Текст книги "В заколдованном Тринидаде"

Но вот вдоль рядов двинулась группа богато одетых немцев. Один, на нем был длинный кожаный плащ, остановился, пристально посмотрел на картину, потом на меня и снова на картину.

– Твоя картина? – наконец произнес он.

– Моя, тридцать марок.

– Тридцать марок?

Немец молча достал кошелек, отсчитал купюры, сунул под мышку картину и пошел догонять товарищей.

– Во, молодец! Продал! – воскликнул временно отошедший и снова вернувшийся Евгений.

– Да.

– За сколько?

– Тридцать марок.

– Неплохо.

– Да, теперь бы найти магазинчик подешевле, где можно было бы купить себе и жене какие-нибудь шмотки.

– Алена, – позвал Евгений маленькую, похожую на подростка девушку, торгующую солдатскими и офицерскими головными уборами. – В каких магазинах наши шмотки покупают?

– А зачем тебе?

– Парню надо подсказать.

– Сейчас, Олеся, посмотри за товарчиком, я на минуту. – Алена подошла к нам: – Тебе, что ли, надо подсказать?

– Мне.

– Ну слушай. В Западном Берлине есть три магазина, где обычно русские, хохлы и белорусы затовариваются на продажу и для себя. Один находится на… – И она начала перечислять адреса всех трех универмагов, а я только успевал записывать в записную книжку.

– Ты ему схему начерти, – сказал Евгений, – а то долго будет искать.

– Хорошо. – И Алена начертила в моей записной книжке схему.

Пройдя Бранденбургские ворота, я вновь ступил на землю развитого капитализма, и опять налетело какое-то трепетное чувство, которое в свое время могли назвать преклонением перед Западом. Возможно, это чувство было ожиданием чего-то необычного, ожиданием легкости и правильности пути, казалось, сейчас вот-вот отрастут крылья, ветер поднимет тебя и понесет над прохожими по широким улицам, а ты только будешь на все с веселостью и удивлением посматривать сверху. Но вот уже позади остались длинный парк и ряды современных многоэтажек, а ощущение было такое, что все улицы и дома эти тебе уже давно знакомы. Нет, конечно, это был не тот сплошной серый соцреализм многоэтажек Восточного Берлина, где только центр радует монументальностью сооружений, а все остальное вызывает скуку.

Выйдя на Курфюрстендамм, а затем к станции Зоо, я вновь поразился количеству рекламы, людей и машин. С деньгами, которые дал мне брательник, у меня набралось больше семидесяти марок. На площади шла распродажа: с открытых прилавков продавали мужские и женские вещи. Я выбрал себе добротный итальянский свитер, и даром, за каких-то двадцать пять марок, в то время как в витринах магазинов висели свитера с трехзначными цифрами. В большом универмаге на углу шумных улиц купил себе за девять марок темно-зеленые брюки и за семь марок спортивные штаны. Все это было очень кстати, потому что все такие вещи у меня давно поизносились, а в Москве цены на заграничный товар бешеные! Я никак не мог выбрать жене купальник, который она мне заказала. Помня ее обворожительный бюст, я ходил от одних вращающихся вешалок-витрин к другим, тискал, мял в руках раздельные и сплошные купальники, помнил, что она точно говорила о раздельном, но никак не мог понять, какой модели, какого размера и какой расцветки ей подойдет. Перебирание купальников и примерка очередной модели на мыслеобраз Вики сильно будоражили мои сексуальные энергии, я очень четко видел ее всю нагую, как будто она вот тут стояла рядом. Казалось, ни один из увиденных мною купальников не достоин ее идеально сложенного тела. Каждый видит свою жену субъективно. Эта субъективность всегда окрашена совокупностью причин. В тот момент наша долгая разлука с женой создавала образ ее совершенства. Так ничего из этой затеи и не получилось. Кроме того, оказалось, что самый дешевый купальник стоит шестьдесят марок, а у меня осталось только тридцать.

XVI

На вокзале и на вилле

День подходил к вечеру. Я решил, если ни купальник, то какой-нибудь другой подарок куплю жене завтра. Вернулся на станцию Хаупт-Банхов. Та же кассирша, и такая же не любезная, как и раньше, сказала, что билеты на Москву, как и прежде, с отправкой не раньше десятого числа. «Нет, – подумал я, – если сейчас не возьму, вообще могу застрять в Берлине, а там вообще не будешь знать, как выбраться».

Когда билет на обратную дорогу лежал в кармане, я как-то успокоился. Я теперь знал, что десятого точно уеду в Москву. Купил банку пива, зашел в теплый зал ожидания на втором этаже, сел на свободный диван, достал шпротный паштет, хлеб и с большим аппетитом уплел нехитрую трапезу. Потом, успокоенный, с натянутым на голову воротником куртки, свернувшись калачиком, уснул. Ночью сквозь сон слышались смех и выкрики молодых немцев, после меня набившихся в зал. Открывая глаза, я поглядывал в сторону резвящейся объединенной компаний хиппи и панков – подвыпившие и обкуренные парни и девушки выглядели вызывающе. Передавая из руки бутылку и посасывая из нее вино, компания играла в карты. Прочий сброд и более-менее интеллигентный люд отдыхал, разрозненно сидя и лежа по диванам. Бритый наголо парень носился за такой же обритой девушкой, лихо перепрыгивая через лежащих отдыхающих. Догнав девушку, прямо на полу парень стал имитировать половой акт. Двое хипарей, сидящие на разных диванах, кидали друг в друга пустыми пивными банками и раза два чуть не попали в меня. Никто из ночлежников не обращал на них внимания, видимо, привыкли ни за одну ночь бомжевания и спокойно посапывали во сне. Я заснул, но опять проснулся. На этот раз между двумя парнями шла драка. Точнее, длинноволосый бугай в жилетке с наколками на голых руках избивал ногами жилистого панка. Тот валялся на сером мраморном полу, обхватив выкрашенную в зелень голову руками, защищаясь от ударов. Потом к бугаю сзади подбежала девушка, стала на него кричать и дергать за полу жилетки. Когда монстр отвлекся, панк вскочил и убежал. В таком кошмаре я дотянул до утра.

Часов в восемь я уже сидел в полуподвальном этаже на скамейке напротив ряда остекленных бутиков и кафе. Я сделал себе небольшой бутерброд из оставшегося кусочка копченой колбасы и потягивал баночное пиво. Потом поднялся на улицу покурить. Там было холодно, шел мокрый снег. Побродил по вокзалу, разглядывая информацию. Купил еще банку «Берлиниен биир» и спустился вниз на прежнее место. Настроение в первый раз за все время пребывания в Германии ухудшилось, появилась тоска по родине. Не возникало цели и не было интереса ни к чему. Все посмотрел, чего еще желать? Настроение усугублялось холодом в нижнем зале. Пока я размышлял о природе возникновения ностальгии, рядом со мной на диван плюхнулся какой-то сморщенный, небритый, в изношенной грязной одежде мужчина. Очевидно, он был не так уж и стар, но, должно быть, постоянное пьянство состарило его лицо. Его бил похмельный озноб, да так, что он периодически начинал дрожать всем телом. В руках он держал нарядно оформленный полиэтиленовый пакет, который он потом поставил на черный мраморный пол и извлек из него две большие банки пива, одну из которых без слов протянул мне, даже не посмотрев в мою сторону. Я еще не допил свою банку, поэтому отказался. Но пришлый, все так же неподвижно глядя перед собой куда-то, сказал по-английски:

– Возьми это, не имеет значения.

Я понял, что он узнал во мне иностранца, и взял предложенную мне банку.

– Дитрих, – сказал он и закрыл глаза.

– Спасибо, – сказал я по-русски.

Он медленно, так же незаинтересованно проговорил:

– Ю рашен?

– Ес.

Я начал рассказывать, как путешествовал по Германии, и его стеклянный взгляд чуть ожил. Некоторое время он молча слушал, затем, не поворачиваясь ко мне, нагнулся к своему пакету, достал оттуда красивую бутылку водки «Горбачев», протянул:

– Дринк!

Я сделал глоток, вернул. Дитрих тоже глотнул, поставил бутылку в пакет.

– Кури. – Привычным движением он вытряхнул из надорванной желтой пачки сигарету «Кэмел» без фильтра и ушел, не дослушав рассказ.

Допивая презентованное Дитрихом пиво, я раздумывал, как провести день, когда рядом со мной на скамейку сел мужчина средних лет. Прической и лицом он напоминал капитана Катанио из итальянского сериала «Спрут». На нем был клетчатый костюм, через плечо перекинут конец обернутого вокруг шеи шарфа. Мужчина деловито посмотрел на свои наручные часы и стал читать газету.

– Который час? – поинтересовался я.

– Без четверти девять. Ты русский? – Сосед оторвал взгляд от газеты и заинтересованно посмотрел на меня.

– Да.

– Горбачев молодец! Объединил две Германии.

Незнакомец говорил по-английски. Мы стали дискутировать на тему политики, с вечными проблемами которой, как с красивой, но порочной девкой, у меня никогда не было большого желания связываться, копаться в ее белье. Но тут, подогретый пивом и водкой, я разговорился. Мы вспомнили Каддафи, Хусейна. Мой новый друг говорил, что ему эти правители симпатичны, но американцам они как бельмо в глазу. А европейские лидеры всегда плясали под дудку Белого дома, и ему то, что сейчас появляется в европейской прессе, до тошноты противно.

– Пойдем выпьем кофе, – предложил мой новый знакомый. – Я только что вернулся из поездки в Росток. Вчера мы с друзьями немного перебрали, хочется чего-нибудь горячего.

В кафе на первом этаже, стоя за высоким круглым столиком, я принимал угощение от немца в виде бутербродов, пирожных и кофе. Феликс безудержно болтал о политике, шутил и громко, басовито смеялся. Он до того разошелся, что написал на стене авторучкой: «Феликс плюс Каддафи равняется любовь». Когда Феликс узнал, что я кантуюсь на вокзале в ожидании поезда на Москву, он пригласил меня к себе в гости. Я легко согласился. Мы сели на эсбан, проехав несколько остановок, пересели на автобус и через некоторое время были в респектабельном квартале Западного Берлина, где на улице стояли на приличном удалении друг от друга красивые высокие особняки.

Прежде чем идти домой, мы зашли в продовольственный магазин, где Феликс взял зажаренную на гриле курицу, хлеб и две упаковки бутылочного пива. Он попросил продавца разрезать курицу на две половинки. Мне было неудобно все принимать на халяву, и я сунул моему другу двадцать марок, которые он с охотой взял.

Особняк, в котором жил Феликс, был старинной немецкой постройки в три этажа. К нему со стороны небольшой асфальтовой дороги примыкал полисадник с газоном, по периметру которого рос декоративный кустарник. Подходя к подъезду, Феликс поднес палец ко рту:

– Тихо, проходи без разговоров, чтобы хозяйка не слышала, – шепнул он.

Феликс жил холостяком. Он снимал просторную двухкомнатную квартиру со всеми удобствами на первом этаже. По-нашему сказать, он жил в полуподвальном помещении. Пока Феликс суетился по хозяйству, я разглядывал обстановку, поинтересовался, чем он занимается.

– Я безработный, живу на пособие государства, – сказал он, как мне показалось, достаточно весело.

Обстановка квартиры казалась слишком шикарной для безработного. Здесь было все, что могло устроить быт любого холостяка. В большой комнате вдоль стены стояли высокий мебельный гарнитур, включающий шкаф, буфет, книжный шкаф – все из натурального дерева. Ближе к середине помещения расположился массивный обеденный стол. Кожаный диван и кресло, большой японский телевизор, музыкальный центр, много книг, стилизованный под старину телефонный аппарат. Кухня нарядно выделялась белым гарнитуром и стильной металлической мойкой с хорошим смесителем воды. По стенам на полках разместились бутылки с ликерами и соусами, специи в больших стеклянных банках, кофемолка, электромясорубка, хорошая посуда, микроволновая печь, и все было расставлено со вкусом. Большой холодильник «Бош» довершал интерьер кухни. В спальне стояли огромная кровать, массивный шкаф, на полу лежала шкура белого медведя. В коридоре расположились японская стиральная машина и пылесос, по всей видимости, последних моделей.

– Неплохо живешь для безработного!

– Неплохо, да дорого. Большая часть пособия уходит на оплату квартиры. Раньше я работал журналистом, неплохо зарабатывал, а сейчас пока не подыщу подходящую работу. Ты, Алексей, наверное, хочешь принять ванну?

– Не отказался бы.

– Давай-давай, будь как дома, а я пока подогрею курицу.

Я помылся, переоделся в чистую рубашку. В гостиной к этому времени уже был накрыт стол. Феликс, когда увидел меня, пошел на кухню за курицей. Я так проголодался, что курица с пивом показалась мне верхом кулинарного искусства. Я ее уплетал за обе щеки, а Феликс больше налегал на пиво. Мы смотрели последовательно музыкальную программу немецкого телевидения, информационную программу, видео, слушали классическую музыку, курили хороший голландский табак, который Феликс ловко заворачивал в папиросную бумагу и подавал мне. После ужина перешли на крепкий напиток «Адмирал».

Феликс сказал, что у него особо хорошее отношение к русским, так как у него отец был советский офицер, который познакомился с его мамой во время Второй мировой войны. Потом он грустно поджал губы:

– Но я его так и не видел ни разу. Я только знаю, что мама его очень любила.

Феликс много расспрашивал меня о Советском Союзе. Сказал, что ему нравится эта страна и ее народ, хотя мы за свою историю существования много наломали дров. Он подшучивал над КГБ, и когда ловил по радио музыку, то на помехи говорил:

– Это КГБ лезет в эфир. – И тут же громко смеялся.

Потом он сказал:

– Э, момент, Алексей, сейчас мы споем гимн Советского Союза.

Феликс достал с полки одну из толстых серых папок-скоросшивателей, полистал в ней и вынул отпечатанный на листе текст.

– Здесь на немецком и на русском есть. Давай на русском, я знаю текст, – сказал он.

Мы встали и, обнявшись, запели:

 
«Союз нерушимый
Республик свободных
Сплотила навеки
Великая Русь…»
 

Некоторые строки мой друг пел с безобидной издевкой и заливался смехом. Потом мы пытались дозвониться по коду в Москву моим родителям, но московский канал был все время занят. И каждый раз после набора номера Феликс говорил:

– Это КГБ разговаривает.

Вскоре я задремал за столом. Феликс заметил это и предложил мне идти спать. Он отвел меня в спальню, сказал, чтобы я ложился на его кровать, и постелил мне чистое красивое постельное белье.

– А я еще посижу в гостиной.

Мне было все равно, я разделся, лег и крепко уснул. Проснулся, когда еще было темно. Пошел в туалет – сказывалась изрядная доза выпитого пива. Дверь в гостиной была приоткрыта, сквозь щель пробивал свет. Из комнаты слышалась речь Феликса, затем раздавался его же громкий смех. По всей видимости, он разговаривал сам с собой. Я не стал открывать дверь в гостиную, вернулся на кровать. Но уснуть не мог. В голову лезли разные дурацкие мысли: «Может, он ненормальный? Может, у него припадок?» Наконец я заснул. Проснулся уже от дневного света. За широченным окном чирикали воробьи и щебетали какие-то птички. Я отдернул пошире штору, увидел одного, другого, третьего прохожего. Большие настенные часы показывали девять утра. Я зашел в комнату Феликса. Не сняв с себя брюк и рубашки, он лежал на диване, прикрывшись пледом. Подушки под головой не было. На столе стояло несколько маленьких бутылочек из-под аперитива и коньяка. «Надо же, бедолага, – подумал я. – Мне уступил свою кровать, а сам лег кое-как». Мне стало жаль его будить. Я полежал еще с час в спальне, а потом все же растолкал Феликса. Почувствовав, что кто-то трясет его за плечо, он испуганно поднял голову, но, увидав мою улыбку, заулыбался и снова уронил голову на диван.

– Мне пора идти в город сделать кое-какие покупки.

Феликс в ответ что-то пробормотал по-немецки, потом по-русски сказал:

– Да-да, – поднялся и потянулся.

Он подошел к окну и распахнул его настежь. В комнату ворвался свежий воздух. Потом заботливый хозяин показал на ванну, дал мне запечатанную зубную щетку, принадлежности для бритья и полотенце. Он быстро приготовил легкий завтрак. Мы перекусили и отправились в город, захватив в дорогу по банке пива. Перед входом в метро Феликса затошнило, он сказал:

– Э, момент.

И я с содроганием увидел, как его вывернуло.

– Все о’кей, – сказал он через минуту и показал на мой пакет: – Дай баночку пива.

Он сделал несколько глотков. Мы спустились на станцию метро. По центру перрона стояла лавочка. Феликс предложил передохнуть, сказал, что сейчас подойдет его друг. Мы присели. Вскоре из подошедшего электропоезда с потоком людей вышел долговязый светловолосый парень с загипсованной рукой, она лежала на перекинутой через плечо повязке. Феликс окликнул его. Парень расплылся в широкой улыбке. Своим ртом, оттопыренными ушами и доброй мордашкой он напоминал Буратино. Феликс о чем-то живо говорил с ним на немецком. В паузах они неприлично громко смеялись, потом, вспомнив обо мне, Феликс кивнул на парня:

– Фридрих.

– Алексей.

Фридрих протянул левую руку для пожатия.

– Что с рукой? – спросил я.

– Сталинград.

И оба немца громко захохотали.

Фридрих меж тем достал из своего полиэтиленового пакета бутылку белого «Чинзано» и с удовольствием периодически прикладывался к ее горлышку. Мимо прошла молодая симпатичная девушка с красивыми ногами и походкой. Фридрих что-то сказал ей. Она улыбнулась, что-то ответила, не останавливаясь. Фридрих и Феликс опять расхохотались. Феликс взял из моего пакета еще банку пива. Чувствовалось, что ребята начинают заводиться, а мне хотелось еще побродить по Берлину.

– Феликс, – сказал я, – мне надо в город. Давай встретимся на вокзале в пятнадцать часов.

– Ровно в пятнадцать?

– Да, там, где мы с тобой познакомились на скамейке.

– О'кей! Я должен тебя еще проводить на поезд.

Еще раз повторив: «В пятнадцать Хаупт-Банхоф», Феликс протянул мне на прощание руку.

XVII

Проблемы с камерой хранения

Я опять почувствовал воздух свободы. Никуда не торопясь, ни от кого не завися, мог теперь снова бродить по незнакомым улицам, рассматривать витрины, заходить в магазины, секс-шопы (которые тогда для советского человека были чем-то запредельным), сидеть на какой-нибудь площади под открытым небом на скамье, потягивая баночное пиво. Я так и сделал, в первый раз сев передохнуть в торговом доме возле красивого музыкального фонтана, подсвеченного разноцветными лучами.

У меня еще оставалось десять марок, на которые я хотел купить жене хоть какой-нибудь подарок. Но сколько я ни высматривал, ничего путного не попадалось. Все качественное дорого стоило. В итоге я и ничего не купил, и к Феликсу опоздал на встречу. Денежный остаток потратил на мелкие презенты для друзей. Жене решил купить что-нибудь относительно дорогое в Москве. В те времена я еще не знал, что все явления происходят не сразу. Когда-то они зарождались в мелочах, в невнимании к близкому или в каких-то своих убеждениях, которые другому могут быть вообще непонятны. Многие детали будущих явлений мы вообще не способны увидеть, но когда эти детали со временем складываются в пазлы, мы, увидев реализовавшуюся картину, хватаемся за голову, считая, что любимый человек, партнер, родственник, вообще жизнь поступили с нами несправедливо. Возможно, началу разлада с женой положило то, что я не купил ей именно в Германии купальник, который она так хотела.

Посидев на скамейке – месте встречи с Феликсом, – я поднялся наверх в теплую комнату, где провел еще одну ужасную ночь. О том, что не встретил Феликса, я не переживал, у меня был номер его телефона и я собирался позвонить ему из Москвы.

Рано утром я пошел за багажом в камеру хранения, там у меня было энзэ: банка пива, банка лосося и немного хлеба. Я сильно проголодался и уже предвкушал вкусный, питательный завтрак, но человек, работающий в камере хранения, запросил у меня шесть марок вместо четырех, которые полагалось заплатить за двое суток. У меня же оставалось всего пять. Я пытался уговорить, доказать, что пришел к самому открытию, – все было бесполезно.

– Шесть марок, и все, – твердил упорно служащий.

«Как бы без багажа не уехать, – начал беспокоиться я, – ведь поезд уходит через три часа». Я заметался по залу, в висках стучала мысль: где взять эту злосчастную марку? Увидел у металлического бортика, отгораживающего подземный переход, двух парней. Присмотрелся к ним. По одежде и разговору стало ясно, что это русские. Подошел к ним.

– Ребята, можете выручить? Дайте одну марку, вот так надо, – сказал я грустно, но пытаясь сохранить достоинство.

Никогда не думал, что так трудно просить милостыню. Аж вспотел и, кажется, покраснел.

Один из парней был рыжеволосый, кудрявый, с желтыми фиксами и слегка блатными замашками, он сказал:

– Браток, с удовольствием помогли бы, да сами на мели. Если хочешь, подожди, сейчас наш кореш придет, у него возьмешь.

Я поблагодарил ребят за участие и обещал вернуться, а сам пошел обходить зал в поисках удачи, но ни одного подходящего человека, у которого можно бы было спросить монету, не увидел. Незаметно снова оказался возле камеры хранения. У ее дверей собралась очередь из шести человек. Судя по суженным глазам и скуластым лицам, это были представители какой-то нашей малой народности. Некоторые из них говорили между собой по-русски. Они получали вещи – большое количество всевозможных тюков и матерчатых сумок, – тут же проверяли и связывали их попарно. «Ну, эти не дадут», – подумал я, но все же взмолился:

– Ребята, выручайте, дайте, пожалуйста, одну марку! А то этот, – я показал на кладовщика, – не отдает мою сумку, говорит, чтобы я ему за начавшиеся сутки как за целые заплатил.

– Надо помочь земляку, – сказал один, не отрываясь от своей поклажи.

Другой достал из кармана монету и передал ее мне.

– Ой, мужики, как я вам благодарен!

Я протянул шесть марок кладовщику и получил обратно свой багаж. Проходя мимо рыжего с фиксой, который вместе со своим товарищем по-прежнему околачивался возле подземного перехода, я сказал:

– Ребята, спасибо, марка больше не нужна, меня выручили какие-то нанайцы или узбеки – словом, свои.

– Смотри, а то вон наш корешок идет, у него есть деньги, – сказал рыжий и, понаблюдав за мной, добавил: – Что-то ты плохо прибарахлился, сумочка у тебя маленькая.

– А я без денег приехал, не смог в банке поменять. – И тут меня снова потянуло рассказать историю своего путешествия.

Терпеливо слушая меня, рыжий на паузе удивился:

– Ну, ты даешь, без копейки денег автостопом?

Покручивая золоченой цепочкой с ключом, подошел друг моих новых знакомых – невысокий парень лет тридцати. На нем были кожаная куртка и джинсы.

– Ну что, съездил? – спросил рыжий.

– Ага.

– Слушай, Петрович, будь другом, сходи в машину за бутыльком, – попросил молчавший все время друг рыжего, – тут нам путешественник такие интересные вещи рассказывает.

Петрович немного помедлил, раздумывая, но пошел.

– В Стоячку спускайся, – крикнул ему вдогонку рыжий.

Мы втроем спустились в то недорогое кафе, где мы завтракали с Феликсом. Встали за тем же столиком. Я достал из сумки банку пепси-колы, апельсин. Молчаливый, который назвался Сашей, порезал его на маленькие дольки. Пришел с литровой бутылкой шнапса Петрович.

Рыжий, он же Володя, спросил:

– Лех, а у тебя мерзавчик… ну, стакан есть?

– К сожалению, нет.

– Какой же он путешественник? – улыбнулся Петрович и, буркнув: – Сейчас, минуточку, – принес от барной стойки два наполненных соком полиэтиленовых стакана. – Пришлось сока купить, так просто стакан не дает.

Мне налили первому, потом все выпили по кругу.

– Лех, а у тебя сигарет нет случайно? – спросил Володя. – А то мы тут бедствуем, все деньги на машину угрохали.

У меня было три пачки югославских. Я достал две из них и вручил ребятам.

– О! Ну ты нас балуешь! Спасибо! – каждый стал благодарить меня.

– А что за тачку купили? – спросил я, стараясь не забыть, на чем я остановил свой рассказ.

– «Вольво», неплохая машина, пятилетка.

– А дорого?

– Полтора косаря.

– Так это ж, по-моему, даром. Наверное, битая?

– Да нет, просто мы в Гамбурге на фирме – она занимается скупкой подержанных тачек – узнали адрес одного архитектора. Он хотел продать свою тачилу, но постоянно был в командировках, и коммерческий агент никак не мог застать его на хате. А мы нашли адрес этого ваятеля и караулили его возле подъезда три дня. Наконец, когда тот появился, мы угостили его русской водочкой, посидели у него дома, поговорили. В итоге он уступил нам свою «Вольво» за символическую плату. Теперь Петрович погонит ее в Москву, сдаст за хорошие бабки, купит товар, привезет его сюда, мы его продадим и будем при лавэ.

Еще раз пустили по кругу стакан.

– А как вы приехали в Германию, по приглашениям?

– Я-то вообще уже год здесь околачиваюсь, – сказал Володя. – Уехал по приглашению, но возвращаться назад не хочу. Любыми путями постараюсь получить вид на жительство, а если не получится, уеду в другую страну, только не в Союз.

– А как же ты без визы? Паспорт-то просрочен…

– У нас одна потасовочка вышла… и я попал в полицейский участок, а затем за просроченный паспорт посадили в каталагу. Но у них, скажу я тебе, чалиться одно удовольствие: кормят отменно, ванна, цветной ТВ в камере. Хошь, хоть целый день в него пялься или в купальне млей – ни одна падла слова не скажет.

– А как же ты питаешься. Где живешь?

– Я нелегально работаю у одного корейца – хозяина ресторана. Он подобрал меня на улице, когда я подыхал с голода, взял рабочим в ресторан, предоставил ночлег, кормит бесплатно. Все, конечно, с риском, ведь у них огромные штрафы за нелегальных рабочих, если узнают. Но он в меня верит, говорит, что я надежный. А теперь потихонечку налаживаем бизнес с машинами. Петрович уже вторую тачку гонит в Россию. Да, ты, кстати, расскажи, как ты дальше путешествовал.

Я рассказал про Бонн, Мюнхен, Хале, Западный Берлин и тех, с кем свела судьба.

Парни слушали с увлечением, и, когда я закончил, Владимир сказал:

– Слушай, Лех, а напиши-ка ты книгу обо всем этом и вези сюда. В Союзе ее не издадут, там тяжело пробиться, а здесь, если что, одни русские, которых я знаю, весь тираж раскупят. Знаешь, какие богатые владельцы ресторанов есть в Западном Берлине? Бывшие граждане СССР, в основном евреи. Я уже некоторых из них знаю через своего корейца. Есть русский ресторан, где тарелка пельменей стоит двести пятьдесят марок. Прикидываешь? Да мы все подпишемся, в случае чего, чтобы выпустить тираж.

– Нет, отдельной книжкой не напечатают, – вмешался Петрович, – у немцев тоже писательская конкуренция будь здоров! Если только в журнал какой тиснуть…

Мне было радостно и волнительно, что ребята в меня верят и переживают. Мне уже не так важна была моя повесть, как эта реальная, полная впечатлений жизнь. Я думал: «Вот это настоящие ребята! Они со своими плюсами и минусами, возможно, даже минусов у них больше, но они открыты для общения и, по крайней мере, со мной честны».

– А вообще, что ты торопишься уезжать, – сказал Володя, – поживи в Германии, мы тебе поможем с работой на первое время. А там сам обрастешь знакомыми, связями. В Союзе сейчас такой бардак, поживи хоть здесь последние дни при коммунизме.

Я задумался: что он имел в виду, сказав это? В смысле, что пока еще Германия на половину социалистическая, что ли? Но голова уже не так хорошо соображала, хотя я еще себя пьяным не чувствовал.

– Нет, ребята, потянуло на Родину, да и жена там.

– А нас, думаешь, не тянет? – В глазах Володи появились злые огоньки. – Еще как тянет. И мать жалко, одна она у меня там. Но я лучше здесь окрепну, а потом заберу ее. А в России, даже если есть деньги, всегда чувствуешь себя каким-то неполноценным, словно постоянно должен кому-то или виноват перед кем…

– Ладно, – вздохнул Петрович и снова стал накручивать на палец цепочку с ключиком. – Нам пора. Билет так и не сдали. Придется тебе, Вован, снова приезжать сюда завтра.

Мы тепло попрощались, пожелали друг другу успеха.

Через сутки я был в Москве. Белорусский вокзал встретил холодной снежной метелью. Я ехал в такси за «деревянные» рубли по сумрачным, притихшим улицам, еще раз мысленно перебирался назад, в Германию, вспоминал тех, с кем свела судьба в путешествии, и твердил про себя: «Я помню вас всех. Наши встречи случайными не были. Путь соединяет и разводит людей, кому-то он дает понимание, что есть жизнь в настоящем моменте, кого-то он делает более открытым и доверительным к ближнему».

1992 г. Новая редакция 2015 г.