Текст книги "Девятая рота"

Сон после такой прогулки, прекрасного вина и хороших разговоров оказался замечательным.

Глава двадцатая

Утром Лёнька на разводке подошёл к Здору, занятому обсуждением работ на стоянку с мотористами, и, выждав момент, когда тот обернётся в его сторону, поинтересовался:

– Николай Васильевич, мне на вахту идти или куда?..

Но не успел он закончить, как Здор замахал на него руками:

– Вот именно туда и иди, – и, вновь отвернувшись к мотористам, продолжил прежнюю беседу.

Поняв приказ второго механика однозначно, Лёнька тут же испарился из раздевалки.

Что он чётко усвоил за два года обучения в мореходке, так это то, что от начальства надо держаться подальше, а к камбузу поближе.

По звуку работающих главных двигателей, находясь в раздевалке, он различил, что судно перед приходом в порт уже начало снижать ход. Отчётливее прослушивались удары поршней в цилиндрах главных двигателей, и вой турбин перешёл с пронзительного свиста на более басовитые ноты.

Вчера, когда они сидели в каюте за столом, парни рассказывали о невероятной суровости пейзажа на входе в бухту Провидения, поэтому из-за своего природного любопытства Лёнька загорелся мыслью обязательно посмотреть на эти места и самому понять суровость Севера.

Заскочив в каюту, он посмотрел в иллюминатор, чтобы сообразить, как одеться. Погода разительно отличалась от вчерашней.

Серое небо с низко нависшими облаками и крупные барашки на поверхности воды подсказывали, что лето в этом регионе уже закончилось и вчера природа дала им последний шанс поверить в то, что оно ещё существует.

Надев тёплую рубашку и свитер, Лёнька накинул бушлат, который ему выделил во временное пользование Миша, и выскочил на палубу.

Чтобы не прозевать входа в бухту, он, не обращая внимания на суетящихся пассажиров, быстро поднялся на верхнюю прогулочную палубу.

Как и вчера, он встал у ветроотражателя, наблюдая, как «Орджоникидзе» идёт вдоль безжизненных скал.

 
                                          * * *
 

Христианское название этому месту дал в 1848 году Томас Мур. Капитан британского судна «Пловер» отправился из британского Плимута на поиски пропавшей экспедиции Франклина. Из-за разгулявшейся стихии он едва не погиб в водах Берингова моря. Внезапно открывшаяся перед моряками тихая бухта оказалась словно послана провидением. Мур встал здесь на якорь и остался зимовать в безопасной гавани. А безопасная гавань получила наименование Providence Bay (бухта Провидения). Но саму бухту, где ему пришлось зимовать, он назвал именем своей жены Эммы, хотя в советские времена она была переименована в Комсомольскую, но оба эти названия используются до сих пор в равной степени.

 
                                          * * *
 

С первой же секунды необузданная дикость окружающих судно скал, лишённых какой-либо растительности, предстала перед ним во всей своей первозданной красе. Она заставила Лёньку застыть и молча наблюдать за суровой природой Севера, неожиданно открывшейся перед ним.

Сильный ветер, дующий с просторов Берингова моря, поднимал высокие волны у входа в бухту, и их валы разбивались о подножья островерхих безжизненных скал с обрывистыми берегами.

Невольно Лёнька почувствовал, что находится на краю земли и никого и ничего вокруг него не существует.

Он и в самом деле на палубе был один, поэтому в его воображении сами собой вырисовывались картины дикого Севера.

Для пассажиров, суетящихся внизу, это был дом, куда они стремились, а для него – дикие места, о которых он читал в рассказах Джека Лондона.

Ветер, гуляющий по палубе, нёс с собой промозглую сырость и холод, что заставило Лёньку поплотнее застегнуть бушлат и продолжать наблюдать, куда же занесла его судьба.

Волна, до пяти градусов раскачивавшая «Орджоникидзе» на входе, уменьшилась, и сейчас он шёл, подгоняемый попутным ветром, рассекая, слегка покрытую рябью поверхность воды в бухте.

Если вчера море имело цвет ласковых незабудок и влекло к себе, то сейчас оно приобрело суровый свинцовый цвет, а громадные волны, разбивавшиеся об островерхие скалы, высоко вздымали брызги, опадающие каскадами к их основанию, и вызывали там круговерть пены. Наверное, при их встрече с твердью скал стоял невероятный грохот, но сюда, на мостик, он не доносился, и эти, невероятной высоты, волны бесшумно вздымались и опадали, как будто всё это происходила в немом кино.

Поражали скалы, отгораживающие бухту от внешнего мира. Они пиками возносились вертикально вверх. Океанские суровые ветры сдули с их тёмно-серых склонов всю растительность, но жизнь всё равно оказывалась сильнее, потому что в любой расщелине, в которую по каким-то причинам не задувал ветер, проглядывала зелень. То ли там прижились обычные мхи, то ли трава, а может быть, даже и какие-то деревца. С середины бухты без бинокля Лёнька не мог этого разглядеть.

Судно продолжало идти вперёд, словно по какой-то зажатой в скалах реке, но вот её русло начала раздваиваться. Влево уходило более широкое ответвление, но судно не пошло туда, а, снизив ход, медленно начало поворачивать направо, в широкую бухту, где серо-свинцовая вода застыла мутным зеркалом, прижатым низко опустившимися густыми тёмно-серыми облаками.

Поняв, что скоро начнётся швартовка и ему надо хоть что-то сказать на прощание Гале, Лёнька спустился на шлюпочную палубу, где увидел её в окружении подружек. Все они стояли у лееров и вглядывалась в причал, к которому медленно подходил «Орджоникидзе».

Возле девчонок стояли Боря с Серёгой. Лёнька подошёл к ним и негромко поздоровался, но на его приветствие никто не отреагировал, так как все сосредоточили внимание на небольшой кучке встречающих, столпившихся на причале.

Судно всё ближе и ближе приближалось к берегу, а когда стали различимы лица встречающих, все девчонки одновременно завизжали, запрыгали от радости, увидев своих родных.

Какие тут могли быть разговоры? Это визжащее, ликующее стадо ломанулось, сметая всё на своём пути, вниз, на крытую прогулочную палубу.

Лёнька посмотрел на обескураженные лица Бориса и Сергея и двинулся за ними следом.

Несмотря на уговоры пассажирского помощника, эта обезумевшая орущая орда рвалась с вещами к трапу.

Лёньке показалось, что никакая сила не сможет остановить её, но пассажирский помощник с несколькими пожарными матросами схватились за руки и перегородили путь выхода к трапу. Девчонкам ничего больше не оставалось, как подчиниться.

Когда трап спустили на причал и пассажирам разрешили сходить с судна, девчонки сломя головы бросились в объятья родных. Галя даже забыла свой небольшой чемоданчик с сумкой, бросив их на палубе, помчалась на причал.

Лёнька из-за толкучки на палубе так и не смог подойти к Гале, а увидев оставленные вещи, подхватил их и снёс на причал.

Галя стояла в обнимку с родителями. Отец – майор, а мать – красивая статная женщина в дорогом драповом пальто. На Лёньку они внимания не обратили, потому что держали в объятьях дочь.

Лёнька прекрасно понимал, что Галя – молоденькая девчонка и очень соскучилась по родителям, но всё равно почувствовал обиду из-за того, что она даже не попрощалась с ним и вообще забыла о нём, как будто его вообще не существовало.

Поэтому, оставив чемоданчик с сумкой у ног родителей Гали, он вернулся в каюту и залез на койку, задёрнув за собой шторки, где и пролежал до обеда.

Какие только мысли не лезли ему в голову! Но, реально оценив обстановку, он принял решение, что зря увлёкся малолеткой и надо как можно быстрее выкинуть её из головы. Ведь не для того же он находится здесь, чтобы заниматься любовными интрижками. Он здесь для того, чтобы почерпнуть то самое необходимое, что потом понадобится ему в его будущей профессии инженера-судомеханика. Правы были парни, когда потешались над его увлечением!

Пару раз кто-то пытался заглянуть к нему за шторку, но он лежал лицом к стене и на шум в каюте и на любопытных не реагировал. Ему сейчас хотелось только одного – разобраться в себе.

Но на обед он поднялся, потревоженный заботливым Василием, который поинтересовался:

– Ты чё это такой?

– Какой такой? – сделав вид, что не понял, переспросил Лёнька, слезая с койки.

– Да вот такой, – покрутил растопыренными пальцами у головы Василий.

– А… – отмахнулся от него Лёнька. – Всё нормально.

– Ну, смотри сам, – пожал плечами Василий. – Но на обед-то хоть пойдёшь?

– Конечно, пойду. – Лёнька подошёл к умывальнику, пару раз плесканул в лицо водой из-под крана и пригладил волосы.

После обеда парни (Саня Пустовой, Коля Кобелев и Юра Мясоеденков) решили совершить восхождение на гору, возвышающуюся над посёлком. Их очень поразила гора в Эгвекиноте. Но если в Эгвекиноте на гору смогли бы забраться только альпинисты, то в Провидения на вершину горы вела тропа, которую парни разведали ещё на прошлой стоянке.

Лёнька от предложения лезть на верхотуру отказался. В данной ситуации его абсолютно не прельщало путешествие чёрт знает куда только ради того, чтобы, запыхавшись, из последних сил забраться на верхотуру, посмотреть сверху на посёлочек и слезть назад.

На Кавказе он по этим горам налазился и поэтому заранее знал результат такого путешествия. Хотя всего этого он парням не сказал, а на предложение Сани составить им компанию неохотно поморщился:

– Да ну его, я лучше на судне останусь. – Но, увидев его удивлённый взгляд, пояснил: – Мне хватило вчерашнего…

Однако Саня понял его по-своему:

– Ну, если ты насчёт поездки к Полярному кругу, то брось, не обижайся. Ведь это же было общим решением. – И Саня попытался примирительно обнять Лёньку за плечи, но тот мягким движением плеча уклонился от дружеского объятия. – Ну смотри, как знаешь! – И Саня вышел из каюты, а по его виду Лёнька понял, что тот обиделся.

Дождавшись, когда парни уйдут, Лёнька засобирался, как парни говорили, «в города». Ему очень хотелось побыть одному, чтобы никто не мешал советами и приставаниями, но ещё больше ему хотелось узнать, что из себя представляет посёлок с таинственным названием Провидения.

Потеплее одевшись, он спустился на относительно чистый бетонный причал, но зато дорога, ведущая к проходной, представляла собой невообразимое месиво.

Как Лёнька ни старался обходить или перепрыгивать через лужи на этой, хорошо укатанной, грунтовке, его начищенные туфли моментально заляпались и превратились в две грязные колоды.

На проходной у него проверили документы и долгого выясняли, кто он такой. Но, найдя в судовой роли его имя с фамилией, пропустили.

От такого начала путешествия идти дальше в посёлок вообще расхотелось, а особенно после того, как он посмотрел, куда ему предстоит двигаться.

За проходной дорога зигзагом поднималась на главную улицу. Она оказалась покрыта бетоном. Хоть тот и был местами выщерблен, но без грязи, как в порту. Хоть это порадовало Лёньку.

Найдя щепку, он долго отдирал комья грязи с туфель, которые с такой тщательностью начистил перед выходом с судна. В училище их приучили следить за блеском форменных ботинок, поэтому Лёнька так начистил туфли перед выходом, что было бы не зазорно даже выйти в них на строевой смотр. Но усилия по снятию грязи с обуви всё равно не привели их в первозданный вид, и только попавшаяся по пути лужа помогла ему справиться с этим.

Оторвавшись от столь важного занятия, как приведение обуви в надлежащий вид, Лёнька поднял голову и осмотрелся, выясняя, куда же он попал.

Осмотр места нахождения настроения не улучшил.

Когда он шёл по порту и дороге, осмотреться у него времени не было, а сейчас настроение вообще провалилось куда-то ниже ватерлинии и, наверное, находилось на уровне замазученных льял туннеля, где ему пришлось выгребать многолетнюю грязь.

Он находился на центральной улице, вдоль которой выстроились редкие трёх-четырёхэтажные панельные дома.

Параллельная улица располагалась намного выше центральной, и на неё чёрно-серой рекой с высоченных безжизненных скал без единого кустика наползала каменистая осыпь, как бы стремящаяся смести с лица земли выстроенные людьми жалкие панельки.

Вершина горы, вздымающаяся над посёлком, сейчас была накрыта серо-белыми облаками, и Лёнька понятия не имел, что могли разглядеть с её вершины ушедшие покорять просторы Севера парни.

И вообще, от обозрения окрестностей и самого посёлка у него создавалось впечатление, что мир состоит только из чёрно-серых, с небольшим проблеском бледных, красок, в которые случайно затесались коричневые оттенки. Стоило повернуться к бухте, как его предположение подтвердилось: вода в ней представляла собой поверхность громадного озера унылого свинцово-серого цвета.

А если учесть, что вдоль улицы не росло ни единого деревца или чего-то такого, что отдавало бы зеленью, то придавленная низкой облачностью бухта с посёлком представляла собой невесёлое зрелище.

Но не всё оказалось столь мрачно, как ему показалось с первого взгляда. Потому что, приглядевшись к противоположному берегу, он без труда рассмотрел светло-зелёные склоны пологих сопок, у основания которых шла извилистая дорога.

«Ну, значит, не всё так плохо, – невольно подумалось ему. – Жизнь продолжается!» И Лёнька двинулся вдоль центральной улицы посёлка.

Но люди везде остаются людьми, и им всегда хочется, чтобы их глаз хоть что-то радовало, поэтому дома, которые показались Лёньке унылыми представителями стандартных штампов скоростного панельного домостроения, были раскрашены в голубые, жёлтые и оранжевые тона. Преобладали белые, но расцветка некоторых домов удивляла. Местные художники-маляры и тут проявили смекалку, раскрашивая дома. В одном доме даже этажи были покрашены в голубой, розовый, серый и белые цвета.

Бесцельно бредя по центральной улице, он вскоре достиг её конца. Дальше шла только укатанная грунтовка, которая огибала бухту и шла по её противоположному краю.

Мотористы рассказывали Лёньке, что на противоположной стороне бухты находится посёлок Урелики, где выстроен военный городок и даже есть аэропорт.

Точила даже подшутил над ним:

– А вот скажи, Лёнь, ты знаешь хоть одно слово, начинающееся на букву Ы?

От такого вопроса Лёнька задумался и, даже несмотря на хохот бывалой морской братии, вспомнить такого слова не смог. Зато точила важно поведал ему:

– А вот за Уреликами есть озеро. И назвали его чукчи Ыстигэт. – Но, увидев, что Лёнька удивлён таким названием, снисходительно похлопал его по плечу: – Какие твои годы, Лёня. Поживи с моё, и не такое знать будешь.

Вообще-то Лёнька никогда не позволял над собой насмехаться или подтрунивать, но точила был особый случай… За его многолетний стаж на флоте Лёнька его тогда простил.

Выйдя на край посёлка, он попытался дойти до берега бухты, но берег здесь оказался совсем другой, не такой как в Эгвекиноте. На него как будто специально кто-то давным-давно навалил огромные обломки скал, у которых даже море и время не облизали и не сгладили острые углы.

Поняв, что, прыгая по этим обломкам, вообще приведёт в негодное состояние мамин подарок, он оставил эту бесполезную затею и поднялся на дорогу.

Вернувшись в посёлок, он уже пристальнее рассмотрел дома и здания.

Нашёл клуб с афишами предстоящих киносеансов, милицию, почту и, конечно же, магазин.

Зайдя на почту, он обнаружил там знакомых парней. Боря с Сергеем ожидали телефонный разговор с домом.

Подойдя к ним, он поинтересовался:

– Давно ждёте?

– Да уже около часа… – недовольно пробурчал Сергей. – Вот дойдёт до часа, тогда уже будем возбухать, а пока ждём-с…

– А сколько стоит позвонить? – осторожно спросил Лёнька. – Дорого?

– Я заплатил за пять минут три рубля. – Борис показал квитанцию, которую теребил в руках. – Но я получил перевод и поэтому обязан позвонить, а то родные будут волноваться, куда я пропал.

– А как ты его здесь получил? – удивился Лёнька. – У тебя же адреса нет.

– А он мне на «до востребования» пришёл, – пояснил Боря. – Вон и Серёга Котов тоже получил, – кивнул он на старшину, о чём-то беседующего с незнакомым мужчиной.

– Да… – огорчённо вздохнул Лёнька. – А у меня в кармане вошь на аркане, поэтому только во Владивостоке смогу позвонить, ведь я родителям только адрес почты училища дал, – пояснил он парням.

– Чё, всё в Эгвекиноте прогулял? – пошутил Сергей.

– Ага, – с сожалением подтвердил Лёнька.

– Ну что ж, – согласился с ним Сергей, – бывает. Я тоже иной раз зубы на полку складывал.

Они посмеялись над своей незавидной курсантской судьбой, и Лёнька, махнув парням на прощанье рукой, двинулся дальше знакомиться с достопримечательностями Провидения.

Настроение улучшилось, и он, тихонько напевая одну из полюбившихся песенок Ободзинского, шёл по уже не такой скучной улице.

Пройдя кочегарку с высокой кирпичной трубой и каким-то серым зданием, напоминающим заводской корпус, он вышел к кладбищу.

Для интереса зашёл на него и при рассмотрении могил несказанно удивился. Покоившиеся здесь почти все не достигали возраста сорока лет. Не поверив своим глазам, он изучил даты ещё на паре десятков могил. Да. Под покосившимися, ободранными памятниками лежали в основном молодые мужики. Это его поразило, и он поставил себе целью узнать, почему это так. Хотя в глубине души догадывался, что это результат непомерного употребления спиртного и жесточайших морозов в полярные ночи.

Настроение опять свалилось в чёрную яму депрессии, но Лёньке так не хотелось вновь оказаться в том мире, где всё кажется чёрным, что он как можно быстрее покинул кладбище и вышел в посёлок.

Поднялся на вторую улицу под названием Полярная и неожиданно наткнулся на памятник основателю первой комсомольской ячейки Александру Хабарову. За памятником кто-то присматривал. Площадка посыпана свежим щебнем, а обелиск с мраморной табличкой отражал следы свежей краски.

Чуть дальше Лёньке попался столб с указателями городов и частей света. Таких, как он, ротозеев тут, наверное, много шлялось, потому что площадка вокруг столба оказалось утоптанной. Вот и Лёнька крутился вокруг минут двадцать, определяя части света и прикидывая расстояние до объектов, написанных на указателях.

До Москвы – 6400 км, до Северного полюса – 2690 км, до Анадыря – 720 км, а вот до Владивостока оказалось 4240 км.

Вот, оказывается, сколько «протопал» «Орджоникидзе» до Провидения! И ещё ему предстоял путь домой.

От воспоминаний о Владивостоке и училище, где через пару месяцев ему предстоит продолжить учёбу, настроение вновь приподнялось.

Ветер с сопок разогнал мрачные тучи, и на Провидения засветили робкие лучики заходящего скромного полярного солнца. Кое-где даже проглянула небесная синева. От этого вновь захотелось жить и радоваться, что всё плохое когда-нибудь заканчивается, а добро, как в сказках, всегда побеждает зло.

С этими мыслями он зашёл в магазин, находящийся рядом с портом.

И… опять дежавю.

Тётеньки за прилавками оказались, если не особо приглядываться, копиями тех, кого он видел вчера в Эгвекиноте, а товары на прилавках и цены на них – такими же.

Поэтому, достав из кошелька последний рубль с мелочью, он купил себе мятных конфет и кусочек оленьей копчёной колбасы, которая свои видом и запахом мутила его сознание.

Получив из рук продавщицы этот небольшой кусочек колбаски, от вида которой у него непроизвольно наполнялся слюной рот, а в животе возникала какофония неприличных звуков, Лёнька тут же впился в него зубами.

Удивлённая его поведением продавщица только хмыкнула:

– Тебя что, сто лет не кормили, что ли?

– Ага, – прошамкал полным ртом Лёнька, – может, и больше. А вот такой прелестью – никогда, – чем вызвал смех и другой продавщицы.

– Так ты ещё возьми, что ты только двести грамм взял? – рассмеялась она.

– Деньги будут, ящик возьму, – прошамкал Лёнька и, чтобы избежать дальнейших вопросов, вышел из магазина.

Время приближалось к ужину, а ему ещё предстояло преодолеть бездорожье порта…

Но вернулся он на судно точно к ужину.

На ужине, к удивлению Лёньки, народ отсутствовал. За столом сидели только вахтенные или подвахтенные, поэтому он поинтересовался у резво орудовавшего ложкой Коляна:

– А где все остальные?

На что тот ухмыльнулся и кивнул в сторону левого борта, где находился причал:

– Так в кабак народ свалил…

– Чё за кабак? – не понял его Лёнька, ведь во время своего путешествия по посёлку он ресторана не видел.

Заметив его удивление, Колян пояснил:

– Так это столовка, которая почти напротив порта. Вечером там местный пункт разврата. Но в основном там местные гужуются, и драки иной раз случаются. Чё туда парни попёрлись? Ментовка же рядом. Загребут однозначно, а потом цидулю в пароходство отправят. – И, горестно вздохнув, добавил: – Век визы не видать.

Увидев дополнительные уши, в которые можно влить информацию, Колян начал мечтательно философствовать:

– Я лучше во Владике в «Волну» загляну. Там и варьете с девочками, и женского персоналу поболе, чем здесь, будет. Здесь что? Кто с рудников приедет да нажраться желает, а там – отдых! – Колян мечтательно возвёл глаза к подволоку и застыл в своих грёзах.

Что там за отдых, Лёнька слушать не стал, а отнёс тарелки в буфет и вернулся в каюту.

В каютах, где проживали курсанты, царило оживление. Двери в коридор были открыты, а между ними сновали ребята.

Лёнька понял, что парни вернулись с горы и отмываются перед ужином.

Зайдя в соседнюю каюту, он поинтересовался у Сани, обтирающегося полотенцем:

– Ну и как сходили?

– Отлично! – восторженно ответил тот. – Конечно, забраться на гору – это тяжело. Я весь взмок и чуть язык на плечо не вывалил.

Коля, обычно спокойный и рассудительный, прервал его:

– Конечно, когда прёшься незнамо куда и впереди ни черта не видно. Туман густющий, как вата. Где та вершина, только догадаться можно. Благо тропа широкая и нахоженная. Вот по ней и топали.

– Зато, когда поднялись на вершину, – перебил его Василий, – как чудо произошло. Ветром весь туман сдуло, и перед нами открылся вид… – Василий попытался передать, что он увидел, но только с сожалением вздохнул: – Жаль, что ещё не изобрели цветные камеры, а то можно было бы заснять такой фильм!..

– Да, – подтвердил Саня. – Видос, конечно, был отличный. Вся бухта и горы – как на ладони. Я сделал несколько снимков, но не уверен, что они передадут красоту, которую мы увидели. Фотки-то получатся только чёрно-белые, – с сожалением вздохнул он.

– Зато спустились легко. Без проблем, – продолжил Василий. – Только тропа сделала ответвление, и мы зарулили на кладбище.

– Я тоже сегодня был на кладбище, – перебил его Лёнька. – Ничего там особенного нет, только что мужики молодые похоронены.

– Не-ет, – с улыбкой покачал головой Миша. – Мы были на старом кладбище. Там вместо могил – холмики из камней. Некоторые из них разрушились, и из одной даже белые кости торчали…

– Да ты чё? – не поверил в россказни Миши Лёнька. – Не может быть, чтобы ещё и кости…

– Точно тебе говорю – кости, сам видел, – принялся энергично доказывать Миша. – Вот такая костомаха торчала из камней. – Миша развёл руки примерно на полметра – Я как только её увидел, у меня внутри как всё сожмётся – и я как чухну оттуда. Кричу только: «Парни, подождите!»

– Точно, – рассмеялся Василий. – Орал ты не слабо. Мы уж подумали, что ты куда-то сверзнулся, а ты бежишь, даже не хромаешь. Только орёшь, что полоумный.

От своих рассказов парни от души смеялись и в таком приподнятом настроении, галдя и громко хохоча, пошли на ужин.

В глубине души Лёнька даже пожалел, что не пошёл с ними, а целый день провёл в хандре и депрессии.

Но что сделано, того не вернёшь, зато он разобрался в себе и теперь знал, как поступать дальше.

Вечером к парням пришли их знакомые и забрали на удивление хорошо сохранившиеся помидоры.

В течение всего перехода Миша с Серёгой регулярно открывали и проветривал ящики, в которых хранились эти дары Приморья, перекладывая и обёртывая их бумагой.

Труды их вознаградились. Два мужика, пассажиры с прошлого рейса, в подарок принесли несколько огромных красных рыбин, от которых каюта наполнилась непередаваемым ароматом, несколько бутылок пива «Исецкое» и бутылку водки.

– Что за «Исецкое»? – Лёнька в недоумении вертел в руках одну из бутылок.

– Это наше, местное, – гордо объяснил один из мужиков. – На нашем местном пивзаводе сделано.

– У вас что, и пивзавод здесь есть? – удивился Лёнька.

– Конечно, – ухмыльнулся мужик. – Там дальше, за кочегаркой, с правой стороны он стоит. Там не только пиво делается, а и лимонады, и ситро всякое. Может, видел в магазине?

– Не-а, – покрутил головой Лёнька. – В магазине был, а вот на ситро внимания не обратил. Колбасу только там купил.

– А зря, – с улыбкой покачал головой мужик. – Вода у нас здесь уникальная, поэтому только у нас можно сделать такое пиво и ситро. Пробовали по нашим рецептам и в Москве, и в Питере делать пиво. Ан нет. Не получилось у них такого. Дело всё в воде, – поучительно закончил он, подняв указательный палец над головой. – Она у нас здесь уникальная. Правда, та, которая к домам подводится, – совсем другое дело. В своё время тут трубы проложили из какого-то левого материала, так вода, если застоится в трубах, то желтоватая. А завод берёт её по какой-то особой системе. Потому и пиво у них отменное. Поверьте. Бутылку оприходовал – и харе. Смотрите, пейте его осторожно, – заботливо предупредил мужик. – По башке врезает, как из дробовика двенадцатого калибра.

Мужик выставил на стол восемь бутылок пива и бутылку водки.

– Вот вам наш пивасик, а это – водочка для разогрева. Пакость, конечно, приличная, потому что «Магаданская», но пить можно. А почему пакость, потому что из ихненной воды сделана. Бывал я в Магадане, – мужик мечтательно зажмурил глаза. – Город отличный. Отдохнуть можно от души. Но вот пиво там – дерьмо. Кислючее и мутное. И всё из-за воды, – уже в шутку закончил он.

Оставив бутылки на столе, мужики пообещали наведаться в следующий приход судна, а когда узнали, что практика у парней заканчивается, то расстроились, но Василий их ободрил:

– Лёнька у нас остаётся ещё на один рейс. Держите контакт с ним. Он решит вашу проблему.

Мужик, которого звали Валентин, подошёл к Лёньке и на прощание, пожимая руку, попросил:

– Так ты нас не забывай. Привезёшь овощей-то?

– Конечно, привезу, – бездумно ответил Лёнька, хотя, как он это сделает, понятия не имел.

– Привези, привези, уж я тебя не обижу, – пообещал, уходя, Валентин.

Пиво вечером опробовали. На невзрачной этикетке внизу значилось: восемнадцать градусов. Вот это было пиво! А водка оказалась магаданского разлива. Такая пакость! Прав оказался Юра, когда увидел её в Эгвекиноте. Потому что после каждой стопки приходилось долго-долго выдыхать выхлоп от неё, и даже корочка чёрного хлеба, который кто-то купил в местном магазине, не помогала.

На следующий день на десять часов планировался отход.

Лёнька в безделии валялся на койке, заодно наблюдая с её вершины, как Миша ворошит папку с судовыми чертежами на столике под иллюминатором.

Он периодически встревал в Мишины рассуждения с «умными» вопросами, от которых Миша отмахивался, как от надоедливой мухи.

Неожиданно в каюту заглянул Серёга Веденёв.

– Лёнь, ты чё это тут валяешься? – запыхавшись, чуть ли не выкрикнул он.

– А чё? – не понял его Лёнька.

– «Чё, чё?» – передразнил его Серёга. – Девчонки пришли нас провожать.

– Да ты что? – не поверил ему Лёнька, но тут же соскочил с койки. – И где они?

– Где, где! – нетерпеливо ответил Серёга. – На причале стоят. Ждут, попрощаться хотят, – и, захлопнув дверь, исчез.

Лёнька тут же вынул из рундука отчищенные после вчерашних похождений туфли, глянул на себя в зеркало, пригладил растрёпанные волосы, налил в пригоршню одеколон «Русский лес», помазав им шею, накинул бушлат и выскочил из каюты.

И только вслед себе услышал Мишин ехидный совет:

– Давай-давай, чеши быстрей, герой-любовник!

Но Мишины пожелания вспышки чего-то прекрасного в Лёнькиной душе не нарушили, а только придали скорости перемещению на причал.

Спустившись на причал, Лёнька обуздал в себе костёр эмоций и, осмотревшись, не спеша прошёл к группе девчонок, стоящих поодаль и кутающихся в пальто и куртки.

Погода походила на вчерашнюю. Низкая облачность, пронзительный, пропитанный влагой ветер, заставивший Лёньку застегнуть бушлат на все пуговицы.

Его появление ничего не изменило в поведении группы.

Борис о чём-то эмоционально разговаривал с Верой, стоящей в кругу подруг.

Присмотревшись, Лёнька заметил за спиной Веры Галю. Она, наверное, давно наблюдала за ним, но этого по её виду определить было нельзя.

– Привет, – кивнул он Гале, но та ничего не ответила, а только, как маленький боязливый ребёнок, прячущийся за юбку мамы, ещё дальше зашла за спину подруги.

Лёнька неожиданно испытал от этого какое-то чувство неловкости. Ему показалось, что все вокруг подозрительно смотрят на него, как на какого-то нашкодившего котёнка. Он испытывал такое чувство, как будто в каждом иллюминаторе стоящего у него за спиной парохода торчит чья-то голова и наблюдает за каждым его движением и старается наговорить пакостей.

Это непреодолимое чувство связало его и в такой банальной ситуации, как прощание с девчонками, отчего он неожиданно растерялся.

Но, преодолев это нелепое чувство, он повторил:

– Привет, Галя! – и, отодвинув плечом одну из девчонок, протянул ей руку.

Та, бочком выйдя из-за спины Веры, сделала в его сторону пару шагов и в ответ протянула ладошку, осторожно пожав протянутую руку.

– Отходим, вот, понимаешь… – начал мямлить Лёнька, не зная с чего начать разговор.

– Вот мы и пришли с девчонками, чтобы попрощаться, – попыталась объяснить своё появление на причале Галя.

– Это хорошо, что не забываешь… А то я уж подумал, что всё забылось… – продолжил мямлить Лёнька, не отпуская Галину руку.

Ему по-прежнему казалось, что его все в этом мире слушают и не сводят с него глаз, но отбросив неловкость, он вытянул за руку Галю из круга подружек и отвёл в сторонку.

– Ты чего? – испуганно посмотрела на него Галя.

– Не хочу, чтобы нас твои подруженции слушали, – пояснил Лёнька, – а то вдруг я чего не того ляпну, вот тогда у вас в школе будут пересуды, – нашёл он в себе силы пошутить.

– Они и так, всё обсуждают. – Галя откровенно посмотрела снизу вверх на Лёньку. – Кто-то уже и родителям сказал, что я тут с тобой вечерами гуляла.

– И что сказали родители? – усмехнулся Лёнька.

– Папа только вздохнул и сказал: «Когда ты успела вырасти, дочь?», а мама давай всячески допытываться у меня, что у нас было…

– Ну и что ты ей сказала? – Лёнька наклонился и заглянул Гале в глаза.

– А я ей правду рассказала, – откровенно созналась Галя.

– Вот и правильно, – одобрил её действия Лёнька. – А что тут скрывать. Ходили, гуляли, разговаривали. Что тут такого особенного?