Текст книги "Девятая рота"

К своему удивлению, он не обнаружил среди танцующих Галю, а когда перевёл взгляд на место, где прежде сидела она, то увидел её в том же кресле.

Усмехнувшись в глубине души, он решил дождаться следующей песни, а когда зал салона пронизали аккорды «Hey Jude», встал и прошёл к Гале.

Подойдя к ней, он наклонился над её небольшой головкой и со смехом в голосе спросил:

– Почему не танцуем? Почему сидим?

Та, подняв голову, ответила, но из-за грома музыки, он едва расслышал:

– Вас жду…

– Так я тут! – рассмеялся он её наивности и протянул руку: – Пошли. Чего сидеть?

А когда ощутил в руке её маленькую прохладную ладошку, все неприятности и хандра сами собой забылись, и они вдвоём влились в круг танцующих.

И, уже не расставаясь, танцевали вместе, пока пассажирский помощник не объявил:

– Уважаемые пассажиры, наш развлекательный вечер окончен, и мы вам очень благодарны, что вы приняли в нём активное участие. Поблагодарим ансамбль «Каравелла» за то, что они помогли провести его столь прекрасно. Желающие продолжить отдых могут пройти в бар, расположенный на этой же палубе на корме. Всего вам хорошего. До следующих встреч! – На что ребята из ансамбля ответили несколькими зажигательными аккордами, Олег разразился невероятной барабанной дробью, а присутствующие громко захлопали в ответ.

Галю как будто подменили – она как-то сразу превратилась в маленькую стеснительную девчонку, метнулась в сторону своих подружек и спряталась за их спинами.

Для Лёньки это оказалось полной неожиданностью, поэтому он, пожав плечами, в недоумении вышел из салона.

В холле стоял гвалт из голосов довольных пассажиров, а Василий, толкнув Лёньку в бок, спросил:

– Чё застыл? Пошли в каюту. – Но, увидев, что Лёнька озирается, рассмеялся: – Чё, пигалицу свою ищешь?

Увидев, что Лёнька согласно кивнул в ответ, проинформировал:

– Все эти девчонки в носовых каютах на нашей палубе живут. Не переживай, найдёшь, если захочешь, – и, хлопнув Лёньку по плечу, попытался увлечь его за собой.

Но Лёнька, скинув руку Василия с плеча, недовольно фыркнул:

– Отстань, сам разберусь! – И, увидев выходящих девчонок, подошёл к Гале.

– Пойдём погуляем по палубе, – мягко предложил он, засмущавшейся девчонке.

– Хорошо, – едва слышно выдохнула она.

А он, наклонившись, чуть ли не на ушко прошептал:

– В какой каюте ты живёшь?

Подняв удивлённые глаза, она еле слышно пролепетала:

– А это зачем?

– Встречу я тебя там и пойдём гулять, – чуть ли не рассмеялся Лёнька от такой душевной простоты. – Погодка – прелесть! Пошли, сама увидишь. – Но, увидев, что девчонка колеблется, попросил: – Ну очень прошу тебя, пошли…

– Хорошо, – уже бодрее ответила Галя. – Подходи к каюте двести три через полчасика. – И, заметив удивление в Лёнькиных глазах, пояснила: – Мне переодеться надо.

– А! Ну да! Конечно! – оживился Лёнька и проводил глазами Галю, которая со стайкой подружек пошла к трапу на палубу второго класса.

В каюте Лёньку встретил возбуждённый Василий.

– Ну ты даёшь, Лёня! Пигалицу какую-то оторвал себе и танцует… – Василий даже для наглядности расставил руки и сделал несколько па. – Быстро ты там сориентировался…

– Ладно, отстань, – отмахнулся от него Лёнька. – Дай лучше бушлат, а то на палубе будет холодно гулять.

– Ого! – от удивления у Василия даже округлились глаза. – Смотрите на него, – и он повернулся к примолкшим Мише с Сергеем, – он ещё к тому же и на свиданку собрался. Во даёт!

Но, больше ничего не расспрашивая и прекратив приставания, полез в рундук и достал бушлат.

– На, – протянув его Лёньке, Василий пошутил: – Только ты мне его в помаде не перепачкай.

– Да ну тебя! – отмахнулся от неуместных шуток Василия Лёнька и, надев бушлат, вышел из каюты.

Времени до начала свидания у него было достаточно, и он поднялся на прогулочную палубу.

Поглядывая на часы, Лёнька погулял по палубе, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Его больше всего занимала Галя, так похожая на Светку, а особенно то, что многие движения, взгляды и поведение у них оказались похожими.

После зимнего расставания со Светкой в январе она писала ему многочисленные письма с объяснениями, почему не захотела или не смогла прийти на прощальный ужин перед его отлётом в Мурманск. А он ей этого простить не смог и по прочтению всегда со злостью рвал её письма. А когда парни из кубрика заметили это и начали над ним посмеиваться, рассуждая о неразделённой любви, то вообще перестал их читать и рвал не раскрывая.

Со временем обида прошла, но на Светкины письма он не отвечал, а, приехав в город, к ней не зашёл и не позвонил.

В училище переживать было некогда. Учёба, тренировки, наряды, дисциплина и, конечно же, танцы-шманцы-обжиманцы да различные мимолётные увлечения. Одна девчонка так пристала, что пришлось с ней правдами-неправдами расстаться. Мамаша её Лёньку уже в женихи записала, но свобода и независимая личная жизнь его прельщали больше, чем роль зашуганного мужа.

У них на втором курсе несколько идиотов женились, так он видел их страдания и неудобства этого их нового положения. Поэтому ни малейшего желания стать «женатиком» у него не возникало. Одна мечта двигала его по жизни – стать настоящим моряком, выйти в море и почувствовать, все трудности и прелести морской профессии. Ради этого он был готов на всё, а вот супружество, как он считал, могло только навредить этому.

Сейчас он уже ощущал, что представляет из себя профессия, которую он выбрал. За эти первые дни на «Орджоникидзе» он в некоторой степени хлебнул кое-чего из своей будущей профессии, но, как подсказывало ему внутреннее чутьё, это были только пенки от неё. Хотя и эти пенки обошлись ему несладко.

Но к девчонке, так похожей на Светку, его влекло. Он и сам не знал почему, хотя Светка особо ему не нравилась, и он порой, испытывал облегчение, когда прощался с ней. Но тут было что-то другое, и это его интриговало и заставляло постоянно поглядывать на часы в ожидании того времени, когда он подойдёт к её каюте и встретит вновь эту маленькую, застенчивую Галю.

Наконец-то стрелка дошла до необходимой отметки, и он, спустившись на палубу второго класса, подошёл к двери с номером двести три.

Громко постучав в дверь, он ждал ответа. За дверью послышались девичьи визги и писки, но дверь никто не открывал. Тогда он постучал ещё раз, и только через минуту она приоткрылась. В щель выглянула девчонка, танцевавшая с Борей.

– Вам чего? – окинув Лёньку с ног до головы ехидным взглядом, жеманно поинтересовалась она.

– Галю позови, – хмуро глянув на сияющее личико местной красавицы, попросил Лёнька.

– Подождите, – поведя плечиками, отреагировала девчонка на его просьбу, – она сейчас выйдет. – И захлопнула дверь перед Лёнькиным носом.

Лёнька отпрянул от этого хлопка и, отойдя от двери, прислонился к противоположной переборке. Опершись на леера, идущие вдоль неё, он прислушивался к неутихающим девичьим крикам, несущимся из-за двери.

Через пару минут дверь каюты приоткрылась, и в неё проскользнула худенькая фигурка Гали. Дверь за ней моментально захлопнулась, но Лёнька всё равно услышал сквозь неё задорный девичий смех.

Наверное, Галя была так взведена своими подругами, что от смущения не знала, что ей делать. Она молча стояла около захлопнувшейся двери и, потупившись, нервно потирала ладошки, прижатые к груди.

Поняв, что у Гали это, наверное, первое в жизни свидание, Лёнька сочувственно посмотрел на неё.

– А ты не обращай внимания на них, – указал он на закрытую дверь. – Мало ли что они там придумают. Пошли лучше погуляем. – От Лёнькиных слов и спокойного тона, которым он попытался успокоить замкнувшуюся девчонку, Галя подняла на него глаза. – Погода, знаешь, какая? – многообещающе начал он, но, увидев непонимание в Галиных глазах, торопливо начал объяснять: – Солнце давно село, воздух свежайший, ветра почти нет. Пошли посмотрим.

– Пошли, – уже внятно вырвалось у Гали, и она первой направилась к выходу из коридора на палубу.

На палубе и в самом деле оказалось хорошо, особенно после спёртого воздуха коридоров и кают.

Прогулочную палубу от ветра, моря и солёных брызг защищала переборка с большими окнами. Здесь ребятам не пришлось бы кутаться от ветра в куртки, но Лёнька повлёк Галю на шлюпочную палубу, где ветер, не стесняясь, задувал в любую складку одежды, и в полной мере ощущалось, что их свидание происходит именно на море, а не где-нибудь в парке, в затенённой беседке.

Пройдя за надстройку и спрятавшись за неё с подветренной стороны, они устроились на выставленных плетёных креслах.

Под равномерное подрагивание корпуса судна от работающих главных дизелей и негромкое подвывание ветра в вантах шлюпочных устройств они устроились в этих креслах и смотрели на чёрное звёздное небо и полную жёлтую луну, видневшуюся у самого горизонта.

Палубное освещение рассеивало мрак ночи. Они сидели на освещённом пятачке, и Лёнька хорошо видел примолкшую и обворожённую таинством ночи Галю.

Она молчала, уткнувшись в ворот застёгнутой чуть ли не до подбородка куртки. Надо было о чём-то говорить, и Лёнька начал с расспросов с надеждой, что его слова вызовут у Гали желание, что-нибудь рассказать:

– Тут мне наши парни рассказали, что вы где-то в Приморье отдыхали…

Но она только кивнула головой с монотонным «угу».

Не теряя надежды, что Галя сможет заговорить, Лёнька совершил вторую попытку.

– Расскажи о Приморье, – попросил он, – а то я ничего о нём не знаю.

– Как не знаешь? – в свою очередь удивилась Галя. – Ты же курсант. Вон у тебя две лычки на рукаве, – кивнула она на Лёнькин бушлат. – Я-то думала сначала, что ты тоже пассажир. – Она автоматически перешла на «ты». – А когда ты ушёл с Борей и Серёжей, Вера мне сказала, что ты здесь на практике.

– Точно, на практике, – подтвердил Лёнька. – Но только я во Владивосток приехал пару недель назад.

– Откуда приехал? – Галя вновь удивлённо посмотрела на Лёньку.

– Из Мурманска приехал. – Лёнька улыбнулся и дружелюбно посмотрел на Галю. – Знаешь такой город?

– А что мне его не знать? – Галя удивлённо посмотрела на Лёньку. – Он так же, как и наше Провидение, находится за Полярным кругом, и там точно так же бывают и полярные ночи, и полярные дни. Только климат там мягче. Ведь в Баренцево море заходит Гольфстрим, и порт Мурманск считается незамерзающим портом, – уверенно выдала она информацию.

– Ого! – в свою очередь пришлось удивиться Лёньке. – А откуда ты всё это знаешь?

– Откуда, откуда… – Галя насмешливо посмотрела на Лёньку. – Наверное, я в школе учусь и перешла в десятый класс. Вот окончу его и тогда уже точно поеду во Владивосток поступать в Университет на журналистику. Нам сейчас всё это показывали. – И уже без стеснения и заторможенности с жаром принялась рассказывать: – Нам, как лучшим ученикам школы, купили путёвки в санаторий на берегу Уссурийского залива. Как мы хорошо там отдыхали! – У Гали от воспоминаний даже засветились глаза. – Правда, вначале несколько дней были туманы, но потом наступили солнечные дни, так мы только и делали, что купались и загорали. – Но она тут же поправила себя: – Конечно, не только загорали, но и на различные экскурсии ездили. Да-да, ездили! – Повторила она, увидев улыбку недоверия на лице Лёньки. – Везде были. И по городу много гуляли, все музеи посетили, и в Университете были, и нас даже в Уссурийск возили, в обсерваторию.

Лёнька с удивлением смотрел на разговорившуюся Галю. Вот чего-чего, а при такой откровенности от скромницы, которой она показалось ему сначала, следа вообще не осталось.

От разговора и воспоминаний щёчки у Гали зарозовели, глаза засияли, и Лёнька только и делал, что любовался ею. Для него казалось очень странным, что в таком маленьком, худеньком создании может таиться столько эмоций. Да, это тебе не Светка, из которой клещами приходилось вытаскивать по фразе.

В свою очередь Лёнька рассказывал о Мурманске и о причинах, побудивших его приехать во Владивосток, и о том, как он оказался на «Григории Орджоникидзе».

А Галя поведала ему о суровых чукотских зимах и об их посёлке Провидения.

Наговорившись вдоволь, они прошли к кормовым леерным ограждениям и с интересом смотрели, как винты судна перемалывают воды океана, двигая судно вперёд и поднимая на поверхность воды несметные искорки фосфоресцирующего планктона.

Шум винтов за кормой, прохладный ветер, задувающий со спины, задушевный разговор сближали их, и они, непроизвольно обнявшись, стояли и смотрели вдаль.

Зашедшая луна сделала небо чёрно-синим, и оно вызвездилось мириадами звёзд. Если бы не подрагивание корпуса судна и звук выхлопных газов, вырывающихся из трубы, то можно было подумать, что они одни-единственные на этом свете и вообще на планете Земля.

Но эту идиллию нарушили голоса за их спиной.

Обернувшись, Лёнька увидел, что к ним приближаются Борис с Верой и Сергей со своей новой подругой. Имя её Лёнька так и не удосужился узнать.

– А что это вы тут в одиночестве делаете? – донёсся до него голос Веры.

Галю как подменили. Она из увлечённо рассказывающей девчонки, делящейся сокровенным, моментально превратилась в одну из застывших статуй с острова Пасхи. От неё даже повеяло каким-то холодком. Лёнька невольно разжал объятья и обернулся к подошедшим ребятам.

– Стоим и смотрим на планктон, – безлико пояснил он.

– А можно мы к вам присоединимся? – Вера подошла вплотную к Гале и обняла её.

Заглянув в лицо подруге, она, словно заботливая мамаша, проворковала:

– А не пора ли нам, Галюша, в каютку возвращаться?

Галя промолчала, но, поддавшись движению рук Веры, отошла от лееров и двинулась за ней.

Лёнька, искоса посмотрев на Бориса с Сергеем, последовал за девчонками.

Конечно, он понимал, что Галя – это только маленькая, хрупкая девочка с которой надо быть осторожным, как с хрустальным бокалом, наполненным водой. Но ему стало с ней откровенно интересно, поэтому внутри себя он чувствовал недовольство от столь грубо прерванного общения.

Но конфликтовать ни с кем не хотелось, поэтому, не разговаривая с парнями, он проводил девчонок до каюты и вернулся к себе.

В каюте на него тут же накинулся Васька:

– Ну и как?

– Да ну тебя! – снимая бушлат, отмахнулся от него Лёнька. – У Бори спроси лучше. Он тебе всё расскажет.

Видя, что парни из-за его появления прервали игру в «тысячу», Лёнька подсел к ним и, подождав, пока они закончат очередной тур, присоединился к игрокам.

Глава восемнадцатая

Лёнька уже начал привыкать к установившемуся режиму работы.

С восьми утра – вахта с Коляном в котельном отделении, обед и заслуженный отдых. Так называемый «адмиральский час», которому отдавались курсанты, «изнурённые» непосильным трудом в течение утренних четырёх часов работы, и который без всяких сантиментов иной раз прерывался старшиной группы Серёгой Котовым по приказу руководителя практики Владимира Борисовича. Он выдавал старшине список курсантов, которые должны были отчитываться о готовности отчёта по практике. Поэтому Серёга после часа дня обходил очередных жертв и предупреждал их о времени, когда их ждёт начальник практики. Но иногда (а это случалось почти каждый день) он забывал это делать, и парни беззастенчиво использовали «адмиральский час» по назначению.

Руководитель практики преподавал на кафедре ССУ (судовые силовые установки). Поначалу это вызвало у Лёньки уважение. Мол, человек знает то, чему предстоит научить курсантов и что потом станет их хлебом в жизни. Но, как показали первые десять дней пребывания Лёньки на судне, это оказалось далеко не так.

Владимир Борисович строил из себя громадного начальника, от которого зависела дальнейшая курсантская судьба, поэтому вёл себя важно и надменно, уподобляясь римскому императору, никак не меньше. Но иногда он выдавал такие «знания» о работе в машинном отделении, что они даже у Лёньки вызывали невольное удивление. Как позже ему стало известно, Владимир Борисович ни дня не работал на судах даже в должности четвёртого механика. Он был специалистом только в теоретическом плане и умел излагать свои знания о судовых механизмах, почёрпнутые из многочисленных книжек, а не из опыта поколений настоящих механиков.

Начальник был лысый, но, чтобы лысина не просматривалась, зачёсывал на неё остатки волос, отчего его голова напоминала сдутый футбольный мячик, по которому иной раз так и хотелось отвесить щелбан, от чего Лёнька при встречах с ним едва воздерживался.

Тоненький, писклявый голосок, не способный перекрыть шум машинного отделения, применялся начальником для объяснения элементарных истин и частенько в кулуарных разговорах курсантов становился причиной их острословия.

Но зато Владимир Борисович ходил по судну в штурманке с двумя лычками на погонах и вензелем, как у второго механика. Невысокого росточка, полноватый не по годам, с холёными руками и небольших круглых очочках, он никак не походил на морского волка, а особенно на механика, который смог бы привить разухабистой курсантской братии любовь к морю и морской профессии. Он являлся полной противоположностью второму механику, у которого слово никогда не расходилось с делом и который, если этого требовали обстоятельства, никогда не гнушался испачкать руки в мазуте, показывая подопечным, что и как надо сделать.

Скорее всего, новый начальник напоминал заурядного бухгалтера или библиотекаря, привыкшего в тишине и книжной пыли сочинять свои шедевры.

От невольного разочарования, которое ощутил Лёнька, когда поближе познакомился со своим руководителем, радость от нахождения на судне как-то сама собой поуменьшилась.

Но жизнь шла своим чередом, и события набегали одно за другим.

На вахте Лёнька быстро разобрался со всеми обязанностями, которые должен выполнять котельный машинист, и они его особо не утруждали, а наоборот, он почувствовал важность выполняемой работы. Ведь от неё в какой-то степени зависела жизнь судна и пассажиров, присутствующих на нём.

Колян научил его, как правильно разжигать форсуну, если автоматика отказывает, производить подпитку котла, поддерживать давление пара и многому такому, о чём Лёнька даже в книжках не читал, хотя перелопатил их достаточно.

Колян после приёма вахты на час-полтора удалялся в район утиль-котла для выполнения «специальных заданий», которые лично ему выдавал второй механик. Так что у Лёньки на это время были полностью развязаны руки, и он без всяких понуканий и принуждений занимался обслуживанием котла.

Иной раз, когда давление пара держалось на «марке» и уровень воды в стёклах соответствовал норме, он выходил из котельного отделения и, опершись на леера, смотрел сверху на расположенные внизу главные двигатели.

На двигателях МАН движущихся частей на крышках цилиндров не было, кроме вращающихся рукояток лубрикаторов.

Создавалось впечатление, что двигатели стоят, но равномерный гул их работы говорил об обратном. Эти монстры усердно работали, поглощая подогретый мазут, а как они работали, простым глазом видно не было. Об этом говорили только поршни, равномерно «ухающие» под крышками цилиндров, и воющие турбины расположенных с носа и кормы двигателей.

Крышки цилиндров, выкрашенные в салатный цвет, сияли абсолютной чистотой. Вахтенный моторист раз в час проверял работающие двигатели. Он медленно обходил крышки цилиндров, нагибаясь к каждому лубрикатору и осматривая стеклянные трубочки в них, где отчётливо просматривались капающие капли масла, нагнетаемые в цилиндры. Моторист на ощупь проверял топливные трубки, идущие от топливных насосов высокого давления к форсункам, расположенным посередине крышек, и проверял температуру выхлопных газов и охлаждающей воды. Всё это он выполнял важно, не спеша, со знанием дела, записывая увиденное на специальной табличке.

Лёньке иной раз хотелось оказаться на его месте, но он знал, что знаний по обслуживанию двигателей у него недостаточно, поэтому события он не торопил. Для себя он решил, что всё надо делать постепенно. Сначала он полностью освоит котлы, а потом уже очередь дойдёт до дизель-генераторов и до главных двигателей.

Общий фон шума от работающих двигателей его завораживал, а сам гул в районе котельного отделения не оглушал, поэтому он мог подолгу висеть на леерах, глядя на работающие главные двигатели.

Это внизу, у пультов управления, если надо было что-то сказать, приходилось кричать друг другу в ухо, а здесь, у котлов, достаточно было слегка повысить голос и собеседник тебя отчётливо слышал. Но Колян, чтобы отвлечь Лёньку от частых созерцаний машинного отделения, обычно прерывал его размышления свистом или выкриком «Уоу!».

Это значило, что он закончил «выполнение» очередного задания второго механика и Лёньке надо сходить в район «тёплого ящика», как называлась цистерна стока конденсата из паровых систем, чтобы проверить в них уровень конденсата. Сам Колян ленился спускаться со своей колокольни и гонял туда Лёньку.

А тому оказывалось в радость пройтись по машинному отделению с куском ветоши в руках и посмотреть на работу вахты.

Ветошь нужна была для устранения мазутных пятен или небольших протечек масла. И, как объяснил ему Колян, леера на трапах должны блестеть, как у кота его причиндалы, поэтому хороший моторист всегда должен таскать с собой кусок ветоши и держаться им за леера. Они тогда при спуске по трапам автоматически протирались и отражали свет люминесцентных ламп серовато-стальным блеском.

Проходя мимо вахтенного четвёртого механика, находящегося у пульта управления главными дизелями, Лёнька делал озадаченный вид и ветошью оттирал несуществующую грязь с ладоней, потому что длинный четвёртый механик, выпускник одесской мореходки, всегда подозрительно окидывал взглядом постоянно снующего туда-сюда практиканта.

Проверив уровень конденсата в «тёплом» ящике, Лёнька, если это было необходимо, подпитывал его и возвращался на верхотуру к котельной установке.

Там, «продув» уши от шума, царившего у главных дизелей, докладывал Коляну о том, что всё нормально и, поглядывая на часы, ожидал окончания вахты.

На проверку отчёта Владимир Борисович вызывал его только один раз, а обычно Лёнька с нетерпением ждал ужина, после которого выискивал Галю и бродил с ней по палубе.

Иногда они гуляли допоздна, а чтобы не замёрзнуть от ветра, возникающего при движении судна, прятались то за надстройку, а то и за ветроотражатель на верхней прогулочной палубе. С этого места, если положить руки на ветроотражатель, можно было спокойно смотреть вперёд, туда, где сливались небо с океаном, образуя единый свод, или, задрав голову, наблюдать за бесконечностью Вселенной с её мириадами подмигивающих звёзд.

Говорили они обо всём, что их интересовало. Галя рассказывала о полярных зимах и ночах в Провидения, северных сияниях и бесконечных вьюгах, а Лёнька вспоминал о курсантских курьёзах, учёбе и соревнованиях.

Галя мечтала поступить в университет и невольно завидовала Лёньке, что тот уже учится и имеет цель в жизни. Постоянно помня, что Галя – всего лишь маленькая, легко ранимая девчонка, Лёнька к ней не приставал, так что у них даже до поцелуев дело не дошло. Они общались, и оба получали громадное удовольствие от этого.

Как только после ужина Лёнька приходил к ней, то, побросав все свои дела, она выпархивала к нему.

По мере продвижения судна на север становилось всё холоднее, и прогулки пришлось сократить, тем более что Галя по-прежнему стеснялась своих подруг и сетовала на их скользкие шутки об её вечерних свиданиях. Поэтому через несколько свиданий в вечернее время на палубе их пришлось перенести в музыкальный салон, где Галя находилась под постоянным пристальным наблюдением подруженций, от которого каменела. И эмоции, одухотворяющие её, когда они были вдвоём, замирали в ней, и она превращалась в замороженную чукотской вьюгой статуэтку.

На утренней вахте Лёнька почувствовал, что режим работы двигателей начал меняться. Равномерный шум их работы, к которому он привык за последнее время, с натужно-высоких тонов стал переходить на более низкие, и начали отчётливее прослушиваться удары поршней внутри цилиндров, да вой турбины перешёл на более низкие тона.

Рядом с ним с озабоченным видом неожиданно появился Колян, видимо, тоже почувствовавший это изменение.

– Что случилось? Двигатели что-то скинули обороты, или это мне послышалось? – Лёнька в недоумении смотрел на суету Коляна.

– Чёрт его знает, – пробубнил тот, – сейчас узнаю, – и устремился вниз, заправски съезжая по трапам, подгибая ноги.

Вскоре он поднялся в котельную и проинформировал Лёньку:

– С мостика пришёл приказ выводить главные из режима. Там, внизу, – он указал рукой, откуда только что появился, – второй с дедом уже обороты сбавляют. А нам с тобой приказано выводить утиль из работы и включать котёл. Наверное, будет какая-то остановка. Но мы в море, и берегов не видать. Подход к Анадырю планируется только на завтра, а тогда зачем останавливаться? – Колян в недоумении пожал плечами. – Вроде никаких поломок я не видел. Всё работает нормально. Ладно, потом всё узнаем, а сейчас пошли, – и, махнув рукой Лёньке, увлёк его за собой.

Указывая на клапаны, он начал приказывать, какие из них надо закрывать, а какие открывать – без всяких дополнительных объяснений.

Лёнька, вспоминая записи в своём блокноте, куда заносил нюансы по обслуживая котельной установки, понял, что им надо отсечь утиль-котёл от общей паровой системы и перевести расход пара из главного котла.

В котельную уже отчётливо доносились басовитые удары поршней работающих главных двигателей, что говорило о том, что они работают уже на оборотах малого хода. Поэтому с переводом пришлось поторапливаться.

Вскоре Колян с Лёнькой совместными усилиями закончили этот перевод и запустили главную форсунку «Монарх» на главном котле «Вагнер». Когда давление пара в главном котле стабилизировалось, Лёнька подошёл к сосредоточенному Коляну.

– Слышь, Коль, я хочу выйти на палубу и посмотреть, что там делается, – заглянул он в серьёзное лицо Коляна.

– А-а, – махнул тот рукой, – иди, – но тут же предостерёг: – Только ты там здорово не светись, мало ли кто увидит.

– Добро, – согласно кивнул Лёнька и быстро поднялся по трапам к выходящей на палубу двери в трубе.

Это была как раз та дверь, за которой располагалась площадка, которую в первые дни он оббивал от ржавчины.

Открыв дверь, он невольно зажмурился от ярких лучей солнца – настолько большая разница ощущалась между освещением котельной и тем, что находилось снаружи.

Ему невольно вспомнилось выражение старшего моториста, который прекратил гомон раздухарившихся курсантов в курилке: «А вы, дети подземелья, вообще тут тихо сидите и не выступайте. Место ваше – в подвале, и вашего мнения тут никто не спрашивал».

Лёнька улыбнулся такому сравнению – теперь стало понятно, почему стармот обозвал их «детьми подземелья».

А погодка стояла воистину летняя. Хотя здесь, в Анадырском заливе, куда судно зашло вчера, лето в полном объёме особо не ощущалось.

Солнце светило во всю мощь, на которую способно в полярных широтах. Но, даже несмотря на почти полуденное время, висело оно в небе не так высоко, как во Владивостоке, а примерно так же, как в Мурманске, и особого тепла не выдавало.

На небе – только редкие перистые облака, но при такой температуре воздуха особо по палубе не разгуляешься. Конечно, если спрятаться от ветра за надстройку, то можно погреться в лучах ласкового светила, ну а если гулять, то надо обязательно одеться.

Лёнька вахту стоял только в лёгких рабочих брюках и рубашке с закатанными рукавами. Температура в котельной позволяла ему так одеваться, поэтому, выйдя на площадку, он невольно поёжился, овеянный лёгким прохладным ветерком, гулящим по палубе.

Прищурившись от ярких лучей солнца, он через пару минут привык к свету дня и осмотрелся вокруг.

Судно почти сбросило ход и едва двигалось по бирюзово-синей поверхности воды, покрытой небольшими волнами с редкими гребешками.

Где-то у горизонта проглядывал гористый берег и небольшие рыбацкие судёнышки, кружившие около громадной плавучей рыбацкой базы.

Переведя взгляд вниз, он увидел, что к правому борту подходит невзрачный рыбацкий сейнер. По сравнению с белоснежным пассажирским лайнером он во многом ему проигрывал. Серые проржавевшие борта едва возвышались над поверхностью воды. Палуба была завалена бочками, а небольшая надстройка, которая когда-то имела белый цвет, сейчас была покрыта оранжевыми пятнами грунтовочного сурика.

На носу сейнера стоял огромный мужик в высоких резиновых сапогах, оранжевой куртке и чёрной зюйдвестке на голове. Он энергично махал руками и что-то громко кричал.

Что он там кричал, Лёнька не слышал.

«Орджоникидзе» шёл самым малым ходом вдоль волны, защищая бортом сейнер, и с его носа и кормы на рыбачок полетели выброски, а люди в оранжевых куртках, ухватив их, вытянули швартовы и закрепили их у себя на палубе.

От любопытства Лёнька не удержался и по трапу спустился с площадки на шлюпочную палубу.

Вдоль лееров под шлюпками толпилась небольшая группа пассажиров. Среди них он заметил знакомую группу девчонок.

Первой его увидела Галя. Приветливо посмотрев на Лёньку, она улыбнулась и помахала ему рукой.

– Лёня, иди сюда! – позвала она.

А когда он подошёл к ней, то пододвинулась и уступила ему место у лееров.

Лёнька, увидев свободное местечко, не замедлил занять его, таким образом отделив Галю от подружек.

– А ты не знаешь, почему мы остановились? – как бы между прочим поинтересовалась она, глядя на Лёньку снизу вверх.

– Не-а, – отрицательно покачал он головой, но тут же заметил, как у Галиных подружек от такого вопроса даже уши заострились.

Но они, сделав вид, будто ничего не произошло, по-прежнему молча смотрели на приближающийся сейнер, столпившись у лееров.

– А ты почему не на вахте? – продолжила задавать вопросы Галя.

– А! – отмахнулся он неё Лёнька. – Колян разрешил. Ведь интересно же, почему мы остановились.

Но Галю уже мало интересовал сейнер, и она, почувствовав, что подружки, оставшиеся за спиной Лёньки, её не услышат, продолжила свой мини-допрос:

– А ты чего это так легко одет? Ведь прохладно же…

– Да я же на пару минут только выскочил, думал, посмотрю и вернусь. – Лёньку изумила Галина забота, и он, чтобы не растерять тепло машинного отделения, обнял её левой рукой.

Со стороны подружек от его жеста раздался только ехидный смешок, на который Лёнька не отреагировал.

Они вместе с Галей перегнулись через леера и рассматривали невесть откуда взявшийся сейнер.

На палубе сейнера царил полнейший беспорядок. То тут, то там виднелись разбросанные сети, бочки, ящики и ещё много чего. Палуба на сейнере выглядела мокрой, как будто её недавно окатывали из резиновых шлангов, кольцами вьющихся по ней.