Текст книги "Девятая рота"

От подобного приказа, да ещё выданного столь «нежным голоском», Лёньку смыло с такой силой, что он даже не запомнил, как выскочил из подвальных коридоров и оказался перед дверьми с табличкой «11-я рота».

Глава четвёртая

Открыв хлипкую дверь, Лёнька вошёл в коридор, мало чем отличающийся от таких же коридоров общежитий, что ему пришлось видеть.

Длинный коридор шёл далеко влево и вправо, где находились широкие окна, дающие достаточно света, чтобы осмотреться. Тумбочка дневального сиротливо пустовала, одиноко прижавшись к стене слева.

Стены выкрашены ядовито салатной краской. Такого же цвета были и двери в кубрики, кое-где даже открытые, что свидетельствовало о том, что в них обитатели отсутствуют.

В середине коридор освещался лучше. По всей видимости, там находилась Ленинская комната. Но из-за отсутствия контингента, который вечерами расслаблялся в ней за просмотром телевизора, она оказалась заставленной вынесенными из кубриков койками.

Поудобнее перехватив свёрток с матрасом, Лёнька двинулся в глубь коридора на голоса, которые, как ему показалось, раздавались из одного из кубриков.

Лёнькины шаги гулко отдавались от голых стен со следами серых квадратов от недавно снятой наглядной агитации. Впечатление удручающее. И, чтобы нарушить нависшую тишину покинутого людьми помещения, Лёнька изо всех сил проорал:

– Есть кто живой?! – закончив свой вопль сакраментальными выражениями общеизвестного русского языка, без которых не обходится ни одна курсантская речь.

Через какое-то время в конце коридора открылась дверь одного из кубриков, и вываливший из неё огромный детина в курсантской форме, но без мицы проорал в ответ:

– Какого… и т. д., и т. п. …ты тут разорался? – красноречиво просигнализировал он, обозначая, что живые в роте ещё присутствуют, и не только присутствуют, но и несут вахту, охраняя вверенное им государственное имущество.

Такому ответу Лёнька оказался только рад. Это означало, что ему сегодня не придётся одному куковать в пустых кубриках.

Подойдя ближе к верзиле, Лёнька рассмотрел у него на рукаве сине-белую повязку, говорящую о том, что перед незваным гостем находится самый что ни на есть настоящий дежурный по роте.

Правда, от него даже на расстоянии в полтора метра шёл такой смэл, что можно было удивляться, как дежурный ещё стоит на ногах.

– Чё надо? Чё ты тут разорался? Абитуры тут нет, – голосом сильно подвыпившего человека прорычал верзила, подтвердив свои слова энергичным жестом.

– Да я не из абитуры. Я из девятой роты. – Лёнька поморщился от удушающего выхлопа верзилы и отошёл от него на шаг. – Меня Кузьмич из отдела практики послал сюда переночевать, пока «Орджоникидзе» не подошёл. Опоздал я на практику, так вот сейчас надо подождать, чтобы сесть на него, – тут же придумал Лёнька своё появление в роте.

– Так чё ты сюда припёрся? – Никак не мог понять верзила. – Чё? Вообще, что ли, зенки повылезали, что не можешь третью общагу от первой отличить?

– Да там абитуру поселили, поэтому и свободных кубарей нет, – изображая раздражение, пытался что-то объяснить Лёнька.

Тут его слова начали доходить до дежурного, и тот, сменив гнев на милость, решил:

– Ну, – с трудом выговаривая сложнейший текст, продолжил он, – если такая история, то проходи, садись, побазарим, – и широким жестом указал на открытую дверь, из которой только что вышел.

Лёньку уговаривать не потребовалось. Свёрток с матрасом порядочно оттянул руку, и тревожила только одна мысль: где бы его побыстрей скинуть.

В кубрике обстановка свидетельствовала о том, что выпускники тут расслабляются уже не первый день.

Койки не были заправлены, на них только небрежно накинули одеяла; полы не подметены, на тумбочках навалено невесть что, зато на столе, застеленном разорванными и замызганными газетами, в беспорядке стояли тарелки с остатками крупно нарезанной селёдки, корками хлеба и каким-то засохшим закусоном в замызганных тарелках, которые окружало множество пустых стаканов. Украшением стола являлась ополовиненная бутылка «Коленвала», а опустошённые её подруги скопились под столом. Всё свидетельствовало о том, что газ-ураган здесь продолжается очень долго.

В кубрике стояло четыре койки. На двух, ближайших от входа, изволили возлежать в бессознательном состоянии новоявленные инженеры-судомеханики.

Стол окружало несколько «баночек», но сейчас занятыми остались только три.

Два представителя сословия новоявленных механиков в более-менее адекватном состоянии мимоходом и без всякого любопытства взглянули на вошедшего Лёньку и продолжили прерванный разговор.

Третий представитель, высокий, слегка лысеющий парень в курсантской форме с пятью лычками на рукаве, вертел в руках синюю корочку диплома, и до Лёньки донеслось окончание его речи:

– …никто не поверит, что Федя, пьяница и разгильдяй, – инженер. Маманя так первая, а корефаны в Корсакове – те только рассмеются…

Но его перебил парень, сидевший напротив:

– Да брось ты ерунду пороть, Федя! Диплом есть – значит, всё! Инженер. А как ты его получил – никого не касается. Главное, листок с оценками никому не показывай, – и со смехом хлопнул своего соседа по плечу. – Точно говорю, Лёха? – На что тот, недовольно скинув с плеча руку соседа, только хмыкнул:

– И это правильно! – И, показывая указательным пальцем на опустошённые стаканы, потребовал: – Наливай, Колян, чтобы даже и сомнений ни у кого не возникло, что мы – инженера́.

Сосед послушно протянул руку к бутылке и булькнул из неё пару бульков по стаканам.

Закончить осуществление процесса им не дал дежурный, вошедший следом за Лёнькой.

– Лёха, – обратился он к одному из сидевших за столом, – у тебя в кубаре, кажись, ещё не раздербаненные койки стоят?

– Ну, – протянул Лёха, – стоят. И чё?

– Да вот парню из девятой роты надо переночевать. Как ты посмотришь на то, что он у тебя поселится?

– Да пусть селится, – пожал плечами Лёха, – я всё равно ночевать не останусь, пойду к своей Таньке. – И, рассмеявшись, пояснил: – А то уеду в свою Манзовку, как же она без отметки останется? – Парни от его слов дружно рассмеялись, скрестили стаканы «камушками» и опрокинули в себя огненную жидкость.

Увидев, что парни не против его присутствия, Лёнька скинул на ближайшую тумбочку свёрток с матрасом и постельным бельём, заняв свободную «баночку».

Дежурный, которого присутствующие уважительно называли Батей, через несколько минут посмотрел на часы и констатировал:

– Пора бы и столы идти накрывать. Сколько там у нас сегодня будет наших?

– Сколько будет – все наши, – весело ответил Колян, разгрызая зачерствевшую корку хлеба.

– Так ты метнись по роте да посчитай, – приказал ему Батя. – А то чё мы будем лишнее накрывать. А что не зачифаним, то с собой заберём. Ты с нами пойдёшь, – посмотрел он на Лёньку.

Тот, чувствуя, что у него кишка на кишку протоколы пишет, тут же согласился. Ведь он с утра, кроме сосисок с чаем в «Кулинарии», ничего не ел.

– Конечно пойду.

– Тогда у тебя будет особая задача. – Для обозначения важности задачи Батя даже поднял указательный палец над головой. – Берёшь сумку, – он кивнул в угол кубрика, где валялись какие-то вещи, – набиваешь её жоревом и тащишь в роту. Понял? А то пацанам, кто попозже придёт, подкормиться надо будет.

– А чё тут непонятного? – Лёнька пожал плечами и бывало добавил: – Не раз такое сотворял.

– Ну, если всё понятно, то пошли, рассиживаться уже времени нет. – Батя поднялся с «баночки», посмотрел на Лёньку и указал ему на рундук: – Возьми там фланку, а то в твоей гражданке ты у нас, что петух на помойке. – Но тут же поправился: – Хотя абитуры тут шарахается немерено.

И, повернувшись к Лёхе, уже другим тоном приказал:

– А ты поднимай всех живых, и через полчасика приходите в столовую. Я думаю, что к тому времени мы там уже всё накроем.

Лёнька выудил из рундука чью-то тёмно-синюю фланку и напялил её на себя.

Батя осмотрел его и, хмыкнув, оценил:

– Сойдёт. – И, махнув рукой, скомандовал подвахте: – Пошли! Чё расселись? – По его виду (если не подходить ближе, чем на полтора метра) сейчас вообще было незаметно, что этот человек с полчаса назад употребил полстакана. Ну, это если, конечно, не подходить, а если подойти, то от духана, исходящего от дежурного по роте, можно было улететь в нирвану.

Выйдя из общаги, Лёнька последовал за Батей, шедшим впереди с Коляном и ещё парой парней, одетых в форму, но без гюйсов и миц. Вольница! Они уже от дежурного офицера за нарушение формы одежды нарядов вне очереди не получат.

Непривычным для Лёньки оказалось то, что он в столовую не шёл в строю. Парни, идущие перед ним, шли шагах в пяти от него и о чём-то весело разговаривали. Да, им было что обсудить. Позади пять лет обучения, и теперь перед ними открывается дорога жизни. Что она для них приготовила? Никто не знал. Но и не боялся на неё ступить.

За то время, что Лёнька провёл с этими жизнерадостными ребятами, он узнал, что они уже получили направления в различные пароходства, а сейчас, после защиты диплома, у них заслуженный месяц отдыха.

Батю направили в дальневосточное пароходство, Федю – в сахалинское, Лёху – в приморское, на танкера, а Колян должен лететь на Камчатку. Там у него жили родители и ждала девушка.

До столовой дошли минут за десять, не спеша поднялись на второй этаж по неширокой бетонной лестнице и оказались в зале, заставленном столами.

Батя посмотрел на Лёньку:

– Делай то же, что мы, и не ошибёшься. – Но, увидев, что Лёнька чего-то колеблется, подбодрил его: – А ты не тушуйся, всё нормально. Давай помогай парням расставлять тарелки и хлеб, да не забудь про сумочку, – он взглядом показал на сумку, которую Лёнька прихватил из роты.

Лёнька огляделся и направился за парнями готовить столы.

Слева расположился прилавок, с которого велась раздача пищи, чуть дальше – посудомоечная, где надо было брать тарелки и расставлять их по столам, а дальше – хлеборезка.

Работа привычная. Он не раз выполнял её у себя в училище, когда находился в нарядах.

Когда они накрыли столы и в середине каждого поставили вместительную кастрюлю с каким-то жидким варевом, в зал начали прибывать те, кто изволил почивать после праведных трудов.

Парни привычно рассаживались за столами. В зале стало шумно от радостных голосов и прибауток прибывших.

Лёнька не знал, куда ему приткнуться, но его сомнения развеял появившийся Лёха.

– Лёня! – окликнул он его. – Чё мнёшься? Иди сюда. Садись, не стесняйся. У нас здесь, – он показал на один из пустых столов, – никого не ожидается. Так что можно будет позлобствовать от самого пуза.

Проголодавшийся Лёнька не противился и, устроившись за столом, налил себе полную тарелку варева.

В Мурманске он привык, что блюда готовились в основном из рыбы. Рыбные супы, рыбные котлеты. Иной раз казалось, что и компот вонял рыбой. Парни шутили: «Привыкай. Что наловили, то и съели».

Здесь же суп издавал мясной аромат. Лёнька даже выловил из кастрюли приличный кусок с хрящевой косточкой. Правда, варево содержало какую-то крупу, но всё равно – настоящий мясной суп. На второе была котлета с пюре и каким-то рыжим соусом. Но хоть котлета оказалась и с мясом, однако его присутствие значительно разбодяжили различными ингредиентами, во вкусе которых Лёнька не разбирался.

Он был так голоден, что не обращал внимания на изысканность вкусов предложенных деликатесов.

Насытившись, он откинулся на стуле и осмотрел полупустой зал столовой.

Зал оказался заполненным меньше чем на треть, значит, котлет, хлеба и пюре должно остаться достаточно.

Тут он увидел жест Бати, который показывал ему, чтобы Лёнька занялся сбором оставшейся пищи.

Вскоре он заполнил сумку, и они вместе с Лёхой вышли на улицу.

– Стой тут, – скомандовал Лёха, указав Лёньке на угол обычной кирпичной хрущёвки, на первом этаже которой находился гастроном.

– Ты куда? – не понял его приказа Лёнька.

– Жди. Пять сек. Я щас, – отмахнулся от него Лёха, но соизволил пояснить: – Тут, на Авраменко, «Коленвал» не так разбирают, как в «Зелёном», да и салатики из морской капусты можно взять. Так что я сейчас, – и исчез за большими стеклянными дверями гастронома.

Ну, ждать так ждать. Лёньке после такого наполнения трюма двигаться вообще не хотелось. Он имел только одно желание – растянуться на кровати и расслабиться.

Лёха и в самом деле появился через несколько минут.

– Отлично, – прокомментировал он своё появление. – Всё окей, – похлопал он себя по неожиданно увеличившемуся животу, где, как предполагал Лёнька, и находился вожделенный «Коленвал».

«Ничто в курсантах не меняется, в какой бы точке Союза они ни находились», – отметил он про себя.

От этой мысли он усмехнулся, и они, поднапрягшись, ухватили сумку за ручки и доставили её в роту.

Затащив сумку в кубрик, Лёха указал Лёньке на свободную койку:

– Тащи сюда свой матрас. Тут будешь спать, а я пойду к Бате и хавчик ему отдам. – Он нагнулся к сумке и переложил из неё несколько тарелок с пюре и котлетами в тумбочку.

Они вместе вышли из кубрика, отнесли сумку Бате, Лёнька забрал матрас и вернулся в кубрик к Лёхе.

Тот в задумчивости сидел за столом.

– Чё заскучал? – поинтересовался у него Лёнька.

– Да чё тут говорить? – невесело вздохнул он.

Вся весёлость и бесшабашность, фонтаном бьющая из Лёхи, куда-то исчезла. Перед Лёнькой сидел обычный парень, которому присущи обычные чувства пацанов, когда с их лиц исчезает маска искусственной беспечности и бравады.

Лёха вздохнул и, глядя на Лёньку, застилавшего себе постель, поделился:

– Не хотел я в это чёртово «Приморское пароходство» идти. Ну никак не хотел! – чуть ли не надрывно вырвалось у него. – Хотелось в ДВ остаться, но тут, понимаешь, заковыка какая оказалась: блатные да женатики туда распределились. Нет блата – иди на танкера, на Камчатку или Сахалин. – Лёха со злостью махнул рукой и мастерски выругался. – Были корефанами-друзьями, а на деле что получилось… У кого лапа волосатее, тому – всё, а у кого ничего, тому… – и Лёха выставил перед собой согнутый локоть. – Как теперь смотреть на этих друганов? – Он вновь разразился забористыми перлами русского языка.

Но, успокоившись, посмотрел на Лёньку, прекратившего заниматься постелью. Лёнька выпрямился и внимательно смотрел на изливающего душу Лёху.

– Вот, например, я… – вновь начал Лёха. – Я с Манзовки. Так что? В ДВ оставили? Не-ет, – он горько усмехнулся, – на танкера направили. А у меня Танька во Владивостоке. Тоже учится. Год ей ещё учиться. А тут в Находку надо ехать. Где там жить? Как там дальше быть? – За поддержкой своих слов Лёха вновь посмотрел на Лёньку. – А никто не знает, – и он развёл он руками. – Чё делать? Понятия не имею. – Он на несколько мгновений умолк и уже другим тоном начал новую тему: – Надо сейчас до мамани съездить, хоть дипломом похвастаться. Пусть порадуется, – это он уже добавил мягко, представляя себе, как мать примет его.

– Так едь к ней. Чё ты тут сидишь тогда и её, радёмую глушишь? – Лёнька кивнул в сторону тумбочки, в которую Лёха уложил еду и добычу из гастронома.

– Да, – вновь махнул рукой Лёха, – дела тут некоторые закончить надо, с Танькой объясниться, да и ещё кое-что. Вот я и взял билет только на завтра. Так что давай по пять граммулек на зуб примем, да я пойду. – Лёха поднялся и наклонился над тумбочкой.

– А может, не надо? – предостерёг его Лёнька. – Всё-таки серьёзный разговор у тебя с твоей Танькой намечается…

– Да ну тебя, учитель хренов! – Лёха распрямился, держа в руке бутылку, и, приподняв её, пояснил: – Это я так, только для храбрости. – Он задорно, как и прежде, ухмыльнулся, как будто и не было тех мимолётных грусти и слабости, которыми он поделился с Лёнькой несколько минут назад.

– Хозяин – барин, – пожал плечами Лёнька. – Я вот тоже со своей девчонкой перед отъездом из Мурманска разругался вдрызг. Нажрался и устроил скандал. Специально нажрался, чтобы она за мной никуда не ехала и отстала. Во где засела! – Он резанул себя по горлу ребром ладони, пояснив: – А то что-то уж очень много планов она на меня распланировала. Короче… Дрыснул я от неё таким образом, – и хохотнул.

– А может быть, ты и прав, – ответным смехом поддержал его Лёха. – Стоит сейчас нажраться, чтобы концы обрубить – и в воду… – Он задорно посмотрел на Лёньку. – А там будь что будет.

Достав стаканы, Лёха слегка плесканул в них, а после того, как они основательно закусили, принялся рассказывать о жизни в училище и нюансах этой жизни, что Лёньке казалось более интересным.

Ополовинив бутылку, Лёха собрался уходить. Причесался, надушился и, хлопнув Лёньку по плечу, подмигнул:

– Давай ложись-ка ты спать, а я пойду попробую устроить свою судьбу.

Лёха ушёл. Лёньку невольно начало клонить в сон, и он не стал этому сопротивляться. Разделся, по привычке аккуратно уложив на «баночке» сложенную форму, и, устроившись калачиком на такой привычной для него курсантской койке, отправился в царство Морфея.

Из глубокого сна его вывел неожиданно зажёгшийся свет и громкие маты, несущиеся из рундука.

От неожиданности Лёнька подскочил с койки и увидел валяющегося в рундуке Лёху. Тот оказался настолько пьян, что самостоятельно выбраться оттуда не мог, а только беспомощно размахивал руками и ногами, изрыгая при этом невообразимые маты.

Поняв, что без посторонней помощи новоявленный инженер-механик и уже, возможно, не жених выбраться из рундука не сможет, Лёнька подхватил это аморфное создание и переместил на койку.

Чучело, которое недавно было энергичным и весёлым Лёхой, от всех противоправных действий, которые с ним сотворил Лёнька, начало возмущаться.

Поняв, что при таком раскладе это возмущённое существо может ещё потянуть на подвиги или какие-нибудь разборки, Лёнька скрутил его, вытряхнул из штанов и фланки и заложил в койку, прижав всем телом и накрыв одеялом.

Почувствовав себя в родной стихии, тело под названием Лёха что-то ещё бормотало, но постепенно бормотание начало стихать и перерастать в богатырский храп.

Отдышавшись от пережитой схватки, Лёнька отпил воды из графина и, накрыв голову подушкой, чтобы звуки, исходящие с Лёхиной койки, не тревожили его, вновь провалился в темноту сна.

Глава пятая

Утром Лёньку поднял знакомый громогласный призыв, от которого невольно пришлось подскочить на койке.

– Рота-а-а! – возвещал призыв, громогласно несущийся по пустому коридору, отражаясь эхом от всех его выступов и закоулков. – Подъём!!! – Дальше следовали переборы общепринятых нюансов русско-татарского языка, которые заканчивались: – Господа инженера́ приглашаются на завтрак!

Тут же некоторые из этих самых «инженеро́в» выглянули в коридор и пожелали орущему всех благ в виде междометий и прочих восклицаний, перемежающихся воспоминаниями о многочисленных матерях:

– Да заткнись ты!.. Да чтоб тебя разорвало!.. Да чтоб у тебя треснуло!.. Да чтобы у тебя упало и никогда не поднялось!.. – Наверное, всё это имелось в виду о том радостном настроении, которое вселил в них дневальный.

Но вскоре в коридоре раздалось шарканье ног, из туалетов – звуки воды, сливаемой в унитазах, а из умывальной комнаты – громких струй воды, бьющихся о железные раковины умывальников.

Под воздействием таких знакомых звуков, никак не располагающих к продолжению сна, Лёнька поднялся, достал зубную пасту со щёткой, перекинул вафельное полотенце через плечо и двинулся в конец коридора, откуда неслись эти звуки.

Вернувшись в кубрик, он попытался поднять Лёху, но все его усилия оказались тщетными. Такого домкрата, который смог бы это сделать, ещё не изобрели.

Поняв бессмысленность своих действий, Лёнька с остатками одиннадцатой роты пошёл на завтрак.

Утренний лёгкий ветерок, дующий со стороны Амурского залива, прогонял остатки сна и подгонял редкие кучки курсантов, бредущих к столовой.

После завтрака, прихватив все необходимые для прохождения медкомиссии документы, Лёнька пошёл в третью общагу, на первом этаже которой располагалась санчасть.

Подойдя к приступкам медсанчасти, ему стало интересно, где же стоит общежитие, в котором ему, возможно, предстоит прожить не один год.

Он завернул за угол этого кирпичного пятиэтажного здания и поразился открывшемуся перед ним виду.

Здание общежития стояло на краю обрыва, идущего почти вертикально вниз, к берегу Амурского залива.

От крыльца первого подъезда до края обрыва было около двадцати метров. Край его порос высокой порослью сорняков, не уничтоженных курсантами по неизвестной причине, и поэтому был трудно различаем.

А за обрывом перед Лёнькой раскинулась во всей красе тёмно-голубая морская гладь залива, кое-где подёрнутая рябью слабого ветерка и вдалеке сливающаяся с землёй, в это раннее время покрытой утренней дымкой.

Лучи солнца за дом ещё не проникли, и утренняя прохлада, несмотря на конец июля, давала о себе знать, хотя синее безоблачное небо обещало сегодня знойный день.

Лёньке неожиданно захотелось бросить все дела, помчаться на пляж, просматривающийся с косогора далеко внизу, и броситься в манящие воды залива.

На пляже он разглядел пару притопленных барж, создающих небольшую бухточку для ялов и шлюпок, выставленных в линейку на берегу.

Лёнька вспомнил вчерашние рассказы Лёхи о ялах, о парусных соревнованиях на них между ротами, о расположенной где-то там, внизу, кочегарке, в которой курсантам-судомеханикам приходилось на первых двух курсах работать, чтобы поддерживать достойное тепло в общежитиях.

Насладившись красотами летнего утра, свежим воздухом, пропитанным морскими испарениями, Лёнька скинул с себя временное оцепенение и пошёл к входу в медсанчасть. Сегодня он должен был пройти медкомиссию.

Слева от входа в помещение медсанчасти расположилась регистратура, за столиком которой сидела девушка, наверное, недавно окончившая медучилище, а может быть, находящаяся в данный момент на практике.

Пристроившись в хвост очереди из пяти человек, Лёнька с интересом прислушивался к комплиментам, которые потоком лились в уши этой симпатичной девчушки, пытавшейся изобразить на своём лице строгость и беспристрастность.

Но, наверное, она уже привыкла к такому вниманию молодых, полных энергии парней, поэтому, постреливая глазками на любвеобильных ловеласов, быстро делала своё дело, забирая документы и выдавая медицинские карты.

Минут через десять подошла и Лёнькина очередь.

Девушка, имя которой уже стало известно пытливой аудитории, протянула руку и мелодичным голоском, чуть ли не как Алёнушка из известной сказки, прощебетала:

– Паспорт, направление и фотографию.

Лёнька весь этот набор заранее приготовил и вручил его девушке.

Та автоматически выхватила необходимые бумажки, но, прочитав их, в недоумении подняла на него глаза:

– Так вы что? Не абитуриент, что ли?

– Не-а, – отрицательно покрутил головой Лёнька, – курсант.

– Тогда я сейчас найду вашу карту, – и она попыталась встать со стула, но Лёнька тут же пояснил:

– Карты у меня нет, потому что я переводом сюда, на третий курс.

От его слов вокруг наступила тишина, и Лёнька даже ощутил на своём затылке прожигающие взгляды пары десятков парней, толпящихся за его спиной.

– И что мне с вами делать? – растерянно пролепетала девчушка.

– Не знаю, – пожал плечами Лёнька и пояснил: – Мне надо пройти медкомиссию для практики. Меня направляют на «Григорий Орджоникидзе», – для большей ясности и придания весомости своим словам, прибавил он.

– А-а-а! – уже радостно вырвалось у девушки. – Вы так бы и сказали, что на практику. Значит, вам нужна медкнижка. – Девчушка засуетилась, нашла карту, пустой бланк медкнижки и быстро заполнила их.

Протягивая Лёньке заполненную карту с медкнижкой, она вежливым голоском, не таким, как разговаривала с абитуриентами, а с пониженными нотками, чуть ли не пропела:

– Пожалуйста, проходите медкомиссию. Очерёдность на этом листочке, – и указала малюсеньким розовым пальчиком на листочек, прикреплённый к лицевой стороне карты. – Когда закончите с комиссией, не забудьте сдать карту. Я здесь буду до конца рабочего дня, а чтобы без очереди, просто позовите меня. Меня, кстати, Людмилой зовут, – уже тише добавила она. От такой откровенной смелости у Людмилы даже раскраснелись щёчки, отчего она стала выглядеть ещё милее.

Наклонившись к окошку как можно ниже, Лёнька тут же тихо пообещал:

– Обязательно, Людочка, не беспокойтесь. Всё сделаю, как вы просите. – И, бросив на зардевшую Людочку отработанный взгляд, покоривший не одно маленькое сердечко, добавил: – А меня, кстати, Леонидом зовут.

На что Людочка ответно прощебетала:

– А я знаю, – и, потупив глазки, пояснила: – Я же ваши документы читала…

– А-а, – понял её Лёнька. – Тогда до встречи, Людочка. Я обязательно загляну к вам, – пообещал ей Лёнька и с обворожительной улыбкой выдернул из пальчиков замершей Людочки предназначенные ему бумаги.

Разговор произошёл спонтанно, и, хоть Лёнька и старался говорить тихо, его слова всё равно оказались расслышаны окружающими парнями, и он даже получил одобрительный хлопок по спине, сопровождённый одобрительным возгласом:

– Во даёт курсант! На лету девчонку у всех отбил!

Но Лёнька не обратил внимания на комплименты в свой адрес. Он знал только одно – он должен сегодня обязательно закончить все дела с медкомиссией.

Перед каждым соревнованием ему приходилось проходить медкомиссию, и это происходило по несколько раз в год. Поэтому, несмотря на очерёдность, которая была указана на прикреплённом листе, он нашёл взглядом, в какой кабинет народу стояло поменьше, и двинулся туда. У тех кабинетов, где очереди оказывались длинными, он находил последнего и предупреждал, что будет за ним.

Таким образом через час листок с подписями всех врачей оказался заполненным, за исключением зубного.

Ещё полгода назад, перед соревнованиями на кубок Невского в Новгороде, его предупредили, чтобы он обязательно отремонтировал шестёрку справа, но он наплевательски отнёсся к этому совету. Тогда ему поставили на зуб временную пломбу. Через какое-то время она выпала, а времени, чтобы сходить в поликлинику, у Лёньки не было. Пищу из дырки он выковыривал, а зубы чистил. Но зуб разрушался с неимоверной быстротой, а тут навалились интенсивные тренировки, сопромат, теоретическая механика, физика, да ко всему прочему ещё и очередное увлечение местной красоткой, когорты которых заполоняли вечера танцев в училище.

В общем, с таким зубом он предстал перед стоматологом. Вернее, врачом оказалась женщина. Скорее всего, уже очень пожилая женщина, перевалившая за грань, отделяющую, в Лёнькином понимании, пожилую женщину от бабки.

Увидев перед собой то, что переваливало, в его понимании, уже и последнее определение, он подчинился волевому жесту представителя медицины и влез в стоматологическое кресло, от соприкосновения с которым все его члены одеревенели и пропал дар речи, настолько ему оказались «дороги» воспоминания, связанные с ним.

Застыв в полулежачей позе, он взглядом фиксировал все действия создания в белом халате.

Голову вершительницы его судьбы украшал белый колпак, из-под которого паклями торчали огрызки седых полос. Через толстые линзы очков в роговой оправе, водружённых на огромный орлиный нос, из-за которого при свежем ветре маленькая голова бедной врачихи наверняка кренилась бы градусов на двадцать, на Лёньку воззрились пытливые, во сто крат увеличенные линзами чёрные глаза. Скрипучий, пронзительный голос, вырвавшийся из-под маски, прикрывавшей рот врачихи, заставил Лёньку вздрогнуть:

– Вы что это, молодой человек, разлеглись тут? Или забыли, зачем пришли?

– Не-е, – испуганно пролепетал Лёнька.

– Тогда открывайте рот и не рассусоливайте, а то таких, как вы, у меня за дверями пруд пруди, – недовольно проскрипела врачиха.

Каждая нотка её голоса отдавалась в Лёнькиных ушах невероятным скрипом, который был сродни скрипу, идущему от заржавевших петель старой двери, усиленному мощными звуковыми колонками, поэтому Лёнька повторного приказа ждать не стал и как можно шире раззявил рот.

В руках врачихи звякнули какие-то железяки, которыми она беззастенчиво проникла в его раскрытый рот.

Железяки стучали по зубам, вызывая чуть ли не сотрясение мозга, а одна из них так вонзилась в повреждённый зуб и проникла в него, что от нестерпимой, моментально проникшей чуть ли не до мозга боли Лёнька сжался и непроизвольно охнул.

– Та-ак, – откуда-то издалека проскрипел голос врачихи, – всё понятно. Не следите за полостью рта, молодой человек. Поэтому зуб ваш вам придётся лечить. А это займёт дня три-четыре. А так как это попадёт на субботу и воскресенье, то уйдёт и вся неделя.

Услышав о такой перспективе, Лёнька непроизвольно выдал:

– Не-е! Я так не могу. Мне на практику надо.

Но скрипучий голос недоброй бабульки оказался неумолимым:

– А как вы хотели? Сначала надо положить мышьяк, потом удалить нерв и поставить временную пломбу, а потом, если всё пройдёт успешно, поставить постоянную.

– Не-не-не! – забормотал ошарашенный Лёнька и повторил: – Мне же на практику надо. Я не могу так долго…

– Ну, если на практику и срочно, то зуб надо удалять, – беспристрастно проскрипела врачиха.

– Удалять, – тут же решил Лёнька.

– Эх, молодёжь, молодёжь, не цените вы того, что вам природа-мать дала, а придёт время, ох и пожалеешь ты об этом решении! – Голос врачихи уже не казался таким скрипучим, а скорее всего, напоминал страдания матери, которая беспокоиться о своём сыне.

– Удалять, – упрямо кивнул Лёнька.

Он не хотел думать о каком-то будущем и что там потом могло когда-то случиться. Ему требовалось завтра быть на судне, где его ждала новая жизнь, о которой он так давно мечтал, бывая на рыбацких сейнерах, когда те приходили загруженные в порт, а их, курсантов, пригоняли участвовать в разгрузке трюмов.

– Ну что ж, – опять заскрипел голос врачихи. – Удалять так удалять. – Она наклонилась над столом, черкнула что-то в его медицинской карте и, захлопнув её, проскрипела: – Иди в шестой кабинет. Там с тобой разберутся. – При этом она, наверное, криво ухмыльнулась, но из-за маски, скрывающей половину её лица, Лёнька этого не разглядел.

Он поднялся из кресла и направился к выходу из кабинета, но от истошного вопля, неожиданно раздавшегося за его спиной:

– Следующий!!! – присел, и у него на затылке зашевелились волосы.

Прикрыв за собой дверь недоброго кабинета, Лёнька направился в сторону шестого кабинета. На удивление, очереди перед ним не было.

Лёнька, пару раз для приличия стукнув костяшками пальцев в дверь, приоткрыл её и поинтересовался:

– Можно?

Из-за белой ширмы, перегораживающей кабинет, выкатился мужичок, похожий на мячик, и промурлыкал:

– А почему бы и нельзя? Заходи, если пришёл, – и, остановившись, приветливо посмотрел на нового посетителя.