Текст книги "Девятая рота"

Ему хотелось побольше узнать о судне, об его устройстве, но Миша как-то холодно отреагировал на его желание.

– Да успеешь ты всё это и изучить, и посмотреть. Целый месяц ещё впереди. Давай лучше в «тысячу» сыгранём, – неожиданно предложил он.

– А я не умею, – Лёнька наивно уставился на Мишу.

– Как не умеешь?! – Миша таким ответом на своё предложение был шокирован, но уточнил: – В «тысячу»? И не умеешь?

– Не-а, не умею… – уже уверенно подтвердил Лёнька.

– Так чем же ты тогда два года в училище занимался? – полнейшее изумление изобразилось на Мишином лице.

– Как чем? – теперь уже пришла пора удивится Лёньке. – Учился, в спортроте спортом занимался. Некогда мне было в «тысячу» шпилиться.

Услышав их разговор, в него вмешался Василий.

– И чё и по девкам даже не шастал? – с усмешкой бывалого ловеласа уставился он на Лёньку.

– Ну, не то что бы не шастал… – Лёньке не понравился тон, которым Василий отозвался о девушках. – Были знакомые девчонки. На танцы к нам в училище приходили, а одна даже так доколупалась, что еле отвязался от неё. Но в «тысячу» времени научиться не было. – Лёнька уже со смехом развёл руками. – Как-то это не принято у нас было – в карты играть.

– Что, вообще ни во что не можешь играть? – Удивление с лица Василия так и не сходило.

– Почему? – пожал плечами Лёнька. – Могу. В «буру» играли, в «очко»…

– А в преф могёшь? – не отставал Василий.

– Не, – ухмыльнулся Лёнька. – В преф не могу. Парни у нас из первой группы играли, но я в него что-то не врубился. Слишком долго эта игра идёт. А я люблю, чтобы раз – и квас, – попытался пошутить Лёнька.

– Так, – решительно заявил Василий, – всей нашей каютой берём обязательство, чтобы Лёньку научить играть в «тысячу». Как, мужики? – обратился он за поддержкой к Серёге с Мишей.

– А чё, – усмехнулся Миша, перетасовывая колоду карт, – давай. Но для начала попробуем, как Лёнька в «очко» сыграет.

– Давай, – согласился Лёнька. – Всё равно делать нечего.

Решили играть на раздевание, так как посчитали, что на деньги играть не стòит.

Сели играть вчетвером, но когда Василий остался в одних трусах, а у Серёги с Мишей остались только носки, то всеобщим голосованием было решено игру прекратить и начать учить Лёньку играть в «тысячу».

Так и провели этот первый Лёнькин вечер на судне в рейсе.

Глава четырнадцатая

На следующий день на разводке Николай Васильевич с присущей ему подзадоривающей улыбочкой посмотрел на Лёньку.

– Ну что, Макаров, – Лёньке даже показалось, что второй механик подмигнул ему, – вчера мне понравилось, как ты отработал. Сегодня у меня есть к тебе не менее интеллигентное особое задание.

«Опять особое задание», – с горечью подумалось Лёньке.

Ему под самый жвак хватило вчерашней оббивки. Он еле-еле отмылся и отстирал робу. Фланка полностью не просохла и до сих пор была ещё влажной под мышками.

Но разве об этом скажешь второму механику, да он и слушать бы не стал такие мелочи.

А Николай Васильевич, поманив Лёньку пальцем и кивнув на дверь машинного отделения, пошёл прежним путём в котельную.

Увидев сияющее от счастья лицо Коляна, Лёнька нарочито громко прокричал ему:

– Здорово, Колян! Как дела!? – на что тот чуть ли не раскланялся, но, конечно же, не ёрничавшему Лёньке, а спине второго механика.

А тот, не обращая внимания на Коляна, прошёл через всю котельную и стал подниматься сначала по трапам мимо утилькотла, а потом вскарабкался по десятиметровому скобтрапу под самый верх дымовой трубы.

Забравшись на самый верх, он прокричал Лёньке, который пыхтел где-то внизу:

– Чё тянешься, что беременный таракан? Давай шустро сюда!

Преодолев скобтап, Лёнька вылез на площадку, где Николай Васильевич что-то перекладывал, бубня себе под нос нелицеприятные выражения о прелестях всех непотребных женщин мира. Самым доходчивым из них было:

– И как они это всё сюда запёрли?

Увидев отдувающегося Лёньку, он прикрикнул на него, рукой обведя площадку:

– Чё застыл? Видишь всё это барахло?

– Ну вижу, – согласно кивнул Лёнька.

– Так вот тебе задание! – торжественные нотки зазвучали в голосе второго механика. – Всё это барахло смайнать вниз, показать его точиле и, если ему ничего не будет нужно, отнести на корму. Пусть боцман сам решает, куда его девать. А если будет на тебя нести пургу, то пусть найдёт меня, и мы с ним это дело порешаем. Затем всё здесь подмести, а переборки отмыть. Да так, чтобы блестели, как у кота его причиндалы. Ферштейн? – Второй грозно взглянул на Лёньку, но, увидев его потухший взгляд, переспросил: – Или нихт фершейн?

– Ферштейн, ферштейн, – обречённо выдохнул Лёнька.

– Ну а так как ты парень сообразительный и всё ферштейн, то и приступай к делу. И чтобы всё закончил к обеду! – погрозил он понурому Лёньке пальцем. – Приду и сам всё проверю. – И второй покинул площадку, спустившись по скобтрапу в котельную.

Чтобы понять, что ему предстоит делать, Лёнька обошёл платформу, куда запёр его второй механик, и обнаружил, что с платформы вверх идёт ещё один небольшой, метра в два, трапик. Подволок прикрывал люк, который сейчас был закрыт на задрайки.

Вспомнив своё путешествие по железному трапу в трансформаторной будке около школы, Лёнька решил посмотреть, а что же находится там, за этим люком.

То, что он сейчас находится в кожухе дымовой трубы, он понимал. Потому что за спиной у него находились две толстые, обитые жестью и выкрашенные в серебристый цвет выхлопные трубы главных двигателей. Из них раздавался грозный гул вылетающих выхлопных газов, а за ними находились ещё несколько таких же труб, но диаметром намного меньше. Скорее всего, там располагались трубы дизель-генераторов. Все трубы шли куда-то вверх, проходя сквозь верхнюю платформу, которая была метрах в двух над Лёнькиной головой.

Подойдя к трапику, Лёнька поднялся по нему и попытался ослабить задрайки на люке. Они поддались без труда, и, надавив на люк рукой, Лёнька так же без труда приподнял его и откинул. Люк не упал, а задержался за специальный стопор, на котором хитрая защёлка зафиксировала его.

Упёршись руками в комингс люка, Лёнька подтянулся и вылез на платформу. Выпрямившись и оглядевшись, он поразился красоте первозданной природы, открывшейся перед ним.

За спиной у него оказались две громадные выхлопные трубы главных двигателей и четыре трубы вспомогательных дизелей. Серо-коричневый дым вырывался из них с надсадным гулом, а впереди до самого горизонта раскинулся морской простор.

Его синева переливалась всевозможными оттенками, на которые только способен синий цвет, и отражала мириады бриллиантовых брызг от падающих лучей солнца. Над головой уходило в бесконечность ярко-синее бездонное небо, а справа сверкало золотыми лучами недавно взошедшее солнце, лучи которого ещё не грели в полную силу. Вокруг была свобода и бесконечность, от которой Лёньке захотелось раскинуть руки, набрать в грудь побольше воздуха и закричать во всю глотку.

Но, сдержав эмоции, неожиданно обуявшие его, он принялся осматривать место, где оказался.

Кожух выхлопной трубы поднимался над платформой, на которой стоял Лёнька, чуть выше колен, и вокруг никаких ограждений больше не было. Вероятность сверзнуться вниз при непредсказуемых обстоятельствах оказывалась большой, поэтому, осторожно посмотрев вниз, Лёнька отошёл на шаг от края и подставил лицо под набегающий ветер, растрепавший его волосы и охладивший воспалённое воображение.

Насладившись увиденным, он через люк вновь спустился на платформу утилькотла и занялся работой, которую сегодня за него никто не сделает.

Спустившись к котлу и пройдя мимо Коляна, с умным видом глядящего на водомерные стёкла котла и делающего вид, что формулирует теорему Ферма, громко крикнул:

– Да не парься ты, Колян, она всё равно вертится! – на что Колян даже ухом не повёл.

Зато в токарке повторилась вчерашняя картина. Лёньке даже показалось, что он попал во вчерашний день.

Из-за переборки, как и вчера, раздавался равномерный гул работающих дизель-генераторов, с такой же силой дули вентиляторы и так же ярко светили лампы дневного освещения, а на прежнем месте в неизменной позе сидел точила, сосредоточенно рассматривающий дымок только что прикуренной папиросы.

Чтобы разрушить мистическое видение, Лёнька крикнул токарю:

– Егорыч, ты живой?! Али как?!

На что тот, слегка скосив глаза в сторону оборзевшего студента, что-то невнятно пробормотал. Но так как Лёнька внимательно просмотрел фильм «Щит и меч», где шпионы расшифровывали речь по движениям губ, то разобрал, что токарь не интересуется здоровьем его мамы, а отсылает его прямо к ней.

Не обижаясь на оторванного от «важного» занятия токаря, Лёнька выпросил у него верёвку, веник с совком, щётку, ведро с тряпкой и немного порошка.

Когда всё это «богатство» оказалось у него в руках, он вернулся в котельную и, пройдя мимо озабоченного Коляна, поднялся на платформу утилькотла.

Зачем там были разбросаны ящики, мешки, палки и какие-то склянки, Лёнька не стал выяснять. Ему сказано было всё убрать – вот он и убирал.

Собранный мусор он завернул в мешки, перевязал верёвкой и спустил всё барахло вниз.

Точила, когда узнал, что Лёнька собирается предъявить ему для экспертизы спущенный мусор, замахал на него руками, вспоминая все непотребные огородные овощи и надписи на заборах с параллельными пожеланиями больше никогда этого барахла не видеть.

Получив подобную индульгенцию, Лёнька без зазрения совести и с чувством честно выполненного долга отпёр мусор на корму, но после последней ходки на корме раздался боцманский «голосок», который походил на раскаты грома, так что пожелания точилы показались ему детским лепетом.

Избавившись от крупного мусора, Лёнька принялся за подметание платформы. Мочить он её не захотел по двум причинам. Во-первых, вся сажа размокла бы и въелась в краску, которую он никаким порошком отмыть бы не смог, а во-вторых – так получалось быстрее.

Хорошо, что он оставил люк в подволоке открытым. Платформа продувалась напором воздуха из машинного отделения, и вся пыль, скопившаяся здесь за многие годы, выдувалась через него. Если бы не эта вентиляция, Лёнька оказался бы ещё грязнее вчерашнего.

Когда с подметанием он покончил, ему предстояло самое нудное дело – мытьё переборок. Для этого нужна была вода, а водой заведовал Колян, к которому требовалось изобрести особенный подкат. Ведь Колян – это же начальник, а начальство надо уважать и почитать.

Поэтому Лёнька с пустым ведром и понурой головой подошёл к Коляну.

– Коль, а Коль! – с мольбой в голосе обратился он к вечно озабоченному и занятому котельному машинисту. – Помоги воды набрать и наверх запереть, а то второй меня сожрёт, если я там переборки не отмою, – заканючил он, стараясь вызвать у Коляна сочувствие.

Скорбь в голосе Лёньки оказалась настолько естественной, что Колян проникся к нему сочувствием и даже дал ещё пару вёдер, помог наполнить их водой и донести до вертикального трапа. А когда Лёнька скинул Коляну верёвку, то даже привязывал её к вёдрам и придерживал их, чтобы вода во время подъёма не расплескалась. И так четыре раза подряд.

Затянув последнее ведро на платформу, Лёнька прокричал вниз Коляну:

– Колян! Спасибо тебе большое! Век не забуду! Ты спас меня! – на что довольный Колян, махнув рукой, ушёл к котлу.

Вот тут у Лёньки наступил простор для деятельности. Он уже не замечал шума, идущего от выхлопных труб главных двигателей и дизель-генераторов, а потоки воздуха от вентиляции его только охлаждали.

Намочив щётку в мыльном растворе, он с силой оттирал с переборок многолетнюю въевшуюся грязь, а потоки вентиляции быстро высушивали влагу. Так что работу, которая, как он думал, займёт много времени, он быстро закончил.

Довольный результатом, Лёнька принялся за исполнение своей тайной мечты.

Во время приборки на платформе он нашёл пару раскладушек. Пружины, поддерживающие полотно, оказались частично выдраны или повреждены, но полотно на них оставалось целым. Так что, если его хорошенько натянуть, то раскладушки можно было восстановить и использовать по прямому назначению.

Сбегав в токарную мастерскую, он взял молоток, проволоку, пассатижи и отремонтировал раскладушки. Красота! Теперь у него имелось место, где можно было устроить тайное гнёздышко для отдыха.

Периодически Лёнька вылезал на самый верх трубы и любовался морскими красотами с самой высокой точки судна. Правда, можно было залезть и на мачту, но его чего-то туда не тянуло.

Второй механик проверять работу не пришёл, поэтому Лёнька, не дождавшись его, с чистой совестью удалился на обед.

В каюте сидели готовые к обеду парни и обсуждали события, произошедшие во время работы в туннеле гребного вала.

Василий был недоволен, что их, как последних чистильщиков, засунули ниже ватерлинии, и утверждал, что Здор над ними таким образом издевается.

– Это он думает, что раз он второй механик, то ему можно что хочешь над нами вытворять! – в горячке высказывал он обиду, но, увидев вошедшего Лёньку, переменил тему разговора: – А тебе, Лёнь, что сегодня досталось? Я смотрю, ты сегодня чистенький и довольный какой-то… – Василий с интересом осмотрел вошедшего Лёньку.

– Вы чё, парни! – в запале начал рассказывать Лёнька. – Я на самой верхушке трубы был. Здор мне приказал там над утилькотлом порядок навести. Вот я и наводил, а выход оттуда идёт на самый верх. Такая красота! – Лёнька в восторге осмотрел понурых парней. – Я в жизни такого не видел. Море – до горизонта. Небо – чистейшее…

– Нашёл чем удивить, – скептично прервал Лёнькины излияния Василий. – Сразу видно, что ты на мостике никогда не был. Там штурмана сутками пялятся на эти красоты, и ничего с ними не случается.

От Васькиных слов настроение у Лёньки моментально оказалось ниже ватерлинии, и делиться своими впечатлениями об увиденном ему моментально расхотелось.

Он молча умылся, переоделся и вместе со всеми пошёл на обед.

Сидел Лёнька, как и прежде, рядом с Василием.

Тот, чувствуя, что стал причиной перемены Лёнькиного настроения, всячески пытался с ним заговорить, но Лёнька отмалчивался, сосредоточив внимание на тарелке с вкуснейшим борщом.

Но Васька не унимался и как бы между прочим, вскользь намекнул:

– Тут я у штурманов узнал, что сейчас мы подвернём и начнём входить в пролив Лаперуза… – После выданной информации он многозначительно замолчал и как ни в чём не бывало хлебал борщ.

Зато у Лёньки от полученной информации аппетит моментально пропал.

– Да ты чё?! – непроизвольно вырвалось у него. – И что ты молчал об этом?!

– А ты и не спрашивал, – пожал плечами Василий, со вкусом проглатывая очередную ложку борща.

Географию Лёнька знал на отлично, поэтому у него в голове сразу всплыли названия южных мысов острова Сахалин и всякая всячина о природных особенностях этих мест.

Желание посмотреть на всё это своими глазами перевесило обиды, и он, уже с заискивающей интонацией в голосе, попросил Василия:

– Вась, а Вась, и что? В самом деле всё видно будет?

– Ну не знаю, – по-деловому отреагировал Василий, – насколько видно всё это тебе будет. Ведь между Японией и Крильоном чуть больше двадцати миль. Но мы пойдём посередине пролива, так что берега разглядеть сможешь. А вот до Камня Опасности мили три будет. У тебя как со зрением? – неожиданно прервал свой рассказ Василий.

– Как у орла, – пошутил Лёнька.

– Ну тогда и его ты разглядишь.

– А когда можно будет всё это увидеть? – не отставал Лёнька от Василия.

– А вот сейчас второе захарчим и пойдём на экскурсию. – Василий весело посмотрел на Лёньку, поняв, что тот забыл о мимолётной обиде. – Если повезёт, то и маяк на нём разглядим.

Покончив с обедом, они оделись и вышли на палубу.

Погода уже была не такая, как во Владивостоке, и даже не такая, как несколько часов назад, когда Лёнька с вершины трубы разглядывал море.

Температура воздуха упала на несколько градусов. Свежий ветерок прилично задувал с правого борта, поэтому приходилось прятаться от него и кутаться в куртки.

Можно было, конечно, спуститься на пассажирскую палубу и через окна смотреть на море.

Но любопытство перевесило всё, и парни поднялись на шлюпочную палубу, где спрятались за надстройку на корме, и во все глаза разглядывали морские красоты. С места, которое они выбрали для наблюдения, хорошо просматривалось всё, что делалось с обеих бортов, но Василию надоело прятаться на корме, и он предложил:

– А пошли лучше на прогулочную палубу. Хотя пассажирский помощник не считает нас пассажирами и запрещает там шарахаться, но ну его в баню. Я не думаю, что он на таком ветругане будет там ошиваться, – и, махнув Лёньке рукой, поманил его за собой.

Они поднялись на прогулочную палубу, оказавшуюся безлюдной, и, устроившись в её носовой части, разглядывали морские просторы, раскинувшиеся перед ними.

Конструкция носовой части прогулочной палубы оказалась таковой, что ветер на неё не задувал, а от яркого солнца, высоко стоящего над головой, даже было жарко.

Завывания ветра не мешали спокойно разговаривать, и Василий, вообразив себя всезнающим гидом, начал объяснять увиденное.

– Видишь слева берег? – комментировал он и, увидев утвердительный Лёнькин кивок, указал туда рукой. – Это мыс Крильон.

– Название какое-то забубённое, – пошутил Лёнька.

– А это так звали какого-то чёрта в экспедиции этого самого Лаперузы, который и открыл этот пролив, – усмехнулся Василий. – А вон там, милях в трёх, где-то должен быть Камень Опасности. Я в прошлый раз его не разглядел – вечером дело было. А сейчас день. Может, что и увидим. Пошли на правый борт.

Подойдя к леерам правого борта, Василий предупредил:

– Ты тут слишком не светись, а то вон там, – он указал на палубу ниже, – штурмана бегают. Им сейчас мешать не след. Уж больно они заняты там сейчас. Пассажирский помощник нас прошлый раз погнал отсюда, потому что кто-то чего-то начал орать.

Так, переговариваясь, они всматривались в морскую даль, покрытую частыми барашками от поднявшегося ветра.

И действительно, получше приглядевшись, Лёнька среди покрытой сединой барашков поверхности моря разглядел что-то похожее на палку, торчащую из воды.

– Смотри, Вась, – показал он в ту сторону, где разглядел необычное строение, – чё это?

– О! Точно! – обрадовался Василий, посмотрев в указанную сторону. – Ну ты, Лёнь, и глазастый. Я бы ни в жисть не увидел. Теперь можем с гордостью говорить, что мы видели этот Камень Опасности. Давай лучше сфотаемся, – предложил он, кивнув на фотоаппарат в Лёнькиных руках, который тот прихватил с собой.

– А, – поморщился Лёнька, – вряд ли что получится. Хоть у меня и «Гелиос» стоит, но на таком расстоянии видно ничего не будет. Но давай, – и сделал снимок, где запечатлел Василия.

А потом и Вася сфотал Лёньку на фоне почти невидимого маяка на Камне Опасности, а потом и на фоне едва видимого мыса Крильон.

Подойдя к носовому планширю прогулочной палубы, они любовались раскинувшимися перед ними морскими просторами. Впереди расстилалась только безбрежная морская гладь пролива.

Делать здесь больше было нечего, и Василий поинтересовался:

– Так куда тебя Здор сегодня запёр?

– А вон туда, – задрав голову и прищурившись от ярких лучей солнца, Лёнька указал рукой вверх, на дымовую трубу.

– И чё ты там делал? – недоверчиво посмотрел на него Василий.

– Порядок наводил, – как будто о чём-то обыкновенном нехотя ответил Лёнька.

– Чё? На самой трубе, что ли? – усмехнулся Василий.

– Не-е, – протянул Лёнька. – Там, чуть ниже. – И неожиданно даже для самого себя предложил: – А пошли оттуда посмотрим на пролив.

– Чё? Серьёзно, что ли? – недоверчиво посмотрел Василий на Лёньку.

– Конечно! – загорелся идеей Лёнька. – Знаешь, какой оттуда классный вид! – и задорно посмотрел на Василия.

– А пошли, – согласился тот, и они, спустившись на шлюпочную палубу, через ту площадку, на которой вчера долбился Лёнька, проникли в котельное отделение и поднялись на платформу утиль-котла.

А так как Лёнька сегодня здесь всё отмыл, то, даже не испачкав руки, они вылезли на самый верх дымовой трубы.

Ветер задувал здесь знатно, но, отойдя от края ограждения в глубь площадки, они наслаждались видом, открывшимся перед глазами.

– Да-а, – Василий в восторге покачал головой. – Вот это видок! Ни в жисть бы не догадался сюда запереться.

– Эт точно, – подтвердил Лёнька, довольный похвалой Василия. – И смотри, этот твой камень отсюда намного лучше виден, – показал он на уже едва различимый по корме Камень Опасности.

Постояв ещё немного, Василий решил:

– Харе тут шарахаться, пошли вниз. Всё равно ближайшие миль сорок с лишним тут видно ничего не будет. А когда к Аниве подходить будем, второй помощник объявление сделает.

– Чё за объявление? – не понял его Лёнька.

– А там мы будем проходить мимо мыса, и на нём можно будет хорошо разглядеть маяк. Вид замечательный. Поэтому пассажиров всегда зовут полюбоваться.

– А-а, – понял Лёнька и согласился: – Тогда действительно тут делать нечего. Пошли в каюту.

Вернувшись в каюту, Лёнька застал непривычную картину: Миша изучал какой-то чертёж и делал себе в тетрадь выписки.

Оказывается, он выпросил у начальника практики папку с чертежами судна и сейчас занялся их изучением.

Для Лёньки это был просто подарок судьбы, и он с удовольствием присоединился к Мише.

Время до объявления пролетело незаметно.

От оглушительного баса пассажирского помощника, раздавшегося по общесудовой трансляции, Лёнька даже вздрогнул, но, поняв о чём речь, схватил фотоаппарат, накинул куртку и выскочил на пассажирскую палубу.

На шлюпочную ему идти не хотелось, а так как он ещё не примелькался в экипаже, то надеялся, что сойдёт за пассажира и пассажирский помощник внимания на него не обратит. Тем более что в их коридоре все носовые каюты оказались заняты школьниками, которые после отдыха в Приморье возвращались в Анадырь и Провидения.

Заняв место у широкого окна, он с удовольствием наблюдал, как судно подходит к восточной точке Сахалина.

Мыс Анива острой грядой спускался к самой поверхности воды, а на его оконечности чётко просматривался маяк. С борта судна он выглядел небольшим, но, когда кто-то рядом сказал, что тот высотой чуть ли не с девятиэтажку, размеры его стали понятны Лёньке.

Присмотревшись, он даже различил, что у основания маяка временами вздымаются огромные волны, разбивающиеся о чудо, сотворённое руками человека.

За маяком берег по прямой линии, как будто кем-то отрезанной ножницами, уходил далеко на север и пропадал в дымке горизонта, а впереди, на сколько хватал глаз, опять раскинулось только море. На этот раз это было Охотское море, и цвет у него оказался совсем другой, не как у Японского. Какой-то свинцовый и зловещий. Наверное, оттого что низкие чёрно-серые тучи перекрыли солнечные лучи и приближался вечер.

Лёньке захотелось сделать снимок знаменитого маяка, украшающего оконечность мыса Анива, и, поднявшись на шлюпочную палубу, он сделал пару снимков. Фотоаппарат он зарядил чёрно-белой плёнкой, рассчитанной на тридцать шесть кадров, поэтому старался использовать её экономно, хотя в чемодане лежала ещё одна плёнка на сто тридцать единиц, но ту он оставил на аварийный случай. Ветер на палубе не дал ему насладиться видами маяка и попрощаться с Сахалином. Не на шутку задувая, он свистел в вантах шлюпочных устройств и проникал во все складки одежды.

Пришлось вновь спуститься на пассажирскую палубу и затеряться в куче снующих и горланящих школьников.

С грустью проводив взглядом оставшийся по корме мыс Анива, Лёнька вернулся в каюту и продолжил заниматься с Мишей изучением чертежей судна. К ним присоединился и Серёга, так что вечер прошёл с пользой для дела.

Утром на разводке второй механик, посмотрев на Лёньку, решил:

– Молодец, Макаров, с творческой работой ты справился отлично, а теперь давай присоединяйся к парням и продолжайте наводить порядок в туннелях.

Главным в этой работе был назначен старшина Серёга Котов. Он и сам работал, и с других требовал такой же качественной работы.

А она заключалась в следующем: требовалось вдоль всех туннелей снять с обрешетников плиты и под ними из шпаций выгрести мусор, скопившийся за долгие годы эксплуатации судна. Мусор приходилось выносить на корму и складировать в специально приготовленные для этой цели бочки. Льяла после зачистки замывались, очищались от ржавчины и закрашивались, а плиты ставились на место. Переборки туннелей красились белой краской, а плиты – в зелёный цвет. Так что после курсантов-практикантов здесь должна была оставаться прогулочная зона для мотористов и механиков, которые в течение своих вахт обязаны контролировать состояние упорных подшипников гребных валов и дейдвудных сальников.

От входа в туннели из машинного отделения до дейдвудного сальника было метров пятьдесят. Так что парни обеспечивались работой на месяц вперёд. Её как раз до конца практики и должно хватить.

После окончания разводки парни, полностью осознавая своё незавидное положение, цепочкой побрели в преисподнюю, что те овцы – на заклание. А куда им было деваться? Если второй механик решил – значит, так тому и быть, и никуда ты от этого не денешься. Ты – на судне, а не на каком-то экзотическом катерке, откуда при желании можно в любой момент сдриснуть.

Лёнька пристроился в кильватер бредущей братии и в хвосте её спустился в самый низ машинного отделения, а из него – в туннели.

Через клинкетные двери бредущая вереница курсантов прошла в помещение туннелей.

Сразу за ними располагалось небольшое помещение, из которого можно было пройти к другим клинкетным дверям, ведущим по отдельности в туннели левого и правого борта.

Ещё в каюте Миша рисовал и показывал Лёньке на чертежах сами туннели с гребными валами и объяснял, что при затоплении одного из туннелей тот сможет быть загерметизирован с помощью этих самых клинкетных дверей.

Лёнька из Мишиных объяснений вроде бы всё понял, но, когда он воочию увидел туннели и ощутил, что находится на глубине около семи метров под водой, ему стало не по себе.

Странным оказалось и то, что в туннелях почти не слышался грохот работающих в десятке метров от них главных дизелей, и там было тихо и прохладно. Конечно, это трудно было назвать тишиной, потому что вращающиеся в опорных подшипниках валы издавали своеобразный шум, больше напоминающий равномерное подвывание какого-то мощного зверя, спрятанного где-то рядом, но при этом невидимого.

Увидев обалдевшего Лёньку, весёлый кучерявый парень окликнул его:

– Чего застыл? За нас тут пахать никто не будет. Двигай за нами.

Лёнька уже познакомился со многими парнями из группы и знал, что весёлый и неугомонный парень – это Серёга Веденёв. Он никогда не унывал и от него всегда шли шутки-прибаутки.

Поэтому, подчинившись Серёге, Лёнька двинулся по туннелю левого борта, а остальные парни направились в правый.

Увидев, что Лёнька двинулся за ним, Серёга, временами оборачиваясь, объяснял:

– У нас тут соревнование идёт. Так что ты не подведи нас. Филонить не дадим, – уже шутливо пообещал он.

Лёнька шёл следом за Серёгой и с интересом осматривался, куда же он попал.

А посмотреть было на что.

Шёл он по покрытым облезшей зелёной краской плитам. Справа от него равномерно, с каким-то своеобразным гулом крутился гребной вал диаметром сантиметров в сорок. Состоял он из секций, скреплённых между собой фланцами, спрятанными под кожухами. Каждая секция вращалась на подшипниках, представляющих из себя огромные чугунные тумбы.

Вращающийся вал от дорожки, предназначенной для движения людей, огораживался надёжными леерами.

Идущий впереди Серёга остановился и просветил Лёньку:

– Смотри, – указал он на один из подшипников, – там внутри масло, а вот его стёклышко. Масло должно быть посередине стекла. А вот через эти трубочки к подшипникам подаётся охлаждающая вода.

– Как? – не понял его Лёнька. – Что, прямо в масло идёт?

– Да нет же! – рассмеялся Серёга. – Там внутри холодильник стоит, а за температурой масла смотрят по термометру, – он указал на какой-то цилиндрик, торчащий сбоку из корпуса подшипника буквой Г – только вверх тормашками.

– Так на нём же ничего не видно, – ещё больше удивился Лёнька.

– Вахтенный сюда с фонариком ходит. А вообще, он тоже на эти термометры не смотрит, а только щупает подшипники. – И Серёга тыльной стороной ладони прикоснулся к корпусу подшипника.

Лёнька повторил действие Серёги и ощутил на ладони тепло металла.

– Нормальная сейчас температура, – пояснил Серёга и весело посмотрел Лёньке в глаза. – Но мы сейчас не для этого здесь. Этим вахтенные занимаются, а наша дело – там, – и он показал на разобранные невдалеке плиты, рядом с которыми стояли резиновые сапоги и пустые вёдра.

Пришлось Лёньке, как вновь прибывшему, напяливать сапоги и спускаться под плиты.

Подсвечивая себе переноской, он увидел, что воды там нет, а небольшие скопления грязи, отложившиеся на дне и забившие голубицы между шпациями, он начал собирать совком.

Попутно отскребал этим же совком отслоившуюся краску.

Наполнив первое ведро, он поднял его в руки Миши, страховавшего его сверху.

– Ты там здорово не долби по днищу, – пошутил тот и со смехом пояснил: – А то дырку пробьёшь и на дно свалишься, а под нами – с километр будет.

От неожиданной новости Лёнька остолбенел и молча хлопал глазами, а Миша, увидев его озадаченность, рассмеялся:

– Долго падать туда будешь, – ткнул он пальцем куда-то вниз и, подхватив ведро, потащил его в корму, где парни по аварийному лазу на верёвке вытаскивали собранный мусор на палубу.

А Лёньке было чему удивиться. Оказывается, несмотря на тишину и мнимую безопасность, под ним через какие-то двадцать-тридцать миллиметров металла находилась бездна. От такого ощущения у него даже мурашки прошли по спине.

Но своими ощущениями и переживаниями он, конечно, ни с кем не поделился. Парни бы точно подняли его на смех.

Подошедший вскоре Миша сунул ему в руки пустое ведро и шутливо поторопил:

– Ты там не мечтай о том, как на дно будешь лететь, а давай быстрее собирай всю эту шнягу, а то парни с правого борта нас вчера на одну шпацию опередили.

Лёнька, приняв пустое ведро и вновь согнувшись в три погибели, вернулся собирать мусор с днища. Вслед ему раздался весёлый напев, которым сопроводил его Миша:

 
Буду лежать я на дне морском
Грудой ненужных костей.
Вот что такое романтика
В жизни бродячей моей!
 

Лёньке, конечно же, не хотелось ни при каких обстоятельствах лежать на том самом дне, про которое во всю глотку горланил Миша, и он уже осторожнее отковыривал отставшие лопухи краски с днища туннеля.

С перерывом на кофе-тайм, как на английский манер гордо именовали мотористы перерыв, Лёнька не вылезал из льял до самого обеда.

А когда внимательно рассмотрел себя в зеркале, то пришёл к выводу, что оббивать ржавчину и мыть трубу было намного интеллигентнее.