Текст книги "Девятая рота"

– Особенного? – Галя как-то странно посмотрела на Лёньку. – Да, – кивнула она, – особенного ничего, но если бы мне не было так хорошо и интересно от наших встреч и разговоров, то их никогда бы и не было… – И в ожидании ответа подняла голову и больше не сводила глаз с Лёньки.

Чего-чего, но такого признания от Гали он не ожидал и по инерции спросил:

– Ну и что из этого?

– А то, что ты мне очень нравишься… – неожиданно вырвалось у Гали, и она, опустив голову, потупилась, а её бледное личико залилось краской.

Лёнька, чтобы сгладить ситуацию и дать Гале прийти в себя, взял её холодные ладошки в свои руки, чтобы, как и тогда на палубе, отогреть их, и сознался:

– А ведь и ты мне чем-то запала – вот здесь, – он сжал кулак и прислонил его к груди в районе сердца. – Что бы ни делал, но как вспомню о тебе – вот тут тепло.

– Правда? – Галя подняла на него глаза, желая ещё что-то сказать, но тут с борта судна по громкоговорящей связи раздался голос старшего помощника:

– Посторонним и провожающим срочно покинуть борт судна! Судно снимается в рейс!

Галя, испуганно обернувшись на этот мощный и громкий голос, застыла. В глазах у неё был чуть ли не ужас.

– Что? И всё? – пролепетали её посиневшие губы.

– Да, отходим, – буднично подтвердил приказ с судна Лёнька. – Через десять дней будем во Владивостоке.

Галя, что-то вспомнив, расстегнула ворот куртки и достала из него конверт.

– Я тут вчера вечером письмо тебе написала. Ты меня извини, если там что не так. Ведь я никогда таких писем не писала… – как бы извиняясь, пробормотала она.

От её слов у Лёньки в душе что-то вновь потеплело, и он, взяв конверт, положил его во внутренний карман бушлата.

– Ты не переживай. Я всё пойму. Прочитаю и напишу ответ. Но это будет только тогда, когда мы придём во Владик. Но только, извини, адрес, на который мне надо писать, у меня сейчас вылетел из головы, – и Лёнька театрально хлопнул себя ладонью по лбу. – У девчонок спроси, Боря, наверное, его Вере дал, – предположил он.

– А ты за это не переживай. Боря уже дал адрес Вере, и я тебе на него напишу, – горячо начала заверять его Галя.

– Ну так это же отлично! Будем переписываться, – подбодрил он загоревшуюся новой идеей Галю.

Щёчки на её бледном личике зарозовелись, глаза запылали каким-то невообразимым цветом, а ладошки уже были горячее Лёнькиных.

Их беседу прервал подошедший Серёга:

– Ну чё? – поинтересовался он. – Всё сказал?

Лёнька утвердительно кивнул, а Серёга потянул его за рукав:

– Пошли, капитан тебя ждать не будет. Тут останешься зимовать, – пошутил он, и парни двинулись к трапу.

Что в подобных случаях говорить и как прощаться, Лёнька не знал.

Он молча стоял у лееров на шлюпочной палубе, опершись на планширь, и смотрел на маленькую девочку, остающуюся одной в такой неуютной и промозглой бухте, где полярной зимой дуют ураганные ветра и зверствуют трескучие морозы. Остального он вокруг ничего не видел. Для него в данный момент мир был сосредоточен только на этой маленькой фигурке.

С причальных тумб береговые швартовщики скинули швартовы, прозвучал прощальный гудок, и судно начало медленно отходить от причала.

Девчонки небольшой группкой стояли и махали руками, пока судно не скрылось из виду.

Уже вечером, когда ему никто не мешал, Лёнька забрался к себе в койку, включил надголовный светильник и принялся читать Галино письмо.

От некоторых слов, написанных восторженной девчонкой, он улыбался, а некоторые вызывали у него приятные воспоминания. Письмо писалось Галей столь сумбурно, что ему невольно подумалось: «Как же ты станешь журналисткой? Учиться тебе надо…»

Откровенное Галино письмо согрело его, и он по прочтению осторожно вложил его в конверт, собираясь ещё раз перечитать. А когда подробнее рассмотрел конверт, то обнаружил, что Галя забыла написать на нём свой адрес.

«Как же это я забыл его спросить!» – корил себя Лёнька.

Но надежда, что он получит письмо от Гали в училище, успокоила его, и он заснул.

Глава двадцать первая

Утром Лёнька, как всегда, пришёл в котельное на вахту, но недовольный Колян крикнул ему:

– Чё ты тут толчёшься? Иди на разводку.

– А чего так? – не понял его Лёнька.

– Не знаю, – пожал плечами Колян. – Мне передали, чтобы я тебе сказал. Ну я и сказал, а в чём дело – понятия не имею.

– Добро, – послушно кивнул Лёнька и пошёл в раздевалку, где второй механик обычно распределял на работы ремонтную бригаду.

Закончив раздавать работы, второй механик, с хитрой ухмылкой посмотрев на Лёньку, подозвал его к себе:

– А иди-ка ты сюда, друг мой сердешный.

Поняв, что такое приглашение ничего хорошего ему не предвещает, Лёнька подошёл к Здору.

– Так, Макаров, – многозначительно тихим голосом начал второй, – слушай сюда внимательно и запоминай. Тут у нашего рефмеханика завал с работой. Рефмоториста ему не дали во Владике, и он не успевает всё сделать сам, поэтому я направляю тебя в его распоряжение. Будешь делать всё то, что он тебе говорит, и делать все работы, которые он тебе поручит…

– Но я же… – попытался возразить Лёнька, но второй волевым жестом прервал его и так же тихо и доходчиво продолжил:

– Знаю я, что ты в рефделах ни хрена не соображаешь, но будешь учиться. Палыч – мужик дотошный, и, если ты заслужишь его доверие, он тебе всё расскажет и покажет. Парень ты сообразительный, как я понял, поэтому обучишься быстро. – И, внимательно посмотрев на Лёньку, проникновенно добавил: – Я очень на это надеюсь. И запомни, что на пассажирском судне работа рефустановки может быть даже важнее, чем работа главного двигателя. Сам должен понимать, что тут всех кормить надо и продукты всегда должны быть в полной сохранности. – Увидев, что Лёнька внимательно его слушает, Здор завершил экскурс в будущую производственную карьеру Лёньки: – Ферштейн?

– Ферштейн-то ферштейн, – промямлил Лёнька, – но…

– Никаких «но»! – тут же прервал его Здор. – Иди к Чечету и выполняй всё, что он тебе поручит, без всяких закидонов, – второй строго посмотрел на Лёньку.

– Понятно, – невесело ответил тот.

– Если понятно, то давай иди. Он тебя ждёт у себя в кладовке. Да, ещё вот что, – вспомнил Здор, – будешь с Палычем работать с восьми до пяти. И на разводку сразу к нему приходи, здесь тебе делать нечего, – указал он пальцем на палубу раздевалки.

Только Лёнька развернулся, чтобы идти по назначенному маршруту, как был остановлен дополнительной информацией, уже насмешливо сказанной Здором:

– А ты, как я погляжу, там со своим наставником чуть ли не в засос целуешься на вахте. Ты мне это брось! – Здор сурово свёл брови и пригрозил Лёньке пальцем. – А то ты посмотри на них – они уже корефанами там на вахте разгуливают! – И резко переменил тон: – Запомни одно – ты будущий командир, и никаких цацканий с подчинёнными никогда не допускай. А то этот Колян уже настолько оборзел, что на тебя сел и ножками только помахивает. Но я с ним ещё разберусь, он у меня по струнке ходить будет, – уже кому-то виртуальному пообещал второй и махнул рукой Лёньке, чтобы тот выметался из раздевалки.

Лёньке ничего не оставалось делать, как подчиниться и идти к Чечету.

Невольно его посетила мысль: а что, если Колян, не дай бог, свяжет Лёнькин перевод и ужесточение требований со стороны второго механика в одну цепочку? Ведь может получиться так, что за Лёнькой пойдёт шлейф закладчика.

От такой мысли у него даже мурашки прошли по спине. Но, откинув от себя такую гадостную мыслишку, он только подумал: «Не дай бог!» – и поспешил в кладовую к своему новому начальнику.

Евгений Павлович представлял из себя добродушный колобок в видавшей виды спецовке, который катался по судну в поисках утечек хладагента или мéста, где можно избежать встреч с «дедом».

Вид он имел всегда озабоченный, и, если к нему по незнанию или доброте душевной кто-нибудь подходил, то Палыч сразу же начинал жаловаться, какой он занятой человек и что начальство из него вьёт верёвки и хочет, чтобы он в одиночестве поддерживал ВСЁ судно в рабочем состоянии. Но если Палыча, не дай бог, спросить о том, как работает рефустановка и как получается холод, то он сразу раздувался от важности и начинал плести такую белиберду из псевдонаучных фраз, что повергал в шок слушающих, которые моментально осознавали свою ничтожность для понимания такого сложного процесса, как заморозка мяса или сохранность молочных продуктов.

Палыч родом был из Одессы. Поэтому в его речи порой проскакивали летучие фразы, которыми матросы и мотористы на судне украшали свою речь.

Пацаном Палыч пережил войну в оккупированной Одессе, а после войны поступил в мореходку и, как он считал, несправедливо был направлен на Дальний Восток. Несправедливость заключалась в том, что в него на последнем курсе влюбилась дочка какого-то хмыря из партийной верхушки, а Палычу такая зазноба и на дух была не нужна, хотя он до умопомрачения любил свою Одессу и очень хотел работать только на Чёрном море. Тем более что у Палыча на девушек был особый вкус, а «ента краля» сидела у него в горле, как кость от барабульки. Жениться он на «ентой крале» не собирался и, даже если бы Дюк, сойдя со своего пьедестала, попросил его об этом, послал бы основателя города прогуляться по Лонжерону. Но мамаша «ентой крали» обиделась за столь непотребный отказ и полнейшее неуважение к персоне своего мужа и посодействовала тому, чтобы Палыч оказался во Владивостоке.

Во Владивостоке Палыч женился, был счастлив в браке, а его Зинуля каждый приход, будь то лето или зима, встречала мужа с букетом цветов.

О личности и приключениях Палыча Лёньке поведал Колян, а во время перекуров кое-что добавили мотористы из рембригады.

Поэтому, подходя к кладовке рефмеханика, Лёнька понимал, что представляет из себя его новый начальник.

Палычу, конечно, приходилось много трудиться, ведь хозяйство у него имелось огромное, но он в основном сидел у себя в кладовой и пил чай с бубликами, баранками или прочими сладостями, которыми снабжал его рабочий склада Петька или приносила завпрод Елизавета Олеговна, если той что-либо не нравилось в работе рефкамер или она хотела задобрить единственного, неповторимого и незаменимого рефмеханика.

Палыч и сейчас сидел у себя в кладовке, держа в пухлых ручках керамическую кружку с чаем. Помещение было наполнено ароматами чая, сладостей и выпечки, как в хорошей кондитерской.

Конечно, на полках лежали какие-то ящички и коробочки с запасными частями, и у переборки был даже закреплён небольшой верстачок с тисками, но о трудовой деятельности здесь ничего не напоминало. Здесь всё благоухало только негой и спокойствием.

Точно такой же вид имел и Палыч. Несмотря на начало рабочего дня, глазки у главного холодильщика были прикрыты, а круглое розовое личико излучало полное умиротворение, а теми трудностями, о которых Лёньке только что поведал Здор, здесь вообще не пахло.

Постучав и осторожно приоткрыв дверь, Лёнька просунул в образовавшуюся щель голову.

– Разрешите?.. – с подобающим почтением поинтересовался он, зная о непростом характере владельца сего заведения.

От непотребного стука какого-то существа, прервавшего грёзы уважаемого человека, Палыч приоткрыл глазки, нахмурил бровки и недовольно изрёк:

– Кому это… – а дальше шёл список всех непотребных женщин мира, обитающих в районах от Антарктиды и до Северного полюса, и об их неправедных деяниях, – …надо?

– Это я, Евгений Палыч. – Лёнька переступил порог кладовки и застыл у дверей, предполагая, что Палыч в курсе, что здесь появится помощник, который облегчит его серые будни.

– Кто «я»? – Палыч, ещё не очнувшийся от грёз, всё никак не мог опуститься на грешную землю (в данном случае – на палубу кладовой) и, часто помаргивая белёсыми ресницами, уставился на Лёньку.

– Курсант-практикант Макаров Леонид! – рявкнул Лёнька, как на плацу, во всю силу своих лёгких.

От такого вопля Палыч чуть ли не подпрыгнул на видавшем виды кресле, где он изволил релаксировать и, выставив перед собой обе ладони, прокричал в ответ:

– Ша! Ша! Чего орёшь?! – И уже спокойнее добавил: – Не видишь, что ли, что я тебя и так слышу? Говорить спокойно умеешь? – задал он первый вопрос.

– Угу, – утвердительно кивнул Лёнька.

– Вот так-то будет лучше! – Палыч изобразил на лице довольную улыбку. – А если умеешь, то слушай сюдой.

Лёнька напрягся, готовый к любой новой информации, но Палыч, видимо, не торопился делиться с Лёнькой таинством появления холода, поэтому, вновь взяв в руки отставленную впопыхах кружку, сделал из неё затяжной глоток.

– Чай будешь? – оторвавшись от кружки, поинтересовался он.

– Угу, – кивнул в ответ Лёнька, хотя после сытного завтрака ему хотелось только одного – подремать или посидеть где-нибудь в тёплом, тихом местечке, как, например, в котельной на ящике с песком.

Но с Палычем такой вариант, который в глубине души представлял себе Лёнька, не проходил.

Недовольно подняв глаза на Лёньку, он пропыхтел:

– Чё ты мне тут всё угукаешь да угукаешь? Ты мне конкретно говори: будешь или нет?

– Буду, – уже чётко ответил Лёнька.

– Вот это другое дело! – довольно расплылся в улыбке Палыч. – Тогда бери вон тот чайник, – он указал на никелированный электрический чайник, стоящий на краю стола, – сходи в ресторан, набери там из титана кипятка и неси его сюда. Заодно прихвати сахар и сухариков. Я видел, как Юрьевна вчера их делала. Напомни ей, что она мне их обещала, – при этом Палыч потряс своим пухлым пальчиком.

– А как?..

Лёнька захотел узнал, как пройти к ресторану и где найти там титан с кипятком и у кого спросить разрешения, чтобы его наполнить. Хотя краем уха от мотористов слышал, что Юрьевна – это старший повар и она в строгости держит всех своих поварят-девчонок. И ещё он знал, что судовой команде строго-настрого был запрещён вход в ресторан.

Но свои вопросы он не успел задать, потому что был остановлен царственным движение ладошки Палыча:

– Ша, паря! Короче, всё это хватай и дуй, а я тебя тут обожду. Посмотрим, насколько у тебя соображаловки хватит. А потом уже и за работу примемся, – тяжко выдохнул Палыч.

Лёньке ничего не оставалось, как взять чайник и иди туда, куда его послали. Ведь Здор сказал ему, чтобы он выполнял все приказания Палыча, вот он их и начал добросовестно выполнять.

Поднявшись по нескольким трапам до палубы ресторанного камбуза, Лёнька открыл дверь с надписями на русском и на английском, что судовому экипажу сюда вход запрещён, и осторожно вошёл в запретную зону.

Что это запретная зона, его сразу же известил звонкий девичий голос:

– А тебе чего здесь надобно, али читать не могёшь?

– Почему? – Лёнька без страха уставился на кричащую девчонку в белом халате со смешной белой шапочкой на голове. – Могу. Но только мой начальник, Палыч, послал меня сюда за кипятком, – и приподнял перед собой пустой чайник.

– А ты кто такой будешь тогда? – уже спокойнее спросила девчонка, подходя к Лёньке.

– А я Лёнька, его новый помощник, – как можно весомее просветил Лёнька любопытную девчонку.

– А-а… – протянула та. – То-то Юрьевна говорила, что начальство пошло Палычу навстречу и облегчит ему его тяжкую участь, – при это она рассмеялась и посмотрела на таких же молоденьких девчонок, стоящих у огромной плиты. – Выходит, что ты и есть этот спаситель Палыча? – Девчонка подбоченилась, без стеснения разглядывая Лёньку.

– Выходит, что так, – согласился он. Но болтать с девчонками на камбузе не входило в его планы, поэтому он вновь поднял перед собой чайник: – Так где кипятка набрать то?

– Ты посмотри на него, какой он серьёзный! – удивилась смелая девчонка-поварёнок. – И спросить-то у него ничего нельзя, и поговорить-то с ним невозможно. – Она оглянулась за поддержкой на подружек, хихикающих у плиты. – Ну, а раз так, то иди за мной, я тебе всё покажу и расскажу, – и направилась на выход из камбуза.

В соседнем помещении она остановилась и показала Лёньке:

– Вот он, титан. Только ты осторожно набирай кипяток, а то не дай бог хозяйство своё обваришь, а нам потом за это отвечай, – хихикнув при этом.

Лёнька, не обратив внимания на последние слова девчонки, открыл краник титана, подставил под него чайник и принялся ждать, пока тот наполнится.

– Как звать-то тебя, заботливая ты моя? – между делом поинтересовался он.

– Уж так сразу и твоя! – жеманно покрутила головой девчонка. – Ещё звать-то не знает как, а уже «моя»…

– Ну и как же звать-то тебя, заботливая ты моя? – игриво повторил Лёнька, искоса посматривая на девчонку.

– Аней меня зовут, – потупив глазки, жеманно представилась девчонка.

– Так вот скажи мне тогда, Анечка, а где тут вчера Юрьевна сухарики для Палыча делала? – Лёнька закончил набирать чайник и прикрыл краник.

– Ох уж этот Палыч! – делано вздохнула Аня. – Всё-то он знает, всё-то он видит, а Юрьевна ему во всём потакает…

– А чё ты удивляешься? – в свою очередь удивился Лёнька. – А может, любовь у них?

– Ну ты и скажешь тоже, Лёнечка, – хихикнула Аня. – Кака така любовь у них может быть? Палыч-то – во, колобок какой, да и Юрьевна под стать ему. Но, вообще-то, кто их знает?.. – задумчиво пробормотала Аня и пожала плечами. – Вроде бы и не старые оба…

– Ладно тебе трендеть попусту, – перешёл на язык Ани Лёнька. – Ты мне лучше сухариков давай, а то Палыч их ух как ждёт.

– Ладно, пошли, – вздохнула Аня и махнула Лёньке рукой, чтобы тот следовал за ней. – Вот тебе сухарики, – вручила она Лёньке два холщовых мешочка.

– А чё два-то? – не понял её Лёнька. – Палыч, вроде, про один говорил.

– Один с подсоленными, а другой со сладенькими, – пояснила Аня. – Юрьевна их ещё и ванилькой с сахарной пудрой посыпала.

Взяв мешочки с сухариками, Лёнька вернулся в кладовую, где занимался непосильной работой Палыч.

– Принёс? – недовольно спросил он, увидев входящего Лёньку. – За смертью тебя только посылать.

– Ага, – подтвердил догадку Палыча Лёнька, ставя чайник на стол и протягивая ему мешочки.

– Ну а если принёс, то включай чайник и садись, – грозно приказал Палыч.

Лёнька, дождавшись, когда закипит чайник, заварил его свежей заваркой, стоявшей на столе в отдельной баночке, и разлил по кружкам.

Вот тут-то торопиться Лёньке, насколько он понял Палыча, вообще никуда было не надо.

Палыч наслаждался свежим чаем, что твой эпикуреец, осторожно выбирая сладкие сухарики из мешочка.

Лёнька даже застыл от вида такого процесса, не смея лишний раз вздохнуть.

Ему достался мешочек с подсоленными сухариками, поэтому он осторожно и не спеша допил свою кружку, беря пример со старшего товарища.

По окончанию процесса чаепития Палыч оживился.

– Так, дорогой ты мой, красивый и расторопный, – начал он издалека, – а теперь пора приступить к тому, зачем нас послало сюда наше родное пароходство.

Палыч прошёл в конец кладовки, достал со стеллажа банку с водой, мыло, какую-то замызганную плошку и кисточку-помазок.

– Смотри сюда и запоминай, – строго приказал он.

Налив в плошку воды, он помылил помазком кусок мыла, создавая в плошке пену, и важно заявил:

– А теперь бери всё это хозяйство и следуй за мной, – при этом Палыч открыл дверь и вышел из кладовой.

Прихватив плошку с пеной, помазком и банку с оставшейся водой, Лёнька последовал за своим начальником.

Палыч, проявив небывалую прыть, покатился по палубам и трапам. Он водил Лёньку по множеству помещений с компрессорами, вентиляторами, грелками, калориферами и показывал ему, где надо мазать пеной соединения, выискивая места, через которые, возможно, могут появляться пузыри или следы масла.

Палыч в руках держал огромную связку ключей и, как тот ключник из сказки, открывал одну дверь за другой. Как он не путался в ключах, Лёнька пока понять не мог. Но потом разглядел, что у каждого ключа на специальном брелоке есть номер помещения.

В помещениях Палыч подводил Лёньку к местам, которые тот должен был контролировать, и чуть ли не тыкал его туда носом.

– Это видел? За этим догляд должен быть постоянный. Это знаешь что такое? Нет? Так и не лезь туда, чего не знаешь, но пеной мазать всё обязан, – приговаривал он при этом.

Лёнька даже не ожидал, что комфорт в помещениях создаётся такой сложной системой трубопроводов и механизмов. И всё это Палыч знал и везде давал Лёньке советы, за чем и как надо следить и что надо предпринимать, если вдруг обнаружится утечка, поломка или он услышит какой-нибудь посторонний шум.

Поначалу Лёнька всё, что объяснял Палыч, записывал, но потом в голове у него многочисленные кладовые, выгородки, компрессорные, вентиляторные перепутались, и он только хвостом ходил за Палычем и послушно, как тот китайский болванчик, кивал и кивал.

Но неожиданно Палыч остановил свой забег по помещениям и заявил:

– Всё! Обед. Иди и всё это хозяйство, – он указал на плошку с пеной, мыло и воду, – отнеси в кладовую, запри её, а потом ключ повесишь на крючок у моей каюты. А вот уже после обеда продолжишь то, что я тебе показал. – После отданного распоряжения Палыч моментально укатился, а обалдевший Лёнька остался один, не понимая, что надо делать.

Но, вспомнив полученный приказ, чётко выполнил его, а затем приступил к самому главному мероприятию сегодняшнего дня, обозначенному Палычем, – обеду.

Придя в каюту, он застал там Василия, который возлежал на кровати и находился в состоянии убытия в царствие Морфея.

Едва разлепив глаза, он вяло поинтересовался:

– И где тебя носит? Обед уже заканчивается, а ты где-то шибаешься.

– Где, где! – недовольно пробурчал Лёнька, скидывая робу и переодеваясь в чистую одежду. – Второй направил меня к рефу, а тот меня по всем очкурам носом возил.

От такого известия у Василия сон моментально пропал, и он чуть ли не подскочил на койке.

– Ну ты даёшь! – выкрикнул он, разбудив своим громким возгласом уже задремавших Мишу с Серёгой. – Вы смотрите, парни, на этого везунчика! Ему доверили такую шару, а он ещё и недоволен! Это же надо! Ни черта не делай, а только броди себе по продкладовым и сметану чифань.

– Не-е-ет, – недоверчиво переспросил Миша, – тебя действительно к рефу направили?

– Ага, – утвердительно кивнул Лёнька.

– Вот это шара… – мечтательно вырвалось у Миши. – Так тебе теперь и на обед ходить не надо. Тусуйся себе на камбузе или около ресторана круги нарезай. Ну, Лёнька, ты и даёшь! Вот бы мне так… – Миша, чтобы представить себе сытую жизнь Лёньки, даже откинулся на койке.

А Серёга со своей койки потребовал:

– Так, Лёня, теперь без котлет и бифштексов из ресторана в каюте не появляйся.

– И как я это сделаю? Вы чё? В своём уме? – возник Лёнька, которому уже надоело выслушивать курсантские мечты.

– Элементарно, – не обращая внимания на возбудившегося Лёньку, начал развивать свою мысль Серёга. – Ты знакомишься с поварихами из ресторана, заводишь с ними шашни, подключаешь к этим мероприятиям нас, а мы уж тут не подкачаем. Котлеты у нас всегда будут.

– Да-а, – протянул Лёнька, – девчонки там молоденькие. Да симпатичные, заразы. Одна из них, Анечка, мне помогала кипяток набирать.

– Ну ты даёшь! – Василий восхищённо смотрел на Лёньку. – Уже и Анечка! Ты чё, ей и свиданку уже назначил?

– Да ну тебя, Васёк, я только кипяток набрал, – попытался оправдаться Лёнька.

– Рассказывай… – самодовольно ухмыльнулся Василий. – Я-то этих «танкисток» знаю. Чуть зазевался – и ты на крючке. Да и тебя знаю. Не успел проводить Галю, как тут же Аня появилась. – И парни хором рассмеялись.

– Да ну вас, балбесы, вам бы только гоготать, – в сердцах махнул рукой Лёнька и открыл дверь каюты, ведь за этой трепотнёй, можно было и в самом деле обед прозевать.

Потому что у буфетчицы было незыблемое правило: «Кто опоздал, я не виновата». Море – на замок, и ходи голодный до ужина.

А вслед ему понеслись дельные советы хохочущих друзей:

– Да не беги ты так быстро, Анечка покормит…

После обеда Лёнька, выполняя приказания Палыча, пошёл по помещениям, на которые тот ему указал, и из плошки с мылом, как и было приказано, обмазывал трубопроводы в поисках утечек фреона, хотя понятия не имел, что и как толком надо искать, и как эти пузыри могут выглядеть, и где они должны появляться. Но зато, если о трубы потереть влажными руками, то мыла для умывания было больше не нужно, настолько всё пропиталось мыльным раствором.

Вот так тщательно и прилежно Лёнька выполнял приказания своего начальника. И если бы Палыч проверил его работу, то убедился, что она достойно выполнена. Всё было в мыле. И не только трубы, но и механизмы, ну а остатки мыльного раствора были тонким слоем размазаны по палубе.

Зато утром, когда Палыч увидел Лёньку, то вместо «здравствуй» или «как ночевалось» разразился тирадой, от которой, если бы она была изречена на Дерибасовской, все прохожие оборачивались бы на него с вопросом: «А шо случилось? А почему этот уважаемый человек тратит свои, и без того раздрипанные, нервы?»

– Тебя зачем послали, мать твою перемать?! – бесновался Палыч. – Тебя послали за тем, чтобы ты потратил весь мыльный запас нашего парохода на целый месяц? Или тебя послали, чтобы ты искал вот такую струечку фреона? – Палыч подсунул Лёньке под нос свою пухлую ладошку, на которой другой рукой ущипнул себя за кончик мизинца. – Так вы посмотрите, что он там наделал?! Он помыл этим мылом пол парохода… – И вновь разъярённый Палыч продолжил извергать феерические «мать-перемать».

Возмущение Палыча хлестало через край, и от избытка чувств он плюхнулся в кресло, с которого тут же подскочил и сделал вокруг Лёньки, стоящего посередине кладовой, круг на скорости не меньшей, чем первая космическая.

Конечно, Лёньке было обидно выслушивать неоправданные обвинения в свой адрес, ведь он же старался… Поэтому он молча стоял и выслушивал Палыча, понимая, что, возможно, в чём-то всё-таки переусердствовал.

Но в таком возбуждённом состоянии Палыч долго находиться не мог и, вновь опустившись в кресло, тяжело вздохнул:

– Нет, вы посмотрите на этого шлемазла! Он точно хочет моей смерти… – И, опустив голову, долго покачивал ею, приговаривая: – И кто послал на мою голову этот гембель? За что я всё это заслужил?

Но у Палыча, насколько Лёнька начал его понимать, характер оказался чудесный. Он никогда долго ни на кого не злился, а всегда находил способы и методы, чтобы избежать «нервенных» ситуаций. Вот и сейчас, посидев несколько минут с опущенной головой и повздыхав, он уже спокойным голосом вынес Лёньке приговор:

– Так, дорогой ты мой, берёшь ведро, швабру, и всё, что ты там уляпал и залил этим поганым мылом – отмыть. Я сам лично проверю, и если на этом платочке, – Палыч вынул из кармана своих обширных штанов носовой клетчатый платок размером с юбку шотландца, – останется хоть один след от грязи или пыли, то тебе придёт полнейший ханеус и в память о тебе вся машинная команда на шкафуте будет горько плакать и употреблять мальвазию, чтобы сгладить горечь разлуки с тобой.

Что такое «ханеус», Лёнька примерно представлял, а вот насчёт «мальвазии» он что-то засомневался, бо этот термин ему был доселе незнаком.

 
                                         * * *
 

Только лет через десять Лёнька узнал, что имел в виду старый одессит насчёт «мальвазии».

Судно, на котором в то время работал Леонид, зашло в Сан-Франциско, и экипаж через Золотой мост вывезли в Солнечную долину на экскурсию. В этой долине находилось около тридцати винодельческих заводов. Каждый завод имел плантацию винограда и производил свои собственные вина.

Плантации можно было посмотреть, а вина в небольшом количестве бесплатно попробовать. Все виноделы их делали одинаково и хранили готовое вино в огромных цистернах, охлаждаемых современными рефрижераторными установками.

Но владелец одного заводика хранил вина в подземной штольне, уходящей в глубь горы, где температура держалась около тринадцати градусов.

Хозяин это делал точно так же, как и его отец. Он даже показал откопанную им штольню с вином, которую засыпало землетрясением 1906 года. Эти вина сейчас хранились в откопанной штольне за решёткой на стеллажах и были покрыты толстым слоем пыли в знак того, что их долго-долго никто не трогал. На вопрос, сколько стоят эти вина, хозяин ответил, что очень дорого, но они не продаются, и предложил попробовать примерно такое же вино под названием «мальвазия». Хозяин сказал, что бутылка этого вина стоит около двухсот долларов, но так как русские моряки здесь бывают редко, то он угостит их бесплатно. Он с гордостью вынес из своих закромов уже початую бутылку и разлил её содержимое по высоким тонкостенным фужерам. Вот только тогда Лёнька и понял, что имел в виду Палыч под словом «мальвазия».

Вино оказалось золотистого цвета, креплёное, очень сладкое, тягучее и с непередаваемым ароматом. Выпив глоток предложенного вина, Лёнька неожиданно ощутил, как этот нектар разошёлся по всему телу благостным теплом и все переживания удалились на задний план, а то, что он видел перед собой, заиграло золотистыми лучами.

Хозяин и в самом деле угощал их на открытой веранде, затенённой деревьями с широкими узорчатыми листьями, через которые пробивались лучи ласкающего вечернего солнца.

 
                                         * * *
 

Выдав страшную угрозу, которая повергла в шок нового подчинённого, Палыч тяжело вздохнул:

– А теперь дуй на камбуз и набери там кипятка, – указал он на одиноко стоящий в специальной подставке на краю стола чайник, добавив при этом: – Да не забудь спросить там у Юрьевны про пирожки. Она мне вчера обещала дать их попробовать.

Поняв свою провинность и каким путём её можно искупить, Лёнька схватил чайник и погнал на камбуз.

Распахнув дверь с известной надписью, Лёнька вновь услышал до боли знакомое выражение:

– А тебе чего здесь надобно, али читать не могёшь? – выкрикнутое возмущённым девичьим голоском.

От этого «голоска» он остановился и, засунув палец в одно ухо, потряс его там:

– Ты чё так громко кричишь? – делано-возмущённо крикнул он в ответ. – Али не видишь, что свои?

– А, Лёнечка… – осознав свою ошибку ласково заулыбалась Аня. – И чего тебе в этот раз надобно?

– Как всегда, – Лёнька приподнял чайник перед собой, – Палыч за кипятком послал.

– Ну тогда проходи, – разрешила блюстительница порядка. – Сам знаешь, где его взять.

Набрав кипяток, Лёнька вышел на камбуз и обратился к Ане:

– А где пирожки, которые должны быть приготовлены для Палыча?

– А это ты у Антонины Юрьевны сам спроси, – и глазами показала на одну из дверей.

– Хм, – хмыкнул Лёнька, независимо пожав при этом плечами, – нам-то что? Возьму и спрошу. За спрос денег не берут.

– Вот иди и спроси, – наклонив голову в сторону двери, тихим голоском предложила Аня.

– А чё? И пойду, – отважно заявил Лёнька, хотя за пониженной интонацией в Анином голосе почувствовал какой-то подвох. Но, чтобы поддержать имидж храброго и отважного парня, прошёл к указанной двери.