Текст книги "Девятая рота"

Глава двадцать восьмая

Второй механик, увидев Лёньку утром на разводке, удивился:

– А ты чего тут? Я же тебе сказал вчера, чтобы ты шёл на вахту в дизель-генераторное отделение, а ты чего здесь ошиваешься?

– Да я как-то не понял… – принялся оправдываться Лёнька, но второй его прервал:

– Что тут непонятного? Это тебе компенсация за непройденную практику. Ведь парни без тебя тут целый месяц работали. Вот и ты поработай. Потом поймёшь, для чего это тебе понадобится. Так что давай иди, – махнул он Лёньке рукой в сторону двери машинного отделения. – Васька там уже ждёт тебя, – пошутил второй и занялся разводкой рембригады.

Васька как раз стоял вахту с восьми до двенадцати и, увидев Лёньку, радостно замахал ему руками, что-то выкрикивая. Что именно он кричал, из-за грохота в дизель-генераторном отделении Лёнька не расслышал.

Без особого энтузиазма он подошёл к Ваське, ожидая, как и от Коляна в котельной, нравоучений и помыканий.

Но тот, наклонившись к Лёнькиному уху прокричал:

– Пошли, я покажу тебе, как принимать вахту, – и направился к работающим дизелям.

В работе находилось два дизель-генератора из четырёх. Из-за этого в отделении было очень шумно и говорить приходилось, наклонившись к самому уху собеседника, или показывать всё жестами. Высказывать личные амбиции и претензии, как это делал Колян в котельной, тут бы не получилось.

Здесь приходилось работать и следить за всем, чтобы сбоев в работе дизелей не было.

Для начала, чтобы особо не кричать, Васька завёл Лёньку за неработающий дизель и пояснил:

– Пришёл на вахту – метнулся к расширительной, – он рукой ткнул куда-то вверх, – потом проверил уровень топлива в расходной и слил с неё отстой, а потом уже проверяй дизеля. Пошли, – махнул он рукой. – Первым делом проверяй давление масла и его уровень в картерах. – И, подведя Лёньку к посту запуска, указал на манометры: – Стрелка манометра должна находиться в этих пределах, – Васька грязным ногтем ткнул в маленькие манометры, на стёклах которых красной краской кто-то нанёс по две метки.

Лёнька уже привык к таким обозначениям на вахте второго механика. Они обозначали предельные давления масла или воды. Это чтобы мотористы не заморачивались, а чётко знали, что параметр должен находиться в этих пределах.

– А теперь проверяем уровень масла в картере, – Васька вновь махнул рукой, давая понять, чтобы Лёнька следовал за ним.

Присев на корточки в середине дизеля и откинув маленький лючок, он вытащил из фундаментной станины дизеля длинный блестящий щуп. Для этого Васька, как каждый уважающий себя моторист, в руках держал небольшой клок бельевой ветоши.

– Путанку не используй, – прокричал он Лёньке на ухо, – она может в фильтры попасть. – И, протерев щуп ветошью, сунул его обратно в отверстие станины, а затем, быстро вынув, показал Лёньке уровень масла, чётко обозначившийся на щупе. Масло имело коричнево-чёрный цвет, поэтому уровень его чётко обозначился на измерительном штоке. – Смотри! – прокричал он Лёньке на ухо. – Уровень должен быть не ниже нижней отметки.

– А что оно такое грязное? – крикнул Лёнька на ухо Ваське, который нагнулся, чтобы вставить щуп на место.

– Скоро менять его будем. Так что придётся и тебе испытать счастье в картере ручками поработать, – оскалился в смехе Васька. – Но если масла мало, то ты его должен пополнить насосом. – Он поднялся и, обойдя дизель, показал на ручной насос, закреплённый в районе расширительного бачка. – Но перед тем скажи об этом вахтенному механику.

– А если давление масла начнёт падать? – Лёнька показал на нижнюю метку на манометре масла.

– Тоже сообщи вахтенному механику! – прокричал в ответ Васька. – Но если резко упадёт, то сам переключай фильтр вот этой пробкой, – Васька подвёл Лёньку к фильтрам, – а потом надо вскрыть его и поменять на чистый, а грязный сразу же помыть. – И, вновь махнув рукой, провёл Лёньку к месту, где хранились чистые фильтры.

– Так что тут у нас не заскучаешь! – гордо рассмеялся Васька. – Работы всегда по горло. Тем более что каждый час надо смотреть за температурой выхлопных газов, щупать трубки форсунок и проверять маслёнки на коромыслах. Если там масла мало, то пополнять их.

Васька с жаром объяснял Лёньке все нюансы обслуживания дизелей и работы, которые надо произвести за вахту.

За дизелями находился главный распределительный щит (ГРЩ), подойдя к которому, Васька сообщил:

– А вот сюда лучше не лезь. Не наше это дело. Тут для этого вахтенный электрик есть. А если что вообще непонятно, то сразу извещай вахтенного механика. Он знает, что надо делать.

После пары часов «прогулки» по дизель-генераторному отделению голос у Васька осип, и он сначала начал кашлять, чтобы избавиться от першения в горле, а потом махнул Лёньке рукой:

– Пошли в токарку.

В токарке было намного тише, и осипший Васька пожаловался токарю:

– Чёй-то я сегодня охрип, – принимая у того кружку с горячим чаем.

– А ты не ори так, – усмехнулся Егорыч, – а то я уже грешным делом подумал, что поршня на динамах повылетали и ты их ловишь по машине.

– Да не-е, – промочив горло, уже нормальным голосом отреагировал на шутку Васька. – Это я Лёньке рассказывал про вахту.

– А ты не больно-то и корчи из себя учителя. Пусть он сам до всего доходит своей макитрой, – посоветовал Ваське Егорыч, как будто Лёньки рядом не было и он ничего не слышал. – Я вот помню, когда мне пришлось стоять свою первую вахту, мне никто ничего не объяснял, а дали в руки кусок ветоши и показали на трубу – оберни её ветошью и иди по ней, а потом нарисуй всё и нам покажи, а мы уже решим, какой ты – дошлый или никчёмный. Вот так я на пузе всю машину и облазил. А тут, понимаешь ли, ему всё покажи да расскажи, а он, что король, будет только готовенькие галушки глотать. Не-е, – Егорыч за поддержкой перевёл взгляд на безбожно дымящего сварного, – в наше время так не было. Точно я говорю, Петрович?

– Истину глаголешь, – важно изрёк ГЭС, прервав процедуру «вентиляции» лёгких.

– Во-во, – назидательно продолжил Егорыч. – Вот так и было…

– А, – отмахнулся от него Васька. – «Что было, то было…» – пропел он вернувшимся голосом слова известной песни. – Сейчас другие времена! Тем более Лёня через пару лет сам будет механиком, поэтому ему следует знать, как, кого и где надо учить.

Чего-чего, но такого от Васьки Лёнька никак не ожидал услышать. С виду шалопут, не сидящий на месте холерик, а надо же… После услышанного Лёнька даже зауважал Ваську, а Егорыч недовольно пробормотал на Васькино замечание:

– Ну, сам смотри… Тебе с ним работать, – и сосредоточенно продолжил смотреть на облака дыма, исходящие от «беломорины».

– А чё тут смотреть? – не унимался Васька. – Лёнька всё понимает. Тем более – сосед по каюте. У нас с ним всё тип-топ. Верно, Лёнь? – И он хлопнул Лёньку по плечу.

Вообще-то Лёнька не любил, когда кто-то с ним так фамильярно обращался, но не стал скидывать с плеча Васькину ладонь, а только чуть продвинул плечо вперёд, так что Васькин дружеский жест прошёлся вскользь. Но Васька сделал вид, что не заметил этого, и продолжал в прежнем темпе болтать с токарем и сварным.

Передохнув от шума работающих дизелей, Васька продолжил знакомить Лёньку с механизмами и как лучше их обслуживать.

Лёнька был благодарен ему за это. Ведь это намного облегчило его знакомство с таким сложным отсеком большого пассажирского лайнера.

В конце вахты Васька даже рассказал, как надо завершить вахту и достойно сдать её. И это всё он сделал без всякого превосходства над практикантом или, как курсантов называли мотористы, студентом.

За всеми заботами вахта прошла быстро и незаметно, а сдав её, Лёнька даже почувствовал себя окрылённым. Ведь всё же получается! И теперь у него переплетения трубопроводов и множество механизмов не вызывали какого-то страха и непонимания. Всё увиденное начало укладываться в определённую схему, которая час от часу становилась всё понятнее и доступней.

После обеда Лёньке делать было нечего, и он маялся от скуки. Отчёт по практике лежал готовый, и он от безделья ходил поболтать то к Петрухе, то к девчонкам-«танкисткам», которые жили в средней части судна.

С Петрухой особо и говорить-то было не о чем. Тот постоянно предлагал выпить, но Лёнька отказывался от возлияний. Но если у Петрухи была запарка по складу, то охотно помогал ему, особенно вечером, когда тому надо было выдавать продукты на камбуз, а главный работяга был уже «на кочерге». В благодарность Петруха позволял Лёньке попробовать сметанки или отрезал по куску колбасы или сыра.

А с девчонками он болтал просто так. Они смеялись над всякими курьёзными случаями на судне или над тем, что рассказывал Лёнька из своей курсантской жизни. Девчонки в ответ угощали его тем, что сами готовили, или из того, что предназначалось для пассажиров. Особенно в этом старалась Аня, но Лёнька к ней относился так же, как и ко всем остальным девчонкам, ничем не выделяя её среди общего круга знакомых. Ему хватило злополучной истории в Мурманске, после которой он старался держаться подальше от зазывных глазок, испытав на своей шкуре, что под красивым цветком на кактусе всегда есть ядовитые и острые иголки.

В один из дней перехода Лёнька услышал объявление по общесудовой трансляции, что на судне едет во Владивосток писатель Юрий Рэтхэу.

Имя Лёньке показалось знакомым. И он вспомнил, что недавно прочёл в журнале «Юность» один из его рассказов о парне чукче, поехавшем в Ленинград для поступления в университет.

Рассказ ему понравился своей простотой и открытостью. Кое-что подобное он читал в книге Сёмушкина «Алитет уходит в горы», поэтому сравнивал то, что писал Сёмушкин о жизни чукчей после революции, и то, о чём он прочёл в рассказе Рэтхэу. Заинтересовавшись, в городской библиотеке он нашёл одну из книжек этого автора и прочёл её. Многое в этих рассказах его удивило. А сейчас, когда он увидел своими глазами Чукотку и чукчей в Провидения и Эгвекиноте, содержание этих рассказов посеяло в нём долю скептицизма.

Услышав объявление о встрече с писателем, он пошёл в музыкальный салон. Тем более что туда приглашали и экипаж.

На сцену, где после вчерашних танцев стояли оставленные музыкантами инструменты, поднялся человек небольшого роста. Округлое смуглое лицо с раскосыми глазами, характерное для жителей Севера, которых Лёнька видел в Эгвекиноте и Провидения. Ничего особенного, если бы не аккуратно отутюженный серый костюм, белая рубашка и чёрный платок, повязанный на шее.

Выйдя на сцену, мужчина пристально осмотрел зал музыкального салона, где за столиками устроились немногочисленные моряки и пассажиры. Прошёлся несколько раз по сцене и присел в кресло, любезно предложенное пассажирским помощником.

Увидев, что гость удобно устроился в кресле, пассажирский помощник начал:

– Уважаемые пассажиры и члены нашего достойного экипажа, я хочу представить вам гостя нашего судна – писателя Юрия Сергеевича Рэтхэу, который выбрал наше судно на своём долгом пути из самых дальних уголков Чукотки до города Ленинграда, где он сейчас проживает и пишет свои повести и рассказы!

В салоне раздались аплодисменты, а писатель приподнялся в кресле и жестом руки успокоил аплодирующих.

Пассажирский помощник дождался, пока зал успокоится, и продолжил:

– Наш гость расскажет вам о своём творчестве и планах. Давайте послушаем его! – И, захлопав в ладоши, побудил присутствующих на повторные аплодисменты.

Рэтхэу приподнялся с кресла, кивком головы поздоровался со всеми присутствующими и, дождавшись прекращения аплодисментов, негромко начал:

– Многим из вас я неизвестен, и я больше чем уверен, что мало кто из вас прочёл хоть одно из моих произведений, но народ Чукотки меня хорошо знает. В школе детям читают мои рассказы, хотя те и не входят в обязательные программы, а взрослые люди могут найти мои книги во всех магазинах и библиотеках городов и посёлков Чукотки. Вот и сейчас я проехался по некоторым стойбищам и посёлкам, побывал у местных жителей и оленеводов. И знаете, я был поражён, когда увидел в чуме одного оленевода свою книгу. По её виду я понял, что она побывала во многих руках, насколько она была растрёпана и засалена. Когда я взял её в руки, оленевод Иван начал передо мной извиняться, что книга в таком состоянии, но я его успокоил и объяснил, что очень рад, что книга находится именно в таком состоянии. Вот если бы она была лощёная, как после выхода из типографии, то тогда бы я понял, что она никому не нужна и моя работа бесполезна. А так я наглядно увидел, что меня знают, читают и понимают.

Вот поэтому я и хочу, дорогие моряки, рассказать вам кое-что о себе, о своём творчестве, чтобы и к вам стать немного ближе, – Рэтхэу сделал небольшую паузу и, посмотрев в зал, продолжил:

– Как только что сказал пассажирский помощник, зовут меня Юрий Сергеевич, но с моим именем связана одна небольшая история. – Рэтхэу оглядел пытливым взглядом притихших моряков: – При моём рождении мой дед-шаман, очень уважаемый человек среди местных жителей, пытался подыскать мне имя. Для этого у чукчей используется специальное приспособление наподобие маятника, который должен остановиться при произнесении какого-либо имени, которое называл дед. Но почему-то маятник так и не остановился, сколько дед ни старался. Тогда он очень рассердился на это и зло сказал: «Тогда ты будешь Рыт-гэу» (что в переводе на русский значит «Неизвестный»). Так я и жил с этим именем долгие годы моего юношества.

Когда мне пришло время оформлять паспорт, я получил имя и отчество в подарок от знакомого геолога, который в это время остановился в нашем селении. И таким образом я стал Юрием Сергеевичем. А собственное имя, которым меня называли все мои родные, превратилось в фамилию – Рытхэу.

Отпив глоток воды, услужливо налитой писателю пассажирским помощником, он продолжил:

– Родился я в начале первого весеннего месяца (то есть в марте), а вот какого именно числа мои родные не знали. Тогда при получении паспорта я сам выбрал дату восьмое марта, потому что мне очень нравился красивый женский праздник.

Ещё учась в семилетке в родном селении, я твёрдо решил попасть в Ленинградский университет. Поэтому добираться до Ленинграда, чтобы продолжить своё образование, мне пришлось самостоятельно. Этот путь растянулся для меня на несколько лет. Вначале я поехал в Анадырь – главный город Чукотки, чтобы заработать на проезд и жизнь. Там мне пришлось проходить свои первые трудовые «университеты». Пришлось поработать матросом на сейнерах, плавая по Берингову проливу. – В зале от слова «плавать» прошёл небольшой смешок. Рэтхэу в недоумении осмотрел зал, но после небольшой паузы так же спокойно продолжил: – Пришлось поработать в геологоразведочной партии, участвовать в зверобойном промысле и самое главное – это учиться в педагогическом училище в городе Анадырь.

И вот вместе с другом, которого я уговорил, мы приехали в Ленинград. Был поздний летний вечер 1949 года. Мы прямо с поезда прошли пешком весь Невский проспект и постучали в двери Ленинградского университета. Открыл нам двери швейцар в форменной одежде и строго спросил: «Вы кто? Абитуриенты?» Но я тогда не знал, что означает слово «абитуриент», поэтому простодушно ответил: «Нет, мы не абитуриенты, мы – чукчи». На что суровый швейцар рассмеялся и ответил нам: «Тогда приходите завтра». Так что пришлось нам провести ночь у сфинксов возле Академии художеств. Там на гранитных скамьях на берегу Невы мы и проспали до самого утра. А что нам было делать, девятнадцатилетним мальчишкам, привычным переносить различные невзгоды? Зато наутро мы снова пришли к знакомым дверям. С этого и началась моя жизнь писателя.

За свою жизнь я написал и издал несколько книг, множество рассказов, очерков и статей, несколько повестей, романов и киносценариев. И все они о жизни моих земляков, коренных жителей Чукотки.

Пишу я книги и для детей. Кстати, всем вам хорошо известный медвежонок Умка, что по-чукотски означает «медвежонок» – это один из персонажей моих рассказов.

Пройдясь по маленькой сцене, Рэтхэу вновь собрался с мыслями и продолжил:

– Все мои книги связаны с жизнью моего народа. Главная их идея – это показать, чем чукчи необычны, и в том, чтобы утвердить мысль об их человеческой общности и близости со всеми иными народами и нациями мира.

Для меня главное – подчеркнуть то, что мы обыкновенные люди с такими же достоинствами и пороками, как и у всех людей на земле. И что у нас такие же, как у белорусов и русских, переживания, мысли и чувства. Недаром самоназванием моего народа является слово «луораветлан», что в переводе значит «человек».

Рэтхэу ещё много говорил о своих книгах и о своей жизни.

Оказалось, что у него есть квартира в Провидения, но живёт он в Ленинграде. Так ему лучше писать и общаться с литературными кругами. Рассказав о своей личной жизни и работе в Ленинграде, он, посчитав, что всё рассказал, окинул зал пытливым взглядом:

– А вопросы ко мне есть?

Лёнька сидел за одним из столиков напротив Рэтхэу. Прослушав, о чём говорил Рэтхэу, он встал и спросил то, что его волновало:

– А вот про чукчей ходит много анекдотов. Правда всё это или фантазии недоброжелателей?

На что Рэтхэу помолчал, усмехнулся и посмотрел Лёньке в глаза:

– Вообще-то анекдоты я не люблю. Но если рассказывают анекдоты о представителе какого-то народа – значит, это великий народ. Вспомните многочисленные анекдоты о русском, французе и англичанине. – На что присутствующие одобрительно загудели, а кто-то даже и рассмеялся.

Но Лёнька не унимался и опять подскочил со следующим вопросом:

– Вот почему в ваших рассказах чукчи все такие красивые и благородные, а я, когда был на берегу, увидел их пьяными и грязными. Одна женщина даже была готова продать мне свой нож, чтобы купить одеколон и напиться.

На это Рэтхэу вновь замолчал, облизал губы и обратился к Лёньке, от чего тот почувствовал, что находится не на диспуте среди моряков на пассажирском лайнере, а один на один в маленькой комнатке с человеком, который хочет открыть ему душу, и этот разговор, кроме них двоих, никто не слышит:

– А ты что-то читал из моих рассказов, что спрашиваешь об этом? – как бы между делом поинтересовался Рэтхэу.

– Да, кое-что прочёл, – сознался Лёнька. – Мне весной попалась ваша книга «Ленинградский рассвет», которую я с удовольствие прочёл.

Рэтхэу вновь замолчал, поднялся с кресла, прошёлся по сцене и, обернувшись к Лёньке, горько ответил:

– А ведь это результат влияния цивилизации на мой народ. Вот сейчас я только что вернулся из стойбищ, где встречался с замечательными людьми, о которых мне хочется написать серию новых рассказов. – И он с воодушевлением принялся рассказывать о своих планах и мечтах, которые хотел бы воплотить в жизнь.

Поняв, что на свои вопросы правдивого ответа не дождётся, Лёнька едва досидел до конца встречи и одним из первых выскользнул из музыкального салона.

На пяти углах, у входа в машину, к нему подошёл Колян и ехидно улыбнулся:

– Ну и чего ты добился своими вопросами? Дёрнуло же тебя лезть к писателю! Нужен ты ему больно. Он там в каюте люкс балдеет, а ты в четырёхместной у входа в машину кантуешься. Правды всё равно в жизни не добьёшься, и никто тебе её не скажет. Ему надо книги издавать и в верхах светиться, а тебе всю жизнь в машине пропадать придётся.

Такой неожиданный вывод после его вопросов Лёньку очень расстроил, и он, вернувшись в каюту, завалился спать, чтобы избавиться от горького чувства непонимания. Ведь во сне обиды сами собой забываются, а время идёт быстрее.

Днём в пассажирском салоне проходили демонстрации фильмов для пассажиров. Команду туда не пускали, и за этим бдительно наблюдал пассажирский помощник. А вечерами по субботам и воскресеньям там проходили музыкальные вечера. Конечно, это были не те вечера, на которых играла «Каравелла», но какое-то подобие звуков из музыкального салона вечерами исходило. Организатором этой джаз-банды был высокий чернявый парень из палубной команды, которого «Каравелла» привлекла в качестве бас гитары, а остальных ребят этот парень нашёл сам. Песни они не исполняли, но главное – судовое музыкальное оборудование не простаивало. Лёнька на эти какофонии не ходил.

После девятнадцати он каждый вечер приходил в столовую команды и смотрел те фильмы, которые уже прокрутили для пассажиров. Так вечера проходили быстрее.

В один из таких вечеров объявили, что в столовой команды будет демонстрироваться фильм «Ещё раз про любовь». Делать всё равно было нечего, и Лёнька решил сходить на него, тем более что фильм ему в прошлый просмотр очень понравился. У него никак не могли стереться из памяти те моменты, когда они с Галей сидели вместе и он держал в руке её маленькую ладошку.

Если честно признаться самому себе, то Лёнька пошёл просмотреть этот фильм, чтобы пережить то чувство ещё раз. На этом переходе, когда он остался один, без своих новых друзей из девятой роты, ему стало очень одиноко и тоскливо. С окружающими его мотористами он как-то близко не сошёлся, да они и сами к нему относились как к чему-то инородному. Мол, студент – и всё. А с парнями из роты он находился на одной волне, они жили одними и теми же заботами и интересами. С ними он чувствовал себя самим собой. Поэтому постоянно вспоминал радостное время, проведённое с ребятами, и ему оно казалось праздником, который исчез, а Лёньке его так хотелось бы вернуть!

Народу в столовой было мало, поэтому Лёнька без труда нашёл свободное место и увлёкся прекрасной игрой актёров, так доходчиво и откровенно изобразивших на экране любовь. Фильм вновь затронул Лёньку, и он чуть ли не со слезами на глазах досматривал его.

Он так увлёкся просмотром последних сцен фильма, что не заметил, как рядом с ним оказалась Валя.

А когда он осознал, что это именно Валя, то несказанно удивился. Ведь, несмотря на все его старания познакомиться с ней, когда она сидела в администраторской на вахте, она всячески пыталась от него отделаться. А тут почему-то оказалась рядом. То ли она это сделала специально, то ли в темноте кинозала увидела свободный стул и села на него.

Валя числилась номерной в каютах второго класса и периодически находилась на вахте в администраторской на главной палубе, у музыкального салона, где её частенько видел Лёнька.

Обнаружив рядом с собой Валю, Лёнька в глубине души обрадовался:

– Привет, Валь! – тихонько, чтобы не помешать немногочисленным зрителям досматривать последние душещипательные сцены, поздоровался он.

Обернувшись в его сторону, Валя изобразила удивление:

– А-а, это ты, – разочарованно протянула она и продолжила досматривать фильм.

Но фильм вскоре закончился, зажгли свет, и уже тогда Валя посмотрела на Лёньку.

– Как это жизненно… – мечтательно проговорила она. – У меня создалось впечатление, что я как будто сама там нахожусь. И я полностью поняла страдания Лазарева, что он никогда больше не увидит свою Наташу.

Лёнька с ней согласился, потому что его самого потрясла Доронина с её женственностью, красотой и милосердием и Лазарев, который своей мужественностью только подчеркнул это.

Под воздействиями впечатлений, полученных от фильма, Лёнька попытался рассказать свои переживания Вале. Она откликнулась на его откровенность, и они вместе прошли до Валиной каюты.

Оказавшись перед дверями каюты, Валя предложила зайти, чтобы не говорить в коридоре. Время было уже за девять часов.

Лёнька знал, что каюты девчонок проверяются на вечернем обходе, который возглавлял пассажирский помощник, помполит и пара матросов. Но, несмотря на это, он решил зайти к Вале.

Валя уселась на своей кровати, а Лёнька устроился на диване под иллюминатором.

Просмотренный фильм их захватил, и они продолжили обсуждать его, вспоминая даже незначительные эпизоды. Вскоре разговор переключился на судовые проблемы и жизнь на судне. За разговором час пролетел незаметно.

Неожиданно в дверь каюты постучали, она широко распахнулась, и на пороге каюты застыл пассажирский помощник, а из-за его спины выглядывала голова помполита. Лёнька знал, что в коридоре ещё стоит пара пожарных матросов.

– Эт-то что тут за сборище такое? – возмущённо начал пассажирский помощник. – А-а-а, – протянул он, разглядев под иллюминатором Лёньку. – Это наш новый Дон Жуан. Мало ему, что он наших поварят охмуряет, так он теперь на номерных переключился, – и он обернулся за поддержкой к помполиту.

– А что это вы тут, товарищ практикант, делаете? – грозно выдал помполит и, отодвинув плечом пассажирского помощника, вошёл в каюту.

Через плечо помощника тут же выглянули любопытные физиономии матросов, готовых выполнить любое приказание начальства.

Обалдевший от напора вошедших Лёнька сидел на диване и не представлял, как вести себя в подобной ситуации. У него создалось впечатление, что его застали за каким-то непотребным занятием и сейчас начнут обвинять в грехах, которых он не совершал и даже в мыслях у него ничего подобного не было.

Как-то раз, ещё в школе, их застали в одном из общежитий с легкодоступными девочками, и тогда ему пришлось выпрыгнуть с третьего этажа, чтобы избежать препровождения в милицию.

Но сейчас деваться было абсолютно некуда, и он сидел и ждал неизбежного наказания, как нашкодивший кот.

Валя осталась сидеть у себя на кровати. Она даже не изменилась в лице, только нервно перебирала пальцами край одеяла, которое почему-то оказалось сбитым в кучу у изголовья.

Пройдясь по каюте, помполит заглянул на все койки, подошёл к Вале и гневно обратился к ней:

– И что это у вас тут, Певунова, происходит в каюте? Чем вы тут занимаетесь?! – указал он на сбитое в кучу одеяло. – Почему ваши соседки не могут зайти в каюту, ведь им спозаранку всем надо на работу?

Тут Лёнька неожиданно осознал, в какую ситуацию он может здесь врюхаться, и, отбросив все страхи и неудобства, которые ощущал мгновения назад, откинулся на спинку дивана и нагло уставился на распоясавшегося помполита.

– А что, собственно, такого произошло? – с удивление смотрел он на блюстителя чистоты молодёжных отношений. – Сидим мы тут, разговариваем. Фильм, кстати, обсуждаем, который только что посмотрели в столовой команды. Что такого особенного произошло? Мы что-то тут нарушили?

– А вы знаете, товарищ практикант, сколько сейчас времени?

– Не-а, – усмехнулся Лёнька, отрицательно покачав головой, – не знаю. Часов у меня нет, – и показал запястье руки, на котором отсутствовали часы.

– А вы знаете, что в женских каютах после двадцати двух часов посторонних быть не должно? – Помполит вплотную подошёл к Лёньке и требовательно смотрел на него.

– Не-а, не знаю. Первый раз об этом слышу, – Лёнька наивно вытаращился на помполита.

– Так теперь знайте, товарищ практикант, – отчеканил помполит.

– Ну, если так, то извините. Здесь часов нигде нет. – Лёнька рукой обвёл переборки каюты. – Ну а если такое правило есть, то я сейчас обязательно уйду. Какие могут быть проблемы? – и попытался встать с дивана.

– А проблемы у вас, товарищ практикант, могут быть очень большие, – торжественно начал излагать помполит: – Во-первых, мы о вашем недостойном поведении сообщим в училище, и вас оттуда выметут поганой метлой. На нашем морском флоте не нужны такие «специалисты», которые, понимаешь ли, занимаются откровенным развратом в неположенное время.

– А в положенное, значит, можно? —Лёнька с непониманием наивно захлопал глазами.

– Вы мне тут не ёрничайте, товарищ практикант! – перебил его помполит, поняв, что что-то не то сморозил. – Я таких, как вы, много перевидал на своём веку, и если понадобится, то за вами следом полетит такая бумага, что вы до конца своей жизни визу не увидите.

– Ну зачем вы так строго? – мягко попросил Лёнька. – Я сейчас уйду. Зачем писать какие-то бумаги? Ведь можно же обойтись и без них, – уже елейным голосом попросил Лёнька помполита и, поднявшись с дивана, бочком попытался пробраться к выходу из каюты.

Поняв свою абсолютную победу над таким ничтожеством, как какой-то практикант, помполит отодвинулся, и вслед исчезающему Лёньке уже не так строго раздалось:

– Больше судовой распорядок не нарушать и впредь знать, куда и во сколько надо ходить.

– Ясно, понял, – послушно повторил Лёнька, протискиваясь мимо пассажирского помощника, на что тот, глядя на этого пигмея сверху вниз, надменно заверил его:

– И впредь мне больше тут не попадайся!

Лёнька, чтобы больше не испытывать судьбу, на первой космической скорости устремился к себе в каюту.

И только плюхнувшись там на диван, подумал: «Ну их в баню, этих гёрлов! Одни только неприятности от них».

Ему тут же вспомнился недавний случай, когда мамаша одной из его знакомых решила женить его на своей дочке и припёрлась в училище с требованием, чтобы начальник ОРСО Павлóвич выдал такое распоряжение или отчислил развратника за недостойное поведение.

Но начальник рассудил проступок курсанта по-своему. Он вкатил Лёньке пять нарядов вне очереди и на месяц запретил покидать расположение училища, таким образом изолировав его от внешней среды. Лёнька за это время подогнал «хвосты» по учёбе и хоть и не очень успешно, но сдал сессию. Командир Лёнькиной роты Максаков или, как его любовно называли курсанты, Максик чётко проследил за этим. Контакты с девчонкой прекратились, и Лёнька, не обременённый семейными узами и без лишних вопросов, по собственному желанию был переведён в ДВВИМУ.

В виду серьёзности создавшейся ситуации, пришлось Лёньке шашни с Валей прекратить и заниматься только делами практики. То есть действовать согласно указаниям второго механика – изучать машинное отделение и нести вахту.

А из этого инцидента он только чётче усвоил, что иногда жизнь сама учит, что надо делать, а чего не следует делать никогда.

Дни шли, судно шло по намеченному маршруту во Владивосток, время практики заканчивалось, предстояло только оформить документы и готовиться к списанию на берег.

За день до прихода в порт в каюту к Лёньке заглянул один из вахтенных мотористов второго механика Володя.

– Лёнь, ты здесь? – негромко спросил он, открыв дверь.

– Ага, – Лёнька отодвинул шторку и выглянул с койки.

– Привет! – поздоровался Владимир. – Второй сказал, чтобы ты к нему зашёл после ужина.

– А зачем? – поинтересовался удивлённый Лёнька.

Обычно за вторым механиком надо было бегать, вычислять, где тот находится, и подгадывать время, когда он будет свободен. А тут – на тебе! Сам второй его зовёт.

– А кто его знает? – пожал плечами Владимир. – Мне он об этом не докладывал, сказал только, чтобы я тебя предупредил, – с этими словами Владимир закрыл дверь, так что Лёнька даже не успел его поблагодарить.

Поужинав и прихватив отчёт по практике, Лёнька двинулся в носовую часть судна, где располагалась каюта второго механика.