когда виза была получена, я имел право официально купить определенную сумму валюты, это можно было сделать в двух банках Москвы, а там, естественно, были огромные очереди. Оказывается, записываться нужно было заранее. Тогда я через своих влиятельных знакомых начал зондировать почву. Но вначале попытался достать железнодорожный билет. В международных кассах меня снова «обрадовали»: чтобы купить билет сейчас, надо было записываться два месяца назад. Потолкавшись там, я узнал, что надо взять билет на любой день, а потом поменять его на нужное число. Комбинация удалась, правда, и здесь не обошлось без протеже.

За валютой я ехал после звонка моего знакомого, заместителя начальника районного управления внутренних дел, начальнику отделения милиции, осуществлявшего охрану банка. Но ничего не вышло. Дело в том, что в банке было три заслона: общественность, которая контролировала пятимесячную очередь; милиция, которая могла провести внутрь банка, но не далее; и служащие банка, бывшие хозяевами внутри своего учреждения.

В моей ситуации мне мог помочь только директор банка. Я зашел в райисполком к друзьям. Стоя в кабинете зампреда Красногвардейского райисполкома, высокого молодого мужчины, я с трепетом вслушивался в каждое слово, которое тот говорил в трубку. Наконец через динамики громкоговорящей связи послышался голос банкира: «Да, любезные? А когда я мерз в хрущевке и просил вас заменить батареи, вы их заменили? Хренушки! А теперь, когда узнали, что я могу все, вы звоните с просьбами. Не выйдет!» И на другом конце провода положили трубку.

– Вспомнила бабушка Юрьев день, – вздохнул зампред и развел руками. – Злопамятный, гад. Видишь, нас теперь ни во что не ставят…

Что оставалось делать? Ехать за кордон с рублями? Кому они там нужны? Был еще один банк, где обменивалась валюта отъезжающим по частным приглашениям, но и там такой же тройной кордон. Итак, время было упущено. Поезд на Берлин уходил вечером. Мой отец, Георгий Матвеевич, могучего телосложения мужчина с суровой складкой между бровей, не препятствовал, но и не советовал ехать.

– Отлынивание от работы… Напрасная трата денег… – бурчал он, провожая меня на вокзал.

– А я без денег еду, батя, – оправдывался я.

Отец на перроне остановился, широко раскрыл глаза, складка на лбу расправилась.

– Без денег… ладно, езжай, ты и без денег проживешь, чай, заграница не наш бардак, авось работенку себе подышишь. – И, похлопав по плечу, направил меня в вагон.

Поезд «Москва – Берлин» тронулся. Я стоял в коридоре возле своего купе, смотрел через запотевшее стекло на грустного отца и размышлял с тоской: «Действительно, зачем я еду? Кто ждет меня в этой чужой стране? Если вот только доберусь до Бонна… Там в посольстве личным поваром советского посла Терехова работает мой двоюродный брат Валера. Но он и мысли не имеет, что я могу к нему приехать! Нет, к Валере ехать неудобно, он там живет с семьей, деньги на жизнь зарабатывает в поте лица. Может быть, пока не поздно, выйти в Смоленске? А… ладно, билет туда-обратно есть, а в Берлине я и на вокзале смогу переночевать. Главное, посмотрю, что за люди эти капиталисты, как они ведут себя в повседневной жизни, а после вернусь.

Горбачев своими прозападными решениями в один миг превратил нашу великую страну в ничто. Еду из ниоткуда в никуда, а в никуда, поскольку что меня там ждет без денег?»

II

Таможенный контроль

Однако в Берлин я ехал не совсем пустым. Жена положила мне в спортивную сумку, на которой крупными буквами было написано «СССР», три объемных пакета домашних пирожков с различной начинкой и полуторалитровую бутылку домашнего вина из черноплодки. Я считал, что если растянуть, то этой провизии может хватить на несколько дней.

Кроме того, я вез три написанные маслом, натянутые на подрамники картины, они как раз поместились в большой целлофановый пакет. Его черный цвет был выбран не случайно. Понимая, что прятать картины в купе бесполезно, я решил бросить их на вторую полку в пакете, авось пронесет. Небрежный вид вещей не так привлекает внимание. В те годы я перебивался случайными заработками на Измайловском вернисаже. Не имея художественного образования, набил руку, делая копии с картин великих мастеров Возрождения. Потом, сообразив, что никто не создает картин на тему охоты, стал писать натюрморты с битой дичью, миниатюры из русской псовой охоты и прочую живопись романтической направленности. Покупали этот товар в основном иностранцы, поэтому в случае удачного провоза через границу я планировал эти картины сбыть у Бранденбургских ворот, где, по слухам, вовсю шла торговля русской утварью и сувенирами. Вырученных за картины денег мне, возможно, хватило бы на путешествие по Германии.

Поезд тронулся. Я сидел в купе один. Минуты через три дверь с грохотом отварилась, и ко мне ворвался обливающийся потом коренастый кавказец. Усы его топорщились в улыбчивом оскале.

– Здравствуйте, дорогой! Ах, успэл, успэл! – Но через мгновение он уже с грустью приговаривал: – Понимаешь, произошла такой непрэдвиденный штука, ай-яй-яй! – Незнакомец поставил на пол большую коричневую сумку и, вынимая из нее мокрые газетные свертки с торчащими битыми осколками, продолжал: – Довэрил, понимаешь, другу нэсти сувэниры, в подарок землякам вез, а он на перроне уронил это, и посмотри, что здэсь осталось… Ай, что надэлал Шато! Двэ бутылки первосортной «Лэзгинки» и двэ бутылки «Старого Тбэлиси» – все коту под хвост! Меня, кстати, Гиви зовут. А вас как?

Я назвался.

Он стал складывать все в подставленный мною полиэтиленовый пакет. В купе запахло коньяком и водкой. Вдруг незнакомец радостно подпрыгнул, доставая один за другим три почти сухих свертка:

– Водка цела! Ну, брат, мы с тобой гуляем! Но лучше бы он ее разбил, а коньяк оставил, ах, Шато, Шато…. Э, ладно, водку мы с тобой сами выпьем: одну до границы, а вторую после. А одну я в подарок повезу.

За окном мелькали деревенские дома, перелески, поля. Закусывая, задушевно беседовали о том о сем, о красотах Кавказа, о коньячной промышленности, о проблемах с выездом. Долго не несли чай, наконец вошел проводник, поставил на стол стаканы с кипятком, рядом небрежно бросил пакетики с заваркой и запечатанные кусочки сахара.

– А это что у вас здесь? – повышая голос, указал на катающуюся по полу бутылку из-под «Столичной».

– Уберем. – Гиви быстро запихал бутылку в пакет с битым коньяком. Когда проводник ушел, он, потирая руки, сказал: – Вот так, одну прикончили, начнем вторую?

– Погоди, границу надо пройти.

– Тогда чай пить будэм. Я еще по два закажу.

Проснулись в Бресте. Объявили о двухчасовой стоянке. Пограничники проверили паспорта. Вошел худощавый, с желваками на скулах молодой таможенник. Мою декларацию он отметил быстро, а Гиви попросил предъявить валюту. Пересчитав банкноты, сказал, что двойной обмен вести не положено.

– Вот паспорт жены, вот бумага об обмене. – Гиви протягивал документы. – Жена перед отъездом заболела, что же валюту дома оставлять?

– У вас две тысячи марок. Неположенное к провозу идите, сдавайте!

Гиви еще поприпирался, поупрашивал, но обрадованный хоть тем, что излишки валюты не изымаются, направился к банку на перроне. Следом за ним вышел таможенник. Я сидел у окна, тупо уставившись в серое мокрое привокзальное здание. По стеклу стекали слезинки дождя. Снова заглянул тот же, уже заметно вспотевший таможенник. Попросил меня выйти из купе и, надев белые перчатки, стал специальным инструментом ковырять в стене крышки технических люков, откручивать плинтуса. Он заглянул во все потайные щели и даже поковырял обшивку стен и потолка. Ничего не обнаружив, пригласил меня в купе.

– Так, показывайте ваши вещи, – сказал таможенник, запыхавшись и покраснев от работы. – Это ваша куртка?

– Моя.

Страж таможенного порядка обшарил карманы куртки, прощупал швы и воротник.

– Это ваша сумка?

– Моя.

Открывайте.

– Икра, водка есть?

– Одна бутылка.

Об икре я умолчал, хотя четыре маленьких баночки кетовой икры лежали на дне моей сумки, завернутые в газету. Их закрывали рыбные консервы и две банки с тушёнкой, которые таможенник прощупал, но до икры не добрался. Я все переживал о картинах – пакет маячил черным пятном. Тут вошел Гиви, и таможенник попросил меня выйти, закрыл дверь. Снова потянулись долгие минуты ожидания.

Рядом у соседнего окна в проходе разговаривали двое гражданских в открытую, ни кого не боясь.

– А эта горбачевская перестройка – продолжение давно зарождавшихся событий, – говорил один. – Все началось с Брежнева, он страну подставил.

– Да нет, – отвечал другой, – при Лене американцев от русского пирога-то умело отваживали.

– А то понимаешь, – перебил собеседника первый, – Горбач дал населению некоторую свободу, дал возможность заняться мелким бизнесом, путешествовать, но во всем нацелил нас брать пример с Запада. А это что значит: все делай в угоду дяде Сэму? Мне один секретный человек сказал, что наши уже готовы продать нефтяные шельфы америкосам, и все это делается втайне от народа. Горбатый-то и встречается с Бушем с глазу на глаз, без телевидения. Понимаешь, что делает?! Нас дурачат и с нами не считаются. Вишь, ввели антиалкогольную кампанию, повырубали виноградники… А потом поиграют с нами в кошки-мышки и снова алкоголь разрешат, да так, что мужики будут поголовно спиваться. Он с этой Тэтчер все ручкается, а она да Буш только и думают, как бы Союз развалить. А там Союз прикончат, придут другие и довершат дело. Уже вон по его указу начали выводить войска стран Варшавского договора, а американские-то базы там остались… Вот ты говоришь, немцы лучше к нам относиться стали…. Конечно, лучше и дядя Сэм нам гумунитарку шлет, только разваливайтесь дальше, разваливайтесь.

Я не дослушал диалога, резко открылась дверь купе, и таможенник кивнул мне:

– Заходите.

Он развернулся и, уже собираясь выходить, вдруг облокотился о спальную полку, рука случайно легла на пакет с картинами.

– Так… – У вспотевшего таможенника вдруг лицо стало бледнеть, он вперился в меня безумным взглядом: – А это что такое?

В это время вагон дернулся, и столбы перрона медленно-медленно поплыли назад.

– Это?.. А это картины.

– Картины? Антиквариат?

– Нет.

– Что за картины? Почему не заявили?

– Это мои картины, я сам нарисовал, везу друзьям в подарок.

Страж порядка выдернул из пакета один холст, другой, третий, судорожно поглядывая то на уплывающий перрон, то на картины, то на меня, торопливо заговорил:

– Где разрешение на провоз? Вы что, меня хотели подставить? – Вдруг он выдохнул, расслабился: – Ладно, так уж и быть, везите, возиться уже некогда. Вижу, что не антиквариат.

Мы видели в окно, как он ловко спрыгнул на перрон, сгорбившись и придерживая сдуваемую ветром фуражку, быстро пошел куда-то.

– Повезло тебе, – сказал Гиви.

III

«Дорога в тысячу миль начинается с первого шага»

Была стоянка в Варшаве. Поезд приближался к Берлину. После границы проводника как подменили: он стал вежлив, расторопен и даже добр. Я вышел в тамбур покурить и все размышлял, как бы добраться до Валеры. Проводник, расправляя в коридоре дорожку, открыл дверь, спросил:

– Вы в Хаупт-Банхофе сходите?

– Да. А до Зоо можете меня прокатить? Мне нужно к двоюродному брату в Бонн, а денег на дальнейшую дорогу нет. Дальше собираюсь автостопом.

– Да вы что, знаете, как нас штрафуют немцы… – Но вдруг в глазах его появилось понимание. – Хорошо, можете проехать до станции Зоо. Это уже Западный Берлин. Но, по-моему, вам лучше на Восточном вокзале сойти, там русских больше, и вы хотя бы не потеряетесь, а может, и кто из русских поможет добраться до брата.

Я вышел в Хаупт-Банхофе вместе с Гиви. На перроне его встретили земляки и сразу увлекли в переход. Я вошел в ночной огромный, пустой и неприветливый зал вокзала. Встал у стены со своей большой спортивной сумкой. На душе было тоскливо. «Нет, надо было ехать до Зоо…» Я хаотично размышлял что делать. Вдруг ноги сами понесли меня обратно на перрон. Мой проводник уже опустил площадку тамбура, ожидая отправления поезда. Я схватился за поручни.

– Ты куда? Ошалел?

– Возьмите до Зоо, там я как-нибудь на попутках доберусь до Бонна. Вы обещали…

– Кто тебя повезет без денег? Ладно, давай! – Он поднял площадку, и я вскочил в вагон.

В Восточном Берлине я бывал не раз, но, выходя на станции Зоо, испытывал уже несколько другие ощущения. Теперь это был настоящий Запад: вывески, люминесцирующая реклама – совсем не то серое однообразие Восточного Берлина. Казалось, даже воздух здесь пахнет по-другому. Я стоял под вокзальным козырьком при выходе на улицу. Моросил холодный ночной дождь, периодически раздавались резкие, не привычные в столь поздний час взрывы фейерверков – здесь, видимо, отмечали Рождество. По чистым мостовым проходили, ежась, держа над головой зонтики, прохожие, по широкой улице сновали машины. Некоторые авто подъезжали к козырьку вокзала. Из них выходили женщины, мужчины, семейные пары с сонными детьми, таксисты выгружали поклажу. Кто-то торопился, но в основном все было респектабельно, даже носильщики с багажными тележками выглядели самодостаточными.

Некоторые автомобилисты подъезжали только для того, чтобы купить у торговца вечернюю газету. Я спросил у нескольких из них, могут ли они подвести меня в сторону западной окраины Берлина, но мой ломаный английский не понимали, таращили глаза и быстро садились в машину.

Снова стало тоскливо.

Где-то раздавалось «бум-бум-бум!». Я пошел на звук тяжелого рока и увидел группу: двое парней в черных рокерских куртках играли на электрогитарах, а девушка в таком же прикиде, с выкрашенными зеленью волосами, виртуозно орудовала палочками, сидя за ударной установкой. Она пела, и голос ее был хорош. Перед музыкантами лежала шляпа для сбора денег, но в ней валялись всего две монеты и пачка сигарет «Бонн». Я искал русских, но слышал только немецкую речь.

Вернулся в забитый пассажирами зал ожиданий. Присесть было негде. Многие развалились на пластиковых диванах, занимая два-три места. Некоторые немцы были непотребного вида – оказывается, бомжество и в Западном Берлине процветает… Зато в зале было тепло. Я походил вдоль стен, пытаясь разобрать информацию. Нашел несколько малопонятных схем, карты Берлина и Германии.

У ряда зашторенных окон, кроме одного полупьяного немца, никого не было. Этот немец расположил на выступе стены чемодан, раскрыв его огромную черную пасть, в ней в беспорядке лежала всякая всячина, от хрустальных бокалов до набора пуговиц. Я подошел, поздоровался.

Немец протянул костлявую ладонь:

– Фриц.

– Алекс.

Я опять постарался выяснить, как добраться до загородной трассы, идущей в направлении Ганновер – Бонн. Фриц стал что-то бормотать несвязно, потом потянул меня к справочной, но сидевшая за столиком симпатичная немка толком не могла нам ничего ответить.

Вернулись к черному чемодану. Помолчали, поглядывая друг на друга и улыбаясь. Я достал из сумки бутылку водки, предлагая немцу купить ее. Тот с готовностью снял с витрины чемодана два стеклянных пивных бокала, протянул.

Я покачал головой.

– Не пить, а купить.

Фриц огорченно пожал плечами и убрал кружки. Я опять вышел на улицу в черный незнакомый и холодный мир, таща за собой сумку и пакет. Снова вернулся в зал и не спеша сделал еще круг вдоль стен, рассматривая схемы, карты и стенды с информацией. Вспомнил, что сказал проводник: Кельн от Бонна расположен всего в каких-то сорока километрах, а первый крупный город в сторону Кельна-Магдебург. Я нашел на карте железнодорожную и автомобильную трассы нужного мне направления, выяснил, что автомобильная трасса здесь называется «эсбан». Потом на листочке бумаги записал название поселков, через которые нужно будет пройти в пригороде; для ориентира посмотрел на эстакаду, по которой мой поезд ушел на запад, и пошел вдоль нее. Дома большие, маленькие, безлюдные тротуары…

Когда дорога уходила за домами куда-то в сторону, я старался не терять эстакады из виду. К счастью, попадавшиеся мне на пути автобусные остановки были оборудованы удобными пластиковыми, почти анатомическими креслами, на которых из-за ребристости боковин лежать было невозможно, зато можно было сидя отдохнуть. Будки были похожи на полукруглый, опрокинутый набок аквариум. Этот аквариум хорошо закрывал от ветра, а красивые рекламные щиты, развешанные на нем, создавали уют. На каждой остановке висела карта-схема близлежащего района, и по ней можно было корректировать свое движение.

Два или три часа я шел, пользуясь для отдыха этими остановками, и попал на широкую площадь с телевизионной башней. За площадью виднелась развязка дорог. Приблизившись, увидел синий в белом окоеме дорожный знак: «Ганновер». И радость во мне всколыхнулась: «Я на верном пути!» С верхней площадки было видно скоростную трассу, хорошо освещенную, огороженную высоким проволочным забором. По обочинам простирались чистые зеленые газоны. Я стоял у парапета. Машины откуда-то из-под меня вылетали со скоростью огромных снарядов и уносились на запад.

IV

Приключения в лесу

Я шел по тихой улочке притихшего поселка, стараясь держать в поле зрения забор трассы. Угловато-пузатые особняки местных богачей угрюмо наблюдали за мной сонными глазницами окон. Их аккуратные палисадники с подстриженными голыми кустами и побеленными деревьями были открыты взору. Но вот остались позади фонари последней, совсем узкой улочки, и я побрел по лесной дороге, там и сям встречая добротно сделанные из натурального дерева скамейки и компактные штабеля аккуратно уложенных бревен. Так шел довольно долго. Время для меня как бы перестало существовать. Просто усилием воли монотонно переставлял ноги, преодолевая усталость, особо не думая ни о прошлом, ни о будущем. Рассматривание новой, непривычной для меня округи, постепенно сменившейся с городской на загородную, прислушивание к гулу проносящихся где-то рядом машин и звукам леса заставляло находиться в состоянии «здесь и сейчас». А это лучшее состояние для путешественника – тогда пространство своим измерением устраивает для тебя путь как надо. Правда, в те времена я этого еще не знал. Часов я с собой не брал, да и что мне время, когда спешить было некуда… Впереди меня никто не ждал, а виза была длинная, поэтому и дома меня ждали не скоро.

Вскоре ограждение трассы кончилось. Вышел на лесную полянку, где красовались два березовых пня, на один сел передохнуть, а на другом разложил харчи: краковскую колбасу, хлеб, яйца. Отхлебнул из пластиковой бутылки домашнего вина, перекусил. Аппетит был волчий, а еда казалась невероятно вкусной! Вино, разлившись теплом по телу, приободрило. Я поймал себя на мысли, что, в общем-то, удовлетворен в данный момент жизнью, ведь главное – трасса с нужным направлением найдена, и теперь можно попробовать проголосовать. В том, что это была именно та, нужная мне дорога, сомнения не было: выйдя на ее обочину, я увидел впереди над головой две таблички «Ганновер», «Гамбург». Оставалось только сделать маленький, заметный для водителей транспарант. Я снова пошел к пенькам, которые стали мне уже как друзья, и, достав куски ватмана, предусмотрительно заготовленные дома, на одном жирно написал фломастером: «МАГДЕБУРГ – ГАННОВЕР».

Но и это мне не помогло. Битый час я простоял на освещенной фонарями обочине с поднятым над головой баннером. Машины с бешеной скоростью проносились мимо, даже не притормаживая. Пошел дальше в направлении запада, но вскоре ослаб настолько, что прилег на зеленом пригорке вблизи обочины и мгновенно уснул. Проснулся от яркого солнечного света и громкого щебета птиц. Я жутко замерз, несмотря на то что под теплую куртку предварительно надел два свитера. Несколько пробежек взад-вперед по прогулочной лесной дорожке и глоток «бургунского», женушкиного плодово-ягодного, вернули мне силы. Пошел краем скоростной трассы в надежде, что мой жалкий вид бредущего странника заставит кого-нибудь остановиться. Наконец послышался скрип тормозов, и я увидел, как тормозит белый минивэн, а на нем надпись: «POLICE». Вышел полицейский, молча, с подозрительностью осмотрел меня.

– Сэр, – сказал я по-английски, не теряя присутствия духа, – я направляюсь в Магдебург. Я – автостоп.

Как правильно связать английские слова, я тогда совсем не знал. Английский учил в домашнем туалете по висящим на стене шпаргалкам, да еще в армии после сержантской школы с подчиненным мне взводом, пытаясь привить малограмотным солдатам светские знания.

– О’́кей.

Полисмен еще что-то произнес, но так, что даже я понял, что у него с английским тоже не все в порядке.

Однако после небольшого диалога мне стало ясно, что по трассе ходить нельзя, а следует перейти в лес, на параллельную трассе велодорожку. Я последовал совету, и страшная машина уехала.

Рассвело. Сквозь редкий перелесок в отдалении показались деревенские дома. Вскоре пробежал мимо меня физкультурник, пожилой мужчина, в одежде, чем-то похожей на гидрокостюм, а через несколько минут на дамском велосипеде прокатила мимо блондиночка с красивыми формами, которые подчеркивал ее стильный спортивный костюм. Возможно, я глядел на нее с открытым ртом – не скрываю, нравятся мне немецкие физкультурницы. Но она почему-то же мне улыбнулась!

Через несколько километров открылась широкая поляна. Дальнюю ее половину занимал военный объект, обнесенный высокой сеткой и колючей проволокой. На больших железных воротах написано крупно: «КОНТИНГЕНТ АМЕРИКАНСКОЙ АРМИИ ПО ОХРАНЕ ЗАПАДНОГО БЕРЛИНА». «Вот, вот, – поразмышлял я уныло, – войска Варшавского договора выводят, а американские базы стоят железобетонно…» Хотя часовых на вышках я не увидел, но мне стало не по себе. Казалось, что за мной наблюдают. На всякий случай повернул ту сторону сумки, где было написано «СССР», к себе и ускорил шаг.

Видимо, с объекта меня действительно заметили. Через несколько десятков шагов я вдруг почувствовал какую-то неосознанную угрозу со стороны спины, оглянулся – полицейский патрульный «нисан». Он ехал очень тихо, медленно сопровождая меня. Натянув улыбку, я пошел навстречу машине. Бородатый крепыш с погонами капитана, сидевший рядом с водителем, высунувшись из окна, что-то спросил по-немецки. Естественно, ничего не поняв, я стал объяснять на английском, что я русский, путешественник из Москвы, следую в Бонн, где мой двоюродный брат работает поваром у посла, однако денег у меня нет, и я хочу пешком добраться до точки, где водители подбирают путешествующих автостопом. Бородатый что-то сказал своему напарнику, они громко посмеялись, а затем первый вышел и, отодвинув раздвижную дверь в салон, вежливо сказал: «Please». Я вошел, сел за столик у окна, дверь за мной закрылась. «Ну вот, отвезут в участок, – думал я. – А ладно, там тепло. А потом отпустят. У меня не к чему придраться, разве только что денег нет». Полисавто миновал один проселок, другой, проехал пару маленьких населенных пунктов, поколесил по развязкам дорог. Далеко где-то осталась скоростная трасса, по которой я шел от Берлина. Прикидывая, как идут повороты, я предполагал, что направление остается южным, а значит, если отпустят, сориентируюсь. Вскоре появилась другая автострада, съехав на нее, остановились возле большого кемпинга со стоянкой автомобилей. У обочины четырехполосной трассы толпилась группа молодых людей с кусочками бумаги или картона с надписями населенных пунктов на них.

– Иди! – Бородатый сделал жест, словно отпускает пойманную птицу.

– Правда, можно идти?

– Гоу, гоу! Здесь автостоп на Бонн.

V

Доброта немецких парней

Полицейские уехали. Внезапная их доброта поразила меня. Не верилось, что ради какого-то бродяги они проколесили по пригородным дорогам столько километров. Вот это Европа! Голосовавшие немецкие хлопцы с любопытством, молча, смотрели на меня, но при приближении замедлившей скорость машины разом подняли свои надписи, загомонили. Один только худой долговязый паренек в круглых очках продолжал приветливо улыбаться мне.

– Май френд, я из Москвы. Еду в Бонн. Эта та дорога?

Студент закивал головой:

– Ес, ес, плиз!

Я достал свой банерочек и встал рядом. Один из толпы сел в остановившуюся машину и уехал. Студент что-то крикнул впереди стоящим. Все снова обернулись ко мне и стали приглашать вперед. Я обрадованно продвинулся к обочине. Тут же затормозил потрепанный, с желтой кабиной грузовик. Благодетель-очкарик открыл кабину, переговорил с молодым усатым водителем и махнул мне:

– Ганновер, лезь! В Ганновере пересядешь на другую.

– А как же ты? (У него тоже в руках была табличка «ГАННОВЕР».)

– За меня не волнуйся, я доберусь.

– Спасибо, друг.

Водитель (звали его Клеменс) не говорил по-английски, но был очень приветлив и улыбчив. Объяснялись мы с ним почти одними жестами. Идеально ровная дорога пестрела свежими разметками и дорожными знаками. Из динамиков радиоприемника лилась красивая немецкая песня, за окном плыли живописные пейзажи. Четыре сотни километров пролетели незаметно. К тому же я отхлебнул из заветной бутылочки, и настроение сразу поднялось. Не доезжая кольцевой, окружающей Ганновер, водитель свернул на маленькую дорожку – ниже была стоянка автомобилей перед бензозаправкой. Остановился. Здесь наши пути расходились. Клеменс ехал строго на запад, в Гамбург, а мне где-то здесь надо было попасть на дорогу, уходящую на юг страны к французской границе. Немец развернул передо мной карту, показывая какие города я буду проезжать дальше на пути к Бонну. Говорил он по-прежнему только по-немецки, но после нескольких глотков черноплодки я интуитивно стал понимать, что он говорит.

– Ты здесь обязательно найдешь нужную тебе машину, – примерно так я понял его горячую немецкую речь. При этом водила настойчиво тыкал пальцем вниз, показывая на заправку и стоянку автомобилей.

Мы пожали друг другу руки, и я, спустившись по дорожке вниз, подошел к первым попавшимся на пути автотуристам. Три пухлолицых молодых немца разложили на багажнике «Ауди-80» провизию. Стояли, аппетитно жуя, с огромными бутербродами в руках.

– Бонн, Кельн, отвезете? – обратился я к парням.

– Нам на Дормунт.

Я было пошел дальше, но один, переговорив о чем-то с остальными, остановил меня:

– О’́кей, довезем.

Затем тот же молодой человек достал из дверей машины карту, разложил ее на капоте, стал показывать, как мы будем ехать и где мне надо будет сойти, чтобы пересесть на другую попутку. Честно говоря, я мало что понял, однако кивал, соглашаясь. Мне было все равно, главное, ехать к поставленной цели. Мы выкурили по сигарете и поехали.

По пути ребята угощали меня бутербродами, баночным пивом. Узнав, что я русский, расспрашивали про Россию, интересовались политикой, проблемами продовольствия. Потом я заснул, а когда проснулся, мы уже были на очередной точке автостопа с бензозаправкой, стоянкой автомобилей и строениями сервисного обслуживания.

Немцы попрощались со мной и поехали дальше, а я пошел сразу на дорожку выезда с заправочной станции. У выезда стояла метровой высоты глыба гранита. Я разместился возле нее, используя глыбу как столик для закуски и стакана с выпивкой. Черноплодка еще в Москве была предусмотрительно перелита в двухлитровку из-под «Байкала», поэтому полицейских я не боялся. К тому же я уже был знаком с ними. Табличку: «Бонн – Кельн» поставил на асфальт, прислонив к граниту. Таким образом, моя энергия вообще не расходовалась ни на что, просто отдыхал и созерцал выезжающие на трассу машины.

Некоторые автомобили возле меня притормаживали, но, видимо, надпись на моей табличке не соответствовала их пути, поэтому водители улыбались, крутили головой и уезжали. Наконец остановился спортивный «фольксваген» ярко-синего цвета. Солидный мужчина в костюме с иголочки пригласил меня в машину. Герберт, назовем его так, потому что настоящего имени его не помню, довольно хорошо произносил некоторые русские слова, а по-английски вообще говорил безупречно. Мы сразу перестроились в крайний левый ряд, и стрелка спидометра упорно поползла верх, замерев на цифре двести. Показывая на нее, я выдохнул:

– Вот это скорость!

– Какой русский не любит быстрой езды! Но разве это скорость? – Герберт стал перестраиваться правее. – Посмотри! – Он кивнул на боковое зеркало с его стороны.

Я глянул, в зеркале что-то промелькнуло, и тут же желтая спортивная машина, словно летящий снаряд, обогнала нас.

– Не может быть! Сколько же он выжал?

– Думаю, триста или около того. Очень хорошая машина… Я пока такую позволить себе не могу. – Я промолчал, он продолжал: – Это очень дорогая тачка. Пока она мне не по карману: долги, кредиты – у нас тут жизнь не такая простая, как кажется…