Текст книги "Девятая рота"

Постучав и не дождавшись ответа, он открыл её.

Помещением оказалась небольшая комнатка без окон, в которой стояло несколько железных шкафов и большой стол, окружённый несколькими стульями.

За столом сидела миловидная женщина, а рядом стояла другая, но более объёмных форм.

Интуитивно поняв, что ему надо обратиться к женщине с более внушительной комплекцией, Лёнька вежливо обратился к ней:

– Здрасьте, Антонина Юрьевна, – при этом приклонив голову и чуть ли не расшаркавшись. – Меня послал к вам Евгений Палыч. Вы ему там что-то обещали… – и, наивно открыв глаза, уставился на шеф-повара.

– Ой! – неестественно громко воскликнула женщина, очень смахивающая на мадам Грицацуеву. – Как же я это могла забыть? – Мадам при этих словах зарделась, как школьница, которую друзья застали врасплох. – Вы меня извините, Елизавета Олеговна, я ненамного отлучусь, – забормотала она и, подхватив Лёньку под локоть, чуть ли не вытащила из комнатки.

– Ты чего это без спросу и без стука? – накинулась она на Лёньку, подталкивая его впереди себя.

– Так Евгений Палыч послал меня за пирожками, – в своё оправдание попытался объяснить Лёнька.

– На́ тебе его пирожки, – засуетилась Антонина Юрьевна, доставая объёмистый кулёк из какого-то шкафа, – и давай иди, иди! – Мадам жёсткими кулачками, так не схожими с её общими габаритами, подталкивала Лёньку к выходной двери.

Девчонки при виде Антонины Юрьевны сникли до уровня плиты, на которой что-то булькало и шкворчало. И под эти звуки Лёнька был вытолкан за дверь с грозной надписью на двух языках.

Чуть не свалившись с трапа, потому что в одной руке держал чайник с кипятком, а в другой – кулёк из плотной коричневой бумаги, Лёнька едва удержал равновесие на маленькой площадке.

В кладовой в прежней позе сидел Палыч и при виде входящего Лёньки недовольно пробурчал:

– Ну что? Принёс? А то вечно тебя ждать надо.

– Угу, – кивнул в ответ Лёнька, выставив перед собой чайник с кульком.

– Сюдой покложь, – потребовал Палыч и, раскрыв кулёк, вдохнул аромат, исходящий из его недр. – Красота… – благостно вырвалось у него, и он при этом блаженно закатил глаза. Выдержав достойную паузу, Палыч сурово взглянул на Лёньку, показывая этим, что прощения он до сих пор ещё не заслужил: – И чего это мы тут стоим, как портальный кран на причале? – Но, увидев, что Лёнька его не понимает, ехидно поинтересовался: – А заваривать чай я за тебя буду, что ли?

Поняв свою оплошность, Лёнька тут же бухнул в чайник заварку и залил её кипятком, а затем повторилась вчерашняя история. Они мирно сидели за столом и смаковали чай с мягкими пахучими пирожками.

Когда кружка Палыча опустела и надцатый пирожок исчез из пакета, он недовольно посмотрел на Лёньку:

– Ты ещё здесь? – грозно вырвалось у него.

От неожиданного вопроса Лёнька оторопел в ожидании очередной молнии со стороны Палыча, которая незамедлительно последовала:

– Ведро и швабру в охапку – и марш всё отмывать! Ферштейн?

– Понял, понял, – затараторил Лёнька. – Ухожу, ухожу, – попятился он из кладовки и, закрыв за собой дверь, осознал, что ни ведра, ни тряпки у него нет.

Возникла очередная проблема: а где же их взять? Пришлось идти к точиле. Тот посмеялся над Лёнькиными приключениями у рефмеханика и посоветовал:

– Ты, Лёнь, делай всё качественно и не спеша, а то Палыч увидит, что ты бездельничаешь, и опять тебя нагрузит какой-нибудь ерундой. Деловой вид тебя спасёт, – по-дружески хлопнул он Лёньку по плечу.

Вот с таки деловым видом Лёнька, изображая по горло занятого человека, целый день драил палубы в кондиционерных и калориферных. Зато, когда Палыч клетчатым платком проверял результаты его туда, придраться было не к чему.

Глава двадцать вторая

Утро следующего дня для Лёньки началось в прежнем ритме.

Поход на камбуз за кипятком, флирт с девчонками-«танкистками», расшаркивание с Антониной Юрьевной за очередную порцию пампушек, приготовленных специально для Палыча, и неизменный утренний чай.

Поставив пустую кружку на стол, Палыч воззрился на Лёньку взглядом, от которого у того пробежали мурашки по спине. Этот немигающий и пристальный взгляд напоминал ему питона, который гипнотизировал кролика, прежде чем его сожрать.

Но таких действий Палыч совершать не собирался, а мысленно направлял Лёньку по новому маршруту, который тут же озвучил:

– Та-а-ак, Лёнчик, – загадочно протянул он, – а ты знаешь принцип действия галоидной лампы? – И в ожидании ответа от обалдевшего Лёньки не сводил с него глаз.

Вообще-то Лёнька привык к вопросам экзаменаторов, а особенно когда сдавал пару месяцев назад физику, сопромат и теоретическую механику, но в этих науках такого названия и определения не было.

От напряжения, с которым он перебирал почерпнутые знания, из его черепной коробки чуть ли не раздавался скрежет крутящихся подшипников, которые забыли смазать. Но ничего путного вспомнить он не смог.

Довольный, что поставил в ступор своего подчинённого, Палыч вальяжно откинулся на кресле.

– А принеси-ка ты мне, друг мой ситный, вон ту серенькую коробочку, – указал он пальцем на одну из полок.

Что за коробочка и что в ней должно находиться, Палыч не сказал, поэтому, нерешительно подойдя к стеллажу, Лёнька выбрал примерно то, что имел в виду его воодушевлённый новой идеей начальник и вернулся к нему.

– Вот и молодец! – похвалил его Палыч. – Ведь всё знаешь и умеешь, а притворяешься. – И, взяв из рук Лёньки внушительных размеров серый ящичек, открыл его. – Вот это и есть та самая галоидная лампа, с помощью которой находятся утечки фреона. – Палыч, подняв глаза, посмотрел на своего подчинённого, надеясь найти в них понимание.

Но Лёнька стоял баран-бараном и тупо созерцал какой-то чёрный цилиндрик с медным наконечником и чёрным шлангом.

Поняв, что мозг его подопечного чище, чем белый лист бумаги, Палыч от досады крякнул и достал таинственное приспособление из ящичка.

– Слушай сюдой, – важно начал он. – С помощью вот этой хренотени мы можем определить наличие утечек фреона в холодильных установках. Понятно? – рыкнул он на замершего Лёньку.

– Ага, – от неожиданности вздрогнул Лёнька. – Но как?

– А вот сюдой мы заливаем спирт. – Палыч отвернул большую гайку у основания приспособления. – Закрываем вот этой хренью, создаём внутри давление, открываем клапанчук, подносим спичку и получаем пламя. – От простоты решения задачи Палыч расплылся в улыбке. – Это-то хоть понятно?

– Ага, – уже радостнее кивнул Лёнька.

– Ну так вот… – важно продолжал Палыч. – А ты вообще то знаешь, что такое фреон и из чего он состоит?

– Не-а, – решил честно сознаться Лёнька, а то Палыч его профанство мог бы сразу же выявить.

– Понятно… – разочарованно протянул великий учитель. – Я так и думал. Но слушай сюдой, – вновь начал он важно, – это такой газ, который состоит из фтора, брома, хлора, йода и ещё чёрт знает какой хрени. Короче, надо смотреть формулу. Ты же химию изучал в училище? – Палыч пытливо посмотрел в глаза Лёньке.

– Ага, – подтвердил тот, согласно кивая. – На первом курсе.

– Ну а тогда, когда ты зажёг пламя, то через этот шланг, – Палыч подсунул под Лёнькин нос резиновый чёрный шланг, прикреплённый к баллончику, – воздух от соединения, которое ты обследуешь, начинает поступать на медную пластинку… – Но, увидев тупой взгляд Лёньки, пояснил, тыча пальцем в наконечник прибора, – там она находится. Унутрях. От пламени пластинка эта нагревается, и оно с бесцветного изменяется на зелёный, синий или голубой цвет – в зависимости от количества фреона, попадающего на раскалённую медь.

– А если фреона нет в шланге? Какой цвет будет у пламени? – Лёнька попытался изобразить, что он прекрасно понял Палыча.

– Ну а на нет и суда нет, – хмыкнул Палыч. – Такое же белое и будет.

– По-ня-тно, – протянул Лёнька, но тут же вновь спросил: – А спирт где брать?

– Вот в этом то тут вся и закавыка, – горестно вздохнул Палыч. – Спирт только у деда, потому что он, зная, какой вокруг меня контингент крутится-вертится, только сам заливает лампу. А особенно тут есть у нас такой персонаж, как Петруха. Тому даже молекулу спирта показывать нельзя. Если узнает, что я иду утечки искать, с хвоста не слезет, пока всё не сожрёт. Ты имей это в виду и Петруху не поважай, а то тогда мне от Елизаветы Олеговны всяких пакостей придётся наслушаешься. Ясно? – тяжело вздохнул Палыч, как будто скинул с себя мешок, который тащил с километр.

– Ага, – вновь согласился с Палычем Лёнька.

– Ты мне тут не агакай, – недовольно поморщился Палыч, – а пошли-ка лучше по камерам. – Но, увидев удивлённый Лёнькин взгляд, пояснил: – Проверим, как они морозят.

– А лампу брать? – услужливо поинтересовался Лёнька.

– Не-е! Ты чё? – чуть ли не прокричал Палыч. – Там же Петруха! Я же тебе сейчас целый час талдычил, что Петруху к лампе не подпускать и спирту ему не давать! Хоть тут ты врубился?

– Всё понял, – подтвердил Лёнька так эмоционально высказанное приказание.

– Ну а если поня́л, то пошли. – Палыч махнул Лёньке рукой, тяжело поднимаясь с кресла. – Да, – напомнил он, – сгоняй-ка к Елизавете Олеговне и скажи ей, чтобы она дала Петрухе ключи и чтобы он открыл нам камеры. А то я уже дней десять их не проверял и не знаю, насколько там змеевики обросли шубой. Петруха, этот гад ползучий, ко мне носа не кажет и ничего не говорит. Я ему щас выдам. – И, переведя взгляд на внимательно слушающего Лёньку, шикнул на него: – А ты чего тут ещё стоишь? Давай-давай, дуй за ключами.

Без повторного напоминания Лёнька распахнул дверь и уже через мгновение находился у дверей камбуза.

Девчонки при его появлении только приветливо заулыбались, а Лёнька шёпотом спросил у Ани:

– Елизавета Олеговна где?

На что Аня глазами указала на знакомую дверь.

– Понял, – так же шёпотом ответил Лёнька и крадучись подошёл к двери завпрода.

Постучав, он дождался пока не раздалось мелодичное:

– Войдите.

Приоткрыв дверь, Лёнька скороговоркой выпалил:

– Здрасьте, Изавета Олеговна, тут меня Палыч за ключами от камер послал. Проверку батареям они хотят учинить…

– А Петька где? – Елизавета Олеговна отложила ручку и с непониманием смотрела на Лёньку.

– Не видел я его, – пожал плечами Лёнька, но, чтобы не подставлять ещё незнакомого ему Петьку, объяснил: – Меня Палыч напрямки к вам направили.

– Всё ясно, – кивнула аккуратно причёсанной головой женщина и, изобразив на миловидном лице строгость, посоветовала вежливому мальчику: – А ты сходи на склады. Я ему сегодня уже выдала задание. Наверное, готовит продукты к выдаче на обед.

– Понял, спасибо, – в знак благодарности Лёнька несколько раз кивнул и закрыл за собой дверь.

– Ну и чё? – встретила его Аня. – Всё узнал?

– Ага, – на ходу ответил Лёнька и вылетел из камбуза в поисках исчезнувшего Петьки, услышав вслед:

– Ты почаще заходи, а то скучно тут без тебя…

Замка на складской двери не было, и это предполагало, что Петька и в самом деле находится где-то внутри склада.

Потянув на себя массивную дверь, Лёнька с трудом открыл её и вошёл внутрь продуктового склада. Но на склад это невзрачное помещение мало походило. Потому что небольшое помещение с оцинкованными стенами и какими-то приборами на переборках больше смахивало на предбанник.

Оглядевшись, он увидел, что вправо шёл небольшой коридор и на его двери кто-то написал огромными буквами «Вход к плюсовым камерам», а влево шёл такой же коридор, с не менее интригующей надписью «Вход к минусовым камерам».

Прямо перед Лёнькой находилась дверь с надписью «Камера сухих продуктов». Это напомнило Лёньке картину о богатыре, стоящем перед судьбоносным камнем. Но задача Лёньки оказалась облегченной тем, что дверь перед ним оказалась приоткрыта.

Подойдя к ней, Лёнька заглянул в помещение.

Тишина там стояла гробовая, если это можно так назвать, потому что рокот работы главных двигателей и винтов судна доносился сюда отчётливо, создавая особый фоновый шум. Ведь склад продуктов находился за машинным отделением, но над линией гребных валов.

Чтобы тут пахло какой-то работой, этого было незаметно. Зато здесь витал какой-то своеобразный запашок, который отдалённо напоминал тот, который пронизывал захудалые пивнушки.

Удивлённый тишиной (ведь завпрод сказала, что Петька тут работает) Лёнька громко прокричал:

– Есть тут кто живой?

Лёнькин голос потонул в многочисленных стеллажах с продуктами, коробками, ящиками и мешками.

И Лёнька засомневался, что кто-то его вообще мог тут расслышать.

Но после минутной паузы откуда-то из-за стеллажей появилась фигура в синем халате и неверным шагом направилась к Лёньке.

Приблизившись к Лёньке, фигура сделала в его сторону выдох, и только тогда до него дошло, откуда по помещению склада витает до боли знакомый запашок.

Мужик, если к подобному чучелу это название подходило, представлял из себя худющую жердь ростом под метр восемьдесят. Всклокоченные, давно немытые волосы, остекленевшие, широко открытые глаза, небритое, наверное, с неделю лицо и крючковатый нос. Ввалившиеся щёки и тонкие, как шнурок, губы завершали колоритный портрет.

Но портрет оказался живым человеком, который заплетающимся голосом начал выдавать претензии:

– Ты хто тут такой? Ты, вообще то, как тут оказался? Чё ты сюда припёрси? Не видишь, что тут люди работают? – Фигура махнула костлявой рукой, и Лёньке показалось, что сейчас из рукава халата полетят, как в сказке, косточки от съеденной курочки, но перед Лёнькиным носом только протрепыхались истрёпанные оборки давно нестиранного халата да «ароматы» едкого пота и перегоревшего чеснока.

Поняв, что с фигурой миром не договориться, Лёнька рявкнул на размахавшегося Петруху:

– Ты чё тут размахался? Или Олеговне сказать, что ты опять нажрался? Вот щас Палыч придёт, и тогда уже тебе слабó не покажется!

Приведённые доводы должным образом воздействовали на раздухарившегося Петруху, который чувствовал себя здесь хозяином, и скинули с него всю возбуждённость.

После Лёнькиного окрика важность из Петрухи выдуло, как из лопнувшего шарика, и он, брякнувшись на один из ящиков, жалостно заныл:

– Да, вот все вы так! Чуть что не так, так всё Петруха! Чуть что, так «не ори» и «пошёл вон», а слова доброго ни от кого не услышишь. Даже эти «танкистки» хреновы с камбуза и то потешаются. Хто бы поня́л, что у меня на душе? – слезливо ныл Петруха, но неожиданно рванул на груди халат и стукнул в тощую грудь костлявым кулаком, который больше походил на увесистую гирю и шёл в полный диссонанс с засушенным телом рабочего продуктового склада. – А душа-то горыть! Ты тока глянь… – Петруха сделал попытку приподняться и показать свои мощи.

– Да ладно тебе выступать! – Лёнька припечатал его ладонью к ящику, на который брякнулся этот несчастный и не понятый никем страдалец. – Ты лучше затырься где-нибудь, а то Палыч придёт, и тебе мало не покажется. Ты лучше скажи: тебе помочь-то надо? Если надо, то я зараз что хочешь подмогну да перенесу.

– А хто ты вообще такой? – недоумённо поднял голову прекративший ныть Петруха. – Как звать-то тебя? Что-то раньше я тебя тута не видал. – Петруха вновь сделал попытку подняться с ящиков, но сила притяжения земли оказалась сильнее, и его откинуло к переборке.

– Лёнькой зовут меня. – Лёнька подошёл к раскорячившемуся Петрухе и подхватил его под руки.

От стойкого перегара, миазмы которого излучал Петруха, Лёнька чуть не задохнулся, но, стараясь вдыхать воздух с противоположной стороны от трудяги, потащил его в камеру сухих продуктов.

Тащить такую жердь было нелегко, особенно если жердь сопротивлялась:

– Ты кудой меня прёшь? Ты чё енто делаешь? Али не видишь, что человек болен и с ним надо осторожно? – возмущался Петруха, размахивая руками.

Но, несмотря на выдаваемые претензии, несчастный Петруха был доставлен в дальний угол камеры и уложен на какие-то мешки с крупами.

Едва оказавшись на мешках, на которых великий работяга и до этого почивал, он моментально успокоился и затих.

Глубоко вздохнув, чтобы перевести дыхание, Лёнька вышел из камеры.

Как раз в неё в этот момент входил Палыч.

– Ты где это ошиваешься? – накинулся он на Лёньку. – Я, понимаешь ли, жду его, а он уже тут. Чё ты тут делаешь? – Палыч подозрительно уставился на Лёньку. – Неужто с Петрухой уже скорешился? – и, поведя носом, пробормотал: – Кажись, он где-то тут скрывается? А ну-ка дыхни! – Палыч грозно глянул на Лёньку, подзывая его жестом.

Обнюхав послушного подчинённого, он пригрозил:

– Если, не дай бог, учую, что ты с Петрухой снюхался, оторву все причиндалы и за борт смайнаю…

– И обо мне на шкафуте все долго-долго будут горевать, – пошутил Лёнька, не обращая внимания на серьёзность Палыча.

– И это ты правильно подметил, – важно согласился тот. – Значит, моя наука идёт тебе на пользу, поэтому неча зря зубы скалить, а пошли-ка лучше посмотрим, что мы тут в камерах заимели.

Одевшись в висящие в специальном шкафу телогрейки, они проверили сначала молочную и овощные камеры, а затем перешли в мясную и рыбную.

Палыч подробно объяснял Лёньке состояние змеевиков и батарей, как производить контроль и оттаивание камер и где какие приборы и термометры находятся.

Закончив с осмотром, они вернулись к Палычу в кладовку и отогревались очередной порцией горячего чая.

– Куда это Петруха подевался? – недоумевал Палыч, но потом решил: – А пускай с ним сама Олеговна разбирается.

Закончив чаепитие, Палыч отправил Лёньку искать утечки фреона в трубных соединениях в кондиционерной, а сам занялся очень важными делами на камбузе в обществе Антонины Юрьевны.

Но Лёнька в кондиционерную не пошёл, а вернулся на склад, растолкал Петруху и забрал у него список продуктов, которые тот должен был выдать на обед и ужин. Они вместе выбрали их и, погрузив в лифт, отправили на камбуз. Петруха вначале возникал, что его потревожили и мешают плодотворно работать, но, поняв, что Лёнька спасает его от очередного раздолбона, показывал полки, где что лежит и сколько чего надо набирать, а Лёнька всё указанное перетаскал и грузил в лифт.

В конце погрузки Петруха пришёл в себя и позволил Лёньке попробовать густой сметаны прямо из бидона, благо для этой цели за одним из стеллажей была припрятана ложка. А чтобы ощутить всю прелесть потребляемого продукта, позволил полакомиться маленькими сочными и сладкими огурчиками.

Поэтому Лёнька на обед не торопился, а чтобы его друзья на это внимания не обратили, сидел вместе с ними за столом и изображал из себя голодного человека.

Глава двадцать третья

«Орджоникидзе» без заходов шёл во Владивосток, до которого было десять суток хода.

Судовой режим полностью поглотил Лёньку, и за рутиной событий он не замечал, как летят дни. Свалившимися на него делами он был занят так, что перестал выходить на палубу и всё время находился в надстройке. Для него стали обыденностью подъёмы на завтрак, работа у Палыча с рефрижераторными установками и помощь Петрухе на складах.

В итоге Петруха оказался не таким уж и алкашом, как его расписывал Палыч. Конечно, от него порой шёл небольшой смэл, но такого, как в первый день их знакомства, за великим работягой больше не наблюдалось. Петруха всегда ждал ежедневного Лёнькиного появления, и они вместе обходили камеры, чтобы заняться переукладкой продуктов, а потом Лёнька помогал Петрухе собирать их для выдачи на камбуз.

Поначалу Петруха строил из себя большого начальника и даже пытался помыкать Лёнькой. От него периодически слышалось:

– А ну-ка, студент, иди-ка сюда… А ну-ка, студент, давай-ка грузи это туда…

После пары таких попыток покомандовать Лёньку это возмутило, и он, прижав Петруху к переборке, отработал пару ударов по печени и пригрозил:

– Ты на кого это хавалку свою поганую разеваешь? Ещё вякнешь разок, поц плешивый, вообще размажу по переборкам.

На что согнувшийся от ударов Петруха, отхаркиваясь и с трудом переводя дыхание, прохрипел:

– Ты чё, Лёнь? Я же в шутку всё это… Прости, Лёнь…

Справившись с набежавшими эмоциями, Лёнька поднёс кулак к синему в прожилках носу перепуганного Петрухи:

– Ещё раз так пошутишь, сливу свою на боку увидишь, – пообещал он обалдевшему от невежливого обращения Петрухе. – А то посмотри ты на него, – возмущённо выговаривал он, – все тут с ним нянчатся, а он оборзел вконец. Запомни до конца века своего: пока я здесь – не бывать такому!

Такого внушения Петрухе вполне хватило, чтобы он стал шёлковым, а если ему требовалась помощь Лёньки, то он уже вежливо просил:

– Лёня, а, Лёнь, помоги, пожалуйста, перенести… Лёня, а не трудно тебе будет помочь мне…

Но это было такой мелочью, что однообразность судовой жизни этот эпизод нарушить не мог.

Главные двигатели работали равномерно, создавая какой-то своеобразный фон успокоенности и монотонности. Вахты и работа шли своим чередом, поэтому дни перехода до Владивостока пролетели незаметно.

Парни, понимая, что время практики заканчивается, активно принялись составлять отчёты.

Тут самым главным стал Миша Коротков. У него отчёт по практике был готов и аккуратно оформлен, поэтому, чтобы передирать Мишины конспекты, выстроилась целая очередь.

А чтобы скопировать судовые чертежи у «стеклофона» порой и ночью кто-то корпел.

Кто-то из ребят выпросил у боцмана запасное стекло от иллюминаторного окна с прогулочной палубы, а особо приближённые к пассажирскому помощнику получили у него разрешение попользоваться одной из запасных кают. Стекло было горизонтально установлено в ней между столиками и под ним поставлена настольная лампа.

Уложенные на стекло чертежи судовых схем прекрасно просматривались, а старательные практиканты копировали их.

Очередь была строго установлена, поэтому Лёньке, чтобы скопировать схемы масляной системы и системы пресной воды для главного двигателя, пришлось корпеть полночи.

Но вот настал долгожданный День Ч, когда судовая комиссия должна была принимать экзамены у практикантов.

Можно было, конечно, и не идти на комиссию, а принести отчёт по практике в деканат и защитить его там. Этого бы хватило, чтобы отчёт по практике был принят. Но самым главным в сдаче отчёта комиссии на судне было то, что она выдавала справку о том, что претендент сдал экзамен на звание моториста второго класса. С этой справкой счастливчик шёл в контору капитана порта, где выдавалось долгожданное удостоверение на высокое звание моториста второго класса, ставившее обычного практиканта на одну ступень со всеми членами машинных команд всех судов в мире.

А быть дипломированным специалистом хотелось всем, поэтому парни так и старались.

Приём экзамена проходил в музыкальном салоне. Там за одним из круглых столиков и устроились члены комиссии. В неё входили руководитель практики Владимир Борисович, старший механик Юрий Николаевич и второй механик Николай Васильевич.

Экзамен проходил сразу после завтрака. Перед стеклянными дверями салона с отчётами в руках парни сгрудились кучкой, решая, кто же пойдёт в этот «бой» первым.

«Под танк» был «брошен» Миша – как самый умный и готовый ответить на любой вопрос по конструкции судна. Он стоял у дверей и ждал, когда же начнётся экзекуция. Но она не начиналась по причине отсутствия второго механика из-за того, что тот проводил разводку в машине.

Желающие предъявить свои знания уважаемой комиссии в общем ажиотаже оттеснили Лёньку на периферию, где тот был не против оказаться.

Неожиданно парни притихли и расступились. Лёнька огляделся и увидел, что по трапам к салону спускается второй механик, а он остался посередине площадки один, как третий тополь на Плющихе, поэтому лицом к лицу столкнулся со Здором.

Тот, увидев Лёньку, остановился, и у него возмущённо вырвалось:

– А ты что тут делаешь, Макаров?

– На экзамен пришёл, – нерешительно пояснил Лёнька и для наглядности выставил перед собой тетрадку с отчётом.

– Какой тебе экзамен?! – возмутился Здор. – Ты же сделал только один рейс! Это экзамен для них, – кивнул он в сторону сгрудившихся парней. – Это у них практика заканчивается, а у тебя она ещё только начинается. Рано тебе ещё на экзамен. Не готов ты к нему. Вот сделаешь ещё один рейс, тогда и приходи. Сейчас я уйду в отпуск, но своему сменщику расскажу всю твою подноготную, и он-то уж вздрючит тебя по полной программе. Поверь мне. Так что ты иди и работай, – кивнул второй куда-то в сторону.

Для Лёньки эта новость была как снег среди лета. Он-то рассчитывал, что под шумок пройдёт процедуру экзамена со всеми, а тут дело оказалось намного серьёзнее. О том, что ему предстоит сделать ещё один рейс самостоятельно, Владимир Борисович его уже предупредил, но то, что экзамен он сдавать не будет, для него явилось новостью.

От неё на душе сделалось горько и обидно, а особенно под взглядами парней, некоторые из которых до сих пор считали его чужаком и потому сторонились. Из толпы он даже уловил на себе их насмешливые взгляды, от которых вообще захотелось провалиться сквозь землю. А так как земля здесь находилась на глубине больше километра, то желание скрыться от всего раздирало мозг.

Николай Васильевич, выдав обидную для Лёньки новость, прошёл в салон, а парни, протолкнув вперёд Мишу, тут же забыли про конфуз с Лёнькой и прилипли к двери салона.

Только Василий подошёл к Лёньке и по-дружески похлопал по плечу.

– Да не расстраивайся ты так, Лёнь. Сам же знал, что тебе ещё один рейс делать надо. Потом сдашь. Чё ты на этого Здора внимание обращаешь? Одному сдавать легче. Что, никогда, что ли, переэкзаменовки у тебя не было?

– Да были, – печально согласился с Василием Лёнька.

– Ну вот видишь, – рассмеялся Василий. – При переэкзаменовке на тебя смотрят, как на дебила, поэтому и вопросы такие серьёзные не задают. Им надо, чтобы ты сдал и не портил общую статистику. А уж как сдал, это никого не касается.

Лёнька с благодарностью поднял глаза на своего друга.

– Спасибо, Вась, ты, вообще-то, прав. Чё тут нюни распускать! – уже бодрее закончил он.

– Ну вот и лады! – Василий хлопнул Лёньку по плечу. – Иди в каюту. Отдыхай, а мы тут с экзаменаторами сами разберёмся, – уже пошутил он.

В каюте было одиноко и грустно. Даже книжка, которую Лёнька начал недавно читать, не могла отвлечь его от действительности. Буквы мелькали перед глазами, но смысл в голове не откладывался. Мысли витали сами по себе.

Но вскоре его меланхолия закончилась. Дверь распахнулась, и в неё ввалились довольные и взволнованные парни.

Каждый из них пытался громко, перебивая друзей, объяснить свои ощущения от сданного экзамена. Конечно, они друг друга не слышали, а только громко выражали свои чувства.

Переменившаяся атмосфера повлияла и на Лёньку. Он воспрял и включился в общее обсуждение, а особенно в то, что спрашивали экзаменаторы и как лихо на эти вопросы отвечали новые мотористы второго класса.

Приход во Владивосток планировался на десять часов утра.

Парни собирали свои вещи, сдавали бельё и предъявляли каюты на целостность и сохранность палубным номерным.

Из кают неслись радостные возгласы, шутки и смех. Ведь через несколько часов судно встанет к причалу – и всё… Прощай, «Орджоникидзе»! Практика закончилась. Многие уже распланировали, куда поедут и что будут делать в предстоящий месяц отпуска.

Лёнька тоже собирался. Ему придётся переезжать в каюты экипажа, ведь впереди ещё предстоял целый месяц практики, который он проведёт уже в одиночку, без новых друзей, а с экипажем судна. А как у него сложатся с ними отношения, он даже и не предполагал.

Настроение было паршивое, но он старался этого никому не показывать.

На работу он сегодня не пошёл, да его никто и не принуждал. Второму механику было не до него. Он списывался в отпуск и готовился к сдаче дел, а Лёнька от безделья в нервном напряжении сидел в каюте за столом.

Увидев его безучастный взгляд, Василий предложил:

– А пойдём, Лёнь, на палубу, посмотрим, как мы подходим к самому лучшему городу земли.

– Ну так уж и самому лучшему! – скептически усмехнулся Лёнька, но от предложения не отказался. – А пошли, чё тут сидеть? – неожиданно для себя решил он.

Прогуляться на палубу с ними вышли и Сергей с Мишей.

Посмотрев в иллюминатор, Василий посоветовал:

– Вы бы, парни, плащи или зонтики взяли, а то смотри, какая морось за бортом стоит.

Накинув плащ, Лёнька вышел с остальными парнями на палубу.

Вопрос о том, не стоит ли подняться на верхнюю прогулочную палубу, отпал сам собой.

Низкая облачность, через которую не пробивался ни единый лучик солнца, нависала над морем. Возникало такое ощущение, что края облаков чуть ли не цепляются за верхушки мачт теплохода, и из них, как процеженный сквозь сито, моросил мелкий, невидимый противный дождь. Хоть он и не был таким холодным, как на Чукотке, но стоять под ним приятного было мало.

Вообще-то, дождя как такового и не было, это воздух настолько насытился влагой, что от неё на плаще у Лёньки моментально засверкали мириады мельчайших жемчужинок, а волосы на голове покрылись, как у какой-то модницы, блестящей невесомой шапкой. Вокруг всё настолько пропиталось влагой, что Лёньке даже показалось, что он вдыхает не морской воздух, а какой-то водно-воздушный коктейль.

– Да ну его в баню – там шарахаться! – отреагировал Василий на желание парней подняться на прогулочную палубу. – Давайте лучше здесь останемся, – предложил он, показав на свободную закрытую часть прогулочной палубы правого борта.

Никому не хотелось из-за своего любопытства мокнуть, и парни прошли в носовую часть судна.

Здесь, уткнувшись в широкие стёкла, они смотрели в молоко тумана, надеясь рассмотреть приближающиеся берега.

Свинцовое море уходило куда-то далеко вперёд, и там, где оно встречалось с берегом, нависал плотный серый туман, не позволяющий разглядеть предполагаемый берег.

Но вот впереди из тумана начали прорисовываться очертания чего-то серого, потом тёмного, и пелена тумана, сливающегося в одно целое с морем, неожиданно рассеялась, и из неё выглянул берег, а на нём чётко обозначились три высокие трубы, из которых валил бело-серый дым.

– Смотрите! – восторженно вырвалось у Лёньки. – Что это?

– Это на Тихой трубы ТЭЦ дымят, – со знанием дела пояснил Василий.

– Понятно, – протянул Лёнька. – Так, значит, скоро и Скрыплёв появится? – вспомнил он выход из Владивостока.

– Точно, – подтвердил Василий. – Только он у нас теперь по левому борту останется, а сейчас мы зайдём в пролив Босфор Восточный, завернём в Золотой Рог, и море – на замок, и здравствуй, свобода! – пошутил он.

– Да, – тяжело вздохнул Лёнька, – вам хорошо. Завтра в бурсе бумажки оформите, бабосики получите, и гуляй – не хочу. А мне тут ещё целый месяц толкаться.

– Да не переживай ты так, Лёнь. Сам не заметишь, как этот месяц пройдёт. И тогда я уже буду стоять на причале и встречать тебя, а ты с сумочкой легонечко с трапика сойдёшь, и, ох, Лёня, и погуляем же мы тогда! – мечтательно проговорил Василий, обнимая Лёньку за плечи.