Текст книги "Алые маки «Арваза». Южная граница: люди, события, факты (1970-2000 гг.)"

Глава 18
Любовь с туркменским привкусом

Водитель видавшего виды заставского газика Миша Глиган был по натуре большим поклонником двигателей внутреннего сгорания. В свободное от выездов по сработкам сигнальной системы время он с удовольствием ковырялся в движке, старательно промывал карбюратор, проверял надежность рессор и натирал до зеркального блеска капот и бока своего надежного стального коня. По этой причине его заскорузлые, в многочисленных ссадинах руки постоянно источали запах бензина и смазки, а сам он считался высококлассным технарем. Не более того.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды, погожим майским днем, Миша не повез начальника заставы по делам службы в близлежащий аул Койне-Кесыр. Там-то и произошло досадное ЧП, вмиг облетевшее весь пограничный отряд и раскрывшее еще одну неожиданную грань его таланта – коварного соблазнителя.

Дожидаясь офицера и маясь от вынужденного безделья в тени развесистой чинары, Миша заприметил молодую девушку, старшеклассницу, которая легким, беззаботным шагом направлялась со стороны близлежащей школы в центр аула. Ее слегка прикрытое платком симпатичное лицо и стройная фигурка, легко угадываемая через длинное, почти до пят, платье, неожиданно зажгли сердечный фонарик искреннего любопытства со стороны нашего бойца.

– Послушай, красавица, – окликнул ее вмиг приосанившийся Глиган, – хорошая погодка, не правда ли?

Бросив на бойца короткий взгляд раскосых черных глаз, та лишь улыбнулась в ответ и продолжила свой путь.

– Постой, не спеши, – последовал за ней Миша и как-то нечаянно коснулся ее локотка.

Неприступная девушка, сердито одернув руку и сверкнув глазами, лишь ускорила шаг. Наш же легкомысленный ухажер был вынужден ни с чем вернуться к своей автомашине.

Путь к сердцу туркменской красотки всегда тернист

Пыльная, извилистая улица оставалась безлюдной. Жара лишь усиливалась, и этот невинный, вполне себе будничный эпизод, скорее всего, так и остался бы никем не замеченным. Но в туркменском ауле, как оказалось, даже глинобитные дувалы имеют свои глаза.

Уже спустя час на заставу прибежал взволнованный Ишанкули, муж заставской прачки Огульнабат, и скороговоркой заявил:

– Начальник, срочно прячь, убирай Мишка, его убиват будут! Девачка аскарбил!

Пока размышляли, как поступить, стало известно, что недостойное поведение водителя самого начальника заставы разожгло нешуточную дискуссию на школьном педсовете. Фаина Петровна, жена замкоменданта по политчасти капитана Михайлова, преподававшая в школе русский язык и литературу, попыталась деликатно вступиться за парня, дескать, они же дети, их шалости безобидны. Но слушать ее доводы никто не стал.

– Ай, боля, хватит, – прервал оживленный обмен мнениями учителей, поборников высокой нравственности, директор школы (он же местный мулла). – Время готовиться к вечернему намазу.

Пока жители аула воздавали хвалу Аллаху, Мишу Глигана спешно, с соблюдением всех правил конспирации, эвакуировали через левый фланг заставы Ореховая в гарнизон отряда. С дальнейшим переводом в другую часть. В таких делах лучше перестраховаться, чем доводить дело до крайностей, решило командование, отправляя бойца с глаз подальше.

Ну, а что же наш Миша, спросите вы, как сложилась его дальнейшая судьба?

Прознав о его «любовных» похождениях, до самого дембеля друзья и просто сослуживцы состязались в остротах и называли его не иначе как Дон-Жуаном.

И ничего с этим не поделаешь. Любовь зла!

* * *

Казарма. Суровый мужской быт. Жизнь, строго регламентированная рамками распорядка дня, да еще и под строгим командирским присмотром, – не лучшие условия для солдатских грез, лирических мечтаний и настроений, а тем более любовных отношений. Переписка с «заочкой» или давней школьной подругой – предел мечтаний. И объяснение тому простое – служба! Военнослужащих-срочников, впрочем, как и большинство молодых офицеров, она захватывала целиком и без остатка. На всякие там глупости, охи и вздохи, сердечные переживания ни времени, ни физических сил просто не оставалось.

Тем любопытнее редкие случаи, которые все же имели место в моей служебной практике.

– Слушай, у нас проблема! – энергично ворвавшись в кабинет, без всяких предисловий заявил мой шеф подполковник Г. Ф. Максименко. – Представляешь, член комитета комсомола роты связи, кандидат в члены КПСС (!) – и надо же, познакомился с местной барышней. Мало того, они, видишь ли, решили тайком, без разрешения командования и родительского благословения пожениться. Каково, а?! Короче, минут через десять эта сладкая парочка будет в твоем кабинете. Разберись во всем, выясни детали. Жду доклада!

Оставив после себя наэлектризованную атмосферу, начпо быстро удалился, бросив меня на амбразуру новой, непростой проблемы.

«…твою мать!» – вырвалась наружу моя внутренняя боль и негодование в адрес всех своих неугомонных комсомольцев. И когда они только умудряются знакомиться, встречаться, принимать такие жизненно важные решения! Увольнения запрещены в принципе. Самоволки исключены, ведь вся территория части огорожена высоким забором и круглосуточно охраняется составом караула. Где пределы комсомольской удали и изобретательности, за которые мне наверняка светит строгое дисциплинарное взыскание?

Вскоре, ехидно улыбаясь, капитан Алексей Захаров действительно препроводил в мой кабинет парочку «молодоженов» и незаметно удалился. Валеру Осипенко я хорошо знал, сам давал ему рекомендацию в ряды КПСС как одному из лучших связистов роты и своему земляку-днепропетровцу. Хрупкая худенькая девушка, в традиционном длинном туркменском платье с незамысловатой национальной вышивкой на груди и стоптанных сандалиях на босу ногу, присев на край стула, молчала, не смея оторвать от пола испуганных глаз. К предложенному чаю даже не притронулась. На пару моих невинных вопросов ничего не ответила, словно не слышала.

– Чего она молчит? – понизив голос, спросил я у Валерия.

– Так она по-русски ничего не понимает, – шепнул он мне в ответ.

– Как не понимает? – округлил я глаза. – Вы же как-то общались, договаривались о встречах, строили планы. В конце концов, вместе решили пожениться. Или я чего-то не знаю?

Тяжело вздохнув, мой Ромео поведал историю о том, как много раз, находясь в составе караула за пределами части, он охранял угольный склад. И как-то так вышло, что однажды он окликнул молодую девушку-туркменку. Жестом попросил глоток газировки. Познакомились. В последующие встречи, ближе к сумеркам, она приносила ему горячие лепешки чурека и мило улыбалась. Наблюдала, как с аппетитом симпатичный русский парень уплетает их за обе щеки.

Общались как могли. Он – по-русски, сопровождая свои слова выразительными жестами и сияющей улыбкой. Она – по-туркменски, то и дело хихикая и пытаясь донести смысл сказанного как-то по-своему: мимикой и взмахами маленьких, почти детских ладошек. Некоторые слова по-русски девушка ужасно коверкала, чем заметно веселила Валеру, но общая атмосфера их тайных свиданий была настолько приятной и желанной, что расставались они долго-долго, боясь спугнуть нарождающееся чувство робкой взаимной влюбленности.

– Я мало что понимал тогда, – взволнованно рассказывал Валера, – но ее лучезарные глаза, милая, искренняя улыбка говорили мне больше всяких слов. Примерно месяца через полтора общения я решился протянуть ей свою ладонь. Опустив глаза, она поднесла мне свою горячую, дрожащую ладошку, и я впервые почувствовал ее тепло. Меня оно просто обожгло. Я долго стоял как вкопанный, мало что соображая, испытывая удивительное чувство душевного трепета и непередаваемого волнения. Со мной такое было впервые в жизни. Возможно, поэтому волна эмоций захлестнула меня так сильно и понесла в неизведанное, вопреки уставным требованиям и всему остальному.

На протяжении нескольких месяцев свиданий мы ничего себе не позволяли. Просто стояли, отделенные забором из колючей проволоки, и смотрели друг другу в глаза. Мы были счастливы. Лишь когда наступало время смены караула, поспешно прощались, не забыв исполнить придуманный нами незамысловатый ритуал. Она, чуть фальшивя и растягивая звуки, старательно выговаривала по-русски «до свидания, милый». А я, прикладывая ладонь правой руки к сердцу, говорил ей «хош чекелин», мой аленький цветочек.

Развязка этой романтической истории могла быть самой разной: и счастливой, и трагичной. В нашем случае случилось так, как случилось. Первой почувствовала неладное мать Айгуль. Именно так звали отчаянную в своих чувствах и поступках туркменскую девушку. Узнав о «грехопадении» дочери, да еще и желании молодых пожениться после окончания Валериной службы, семья невесты высказала свое категорическое «нет». Отец Айгуль, распаляясь праведным гневом, то и дело пытался сорвать со стены охотничье ружье. И лишь многочисленные женские вопли и мольба дочери сдерживали его безудержный эмоциональный порыв.

Ситуацию усугубляло и то, что, следуя туркменским обычаям, еще совсем в юном, практически детском возрасте, будущая невеста уже была сосватана и обещана другому. Своему, единоверцу, из хорошей, уважаемой семьи. Да и калым за невесту по местным меркам полагался огромный.

– Одумайся! – твердила дочери мать. – Русские хорошие люди, но они не такие, как мы. В их семье ты всегда будешь чужой, нелюбимой. Твои корни здесь, под кронами чинар. Без родины, без родительской любви и поддержки ты просто не выживешь!

– Ты обязана подчиниться воле родителей, – твердил ей отец. – Ослушаешься, я лично застрелю твоего жениха и посажу тебя под замок! Этот позор для нашей семьи будет несмываем!

Нервный срыв и невозможность найти выход из создавшегося положения толкнули Айгуль на крайние меры. Она убежала из дома и, явившись на КПП части, попросила защиты у пограничников.

– И что будем делать? – нервно раскуривая сигарету, спросил, внимательно выслушав мой доклад, начальник политотдела части. – Предложения?

– Думаю, родителям ее возвращать сейчас нельзя, опасно, – предпринял я попытку порассуждать вслух. – Случай самосожжения девушки в приграничных Кирках на почве замужества с нелюбимым парнем прокатился с полгода назад по всей Туркмении и оставил у всех крайне тяжелый осадок. С другой стороны, многочисленные родственники девушки уже шумят недовольством, грозятся выйти толпой к проходной части. Да и с нашим солдатом могут быть проблемы. Нам только конфликта на межнациональной почве не хватало!

В конце концов, она совершеннолетняя девушка, гражданка своей страны и имеет законное право самостоятельно решать, как и с кем ей строить свою дальнейшую жизнь! – высказал я свою финальную точку зрения.

Мы тщательно обдумали ситуацию и согласовали все свои действия с командиром части, и уже на следующий день спецоперация «Lovestory» вошла в стадию стремительной реализации.

В обеденный перерыв, когда жара окончательно накрыла Бахарден, улицы поселка обезлюдели, а местные полусонные аксакалы поудобнее устроились на топчанах с пиалами ароматного зеленого чая, неприметный УАЗ–469 с военными номерами подкатил к самому крыльцу местного отделения ЗАГСа. Его начальник, по взаимной договоренности, нас уже поджидал. Быстро проскользнувшую в дверь пару молодоженов проводили к месту торжественной церемонии.

Как свидетель со стороны невесты, я протянул Айгуль большой букет алых тюльпанов, всего пару часов до этого переданных с пограничной заставы Алмаджик. Свидетель со стороны жениха – капитан Джангир Юнусов – достал из своего потертого портфеля бутылку «Советского шампанского» с несколькими, увы, разнокалиберными бокалами, позаимствованными на время из офицерской столовой. Большая коробка шоколадных конфет «Красная Москва» – от начальника политотдела части, явилась своего рода тостом и пожеланием – на долгую, сладкую и счастливую семейную жизнь!

Торжественный ритуал бракосочетания был исполнен в чуть поспешной форме, тем не менее с соблюдением всех причитающихся в таких случаях формальностей. Сжимая в руках новенькое, с синей печатью, свидетельство о заключении брака, а также уже купленные билеты на самолет, молодожены быстро юркнули в автомобиль, и я впервые увидел на их лицах улыбку. Пусть немного растерянную, сдержанную, робкую, но все же улыбку. Как путеводную звезду в новый, пока еще загадочный, но бесконечно счастливый мир семейной жизни.

Чем же закончилась эта увлекательная история, стоившая лично мне пары бессонных ночей и целого вороха проблем?

Вскоре Валерий представил молодую, застенчиво-молчаливую жену своим родителям. Сказать, что такой поворот судьбы их несколько ошарашил, значит, ничего не сказать. Тем не менее хлебосольный ритуал знакомства состоялся, и Айгуль благополучно вошла в состав новой интеллигентной семьи.

Молодым была выделена небольшая, но светлая комната в городской трешке, где юная, нескладная хозяйка могла самостоятельно вить свое гнездышко. Ну, а наш бравый пограничник Валера Осипенко уже спустя три дня летел рейсовым самолетом по направлению к Душанбе и далее в Хорог. Новое место службы – одна из высокогорных застав, расположенных на высоте свыше 3500 метров над уровнем моря, с белоснежными шапками на соседних вершинах и безжизненными, нисходящими каменистыми отрогами и ущельями, была подходящим местом для сглаживания любовных переживаний и продолжительных размышлений о своем будущем.

«Ну, а что дальше, дальше? – нетерпеливо дерните вы меня за рукав. – Наверняка свекровь рано или поздно проявит свой характер, ощетинится упреками на чужеродную невестку, которая, конечно же, недостойна ее замечательного и единственного сына. А там, глядишь, и „камень“ вдогонку запустит. Дескать, что это за жена, которая двух слов по-русски связать не может, а вместо наваристого, приправленного старым салом и зеленым укропчиком борща, в который раз предлагает на обед туркменский плов».

Посрамлю пессимистов и приободрю тех романтических натур, которые и на осколках семейных отношений все же верят в любовь, удачу и благополучие. Пазлы новой семьи здесь сложились вполне удачно. Застенчивая Айгуль оказалась в кругу людей интеллигентных не только в силу их профессии (отец Валеры преподавал на юрфаке в университете, а мама – в школе), но и по духу. Неизбежно возникающие шероховатости во взаимоотношениях здесь легко сглаживались тонким юмором отца Валеры и поэтической строкой со стороны мамы, обожавшей цитировать русскую и украинскую классику.

Молчаливость Айгуль, все еще плохо изъяснявшейся на русском языке, из недостатка превратилась в достоинство. Невестка никогда не перечила свекрови. Преданно смотрела ей в рот, спрашивала советы, с готовностью бралась за стирку и уборку квартиры, отличалась чистоплотностью и исключительной скромностью в запросах. Даже когда возникал реальный повод для мини-конфликта, Айгуль не то что поругать, просто пожурить было невозможно. Ее тревожное душевное состояние, как в зеркале, отражалось на милом, по-детски наивном, растерянном лице, а испуганные глаза были готовы в тот же миг брызнуть слезами. «Нет, нет, только не это», – шли на попятную родители Валеры, помня его настоятельные просьбы не обижать избранницу его сердца.

Довершала картину теплоты семейных отношений небольшая, но выразительная деталь, подмеченная свекровью. Как-то заглянув в комнату молодых, мама Валеры заметила фотографию своего сына, стоявшую на прикроватной тумбочке, у самого изголовья Айгуль.

Она все поняла. Ее сын был любим. Его ждали. Он был частичкой сердца этой молодой девушки из далекой, неведомой Туркмении, бросившей все, даже своих родителей, ради него. Их сына.

В тот миг мама Валеры почувствовала, как кусочек льда, все еще саднивший временами ее материнское сердце, неожиданно растаял. Она поняла, что теперь у нее, кроме сына, появилась еще и дочь.

Спустя четыре с небольшим месяца возмужавший, загоревший под лучами памирского солнца ефрейтор Валерий Осипенко благополучно вернулся к родным, и их дом снова наполнился до краев благополучием и семейным счастьем.

Спустя девять месяцев, как водится, у молодой пары родился сын, а еще через два года дочь. Тот год оказался для Айгуль и Валеры вдвойне счастливым. Весть о рождении девочки, как две капли воды похожей на Айгуль, окончательно растопила сердце ее родителей, все еще проживающих в туркменском Бахардене. Они приняли приглашение своей новой родни и с радостью приехали погостить в неведомый им ранее украинский Днепропетровск. Здесь «топор войны» и долгих натянутых отношений был не просто закопан в землю, а заброшен далеко-далеко, на самую середину полноводного, искрящегося на солнце Днепра.

Они и сейчас не прерывают дружеских связей. При встречах поочередно готовят и наслаждаются то смачным украинским борщом под горилку, то бесконечно ароматным, сверкающим бараньей корочкой и золотистой морковью туркменским пловом. Семья состоялась, и любовь в ней живет и поныне.

Чем не повод нам всем порадоваться?

Да, спустя годы обо всем этом легко вспоминать, а тогда… Командованию части стоило немалых усилий, чтобы не доводить возникший конфликт до крайностей, в кратчайшие сроки потушить его. Для урегулирования ситуации использовали все возможные способы, включая визит в семью Айгуль муллы, пользовавшегося большим авторитетом далеко за пределами приграничного Бахардена. На наше счастье, мулла был большим другом пограничников, а его дедушка в свое время служил на границе, боролся с басмачами и был даже награжден почетной грамотой командования за большую помощь в охране государственной границы СССР.

Когда все улеглось, у меня состоялся обстоятельный разговор с командиром части подполковником Анатолием Васильевичем Чурсиным. Я покорно принял на себя все причитающиеся в таких случаях «громы и молнии», упреки за допущенные недоработки и моральные вольности в комсомольских рядах, после чего он несколько успокоился, закурил и произнес:

– И что прикажешь с тобой делать? По-хорошему – врезать бы тебе строгое дисциплинарное взыскание! Кстати, ты сам-то когда женишься?

– Если объявите мне взыскание, то никогда! – сдержанно улыбнувшись, ответил я.

По-отечески улыбнувшись, Чурсин, только махнул рукой: «Свободен!»

Глава 19
Вам, молодым, только бы «кобелировать»

О своем холостяцком положении я вспоминал лишь изредка. Ну, разве что когда мимолетно встречал на территории части обаятельную, мило улыбающуюся своим знакомым, пока незамужнюю дочку капитана Тихого. Но, увы, мы не были представлены, да и никакого интереса ко мне она не проявляла. Сам же по части женщин я был на удивление скромным и даже застенчивым парнем. Гарнизонные дамы в зону моих интересов никак не входили.

– А ты что, разве не женат? – спросил меня как-то секретарь управленческой парторганизации капитан Анатолий Григорьевич Екимов. И получив утвердительный кивок, тут же заявил: – Не знал. В противном случае обязательно был бы против твоей кандидатуры при назначении на должность комсомольского работника части.

– С чем же связана такая немилость? – огрызнулся я.

– А то не знаешь! Соблазнов в гарнизоне части много, а морально устойчивых холостяков до обидного мало. Вам, молодым, не навьюченным семейными обязанностями офицерам свойственно то спиртным грешить, то «кобелировать». А нам потом на партбюро приходится отдельных нашкодивших «гусаров» воспитывать да строго наказывать.

Опасения Екимова были не напрасны. Порой я и сам в этом убеждался, как постоянный член парткомиссии при политотделе части и просто комсомольский работник, в должностные обязанности которого, помимо прочего, входил разбор персональных дел провинившихся офицеров и прапорщиков, а также деликатных случаев, связанных, нет, не с изменами, а именно с неэтичным поведением некоторых гарнизонных дам, ценивших личную свободу превыше всего.

Помню, ранней весной в гарнизоне части проводился очередной Всесоюзный коммунистический субботник, в котором традиционно участвовали не только военнослужащие срочной службы, офицеры и прапорщики, но и члены их семей. На всей территории гарнизона с утра звучала усиленная громкоговорителями бравурная музыка, пестрели плакаты «Все – на субботник!», «Родине – наш ударный труд!». В подразделениях оперативно выпускались стенгазеты, «Молнии» и «Боевые листки», посвященные ударникам труда и передовым подразделениям. Словом, праздник свободного, бескорыстного труда проходил организованно и с огоньком.

Активно сгребая граблями прошлогоднюю листву и разбросанный кое-где мусор, я поначалу и не заметил подошедшего ко мне начальника политотдела отряда подполковника Л. М. Брагина. Время от времени он нехотя, то и дело позируя отрядному фотографу, орудовал большой метлой, всем своим видом подчеркивая политическую важность мероприятия.

– Что-то членов семей маловато, – недовольно буркнул он, оглядываясь по сторонам. – Где жены офицеров и прапорщиков? Я, что ли, буду за них убирать мусор возле домов офицерского состава? Пройди-ка ты, Алексей Палыч, по квартирам, взбодри народ! – приказал шеф.

На продолжительный звонок в дверь квартиры первого этажа, где проживала одна из своеобразных по складу характера дам, долго никто не отвечал. Я уж было собрался уходить, когда, чуть скрипнув, дверь отворилась.

Молодая, весьма привлекательная женщина в легком, плотно облегающем ее безупречную фигуру халатике с глубоким декольте, бросив на меня томный, вопросительный взгляд, улыбнувшись, произнесла:

– Чем обязана столь раннему визиту?

– Извините за беспокойство, но у нас тут субботник, – промямлил нерешительно я. – Сам Лев Мефодьевич Брагин присутствует. Не хотите присоединиться?

– Нет, не хочу, – капризно заявила она. – Муж в командировке, а у меня настроение минорное, не рабочее. – И она, будто спохватившись, прижала к груди изрядно потрепанную книгу Джейн Остин «Гордость и предубеждение».

– Так и передать начальнику политотдела?

– Так и передайте: «Я создана не для работы лопатой. Я создана для любви!» – Явно довольная собой, она беззаботно рассмеялась мне прямо в лицо и громко захлопнула за собой дверь.

Обойдя с десяток квартир и «отмобилизовав» на субботник еще семь-восемь молодых женщин с ребятишками, я счел свою задачу выполненной. О чем и доложил шефу, разумеется, умолчав о встрече с дамой, «созданной для любви».

Она и раньше, время от времени, славилась своими «фортелями», подчеркнуто независимым характером и упорным нежеланием «ходить строем», следовать утвержденному политотделом и реализуемому послушным женсоветом «общественному мнению». Покорно снося все превратности судьбы, уготованные офицерским женам, Елизавета (назовем ее так) образцово-показательно несла свой крест: блюла верность мужу, дожидаясь его из нескончаемых командировок, вкусно готовила, тигрицей следила за четырехлетней белокурой дочуркой с личиком ангелочка. И, конечно же, под настроение зачитывалась «Мадам Бовари» Гюстава Флобера, «Доктором Живаго» Бориса Пастернака, «Унесенными ветром», знаменитым романом на все времена, подаренным человечеству несравнимой по своему таланту Маргарет Митчелл, и другими творениями мастеров любовной классики.

Ясно, что, спускаясь на нашу грешную землю, окутанная флером романтических образов, она с нескрываемой неприязнью относилась к отрядным теткам-«общественницам» и всему казенному укладу жизни военного гарнизона. Терпеть не могла «чайных посиделок», наполненных пустопорожним трепом с себе подобными, заискивания перед женами офицеров командования и укоренившейся традиции выбора подруг с учетом «социального статуса» их мужей. Все эти гарнизонные нравы ее просто бесили.

Лично меня подобный тип женщин ничуть не смущал, скорее наоборот. Они только с виду были «белыми воронами», по большей же части вносили какую-то живинку и разнообразие в безупречно правильное по образу мыслей и поступков большинство офицерских жен.

Нет, не подумайте ничего плохого. Жены подавляющего большинства офицеров и прапорщиков вели себя безупречно с точки зрения морально-нравственных качеств. О случаях измен или громких скандалов в семьях лично я слыхом не слыхивал. Грешно было бы бросить камень в сторону настоящих боевых подруг, стремящихся во всем содействовать, помогать своим мужьям в карьерном росте, выстраивании чисто человеческих отношений, продвижении по службе. Наконец, в укреплении деловой репутации, важность которой сложно переоценить.

Если и встречались редкие экземпляры чрезмерно припудренных, экзальтированных дам в вызывающе коротких юбках, дефилирующих время от времени по центральной аллее гарнизона мимо трехэтажной солдатской казармы, то, уверен, это было скорее от скуки. Ну, может быть, как реакция на «кризис середины возраста», когда молодость безвозвратно уходит, а новых увлекательных приключений, к сожалению, нет и в ближайшее время не предвидится.

В суматохе текущих дел и забот, ближе к очередному увольнению солдат срочной службы в запас, неожиданно возникла тема очередного призыва молодежи на ударные комсомольские стройки страны. Позвонивший из профильного отделения политотдела округа мой куратор старший лейтенант Игорь Котов сразу же перешел на официальный тон:

– Ударные комсомольские стройки – дело государственной важности! Планы по отправке молодежи в Нефтеюганск, Сургут, районы строительства Байкало-Амурской магистрали в этом году довольно напряженные. Разнарядка по вашей части увеличена на 10–12 процентов. Потяните?

– А где обещанные агитаторы с северов, где информационно-пропагандистские материалы? Мне что, опять общими словами обходиться? – ответил я вопросом на вопрос, хотя, конечно же, понимал всю важность проблемы.

– Будут тебе агитаторы! – клятвенно заверил Котов.

– Только не мужики, которые любят заставские бани и шашлыки, но при этом двух слов связать не могут. Пришлите парочку молодых, симпатичных женщин. Тогда, возможно, и с планом справимся, – попытался я завершить шуткой наш разговор.

В комсомольском отделении округа эту шутку восприняли как вполне себе креативное, разумное решение.

Спустя месяц, по заданию шефа, выполняя роль сопровождающего, я возил по заставам двух, не сказать, чтобы совсем уж молодых, но близкого к комсомольскому возраста активисток. В дорогу скромно одетые, они не переставали удивлять меня своим оптимизмом и работоспособностью. Пыльные, тряские, порой опасные дороги, значительные переезды в летний зной, заурядное солдатское питание, случалось, даже недосыпание – ничто не выбивало их из рабочей колеи.

Прибыв на пограничную заставу, умывшись и переодевшись с дороги, мои «агитаторши» буквально преображались на глазах. Они выходили на встречу с личным составом, как сказали бы сейчас, под всеобщее «Вау!» и гром аплодисментов встречающих. Нарядные платья, туфли на высоких каблуках, короткие модные молодежные прически и подведенные тушью глазки, умеренно накрашенные губы. Весь этот антураж, почти спектакль, в условиях заброшенной к черту на кулички высокогорной заставы, с тремя десятками пар ошарашенных невиданным зрелищем солдатских глаз, напоминал какое-то волшебное действо.

Молодые женщины, пересыпая свою речь шутками и вполне серьезными цифрами, фактами, вескими аргументами, рассказывали о своих ударных стройках, молодежных коллективах и Северах, которые, если полюбишь, то навсегда! – настолько увлекательно, что к концу встречи даже молодые солдаты, которым до дембеля еще шагать и шагать, и те настойчиво просили заранее записать их в ряды желающих потрудиться на ударных стройках коммунизма.

За всем этим зрелищем особенно любопытно было наблюдать со стороны. Сугубо мужской, начисто лишенный общения с прекрасной половиной коллектив слушал произнесенные симпатичными женщинами слова как музыку. С упоением ловил каждый жест очаровательных ручек, каждый сопровождаемый кокетливой улыбкой взгляд, долетающий до самой галерки и адресованный, как казалось, именно ему – Коле, Вите, Сане, Валере…

Скорее всего, львиная доля полезной информации о высоких зарплатах, новой строительной технике, карьерных перспективах, возможности поступления в высшие учебные заведения вне конкурса, – все это пролетало мимо обвисших ушей стражей границы, не задерживаясь. Но финальный эффект просто потрясал. Кстати, в том году целый железнодорожный состав, заполненный уволенными в запас пограничниками КСАПО, увозил свежеиспеченных дембелей не по домам, снившимся им два долгих года, а в сибирскую глухомань.

Надо признать, женское очарование – страшная сила! Впрочем, пришел мне на ум и другой вывод: влюбленный, потерявший голову мужчина – глупеет на глазах. Не в этом ли секрет многочисленных человеческих драм, коим нет числа?

Однажды, памятуя о накопленном опыте, я предложил начальнику политотдела, в рамках проведения общеотрядного Дня молодого офицера, пригласить на него не только женатые пары, но и холостых офицеров застав, совершеннолетних незамужних дочерей офицеров и прапорщиков. А после, как правило, трафаретно-казенных выступлений должностных лиц, председателя женсовета, женщин-ветеранов части организовать праздничный офицерский бал. С шампанским, фруктами и танцами под живую музыку отрядного вокально-инструментального ансамбля.

– Ни-за-что! – подавил на корню мою новую инициативу шеф. – Ты знаешь, почему моряки самые умные? Потому что, по заведенной традиции, женской ноги на корабле не должно быть по определению. Иначе – катастрофа!

Учись мыслить стратегически, видеть перспективу, – поучительно вознес вверх указательный палец Геннадий Федосеевич. – Эти спустившиеся с гор молодые орлы, думаешь, ограничатся шампанским и фруктами, медленным танго и светским общением о новинках художественной литературы? Как бы не так! Следом им захочется «залакировать» чудесный вечер коньячком в фойе, а при случае тайком навестить даму сердца в ходе несанкционированного выезда с заставы в тыл участка. До самой что ни на есть вожделенной калитки.

Уж поверь моему опыту! – эмоционально, по кирпичику, разрушал мои креативные идеи подполковник Максименко. – Я на таких орлов, с поистертым ныне боевым окрасом и уже майорскими погонами на плечах, насмотрелся. Один из них как-то в наше кафе «Уголок» на коне заехал. Ради куража! С Инджеревов, самовольно оставив учебный пункт, доскакал, чтобы в шумной компании отрядных офицеров опрокинуть рюмку-другую водки в честь дня рождения своего закадычного друга. Кстати, такого же безбашенного «гусара».

Да и с женщинами приключений хватает. Их глубокий эмоциональный мир, легкомысленные поступки порой настолько обостряют ситуацию, что еще неизвестно: матерого нарушителя государственной границы проще задержать или экзальтированную юную деву усмирить. Так что спрячь, друг мой, у себя подальше томик Куприна. Вижу, в качестве аргумента принес. Только повесть «Поединок», как и другие его замечательные художественные произведения, я тоже читал. И о любовных, служебных и жизненных перипетиях судьбы молодого поручика Ромашова не хуже твоего осведомлен. Только Куприн твой – для диванного чтения в минуты редкого досуга, а у нас с тобой – государственная граница, за которую мы отвечаем головой. Я доходчиво объяснил? – чиркнув зажигалкой и глубоко затянувшись сигаретой, произнес Геннадий Федосеевич, запустив в потолок густую струю табачного дыма.