Текст книги "Девятая рота"

– Так, с тобой всё ясно, – дед махнул рукой на замолкшего Витька. – Теперь с тобой разберёмся, курсантик ты мой дорогой. А вот, если какую-нибудь тётю-мотю шандарахнуло током при неисправном оборудовании на том же самом камбузе, а до механика, которому ты должен доложить, как только что пролепетал нам тут твой лепший корефанчик, далеко, и тётя-мотя может кони двинуть. Что ты будешь делать?

Лёнька навсегда запомнил одно из пламенных выражений своего командира роты: «Что ты мне тут всё мямлишь? Ты курсант или где? Запомни раз и навсегда: ответ должен быть чётким и ясным, чтобы он не вызывал никакого сомнения в твоём понимании данного предмета, даже если ты в нём ничего не соображаешь».

Поэтому Лёнька с пол-оборота начал звонко тарахтеть:

– Оказывающий первую медицинскую помощь должен обесточить оборудование. Затем уложить пострадавшего и расстегнуть на нём одежду. – При этих словах стармех фыркнул:

– И насколько ты собрался расстёгивать одежду на тёте-моте?

Поняв подсказку деда, Лёнька продолжал скороговоркой выдавать:

– Достаточно для создания притока свежего воздуха и приступить к искусственному дыханию рот-в-рот…

– Так, – прервал Лёньку стармех с улыбкой, – с тобой тоже всё ясно. Особенно про искусственное дыхание рот-в-рот. – При этом «дед» довольно усмехнулся, но неожиданно выражение его лица изменилось, и на парней уже смотрел не добросердечный дядечка, а требовательный старший механик. – А теперь слушайте сюдой внимательно, голубочки вы мои ясноглазые. После окончания практики я тут с вами вот так вот лялякать не буду, а буду требовать и только требовать то, что написано вот здесь… – При этом он потряс над головой задрипанными книжками с инструкциями для моториста второго класса. – А сейчас быстро расписались вон там, – и указал на письменный стол, где лежала открытая амбарная книга.

Парни безропотно поставили в ней подписи, а «дед» разрешил им идти – конечно, по-своему:

– А сейчас дуйте к Здору и скажите ему, чтобы он содрал с вас три шкуры, но обязанности ваши должны отскакивать у вас от зубов. Ясно? – «Дед» оглядел онемевших практикантов испепеляющим взором, которому позавидовал бы и Змей Горыныч, и махнул им рукой, чтобы выметались из каюты.

Что Лёнька с Витьком моментально и исполнили.

Николая Васильевича они нашли в курилке, где тот сидел с мотористами и попивал чаёк. Второй механик встретил их вопросом в лоб:

– Ну и чё вам дед сказал? – Он иронично посмотрел на растрёпанных практикантов.

– Чтобы вы с нас три шкуры содрали, – честно выпалил Лёнька.

– Ну, если он так сказал, то держитесь, парни! – И в поддержку своих слов обернулся к мотористам. – Сдеру и не поморщусь. – В ответ раздался хохот довольных мотористов.

Второй механик, дождавшись, когда гогот стихнет, отхлебнул из кружки и решил:

– А сейчас вам нечего шарахаться. Скоро будет отход, и вы мне в машине не нужны. Так что идите отдыхайте, а завтра чтобы как штык – без десяти восемь были на разводке. Ясно? – Он требовательно взглянул на притихших Лёньку с Витьком.

– Да, да, ясно, – закивали они.

– Ну а если всё ясно, то давайте идите, – второй махнул им рукой и отвернулся к мотористам, продолжая прерванный разговор.

Глава двенадцатая

С чувством выполненного долга Лёнька вернулся в каюту, умылся и переоделся. Делать было нечего, и он с трудом дождался ребят, которые перед самым обедом вернулись с работ.

Они пришли возбуждённые, грязные, но довольные сегодняшним рабочим днём.

Оказывается, сегодня Здор дал им поучаствовать в подготовке главных двигателей к отходу, что они энергично обсуждали.

Лёнька, спрыгнув со второго яруса своей койки, с интересом прислушивался к тому, чем парни делились между собой.

Умывшись и переодевшись, они сходили на обед и, довольные и сытые, вышли на палубу.

На швартовную палубу на корме вход был перекрыт из-за предстоящего отхода, а выходные двери на носовую палубу со швартовыми лебёдками и брашпилями оказались задраенными.

Поэтому Лёнька с парнями, поднявшись на шлюпочную палубу, рассматривали причал с провожающими.

По судну из всех динамиков громогласно прошла команда:

– Посторонним и провожающим покинуть борт судна! Судно снимается в рейс.

Солнце уже прогрело воздух. На палубе даже стало жарко, и парни прятались от полуденных солнечных лучей в тени шлюпок.

Рядом с ними стояли пассажиры, которые громко переговаривались между собой, курили и что-то кричали провожающим.

Лёнька к курению относился отрицательно, потому что оно, даже если бы он и закурил по примеру многих однокурсников, помешало бы ему заниматься спортом и достичь тех результатов, которые он имел сейчас.

– Вась, а пошли вниз, там не курят, – попросил он Василия, на что тот, серьёзно посмотрев на Лёньку, веско ответил:

– Зато там места меньше. Тут, смотри, какая красота, – и обвёл взглядом место, где они находились. – Дыши, радуйся. Свежий воздух, ветерок. Последние тёплые денёчки. За Лаперузой уже такого не будет. Там по палубе так, в рубашоночке, уже не погуляешь. Да и мне надо на прощанье на маманю с батей посмотреть. Ведь обещались же на отход прийти.

Тон, которым Василий отговаривал Лёньку уходить с палубы, оказался настолько убедительным, что тот невольно согласился.

Они подошли к леерам и, опёршись на деревянный планширь, наблюдали за тем, что происходит внизу, на причале.

А на причале многочисленная толпа провожающих всё что-то кричала друзьям и знакомым, отплывающим в неведомые дали, которые назывались Камчатка и Чукотка. К ним добавились ещё и любопытные, столпившиеся на платформе Морвокзала, чтобы понаблюдать за отходом судна.

Василий, увидев родителей, протолкнулся к свободному месту у лееров и сквозь всеобщий гам пытался в ответ тоже что-то кричать.

Лёнька в этом ему не мешал и с группой других курсантов с интересом наблюдал за прощанием и отходом судна. Ведь это же был его рейс, и он старался запечатлеть в памяти все нюансы.

Вон ту женщину с приткнувшимися к её подолу детьми, Васькиных родителей, стоящих внизу и, задрав головы, дающих какие-то последние наказы сыну. Подвыпивших парней, что-то разухабисто кричащих таким же своим поддатым друзьям. Женщин, почему-то плачущих и платочками утирающих глаза. Палящее послеобеденное солнце и бравурные звуки марша «Прощание славянки».

Почему-то вспомнилась популярная песня «Как провожают пароходы…». Да, получается, что, действительно, не так как поезда.

Неожиданно звуки марша прервались, и по громкой связи понеслись одна команда за другой.

Мощный бас, несущийся из динамиков, руководил действиями палубной команды по отшвартовке судна.

Его интонацией и терминами, льющимися из динамиков, можно было заслушаться, словно песней. В песне той пелось о каких-то шпрингах, продольных, прижимных и прочих атрибутах, без которых она потеряла бы смысл, а судно так на веки-вечные и приросло бы к причалу.

Постепенно полоса воды между бортом и причалом начала увеличиваться. Это подошедшие буксиры начали оттягивать судно. Провожающие ещё громче закричали прощальные слова, затихающие по мере удаления судна от причала, а и их фигурки становились всё меньше и меньше.

Буксиры оттянули корму судна в глубь бухты, а нос направили на выход, поэтому Лёнька с парнями перешёл на правый борт, чтобы продолжать наблюдение за тем, как судно покидает порт.

Неожиданно откуда-то сверху раздался громкий треск, от которого Лёнька даже вздрогнул.

– О! Смотри! – указал Лёньке на трубу Василий, который вновь оказался рядом. – Главные двигатели запустили.

Лёнька поднял голову в ту сторону, куда он показывал, и увидел, как из дымовой трубы вырвался внушительный сноп чёрного дыма, быстро снесённый в сторону небольшим ветерком, дующим с берега, а из трубы вскоре начал выходить уже слегка коричневый дымок, который со временем даже стал прозрачным.

Судно приобрело ход, а работающие винты подняли со дна бухты донные отложения, тёмно-жёлтым цветом замутившие всю акваторию перед Морвокзалом.

– Во шнягу винтами подняли! – комментировал Василий изменение цвета воды.

Лёнька за всем происходящим наблюдал с интересом. Ведь это же были первые минуты в его жизни, когда он находился уже не на суше, а на самом настоящем судне, выходящем в рейс.

– Вась, – попросил он Василия, – ты же местный. Всё тут знаешь. Расскажи. Где идём, чё там есть. – Лёнька просительно посмотрел на Василия и показал рукой на берег.

– Без проблем! – Довольная улыбка украсила лицо Василия. – Смотри. Вот здесь – ВСРЗ с плавдоками, – показал он на два плавучих дока, пришвартованных к причалам и на несколько судов, стоящих там. Но, увидев, что Лёнька его не понимает, пояснил: – Да это судоремонтный завод здесь. А там дальше «Балхаш» стоит. Видишь вон то длинное судно, которое поставлено кормой к причалу?

– Вижу, – кивнул Лёнька, а Василий продолжил объяснения:

– Это плавмастерские, а вот дальше справа за «Балхашом» – это торговый порт начинается.

Они стояли на корме, у бассейна, поэтому оба берега бухты Золотого Рога хорошо просматривались

– Слева – рыбный порт, – Василий указал рукой. – А вон там, на Чуркине, но отсюда сейчас не видно, там мой дом.

– Далековато, однако, до училища тебе добираться, – предположил Лёнька.

– Да нормально, – отмахнулся Василий, – пару раз в месяц – это не проблема. Ты вот на то посмотри. Вон там, в конце Чуркина, угольный причал. Так там сейчас на нём «Либертосы» разделывают на гвозди. – Но, увидев, что до Лёньки его слова не дошли, пояснил: – Это американтосы по ленд-лизу нам пароходы поставляли. Так, представляешь, они были предназначены на один рейс, а считай, уже по тридцать лет отработали. Во качество где было! – Восторг сиял в глазах Василия. – А сейчас их режут на гвозди… – с сожалением закончил он объяснение.

– На какие гвозди? – Лёнька наивно смотрел на Василия.

– Да это просто так говорят, – рассмеялся Василий. – На металлолом их режут. Отрежут часть, подтянут пароход на берег и опять режут, пока весь пароход на сушу не вытянут. …Да это всё ерунда, – прервал свои объяснения Василий. – Ты посмотри туда, – и он показал рукой вправо, на комплекс больших зданий, – вон там наша бурса. Ты же там был уже? – и мимолётно взглянул на Лёньку.

– Ага, – кивнул головой Лёнька, – жил в первой общаге.

Но Василий не обратил внимания на его ответ и продолжал рассказывать о торговом порте и мысе Эгершельд, и что, возможно, на одной из его сопок возведут памятник Ленину.

Миша с Серёгой находились всё время рядом с Лёнькой и Василием и по мере возможности пытались пояснить и рассказать Лёньке о местах, мимо которых проходил «Орджоникидзе».

После прохода мыса Голдобин судно повернуло налево и пошло на выход по проливу Босфор Восточный.

Миша с Серёгой тоже родились во Владивостоке, поэтому все места, которые проходило судно, обсуждали с жаром и наперебой рассказывали Лёньке всё, что знали.

Справа остался остров Русский. Его лесистые берега как бы показывали, что на нём никто не живёт и он необитаем. На что Лёнька удивился:

– А что там, – он показал на заросшие берега острова, – никто не живёт, что ли?

– Ага, не живёт, – хохотнул Миша. – Ты знаешь, сколько там вояк сейчас?

– Не-а, – наивно покачал головой Лёнька.

– Да там столько всего… – начал с жаром рассказывать Миша. – Там и учебки, и школы подводных диверсантов, и ещё чёрт знает что… Там даже остались целыми фортификационные укрепления со времён Японской войны. Там всё закопано в землю этажей на десять! – Миша даже округлил глаза, чтобы придать значимости своим словам. – Там такие туннели проложены, что на машине можно свободно ездить.

– Да не может быть! – удивился Лёнька.

– Во, не верит! – Миша в поддержку своих слов посмотрел на друзей и для большей убедительности добавил: – Да мне дядька об этом сам рассказывал. А он там несколько лет служил.

– Да ладно тебе стращать нас, – махнул на него Василий. – Вы лучше сюда смотрите.

Тем временем «Орджоникидзе» резво шёл по проливу Босфор Восточный.

Слева прошли несколько бухт, забитых многочисленными рыбацкими сейнерами и военными кораблями.

Судно шло всё быстрее и быстрее. На палубе в полной мере начал хозяйничать ветер, который прогнал летнее тепло жаркого июльского дня, заставив парней спрятаться за надстройку.

Парни сбегали в каюту и накинули чёрные курсантские бушлаты, на рукавах которых оставалось ещё по две лычки. У Лёньки бушлата не было, и ему пришлось надеть японскую курточку, которую недавно купила мама. Парни на его одеяние особого внимания не обратили, только Василий посоветовал:

– Ты её, – он взглядом показал на Лёнькину куртку, – в роту не тащи, а то Сысоев на помойку мигом выкинет.

– А кто такой Сысоев этот? – переспросил Лёнька.

– Это командир нашей роты, – рассмеялся Миша. – Ты даже туфли тырь от него подальше или в баталерку сдай, а то точно всё на помойке окажется.

Парни ещё немного пошутили о командире, которого почему-то называли Геной Крокодилом.

– А чё так? – невольно удивился Лёнька.

– А потому что зовут его Геннадий Гаврилович, и он каждое утро приезжает на подъём на своём зелёном «Урале».

Так, кутаясь и прячась от ветра, парни продолжали шутить о курсантской жизни и о том, как им сейчас живётся на судне, посвящая Лёньку во все нюансы бытия.

По правому борту остался небольшой, скалистый и круглый, как пирожок, остров, на котором сверху высилось несколько внушительных зданий с маяком.

– Это Скрыплёв, – пояснил Василий и пошутил: – Прошёл Скрыплёв, считай, что стал холостым и все женщины мира – твои.

На что Сергей скептически заметил:

– Ты, Вася, сначала женись, а потом уже и разводись.

На что Василий независимо пожал плечами:

– За мной не заржавеет.

Ветер крепчал, хотя на поверхности моря особых волн не наблюдалось. Только на некоторых волнах появились небольшие барашки.

Монотонный гул от работы главных двигателей нёсся из глубин судна, и появилась небольшая вибрация от их работы.

На растворяющемся в дневном мареве береге виднелись три дымящие трубы ТЭЦ, а впереди распростёрлось только море, его безбрежные просторы. Сколько ни вглядывайся вдаль, а вокруг – ни бережка, ничего, и только где-то далеко-далеко, у самого горизонта, море встречается с синевой неба, сливаясь с ним в единое целое.

Судно повернуло ещё левее, так что солнце уже светило с кормы, а справа куда-то на восток уходил невзрачный пароходик, на палубе которого высились горы брёвен.

– Смотри, как мы его обогнали! – восторженно посмотрел на Василия Лёнька.

– А чё радоваться тут? – с недовольной ухмылкой ответил Василий. – Он спокойненько чапает себе на Японию. Ему торопиться не надо. У него каждый оборот винта говорит: «Йена, йена, йена». А мы на Север несёмся. Там валюту не платят. Вот закончим бурсу, тогда уже нам все закордоны открыты будут, – пошутил он и, хлопнув Лёньку по плечу, позвал: – Пошли в каюту. Там тепло, и мухи не кусают.

В каюте и в самом деле оказалось тепло и уютно, только небольшая вибрация была непривычна для Лёньки.

Незаметно прошёл ужин, и по трансляции объявили, что в музыкальном салоне для уважаемых пассажиров будет демонстрироваться какой-то фильм.

Лёжа на койке и читая книгу, Василий неохотно пояснил Лёньке:

– Там, в столовой для матросов и мотористов, всякое старьё кажут, а в музыкальном салоне для пассажиров, может, и новенькое что-то покажут. Может, сходить туда? Али как?

– А ты, Васёк, не переживай. Тебя уж точно в музыкальный салон не пустят. И будет у тебя «али как», – прокомментировал со своей койки Серёга. – Там фильмы и не для тебя, и не для меня. Там пассажирский помощник чёткую фильтрацию делает. Его не надуришь. Придётся тебе старьё в столовой команды пересматривать.

– Да ладно тебе ёрничать, – отмахнулся от него Василий. – Вот за неделю пересмотрят пассажиры все новые фильмы, тогда и мы в столовой посмотрим их. Рейс длинный. Ещё месяц впереди. Я, например, никуда не тороплюсь и знаю, что за весь этот рейс всё пересмотрю.

– Ну-ну, давай смотри, – ответил ему Сергей и замолчал.

Вскоре парни выключили в каюте верхний свет, а затем один за другим потухли и надголовные светильники. В каюте повисла тишина, если её можно было так назвать, и из-за задёрнутых шторок начали раздаваться до боли знакомые трели спящих курсантов.

Но Лёньке не спалось.

Постоянная вибрация и шум от работы главных двигателей, небольшое раскачивание судна и какие-то посторонние звуки никак не давали ему заснуть.

Вибрация хоть и была несильной, и от неё, как в поезде, не звенела ложка в стакане, но мешала заснуть, да и гул от работы главных двигателей был непривычным.

Лёнька знал, что это только временные ощущения и что он к ним вскоре привыкнет и перестанет их замечать. Но сейчас они ему мешали. Поэтому, спустившись с койки, он оделся и осторожно, чтобы не хлопнуть дверью, вышел в коридор.

Там мертвенно-бледно горело освещение, и он, никого не встретив, знакомым маршрутом вышел на палубу.

Хорошо, что он надел куртку, потому что свежий ветер сразу проник во все складки одежды и растрепал волосы на голове.

Палуба хорошо освещалась, и он без труда поднялся по трапам на шлюпочную палубу.

Шум от работы двигателей стал более явственным, а ветер даже сделался слышим. Он свистел в натянутых тросах шлюпочных устройств и кое-где трепал на них брезентовые тенты.

Прижавшись поближе к надстройке, Лёнька прошёл в сторону бассейна, а когда приблизился к нему, невольно взглянул на небо и был поражён.

Над ним раскинулся купол чёрного бездонного неба, усыпанного бесчисленным количеством ярких звёзд. Луны на небе сегодня не было, и поэтому разница между чернотой неба и яркостью звёзд его поразила.

В тайге ему приходилось наблюдать подобную картину, но там вокруг его окружали сопки, деревья, реки. А тут – ничего. Чёрный купол неба накрывал всё видимое пространство над головой и где-то вдали сливался с таким же чёрным морем. Только разница была в том, что на небе мигали бисерины звёзд, а поверхность воды оставалась чёрной.

Задрав голову, Лёнька не мог отвести взгляда от красоты мира, представшей перед ним, а переведя взгляд на поверхность воды, был ещё больше поражён свечением, исходящим от кильватерной струи.

Конечно, он догадался, что это светится планктон, но, чтобы тот так ярко светился, даже не мог себе представить.

Насладившись ночными красотами моря, неба, свежестью воздуха, он перестал замечать так мешавшую ему вибрацию и гул работающих двигателей.

Чтобы не растерять впечатлений, которые только что получил, он так же тихо и осторожно вернулся в каюту.

Там уже по-настоящему стояла тишина, которая его обволокла, и он, удобно устроившись на койке, моментально провалился в сон.

Глава тринадцатая

Проснулся Лёнька от того, что шторку на его койке резко отдёрнули, и голос Василия известил:

– Хорош дрыхнуть, Лёнь. Пора на завтрак.

У с трудом разлепившего глаза Лёньки хватило сил только на то, чтобы прохрипеть:

– Ага, сейчас.

Приподняв голову, он посмотрел в иллюминатор, за которым бежали тёмно-голубые волны «усов», разбегающихся от форштевня.

Потянувшись и сладко зевнув, он спрыгнул с койки на палубу, покрытую линолеумом, и подошёл к умывальнику, возле которого уже чистили зубы Сергей с Мишей.

– Здорово, мужики, – поприветствовал он их, на что те что-то невнятно промычали в ответ.

Умывшись, парни направились в столовую.

Там было всё чинно и благородно. Матросы и мотористы, увлечённые завтраком, в основном молчали. Завтрак проходил в тишине, если это можно называть тишиной, потому что из-за переборки постоянно шёл басовитый гул работы главных двигателей да буфетчица с дневальной вежливо отвечали позавтракавшим матросам «На здоровье» или «Пожалуйста».

Стол практикантов пустовал – наверное, парни из их группы позавтракали намного раньше. Посередине стола стояла ополовиненная кастрюля с манной кашей.

Василий, взглянув на наручные часы, поторопил Лёньку:

– Давай быстрее мечи, а то через пятнадцать минут надо уже на разводке быть.

Лёнька хоть и плохо представлял, что такое разводка, но понял, что рассусоливать времени нет.

Навалив себе полную тарелку каши и намазав существенным слоем масла ломоть хлеба потолще, он принялся всё это уплетать.

Василий с Серёгой и Мишей метали ложками с такой же скоростью.

Покончив с завтраком, они, чуть ли не бегом вернулись в каюту, переоделись в рабочую одежду и так же бегом примчались в раздевалку.

Там уже сидели мотористы, выдувающие из себя клубы дыма, и остальные курсанты, пристроившиеся на свободных местах.

Лёньке это дым был настолько противен, что он не стал заходить в раздевалку и остался стоять у комингса двери. Облака дыма до него не доходили из-за хорошей вытяжной вентиляции, включённой в курилке-раздевалке.

Ждать пришлось недолго. Через пару минут подошёл второй механик. Проходя мимо Лёньки, он хлопнул его по плечу.

– Стоишь? – задал он вопрос мимоходом.

– Угу, – промычал в ответ Лёнька.

– Ну стой, стой, – ухмыльнулся второй механик. – Никуда не уходи. У меня для тебя есть особая работёнка, – и прошёл к мотористам, где, удобно устроившись, стал объяснять каждому предстоящую работу на сегодняшний день.

Половину курсантов он загнал в туннели гребных валов, которые им предстояло отмыть и покрасить. Вторую половину засунул там же в льяла, которые предстояло очистить от грязи, а потом также покрасить.

Посмотрев на скисшие физиономии однокурсников, Лёнька не приметил на них ни тени восторга от полученной работы, а наоборот, они казались поникшими, скисшими и недовольными. Но вникнуть в потерянную бодрость духа курсантов, которая витала среди них после вчерашней моточистки, ему не удалось, потому что Николай Васильевич подошёл к нему и позвал за собой:

– Ну что, друг мой сердечный, пошли. Покажу я тебе, чем тебе предстоит заняться сегодня. – И, усмехнувшись, добавил: – Конечно, там интегралов не будет, но тебе и без них скучать не придётся.

Махнув Лёньке рукой, чтобы тот следовал за ним, он открыл дверь машинного отделения и вошёл туда.

Лёнька двинулся следом. В лицо ему сразу ударил поток горячего воздуха, пропитанного запахами масла, топлива и ещё чем-то таким, к чему Лёнька ещё не привык, а от басовитого гула работающих главных двигателей и свиста турбин у него моментально заложило уши. Он попытался их «продуть», но этого у него не получилось, да и некогда было, пришлось поспевать за быстро идущим вторым механиком.

А тот поднялся к котлам, где их встретил улыбающийся Колян.

Второй механик, махнув ему рукой в знак приветствия, прошёл мимо, не обращая внимания на телодвижения Коляна типа книксенов и низких приседаний.

Поднявшись на пару трапов вверх, Николай Васильевич толкнул «броняшку» и, распахнув её, вышел наружу.

Наружный свет, вырвавшийся из двери, ослепил Лёньку, но, справившись с мимолётным ослеплением, он вышел вслед за вторым механиком и оказался на небольшой площадке размером метр на полтора, огороженной леерами, вниз от которой шёл железный трап на шлюпочную палубу.

– Вот тебе и работёнка будет на сегодня, – указав куда-то вниз, себе под ноги, негромко проговорил он.

– А чё делать-то надо? – не понял его Лёнька.

– «Чё делать, чё делать?» – передразнил его второй. – Ржавчину оббить всю надо на площадке и трапе да закрасить всё соответственно.

– А-а-а, – протянул Лёнька, хотя, как это делать, он понятия не имел.

Второй, посмотрев на обалдевшего от поступившей информации Лёньку, ободрил его:

– А что тут делать-то? Делов-то тут до обеда и только. Справишься! – И от души хлопнул Лёньку по плечу, чтобы подбодрить его.

Но, увидев, что тот всё так же обалдело смотрит по сторонам, посоветовал:

– А ты тут Му-Му за хвост не тяни, а сгоняй к точиле, возьми у него рашкетку, кирку да приступай. Когда закончишь оббивку, спроси Коляна и он даст тебе кисточку с краской. Я ему дня три назад бадейку с краской давал, чтобы он под форсункой плиты покрасил. Так что и палубная зелень, и грунтовка у него есть. Дерзай! – Второй механик по-доброму улыбнулся и ушёл.

А что оставалось Лёньке? Надо выполнять приказание. Это второму просто сказать: «Пойди к точиле». А где его найти, точилу этого? Пришлось Лёньке спуститься в котельную и обратиться к Коляну.

– Слышь, Коль, – осторожно подошёл к нему Лёнька.

Но Коляна как будто подменили. Сейчас он представлял из себя вальяжного, озадаченного сибарита.

Изображая из себя суперзанятого человека (Колян в это время подпитывал вручную котёл), он даже не посмотрел на Лёньку, потому что не сводил взгляда с водомерного стекла.

Видя, что до разума Коляна ему не достучаться, Лёнька гаркнул ему в ухо:

– Где точилу найти? Второй мне сказал, чтобы я у него рашкетку с киркой взял.

Это возымело действие, и, поморщившись от Лёнькиного крика, Колян недовольно, потряхивая мизинцем в ухе, крикнул в ответ:

– Чё пристал? Не видишь, что ли, что я занятый? Иди в токарку и там его ищи, чё ты до меня доколупался? Он обычно там ошивается, когда его второй не прессует. Там и прохладнее, и тише, не то что здесь, – Колян показал рукой куда-то по сторонам, хотя в котельном отделении стояла относительная тишина, потому что почти не слышалось звука работы главных двигателей и можно было спокойно говорить, а не кричать, как внизу.

Где та токарка, Лёнька только примерно догадывался, но, чтобы не ударить перед Коляном в грязь лицом, не стал у него переспрашивать, а пошёл в самый низ машинного отделения.

В дизель-генераторном отделении он нашёл токарную мастерскую, где токарь с полным сознанием дела и невероятной серьёзностью смотрел на струйку дыма от вновь закуренной папиросы.

Услышав просьбу Лёньки, да ещё и переданную «самим» вторым механиком, он без слов полез в шкаф и достал необходимый инструмент.

Инструментом с интригующим названием «рашкетка» оказалась обычная металлическая пластина, заточенная с обеих сторон, один конец которой был загнут под девяносто градусов. Киркой называлась не та кирка, которой Лёнька долбал канавы в стройотряде, а лёгкий молоток, у которого оба ударных места оказались заточены, как у зубила.

Вынув инструмент из шкафа, токарь по-деловому осмотрел его, подправил на точильном станке и вручил Лёньке со словами:

– На, пользуйся, а затупятся, приходи, я их подправлю. Ну а если меня не будет, то сам наточи. Сможешь? – испытующе посмотрел он на нового практиканта.

– Смогу, – кивнул Лёнька, всем своим видом подтвердив, что это для него плёвое дело.

– Тогда смотри… – И точила показал Лёньке, как включается и выключается точильный станок. – Только обязательно стекло опускай, прежде чем обточку начнёшь, – предостерёг он Лёньку и выдал ему очки. – В них работай, а то без глаз можешь остаться. Окалина – мерзкая вещь, – поморщился он. – Если в глаз попадёт, то глазу могут и кранты прийти.

Выслушав напутствие токаря, Лёнька поднялся на площадку, которую ему предстояло привести в порядок.

В белой фланке с голубым окинутым гюйсом, которую он нашёл в одном из пустых кубриков одиннадцатой роты, Лёнька принялся оббивать ржавчину обивочным молотком.

На глаза, по совету токаря, он надел очки, которые через пять минут начали запотевать, а отбитые куски ржавчины летели в лицо и забивали стёкла очков. Из-за этого Лёнька вообще перестал видеть, куда бьёт молотком.

От работы, хотя было не очень жарко и встречный ветерок охлаждал его, Лёньке стало очень жарко, и он весь покрылся потом. Солнце припекало всё сильнее и светило точно в затылок. Пот заливал глаза, проникая через уплотнения очков, и Лёньке постоянно приходилось то стирать пот рукавом фланки, то протирать очки. В конце концов такое издевательство над собственной личностью ему надоело, и он снял очки.

Работать стало легче, но глаза приходилось держать постоянно прищуренными, чтобы отлетающая окалина через ресницы не попадала в глаза.

Колотил он по площадке со всем старанием, да так колотил, что вся ржавчина летела на белую фланку, которая вскоре превратилась в коричневую. Если фланка приняла такой непрезентабельный вид, то Лёнька представлял, какого цвета теперь у него лицо.

На пятачке, который ему предстояло привести в божеский вид, ржавчина оказалась такой толщины, что с первого удара молотка не отбивалась. Приходилось по одному и тому же месту колотить по десять, а то и более раз. Ржавчина оказалась многослойной и с трудом поддавалась оббивке, а грохот от Лёнькиной работы стоял невероятный.

Он представил себе ощущения людей, которые жили под этой площадкой. Но никто не вышел и не послал его подальше с этим долбежом, хотя он прекрасно представлял себе все эпитеты и метафоры, которые на него изливали жильцы этих кают.

Но, как Лёнька ни старался, оббить площадку от ржавчины до обеда ему не удалось.

Здор перед вахтой зашёл проведать его и остался недоволен тем, как медленно продвигается работа.

От увиденного он только поджал губы и, недовольно покрутив головой, пробормотал:

– Да, дорогой ты мой, на кусок хлеба ты сегодня не заработал, – и, демонстративно отвернувшись, ушёл вниз, в машинное отделение.

Как Лёньке объяснил Васька, второй механик нёс вахту с двенадцати до шестнадцати. С восьми до обеда у него был рабочий день, поэтому он всегда держал курсантов и ремонтную бригаду в течение дня под постоянным контролем. Ночную вахту стоял второй-второй механик или, как его обычно называли, двадцать второй.

От оббитой ржавчины Лёнька был грязный, как чушка, ведь лицо он не прикрыл.

Васька, увидев вернувшегося в каюту Лёньку, когда тот пришёл умыться и переодеться перед обедом, даже расхохотался:

– Где это тебя носило?! Мы-то, понятно, из льял грязюку таскали, а тебя же Здор на палубу потащил, на солнышко. Я уж думал, что ему интеллигентную работу поручили и он где-то сидит и каракули выводит, а он – смотри-ка на него! – грязнее последнего свинтухана!

– Да в гробу я видал такое солнышко! – в сердцах ругнулся Лёнька. – Лучше бы я вместе с вами льяла чистил, чем на солнышке и ветерке прохлаждался.

Он кое-как отмылся, а после обеда, несмотря на то что у курсантов рабочий день был до двенадцати часов, продолжил оббивку и закрасил вначале грунтом, а потом уже и зеленью так «полюбившуюся» ему площадку с трапом.

После вахты Здор опять проверил результаты Лёнькиной работы.

Увидев перепачканного Лёньку и то, что он закрасил площадку и убрал со шлюпочной палубы ржавчину, отлетевшую во время оббивки, похвалил его:

– А я уж подумал, господин-товарищ интеллигент, что тебя придётся тыкать, что щенка, во все дыры, а ты тут сам сообразил, что порядок на палубе надо навести. Молодец, что тебе сказать.

От похвалы Лёньке стало невероятно приятно, потому что в последнее время он что-то нечасто слышал подобные слова в свой адрес.

Довольный от проделанной работы и похвалы второго механика, он вернулся в каюту, умылся и подошёл к Мише.