Текст книги "Девятая рота"

Хорошо, что тут же в раздевалке находилась стиральная машина. В неё парни сразу засунули робы и по совету бывалых мореманов добавили ещё и каустика. Это для того, чтобы мазут, пропитавший робу, лучше отстирался.

Правда, Егорыч, вечно спокойный точила, посоветовал:

– А вы робу на кончик привяжите и за борт смайнайте. Она от потока воды через полчаса белой будет.

На что сварной рассмеялся:

– Тоже научишь салаг, Егорыч. Они же оттуда только ошмётки от робы достанут, а если боцман эту хрень увидит, то точно обрубит все концы – и видали вы тогда, пацаны, свои робы.

Поэтому парни решили после каждого рабочего дня стирать в машинке, а для этого создали очерёдность, кто будет стирать, вытаскивать робу и развешивать её в сушилке.

После обеда Лёнька запланировал продолжить изучение конструкций судна и подготовку к отчёту по практике.

Но этой его светлой мечте осуществиться было не суждено.

Народ честно и с полной ответственностью, как выразился Василий, плющил харю.

Ну а Лёньке зачем было выбиваться из такого устоявшегося графика? Поэтому он с величайшим удовольствием воспользовался примером умудрённых опытом товарищей и ни на минуту не отставал от них в таком важном мероприятии.

Начальник практики их не гонял и не контролировал. А что с этой оравой жизнерадостных парней мог сделать лысеющий толстячок небольшого росточка, хоть и постоянно ходивший в штурманке с погонами, как у второго механика?

Парни были предоставлены сами себе. Хоть тут они отдыхали от постоянных построений и проверок, которые Лёньке осточертели за прошедшие два года обучения в училище.

Так что делать после рабочего дня было нечего, и, отдохнув от праведных трудов в туннеле, Лёнька шлялся по палубе, подолгу сидел на корме, бесцельно глядя на горизонт, а вечером играл с Серёгой Даниловым, Васькой Гусевым и Мишей Коротковым в «тысячу». Задор по изучению конструкций судна у них временно пропал.

Глава пятнадцатая

Через несколько дней после выхода из пролива Лаперуза Лёнька проснулся утром и, к своему удивлению, в иллюминаторе увидел вместо обычной картины «Море до самого горизонта» землю.

Наверное, так радовались только моряки Колумба, когда обнаружили по курсу «Санта-Марии» берега нового континента.

Точно так же запрыгал и Лёнька.

– Вася! – чуть ли не закричал он, толкая ещё спящего Василия. – Смотри! Земля!

На что получил ответ, вернувший его в полутёмную каюту, где с коек на него смотрели недовольные физиономии друзей.

– Чё скачешь, дурень? – недовольно ворчал Василий. – Камчатка это. По расписанию мы должны после обеда зайти в Питер.

– Какой Питер? – не понял его Лёнька, потому что в его понятии Питером называли только Ленинград.

– Какой, какой… – продолжал бурчать Василий, вылезая из койки. – Камчатский. Вот какой.

– Так это же… – хотел продолжить удивляться Лёнька, но Василий, прежде чем выйти из каюты, повернулся к нему и напомнил:

– Есть ещё Петропавловск-Казахский, к вашему сведению, сэр, а не только Петропавловск-Камчатский.

С коек Миши и Серёги последовали соответствующие колкие замечания, но Лёнька на них не отреагировал и приник к иллюминатору.

От самого борта судна да берегов простиралось тёмно-синее море, покрытое редкими барашками, а там, где оно заканчивалось, поднимался жёлтый скалистый берег. Скалы пиками поднимались из моря, а по мере удаления от кромки берега на них проступала тёмно-зелёная растительность. Только вот что это за зелень, Лёнька без бинокля разглядеть не мог. Тут ему оставалось только включить всё своё воображение и представлять себе нетронутую природу Камчатки с её зарослями стланика, сосновых и лиственных лесов.

Вдали находился не просто берег с холмами, покрытыми тайгой. Того, что открылось перед ним, Лёнька ещё никогда не видел, поэтому быстро оделся и вышел на прогулочную палубу. К счастью, она оказалось пустой, и через огромные окна он продолжил любоваться красотами природы.

Берег взымался ввысь острыми пиками гор, выглядевшими на голубом небе, словно нарисованные неизвестным художником картинки, чётко отпечатавшиеся на его девственно-голубом фоне.

То тут, то там в поле зрения попадались вулканы. Они отличались от остальных гор срезанными вершинами и кое-где выходящими дымками.

Склоны вулканов у самых вершин были покрыты снежным покрывалом, а сами вершины отблёскивали чернью в утренних лучах солнца.

Остальные горы, выстроившиеся частоколом, зеленели склонами, и только самые высокие из них у вершин переливались искрящейся белизной снега.

«Какие же они высокие, если их вершины в снегу», – невольно подумалось Лёньке.

Ведь, как он помнил по Кавказу, снег на горах летом там лежал на высотах более трёх тысяч метров.

«Да не может быть, чтобы это были трёхтысячники! – сам с собой спорил Лёнька и пришёл к выводу: – Это, наверное, природа здесь такая суровая. Ведь Камчатка же намного севернее Кавказа».

Но долго любоваться красотой ему не пришлось.

На палубу выползли проснувшиеся пассажиры и своими криками и возгласами нарушили величественную картину моря и суровой природы Камчатки, возникшую в воображении Лёньки.

Пришлось спуститься в каюту и вместе со всеми парнями идти на завтрак.

Николай Васильевич от своих намерений отказываться не собирался, поэтому путь курсантов-практикантов был прежний – на чистку льял туннелей.

Желание вновь лезть в льяла у Лёньки полностью отсутствовало, а особенно после увиденных красот побережья Камчатки.

Чувствовалось, что и парни не испытывают трудового энтузиазма. Прежний задор по опустошению льял от грязи исчез, а дух соревнования скатился ниже ватерлинии, а так как парни и в действительности находились намного ниже её, то и настроение оказалось соответствующим. Поэтому каждый из присутствующих пытался любым способом избежать путешествия под плиты.

Васька с Серёгой устроились на перевёрнутых вёдрах и вспоминали о преподавателе физики, которая требовала от них невозможного при сдаче последней сессии и завалила больше половины группы. Даже Миша, самый сообразительный «головастик», и то сдал физику только на четвёрку. Что уж тут говорить о Ваське и Серёге, которые радовались задрипанному трояку, полученному из рук беспощадной Бабыниной.

Едва дождавшись кофе-тайма, парни бросили инвентарь на плитах и вывалили на палубу.

В это время судно как раз, сделав поворот, направилось на вход в Авачинскую бухту.

За кормой остался белый шлейф кильватерной струи, изогнутый чуть ли не на девяносто градусов. Судно снизило ход, и прежняя небольшая вибрация корпуса, всё время присутствовавшая во время перехода, исчезла.

Справа ещё оставалась видна гладь океана, распростёршаяся до самого горизонта и ослепительно блестевшая под яркими лучами солнца. А слева возвышался скалистый берег, за которым вдали виднелась цепь островерхих гор, украшенная снежной вершиной громадного вулкана.

Лёнька с Василием, удобно устроившись на кормовой швартовной палубе, с восторгом смотрели, как «Орджоникидзе» осторожно входил в бухту.

– Ничего себе, какая красотища! – не сдержал переполняющих его эмоций Лёнька.

– Это ещё ерунда, ты посмотри, что сейчас будет по правому борту. – Василий поднялся с бухты швартовных тросов, на которых они сидели, и поманил за собой Лёньку.

Перейдя на правый борт и облокотившись на планширь, они рассматривали открывающийся их взору берег.

Такие же скалистые берега, покрытые редкой растительностью, такие же небольшие бухточки, о берега которых разбивались океанские волны. Всё было то же самое. Даже вздымающиеся за скалами пологие сопки с тёмно-зелёными склонами были уже привычными.

Но самым неожиданным оказалось то, что невдалеке от берега из воды возвышались три узкие островерхие скалы, которые стояли чуть ли не на курсе судна.

– Ого! – неожиданно вырвалось у Лёньки при виде девственной красоты скал.

Вершины их, как будто заточенные огромным великаном, в руках которого был невероятных размеров обрабатывающий инструмент, возвышались пиками из воды. А сами скалы, как три упрямых человека, слегка наклонились вперёд, встречая невзгоды, несущиеся из открывающегося перед ними океана. А тот, не щадя этих трёх упрямцев, кинувших ему вызов, сметал с их поверхности любую растительность и только чайкам позволял передохнуть на безжизненных склонах.

Вот и сейчас сине-зелёные океанские валы волн накатывались на их основания, высоко вздымались и опадали каскадами брызг к их ногам.

– Да-а, – невольно протянул Лёнька. – Вот это красота! – И восторженно посмотрел на Василия.

– Это тебе не хухры-мухры, – довольно отреагировал Василий на реакцию Лёньки, – это Три брата! – объявил он, подняв указательный палец над головой с такой гордостью, как будто эти скалы принадлежали лично ему, а он сделал подарок Лёньке, чтобы тот на них полюбовался.

– Точно, как три брата, – согласился с ним Лёнька и продолжил разглядывать чудо природы, пока оно не скрылось по корме.

«Орджоникидзе» к причалу по каким-то причинам, которые были не известны Лёньке, не пошёл, а, бросив якорь, встал невдалеке от берега.

Наступило время обеда. Рабочий день у главных «работяг» судна закончился, и они, помывшись и переодевшись, дружно двинулись в столовую команды, где смогли насладиться дарами, на которые способны искусные судовые повара.

Погода на удивление стояла солнечная и безветренная, поэтому парни после обеда поднялись на прогулочную палубу.

Было очень жарко, поэтому они скинули верхнюю одежду и, оставшись в лёгких брюках, с интересом осматривались на рейде, где «Орджоникидзе» ждал пассажиров.

День оказался на удивление тихим и солнечным. Ни единое дуновение ветерка не тревожило гладь Авачинской бухты. На рейде стояло несколько БМРТ, и только каждые пару часов рейдовый катер обходил траулеры, забирая пассажиров и отвозя их на берег.

С прогулочной палубы, где расположились парни, они любовались голубыми просторами бухты, городом и его улицами, расположенными над портом.

А над городом и портом возвышались две громадные горы. Казалось, что они находятся рядом с городом. Выйди за него – и ты окажешься у подножья этих величественных творений природы. Склоны гор оказались покрытыми снежными шапками, даже несмотря на середину лета. А вершина одной из них оказалась ровно срезанной, как будто какой-то великан острой саблей прошёлся по ней, срезав самую её верхушку, а потом сабля у него затупилась, и он уже повреждённым оружием кромсал вершину второй горы.

Знатоки местных достопримечательностей сразу просветили Лёньку, что это и есть знаменитые Авачинский и Корякский вулканы.

Над Корякским вулканом из скошенного кратера поднимался беловатый дымок.

Обратив на него внимание, Лёнька поинтересовался у парней, выстроившихся вдоль лееров прогулочной палубы и осматривающих окрестности:

– И что, эти вулканы действующие?

– Ещё какие действующие, – хмыкнул кто-то из них. – Тут по несколько раз в год весь город трясётся.

– И чё, разрушения бывают? – продолжал допытываться Лёнька.

– Особых нет, потому что дома везде построены сейсмостойкие, – с видом знатока ответил на Лёнькин вопрос Миша.

– А ты откуда знаешь? – пытался докопаться до истины Лёнька.

– Дядька у меня тут живёт, – пояснил Миша. – Вот когда он последний раз приезжал к нам в гости, то многое рассказал и про землетрясения, и про цунами в Северо-Курильске. Правда, давно оно было, лет двадцать с гаком назад.

Лёньке интересовался всем в этом новом для него месте, поэтому он, как губка, впитывал в себя информацию.

Вскоре к судну подошёл катер с пришвартованной к его борту баржой. На неё по вываленному трапу сошли пассажиры, доставленные лайнером в родной город, а пассажиры, которым следовало добраться до Чукотки, взошли на борт.

Как только оформление прибывших пассажиров закончилось, «Орджоникидзе» поднял якорь и вновь направился на выход в открытый океан.

Лёнька сбегал в каюту за фотоаппаратом и предложил парням сфотографироваться на фоне бухты, кекуров и вулканов.

Парни не отказались и, устроившись на планшире над правым крылом мостика, сделали общее фото.

Но Лёньке захотелось чего-то особенного, и он попросил Василия:

– Вась, а давай я залезу на трубу, и ты меня там щёлкнешь.

– Без проблем, – как всегда веско отреагировал Василий на его просьбу.

Оставив фотоаппарат в руках Василия, Лёнька помчался на трубу. Знакомыми путями он быстро взобрался на неё и, встав у самого края ограждения, прокричал вниз:

– Вась, давай снимай!

Увидев, что Василий готов сделать снимок, Лёнька поднял согнутую в локте правую руку и помахал ею, как бы прощаясь с Петропавловском-Камчатским. В этот момент Василий и сделал снимок, прокричав в ответ:

– Всё! Слезай! Я сфотал!

Но Лёньке совсем не хотелось уходить с трубы, потому что перед ним открылся захватывающий вид.

«Орджоникидзе» не спеша проходил мимо Трёх братьев, и те, как бы прощаясь с ним, в преклонённой позе предупреждали, что впереди, в открывающемся океане, его могут встретить шторма, беды и напасти, о которых он ещё ничего не знает.

Но сейчас ничего не предвещало каких-либо бед. Солнце палило с такой силой, что Лёньке казалось, будто он находится не на Камчатке, а где-нибудь на побережье Чёрного моря.

Море раскинулось безбрежной голубизной, уходящей вдаль и где-то в бесконечности сливающейся с куполом неба. Небольшие светлые облака как будто скатывались с него и сливались с кромкой воды, далеко-далеко, у самого горизонта, становясь единым целым.

Овеваемый встречным ветром Лёнька наслаждался тем, что видел. Ему даже не мешал надсадный гул снопов газов, вырывающихся из выхлопных труб главных двигателей за его спиной. Он к этим звукам уже как-то привык и почти не замечал их.

От ощущений красоты и бесконечности ему захотелось широко раскинуть руки и во всю глотку закричать: «А-А-А!» Но он сдержал себя от такого необдуманного поступка, потому что внизу, на прогулочной палубе, находились его новые друзья, которые могли бы его неправильно понять.

Поэтому он слез с трубы и присоединился к весело беседующим парням, обсуждавшим увиденные ими красоты Камчатки.

Глава шестнадцатая

Утром при умывании Лёнька обнаружил, что тыльные стороны обеих его ладоней покрыты красной сыпью. Каждый прыщичек на них нестерпимо чесался, и он едва себя сдерживал, чтобы не почесать кожу, хотя прекрасно понимал, что если начнёт чесать руки, то раздерёт их в кровь. Поэтому, чтобы уменьшить зуд, держал их под струёй воды.

Василий, увидев, что Лёнька струёй воды поливает себе руки, предостерёг его:

– Чё воду-то льёшь попусту? Не на берегу чай. Запас воды ведь ограничен, сам знаешь.

– Знать-то знаю, но они у меня чешутся, и я понятия не имею что с ними делать, – и, вынув руки из-под крана, он показал их Василию.

Тот, осмотрев их, поморщился:

– Да, хреноваты дела твои, Лёнь. К докторине тебе надо. Пусть лекарства какие даст да от работы освободит, – посоветовал он.

– Как освободит? – не понял его Лёнька. – А как же практика?

– Какая тебе практика? – недовольно отреагировал Василий на Лёнькины возражения. – Вон, в прошлом рейсе у Мишки то же самое было. У него раздражение на соляру было, когда Здор послал его картер мыть у динамки, а когда увидел Мишкины руки, то сразу перевёл его на лёгкую работу. Так Мишка целую неделю кайфовал, а мы машину драили.

– Так чё делать-то надо? – всё никак не мог понять Лёнька.

– Да ни чё! – отрезал Василий. – Покажешь руки Здору, и пусть он направляет тебя к докторине, а та уж и решит, что с тобой делать. На койке валяться, а может, на лёгкий труд переведёт. Ап ту ю, – изобразив из себя великого англичанина, подытожил Василий.

На разводке Лёнька, как и советовал Василий, показал руки второму механику. Увидев их, тот непроизвольно выругался и приказал:

– Чё ты мне их подставляешь? К докторине дуй. Пусть она тебе мазь какую даст. – И с раздражением подытожил: – Понаберут тут всяких неженок. И то им не это, и это им не так. Где вас только нашли таких? – уже откровенно сетовал второй. – Пару дней в соляре поковырялся – и на тебе…

– Пять, – еле слышно пропыхтел Лёнька.

– Ну если и пять! Я вон всю жизнь в этой соляре – и ничего. На, смотри, – и он с раздражением выставил перед Лёнькиным носом свои задубевшие ладони со вздутыми венами, больше похожие по цвету на кожуру переспелой тыквы. – Да какие из вас механики получатся, если после ста грамм соляры вас к доктору отправлять надо? – Возмущение сквозило в каждом его слове, но, взяв себя в руки, он приказал: – Так, слушай сюда! Немедленно к докторине и без бумаги от неё не возвращайся. Всё! – закончил он возмущения, но, увидев неподвижно застывшего Лёньку, чуть ли не взбеленился: – Чего стоим? Чего ждём? Мухой – к доктору!

Услышав приказ, Лёнька моментально развернулся, и его, как волной, смыло из раздевалки.

Амбулатория и лазарет находись в кормовой части судна. Лёнька недавно специально обошёл все коридоры, чтобы ознакомиться с расположением помещений, поэтому сейчас чётко знал, куда ему надо мчаться.

На двери амбулатории висела бумажка, на которой красивым женским почерком пациенты извещались, что владелица этого центра здоровья всего судна ведёт приём с половины девятого до шестнадцати часов, да ещё и с перерывом на обед.

Возвращаться в каюту не хотелось, и Лёнька, присев на корточки у двери амбулатории, терпеливо принялся ждать прихода врача. В тиши коридора легко различалось, что где-то далеко внизу едва слышен заглушённый переборками звук работы главных двигателей, а под ногами ощущалась небольшая вибрация от вращающихся винтов, которые гнали от себя воду и двигали судно вперёд.

Сидя в одиночестве, Лёнька прислушивался к звукам невидимой судовой жизни, которую уже постепенно начинал понимать.

Полчаса ожидания прошли быстро.

Неожиданно для себя он увидел, как в конце коридора, ведущего к амбулатории, появилась женщина. При виде неё Лёнька встал, подпёр спиной переборку и, сделав скорбный вид и скосив глаза из-под опущенных ресниц, исподтишка разглядывал приближающегося доктора.

Им оказалась миловидная стройная женщина с аккуратно прибранными волосами. Роскошные русые волосы были гладко зачёсаны, а на затылке собраны в тугой узел. Стройность фигуры подчёркивали узкая серая юбка до колен и аккуратная белая блузка с длинным рукавом, заправленная в юбку.

Женщина, не торопясь, чётко отбивая каждый шаг аккуратными туфельками по линолеуму палубы, приближалась к Лёньке.

Не доходя до него несколько шагов, она остановилась и осмотрела предполагаемого пациента с ног до головы большими голубыми глазами. Сжав слегка накрашенные светло-розовой помадой губы и склонив набок аккуратную головку, она негромким бархатистым голосом поинтересовалась:

– Вы чего-то здесь ждёте, молодой человек?

При виде докторины, как мысленно уже назвал её Лёнька, у него сразу перестали чесаться руки и только одна мысль пролетела в голове: «Ну и Мальвина!» – после чего он вообще перестал соображать и каменным изваянием застыл около коло закрытых дверей амбулатории.

Докторина выразительно посмотрела на него и вежливо попросила:

– Вы бы хоть от двери отошли, молодой человек, а то я так к себе в амбулаторию никогда не попаду и помочь вам ничем не смогу.

От её слов Лёнька смутился и, поняв, что перегородил весь коридор, с извинениями отошёл от двери.

Докторина с доброй улыбкой посмотрела на него и мягко, с задорным смешком чуть ли не проворковала, осматривая зардевшегося Лёньку:

– Вот так-то лучше будет. И посмотрим мы тебя сейчас, и полечим. – При этом она достала из кармана юбки небольшой ключик и открыла им дверь в амбулаторию.

Войдя, она сразу зажгла свет и указала Лёньке на стул около двери:

– А ты садись, я сейчас, – и, открыв дверь в соседний кабинет, зашла туда.

Через несколько минут она вышла уже в ослепительно белом халате и аккуратной белой шапочке и, посмотрев на притихшего Лёньку, уселась за стол. Достав толстую амбарную книгу, она подняла глаза на своего пациента.

– Вы кем на судне будете? – не повышая голоса, начала расспрашивать она. – Пассажиром или из экипажа? Что-то я вас не припоминаю.

– Я практикантом числюсь здесь. Во Владивостоке прибыл на судно, – запинаясь, начал объяснять Лёнька.

– А-а, – протянула докторина. – Вот поэтому я вас и не знаю. Так вы из ДВВИМУ будете?

– Да-да, – согласно закивал Лёнька. – Из него.

Докторина достала другую амбарную книгу и попросила Лёньку назваться.

Аккуратно записав его данные, она подняла на него глаза и пристально начала рассматривать своего пациента.

От взгляда её огромных голубых глаз, направленного на него из-под густых ресниц, у Лёньки внутри всё сжалось, а сердце застучало так, словно собралось вырваться и вылететь из груди. Он уже ничего не видел вокруг себя, кроме этих двух голубых прожекторов.

Откуда-то издалека он едва расслышал:

– Так с чем вы ко мне пожаловали? – Но, видя, что пациент находится в прострации, докторина подняла правую руку и, помахав ею на уровне Лёнькиных глаз, ещё раз повторила: – Аллё! Вы меня слышите? Я спрашиваю, с чем вы ко мне пожаловали?

– А-а, – очнулся Лёнька от чар голубых прожекторов. – Так это… – выставил он перед собой ладони рук, – второй механик послал меня к вам и сказал, чтобы вы мне написали бумагу, что надо делать.

– Что писать я и без вашего второго механика знаю, – недовольно поморщилась докторина, – а вот руки я ваши сейчас посмотрю.

Она вышла из-за стола и, подойдя к Лёньке, взяла его за кисти рук и принялась их рассматривать и расспрашивать о том, какую работу он выполнял.

От прикосновения её прохладных рук Лёнька вообще застыл истуканом, но, справившись с секундным замешательством, начал уже вразумительно отвечать на вопросы. Это оказалось не легче, чем держать ответ перед экзаменатором по сопромату. Но, преодолев скованность, он в красках поведал доктору, как они лазили в льялах туннелей и выковыривали из них голыми руками замазученную грязь, а потом долго отмывали руки соляркой после окончания работ.

Для наглядности он вновь выставил перед собой руки с растопыренными пальцами, из-под ногтей которых этот самый мазут был до сих пор не вымыт и отложился там чёрными полосами.

Докторина его внимательно выслушала и выставила свой диагноз:

– Это ваша кожа ещё не привыкла к агрессивной среде, поэтому и реакция такая. Вы не первый обращаетесь ко мне с подобными симптомами. Вам надо сделать перерыв в такой работе. А пока я вам дам мазь, и вы ею будете три-четыре раза в день смазывать раздражение.

А чтобы на руки не попадала инфекция, вы после того, как помажете руки, обязательно обмотайте их бинтами. И ни в коем случае не мочите их, – добавила она строго.

Покопавшись в одном из шкафчиков, докторина достала небольшую баночку с мазью и пару упаковок с бинтами.

– Вот вам мазь, бинты, и можете идти. Не волнуйтесь. Всё это у вас дня через три-четыре пройдёт. Только руки ничем не мочите, – ещё раз предупредила она Лёньку, выпроваживая из кабинета.

Но Здор же сказал Лёньке, чтобы тот без бумаги у него не появлялся, поэтому Лёнька, позабыв об обворожительных прожекторах, возник:

– А бумагу? – и требовательно посмотрел на докторину. – Второй механик сказал, чтобы я без бумаги ему на глаза не показывался…

– А-а, – вспомнила докторина, – про освобождение я и забыла! – Обдав Лёньку обворожительной улыбкой, от которой его вновь пригвоздило к стулу, она достала бланк и что-то начеркала в нём. – Вот освобождение, – протянула она бланк Лёньке. – Передайте его второму механику и скажите, что я скоро приду в машинное отделение и проверю все аптечки

– Понял, передам, – пробурчал недовольный Лёнька и, забрав бланк и баночку с мазью, вышел из амбулатории.

Он-то думал, что его, как супербольного, положат в госпиталь, будут делать ему перевязки или какие-нибудь уколы, а тут всего-то баночка с мазью – и валите «Вася» отсюда на все четыре стороны!

Спустившись в машину, Лёнька нашёл второго механика, который что-то писал у конторки главных дизелей, и предал ему бланк освобождения.

Тот мельком глянул на бумагу и, наклонившись к Лёнькиному уху, прокричал:

– Свободен! Завтра на разводке я с тобой разберусь! – И, махнув рукой, показал, чтобы тот выметался из машины, что Лёнька с удовольствием и сделал.

Утром, после окончания разводки, второй механик поманил Лёньку пальцем:

– Иди-ка сюда, симулянт ты мой ненаглядный, разбираться с тобой сейчас будем. – И, покрутив головой, крякнул: – Эх, и чё это у меня с тобой одни головняки возникают? Как мы жили спокойно без тебя, Макаров, а тут вот на тебе, появился – и всё через ж… пошло.

Лёнька, приблизившись ко второму механику, застыл в ожидании вердикта, приготовленного ему начальником.

– Так, – со вздохом сделал заключение Здор, – иди-ка ты в котельную, будешь там дублёром стоять вахту. Коляну я уже сказал об этом. – И, саркастически ухмыльнувшись, добавил: – Ждёт он тебя там.

Делать нечего. Приказы надо выполнять, даже если они тебе и не нравятся, поэтому, глубоко вздохнув, чтобы заглушить разочарование, кипящее в глубине души, Лёнька вяло отреагировал на приказ второго механика:

– Понял, – и, печально посмотрев на Здора, спросил для подтверждения: – Так я пошёл?

– Иди, иди, – замахал тот на него руками, указывая в сторону входной двери в машинное отделение. – И смотри у меня там…

На что и куда именно смотреть, Лёнька не понял, потому что открыл дверь в машину и за шумом работающих дизелей и воем турбин не расслышал последние слова второго механика.

В котельном его встретил важный Колян. Смерив Лёньку надменным взглядом, он ехидно поинтересовался:

– Чё, студент, второй прислал, чё ли?

– Ага, – кивнув, подтвердил «догадку» Коляна Лёнька.

– Дублёром, чё ли? – не меняя тона, продолжил уточнять Колян.

– Ага, дублёром, – так же спокойно ответил он.

– А обязанности дублёра знаешь? – нагло усмехнувшись и при этом скривив губы, продолжал допытываться Колян.

– Откуда? – удивился Лёнька. – Я думал, что ты меня с ними ознакомишь.

– Конечно, ознакомлю, – приклонив голову и делано расплывшись в улыбке, пообещал Колян. – Поэтому, – переменив тон с любезного на тон старшины в казарме, начал излагать Колян, – хватай ведро, – при этом он указал на угол котельной, – и отсюда, – Колян ткнул себе под ноги, – и до обеда чтобы всю палубу в котельной отдраил. Поня́л?

От наглого тона, которым вахтенный котельный машинист отдал приказание, Лёньку передёрнуло. В любом другом случае (но только не на судне) за такое неуважительное отношение обидчик бы моментально схлопотал хук, от которого на ринге падал не один противник. Тем более что в котельной они находились одни, и доказать, что хук пришёлся в цель, Коляну вряд ли удалось бы, потому что, кроме небольшой припухлости на челюсти и десятисекундной отключки, у него бы в памяти ничего не осталось.

Но Лёнька находился в котельной, на судне, при исполнении обязанностей, поэтому применил другой метод борьбы с Коляном.

Выставив перед Коляном забинтованные руки и потрясая ими перед его лицом, он возмущённо прокричал:

– Ты чё, не видишь, что ли, что у меня руки забинтованы?! – Тон голоса и возмущение, с которым он прокричал эти слова, оказались настолько естественны, что Колян отпрянул от Лёньки и обалдело захлопал глазами. – Доктор мне сказала, чтобы я вообще к воде не прикасался! Да я даже сегодня не умывался! А ты мне про какую-то палубу трендишь…

Колян, с трудом подбирая слова после атаки, произведённой на него Лёнькой, ещё с минуту обалдело смотрел то на Лёньку, то на его руки, а то и наоборот, но, придя в себя и что-то скумекав, осторожно поинтересовался:

– А какого же хрена тебя второй ко мне прислал?

– А ты сам у него спроси, – нагло напирал на стушевавшегося Коляна Лёнька. – Вон, – он указал забинтованной ладонью в сторону выходной двери из котельной, – пойди и спроси…

От такого предложения на лице у Коляна ещё чётче выразилась гримаса полнейшего непонимания ситуации, и он, с трудом подбирая слова, пролепетал:

– Так что тебе вообще тогда можно делать?

Лёньке, от вида поверженного в хаос мыслей Коляна, действительно стало его жалко, и он, сделав вид, что тоже размышляет над создавшейся ситуацией, предположил:

– Ну, наверное, кнопки нажимать можно будет. Вот видишь, – и он выставил незабинтованный указательный палец правой руки, – палец-то работает.

– Точно, работает, – по-детски обрадовался Колян и уже по-дружески хлопнул Лёньку по плечу. – Будешь питательный насос включать и за уровнем в стекле смотреть.

– Ладно, – вальяжно согласился на такое предложение Лёнька, – насос включать буду, только ты мне покажи, куда мне нужно будет смотреть и на что нажимать.

Довольный Колян толково объяснил Лёньке его обязанности, пару раз пронаблюдал за его действиями и занялся приборкой помещения котельной.

Теперь Лёнька фертом ходил под водомерными стёклами котла, наблюдая за уровнем воды в них, и периодически включал насос подпитки.

Это он только намного позже понял, что автоматика котла вышла из строя и четвёртый механик с электромехаником уже неделю её не могли настроить. Поэтому вахтенному приходилось заниматься столь прозаичным делом, как подпитывать ушедшую из котлов воду.

Вахта, на которую поставили Лёньку, была с восьми утра до двенадцати дня, поэтому он, завершив первую в жизни вахту, с честью появился на обеде.

На его гордый вид, конечно, никто внимания не обратил, но в душе у Лёньки всё равно была гордость за то, что он причастен к тому, что судно идёт вдали от родных берегов и на нём всё спокойно и безопасно.