Текст книги "Алые маки «Арваза». Южная граница: люди, события, факты (1970-2000 гг.)"

Нельзя не учитывать и аспекты внутреннего, чисто служебного характера. Скажем, теоретически можно назначить инструктора службы собак, того же Василия Белова, на наблюдательный пост, но кто проверит охраняемый участок с рассветом и перед наступлением темноты? Кто выедет в составе тревожной группы, если неожиданно возникнет обстановка? Та же логика применима к составу наряда радиолокационной и прожекторной станций. Они должны нести службу синхронно и именно на тех участках, которые нужно прикрыть в первоочередном порядке, в зависимости от складывающейся обстановки.

Вечная проблема почти каждого начальника заставы – нехватка двух-трех пограничников, чтобы в полной мере реализовать свой замысел по охране порученного участка государственной границы. Ведь штат заставы, как правило, не укомплектован на треть и более. Дефицит военнослужащих – основная причина постоянных перегрузок по службе. Помимо этого, каждый пограничник – специалист в определенной области и вопрос его замены на равнозначную фигуру не так прост, как кажется. Вот почему начальник заставы и его заместители в ходе занятий по боевой и спецподготовке постоянно решают проблему взаимозаменяемости, дополнительного обучения пограничников, стимулируют обретение ими смежных специальностей.

Немало коррективов вносит повседневная жизнь. Скажем, кто-то из военнослужащих находится в отпуске, командировке или на лечении. Выпадающее звено требуется не только заменить, но и логично вписать в общий замысел организации службы. Не менее важный фактор в этой связи – служебная нагрузка личного состава. Злоупотреблять ею недопустимо, поскольку физически уставший солдат может элементарно уснуть на службе. И вовсе не потому, что он разгильдяй. Просто его физические и моральные силы не беспредельны. Восемь часов сна, как и два выходных в месяц, – его законное право, нарушать которое недопустимо. Исключение могут составлять лишь чрезвычайные обстоятельства. Скажем, усиленный вариант охраны границы, внезапная попытка прорыва, длительный поиск и преследование нарушителей границы, природные катаклизмы. В этом случае, с учетом складывающейся обстановки, начальнику заставы важно с математической точностью все рассчитать и отрегулировать, учесть в плане охраны государственной границы на предстоящие сутки.

В жерновах хронической нехватки времени, вечного недосыпа находятся и сами офицеры. Вот почему прибывающие в командировку из управления отряда на заставу многоуважаемые «вечные майоры», знающие до тонкостей пограничную кухню, первым делом… направляют офицеров и прапорщиков на «досып», замыкая решение всех текущих проблем на себя. Тертые калачи и вечные пахари границы – майоры Анатолий Васильевич Подолякин, Леонид Григорьевич Гурбо, Юрий Александрович Семехин, Семен Павлович Беседин, Анатолий Яковлевич Маматенко, Евгений Семенович Сизиков, капитан Борис Александрович Донцов и другие – по себе знают: один выходной офицера заставы в неделю – это всего лишь один шанс непрерывного восьмичасового сна в течение трудовой круглосуточной семидневки. Почему шанс? Да потому, что о каком законном выходном может идти речь, если, скажем, на заставе всего один офицер? Кто-то в отпуске, кто-то в командировке на учебном пункте, длящейся долгих четыре месяца, кто-то уехал на отбор личного состава в центральные регионы страны или откомандирован проводить до места призыва демобилизованных солдат. А ты, офицер заставы, крутись как хочешь!

В круговороте пограничных будней, помимо текущей мелочевки, есть важные правила, нарушать которые недопустимо. Скажем, каждый выход на охрану государственной границы – это важный пограничный ритуал. Приказ на охрану должен отдавать только офицер (в крайнем случае, прапорщик), будучи строго по форме одетым, в начищенных до блеска сапогах, туго перетянутый портупеей и с пистолетом в кобуре. Таких нарядов выходит за сутки 8–10. Подавляющее большинство из них – в ночное время. Ясно, что в этом случае можно лишь обрывочно вздремнуть в служебном помещении, уронив тяжелую голову на письменный стол.

При наличии второго офицера обязательна пешая проверка службы пограничных нарядов непосредственно на охраняемом участке. Причем километрах в шести-восьми и более от заставы. Время проверки не знает никто, кроме дежурного по заставе. Для всего личного состава это секретная информация. Предупреждение пограннаряда о времени выхода офицера на проверку – грубое нарушение воинской дисциплины, чреватое строгим взысканием или отправкой провинившегося для дальнейшего прохождения службы в тыловое подразделение.

С этим всегда строго! Да и офицеры штаба отряда периодически названивают и лютуют: почему, скажем, редки повторные проверки или проверки в праздничные дни, в период затяжных дождей или крепких морозов? И не только со стороны заставы, что ожидаемо для пограннарядов, но и со стороны тыла, флангов участка?

Личный пример офицера – лучшее средство повышения бдительности, гарантия высокого качества службы. Скажем, для старой гвардии заслуженных майоров неожиданно предстать перед пограничным нарядом в новогоднюю полночь, пожать рядовым бойцам руки, тепло поздравить и даже по-отечески приобнять – именно там, на заснеженной дозорной тропе, под бездонным, сияющим мириадами звезд морозным небом, – считалось одной из пограничных традиций. Тех, что запоминаются солдату границы на всю оставшуюся жизнь.

Вся эта «высшая математика» пограничных будней строго учитывается и ежесуточно заносится в Книгу пограничной службы. Она прошита, пронумерована и скреплена гербовой печатью, содержит практически всю информацию о поступивших ориентировках, организации службы, проверках, прикомандированных лицах и т. п. Хранится Книга службы в сейфе начальника заставы и по мере ее использования передается на хранение в Центральный архив пограничных войск КГБ СССР.

Нечасто, но бывали случаи, когда спустя несколько лет при задержании нарушителей границы, те рассказывали, где и когда, на участке какой заставы им удалось совершить безнаказанный прорыв. Если выяснится, что данный факт не был зафиксирован, – это серьезнейшее ЧП, повод для служебного расследования и привлечения к ответственности всех виновных, в зависимости от последствий. Причем без срока давности. Вот почему, работая над планом охраны границы на сутки, капитан А. Н. Шаровский всегда внимателен и сосредоточен. В последующем и мы с Гельды Амановым будем неукоснительно следовать этому правилу.

На часах – 19.59. Раздается стук в дверь, и дежурный по заставе ефрейтор Николай Жилин докладывает:

– Товарищ капитан, личный состав заставы на боевой расчет построен!

Ровно в 20.00 по всей необъятной границе СССР начинаются новые пограничные сутки. Безупречная строевая выправка, надраенные до блеска сапоги и солдатские бляхи. Чистые подворотнички, отутюженные брюки. Лица пограничников спокойны и сосредоточенны.

– Застава ра-а-авняйсь, смирно! – Капитан Шаровский скользит взглядом по двум шеренгам. – Представляю вам двух офицеров. Приказом начальника пограничных войск КГБ СССР лейтенант Малинский Алексей Павлович назначен заместителем начальника заставы по политчасти. Лейтенант Аманов Гельды Атаевич назначен моим заместителем по боевой подготовке. Вопросы к ним – по ходу службы.

За минувшие сутки обстановка на охраняемом заставой участке особо не изменилась, однако в тылу участка, в 15 километрах западнее Дузлы-Тепе, приступила к работе геологоразведочная партия. Продолжится заготовка сена колхозниками против участка нашего левого фланга. По информации начальника заставы Кара-Калинского пограничного отряда – наш сосед справа, – на сопредельной территории было зафиксировано передвижение двух жандармов на мотоциклах «Хонда». Возможно их появление и против нашего участка, на что всем нарядам приказываю обратить особое внимание. Сержант Полищук!

– Я, товарищ капитан.

– Обращаю ваше внимание на недопустимость освещения прожекторной станцией сопредельной территории. Нам только протеста со стороны иранцев не хватало! В дневное время провести тренировку с составом прожекторной и радиолокационных станций, уточнить рабочие сектора. Об исполнении доложить мне лично. Вопросы?

– Никак нет!

– На охрану Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик назначаются: шестой, девятый, четырнадцатый – с 0.30 минут. Четвертый, двенадцатый, восемнадцатый – с 23.30…

По окончании боевого расчета капитан Шаровский жестом приглашает нас в канцелярию и знакомит с графиком введения в должность. На все про все – пять суток. Завтра подъем в 6.00, выезжаем в конном строю на правый фланг. С собой – личное оружие и… хорошее настроение. Как-никак, начало офицерской службы.

– Кстати, – лукаво улыбается он, – напомните мне, какова протяженность государственной границы между Ираном и Туркменией?

Мы с Амановым в растерянности чешем затылки и пытаемся припомнить то, что осталось за пределами нашей памяти.

– Стыдно, товарищи офицеры! Правильный ответ: 1148 километров. Протяженность охраняемого нашей пограничной заставой участка по линии границы 15 километров 426 метров. Правый фланг покороче будет, а левый у нас «воспитательный». Он не просто длиннее, а, я бы сказал, скучнее. Еще одна особенность левого фланга – близость к Сумбарской долине. Опасное направление! Того и гляди, непрошеные «гости» объявятся. Имейте это в виду.

– Ладно, – в заключение добавляет он, – о службе поговорим завтра, на выезде, а пока – милости просим к нашему шалашу. Раиса Михайловна обещала пирогами с зайчатиной попотчевать.

Глава 6
Горькая чаша первых испытаний

Участок 1-й пограничной заставы Шал-Чеклен имел свои особенности. Она была самой удаленной от пограничной комендатуры Койне-Кесыр и правым флангом граничила с Кара-Калинским пограничным отрядом. То, что именно стыки наиболее часто пытаются использовать в своих планах нарушители границы – азбука службы. Вот почему, по взаимной договоренности с соседями, каждый пограннаряд, помимо своего, тщательно контролировал примерно 200–250 метров участка соседа. Такая взаимная подстраховка себя полностью оправдывала.

По заведенной традиции, начальники соседних застав не реже одного раза в два месяца встречались на стыке, обсуждали детали обстановки и взаимодействия, а заодно, в укромном месте, перекусывали сухим офицерским пайком. Отпивая из фляжки маленькими глотками, они неизменно желали друг другу здоровья и спокойных ночей, делились свежими анекдотами, видами на предстоящий сенокос и результатами работы с ДНД (добровольными народными дружинами), обеспечивавшими оперативное прикрытие тыловых подступов.

В этот раз невольными участниками «взаимодействия» оказались и мы с Гельды Амановым. Скрепили знакомство крепким рукопожатием. Сосед-капитан, крупного телосложения, косая сажень в плечах, с чуть вытянутым, волевым подбородком, оказался не только опытным службистом, но и прекрасным рассказчиком. За словом в карман не лез. Смешно вспоминал, как сам когда-то «вползал» в специфику пограничной службы и однажды по неопытности даже заблудился в тылу своего участка, преследуя стадо кабанов.

– Вы только представьте, – прищурил он хитрые, с искорками, глаза, – заприметил я у подножия сопки семейку диких кабанов. Ну, думаю, прослежу. А те недолго думая нырнули в глубокий, поросший травой овраг и как будто растворилась. Я притормозил своего коня, пытаюсь разглядеть на каменистом грунте следы – ни-че-го!

Если кабан атакует – жди беды!

Спешился, прислушался. Прошелся полукругом метров семьсот, обследуя близлежащие сопки. Пусто! Раздосадованный, уже собрался было следовать на заставу, как вдруг из соседнего овражка выходит мне навстречу хряк-трехлетка, килограммов под семьдесят, а то и больше. Между нами, не поверите, всего-то с десяток метров. Замер зверь. Стоит и испытующе смотрит мне прямо в глаза. Темно-бурая шерсть на его загривке испачкана грязью, видно, только с лежки возле родника пожаловал. Вытянутое рыло с задранными вверх желтыми клыками судорожно втягивало воздух. Неожиданно кабан ударил в землю копытом и угрожающе опустил голову.

Как утверждают иные литературно одаренные люди, в момент большой опасности перед глазами человека проносится вся его жизнь. Не могу сказать ничего подобного о себе, – продолжает свой увлекательный рассказ наш капитан-сосед. – В те несколько секунд реальной опасности мне было точно не до воспоминаний. Сработали чисто защитные рефлексы. В долю секунды я сорвал с плеча автомат и всадил короткую очередь кабану прямо между глаз.

Уже потом я включил голову и подумал: может, погорячился? Тогда-то и вспомнились мне слова опытного наставника капитана Матвея Ивановича Калачева, сибиряка и отличного охотника-следопыта. В его рассказах часто фигурировала поговорка: «Идешь на медвежью охоту – позови врача и приготовь место в больничке. Идешь на кабана – закажи себе гроб». Эта фраза, как не раз я убеждался в последующем, лучше всякого отражает характер кабана, исходящую от него опасность. И мощный секач, и добродушная с виду дикая свинья с приплодом совершенно непредсказуемы в своих действиях. Очень часто вместо бегства они предпочитают нападение, яростную атаку. Особенно если зверь ранен. Стоит на миг растеряться, и все может закончиться очень плачевно.

Но вот что интересно, – с охотничьим азартом в голосе говорит капитан, – завалить-то хряка я завалил. А дальше что есть силы пытаюсь вбросить тушу на спину коню, а он, вражина, вырывается, копытами землю бьет, боится зверя. И так, и этак пытался я, придерживая одной рукой поводья коня, другой прямо с плеча взвалить на него ценный груз. Ни-хре-на!

Что делать? Рации у меня с собой нет, так уж получилось. Место это я хорошо заприметил, поэтому решил пойти ва-банк. Вскочил на коня и поскакал галопом на заставу, за подмогой. Думаю, минут в сорок обернулся. И что же вы думаете? По прибытии на место застали мы с помощником-сержантом только остатки шакальего пира. Всё до последней косточки растащили и обглодали, канальи! Лишь куски окровавленной шерсти да огромные обглоданные мослы хребта нам оставили.

Охотой на кабана грешили не только мы

Вот вам наука, лейтенанты. У нас тут зверья дикого и непуганого – предостаточно. С оружием не расставайтесь никогда, даже по выходным. И ухо всегда держите востро, – поучительно завершил свой рассказ начальник соседней заставы.

Кивком головы своего коллегу поддержал и капитан А. Н. Шаровский. Но как-то без особого энтузиазма:

– Если бы молодежь следовала советам опытных офицеров, то не жаль было бы львиную долю времени на рассказы и наставления потратить. К сожалению, в жизни так не бывает. Лучшего способа обретения опыта, чем лейтенантские «грабли», человечество не придумало. Вот набьешь «шишек», пройдешь через трудности, дисциплинарные взыскания, ошибки, выпьешь свою горькую чашу испытаний до дна – тогда только и поймешь, что к чему. Все остальное – от лукавого!

Поездка на правый фланг с познавательной точки зрения оказалась даже выше наших ожиданий. На обратном пути было над чем поразмышлять. Покачиваясь в седле под цокот копыт, мы с Амановым внимательно наблюдали за окружающей местностью. Старались запомнить названия ущелий и родников, участки, которые часто прикрывали «секреты», «дозоры», «часовые границы» и другие виды пограннарядов.

Капитан Шаровский говорил негромко, то и дело жестами обращая наше внимание на примечательные ориентиры. У родника, двигаясь через зеленые заросли травы, я невольно скосил глаз в сторону и заметил ускользающий хвост потревоженной нами грациозной кобры. Мир вокруг нас был явно богаче и разнообразнее, чем выдели его мы, молодые лейтенанты, еще не привыкшие к звенящей тишине границы, всполохам и внезапному угасанию птичьего перезвона, то и дело перебегающим дорогу зайцам, издали провожающим нас настороженными взглядами шакалам. Где-то в этом районе, как отметил Шаровский, ему однажды повстречался камышовый кот, большая редкость в предгорьях Копет-Дага. Но случилось это с ним лишь однажды.

Последовавшие затем выезды на левый фланг и «линейку», то есть линию прохождения государственной границы, позволили нам с лейтенантом Амановым более детально разобраться в особенностях охраняемого участка. В отличие от других пяти застав, входящих в состав пограничной комендатуры Койне-Кесыр, где граница проходила по небольшой речушке Сумбар, наш участок был на всем протяжении сухопутным. Отроги Копет-Дага здесь плавно растекались по округе приземистыми сопками, оврагами и распадками, крутыми скатами и водоразделами. Участков с плодородной землей было совсем немного. В основном же преобладал безжизненный каменистый грунт, с полувысохшими пятнами ковыля, мятлика и полыни. А еще невысокого карагача и приземистых, причудливо изогнутых беспощадными зимними ветрами зарослей арчи.

Равнинным участок заставы никак не назовешь, но и на высокогорный он явно не тянул. Возвышенностей в 1500 метров в округе, к сожалению, не наблюдалось. Как и дорог. Одни направления, утрамбованные грузовыми вездеходами ГАЗ–66. Так что претендовать на особые условия и усиленный паек личный состав никак не мог. Зато здешние расщелины, как и у соседа-капитана, приглянулись диким кабанчикам. Дружными стаями, по семь-девять особей, во главе с заботливой кабанихой весом под сотню килограммов, они рыскали по всей округе, игнорируя любые режимные ограничения. Часто подкармливались на полях, распаханных и старательно возделываемых на иранской территории, а затем приходили отоспаться и понежиться у наших прохладных родников. Таким образом они нагуливали жирок перед грядущей ветренной и холодной зимой с весьма ограниченным рационом.

Иногда со стороны сопредельного государства звучали одиночные ружейные выстрелы. Заслышав их, наш конный наряд в составе трех пограничников демонстративно днем проезжал по «линейке», давая понять иранцам, что от нашего внимания это не ускользнуло. Иногда короткие автоматные очереди звучали и на нашей территории, ближе к тыловым подступам. Так, чтобы эхо выстрелов гарантированно растворялось в близлежащих сопках.

Стрельба на границе, особенно в зоне заложения пограничных нарядов, категорически запрещена. Кто бы возражал! Однако чем заполнить редкие часы досуга, скажем, в законный выходной, если вокруг тебя несменяемая, опостылевшая до чертиков «картинка» гарнизона пограничной заставы, строевого плаца и выжженной на солнце степной травы на многие километры вокруг?

Эмоциональной отдушины, психологической разрядки – никакой! Телевидения, как и постоянной электроэнергии, нет и в помине. По радио – нескончаемый концерт виртуозов двуструнного дутара, с громкими, истошно-протяжными вкраплениями гласных, издаваемых солистами в самый неподходящий момент.

Говорят, дутар – музыкальный инструмент, отражающий душу туркмен. У меня с этим совсем плохо. Как ни стараюсь, в моем сознании дутар всегда вызывает одну и ту же ассоциацию: безмерные страдания и тоску пересекающих пустыню кочевников о тенистом привале и глотке холодной родниковой воды. В унисон настроениям этих несчастных путников я и сам испытываю ощущения человека, который бесконечно долго варится в собственном соку. Без соли. В растворе горькой полыни. В такие минуты невольно думаешь: «Ну хоть бы начальство позвонило, наорало, потребовало чего-то – все веселей!» Но начальство, как назло, решает свои, более значимые проблемы и о минорном, почти депрессивном состоянии своих подчиненных даже не догадывается.

Вот и тянется рука к автомату, а ноги сами ведут тебя на конюшню. Прошерстить взглядом и неспешным кавалерийским шагом тыловые подступы, скрытые кабаньи тропы-расщелины всегда полезно. Хоть какое-то развлечение, психологическая разрядка!

Следуя негласному джентльменскому соглашению с жандармерией сопредельной державы, мы частенько делали вид, что не слышим стрельбу с их стороны. Они же, в свою очередь, не замечали случаев явной охоты на нашей территории. Ничего плохого в таком способе «добрососедства» ни мы, ни они не находили.

Внешне мало чем привлекательный участок «Шал-Чеклена», где служба медленно-тягуче текла своим чередом, был лишь частью полученных впечатлений. Видимой и вполне определенной. Куда важней было погрузиться в человеческий материал, попытаться объективно оценить потенциал воинского коллектива, его сильные и слабые стороны, понять, кто здесь лидер, особенно теневой, а кто ведомый, послушно-покладистый.

Всякий воинский коллектив – сродни действующему вулкану: то он спит, мирно посапывая, то вдруг взорвется неожиданным конфликтом, столкновением мнений или интересов. Держать руку на пульсе, предвидеть неизбежно возникающие большие и малые конфликтные ситуации, анализировать причины их возникновения – в этом и состоит одна из главных задач офицера-политработника. В теории все так, а вот на практике…

Вот они, простые и надежные пограничники «Шал-Чеклена»

Головы молодых лейтенантов-выпускников всегда под завязку набиты теорией вопроса, этого не отнять! Но в отсутствие практики эти знания напоминают чемодан без ручки: и бросить жалко, и нести тяжело. А ведь надо! Не случайно классики марксизма вывели формулу: теория без практики мертва.

В какой-то мере мы завидуем великовозрастным офицерам. Уже один этот фактор приподнимает тебя над подчиненными. Солидный майор или капитан, с хмурыми кустистыми бровями и зычным голосом, враз поставит на место зарвавшегося солдата. Мы же с Гельды – практически ровесники рядовых и ефрейторов, находящихся в нашем прямом подчинении. В глубине души мы такие же пацаны, с той лишь разницей, что на плечах у нас погоны и ответственность офицеров. Полученный с дипломом высокий командирский статус дает нам право приказывать, требовать, ругать, решать «казнить или миловать» провинившегося военнослужащего-срочника. Однако пользоваться «административной дубиной» мы не спешим. Наказать провинившегося солдата – просто. Куда сложнее добиться поставленной цели, не впадая в крайности.

С первых дней пребывания в коллективе к нам приходит ясное понимание: одних погон и должности явно недостаточно. Нужен авторитет, уважение, о котором нам говорили на всех управленческих уровнях отцы-командиры. Ключ к нему – повседневная работа, служба, а главное – поступки, за которые не стыдно. В этом направлении мы с Гельды и потянули каждый свою арбу. У Аманова это получалось лучше, а вот у меня, если быть откровенным, «рабочий движок» почти сразу же стал давать сбои.

Пограничные сутки – это тебе не «день прошел – и ладно». В них спрессовано столько всего, что не только за восемь, двенадцать рабочих часов не уложишься. И почти все поручения – с грифом «срочно», со сроком исполнения «вчера». Профессионализм матерых НЗ в этой связи, как мне показалось, заключался в умении в ходе доклада начальству незаметно переключать его внимание с невыполненных задач на другие, якобы более приоритетные и важные, по которым работа на заставе уже успешно проводится. Этот психологический прием довольно часто срабатывал, приносил желаемые результаты.

Лично у меня это не получалось. Я отчетливо осознавал: до профессионалов границы мне как до Луны. Несмотря на все подсказки и советы старших товарищей, я регулярно огребал замечания и упреки, жил с чувством неполноценности и даже обиды на собственную неразворотливость. Скажем, ночью я отдавал приказы пограннарядам. Спал не раздеваясь, урывками, а значит, к утру голова – никакая. После обеда у меня два часа политзанятий, но где взять материалы по теме? Звонить заместителю коменданта по политчасти как-то неловко. Скажет – ну вот, отвлекает от дел по мелочам.

На ближайшую неделю, по плану начальника заставы, мне предстоит организовать работы по очистке сигнальной системы от травы на шестом – девятом участках левого фланга. Сержанту-срочнику такого не доверишь, поскольку тяжелая физическая работа на солнцепеке мало кого вдохновляет, особенно дембелей. Хотя кому как не им в первую очередь знать: в случае ухудшения погоды, тумана, дождей густая высокая трава будет замыкать нити сигнальной системы и всей заставе придется днями и ночами мотаться по ложным сработкам!

Памятуя о совете капитана Михайлова, в составе рабочей группы я не просто старший, проверяющий качество работ. Ловко орудую штыковой лопатой и сам, подрубая под корень многочисленные сорняки. Благо в полевом учебном центре «Ярославль» нас, курсантов, этому хорошо обучили. Работа спорится, но от графика мы всё же отстаем. На ладонях неожиданно появились первые мозоли, вскрылись пузыри. Неприятный конфуз! Вижу, что и у солдат взмокли спины, а широкие поля панам на головах пропитались потом. Сейчас бы холодной воды, но на ремнях давно позвякивают пустые фляжки, лишь обостряя чувство жажды.

«Перекур!» – бросаю командирским голосом тем, кто поближе. «Пе-ре-кур!» – эхом дублируется моя команда метров на двести-триста вперед, от одного бойца к другому. Располагаемся в тени невысокого кустарника, минут десять травим байки. Любимая тема – чем нынче живет «гражданка» – затухает быстро. Зато сладковато-терпкий дымок сигарет тонкими синими струйками растекается по округе, навевая дрему, усиливая нескончаемые солдатские грезы о доме.

Откинувшись на ветки можжевельника, чуть сощурив глаза, я рассеянно смотрю на теплое безоблачное небо, прислушиваюсь к отдаленным пересвистам кекликов и крикливых сорок. Ладно, думаю, лирики на сегодня достаточно. Командую: «Парни, еще час ударной работы – и возвращаемся на заставу!»

Вечер. Боевой расчет. В 0.30 я ухожу на проверку пограннарядов. По возвращении пытаюсь набросать конспект по теме политзанятий, но замечаю, что в голове гуляет ветер, а глаза слипаются от навалившейся усталости.

«Успехи в развитии промышленности и сельского хозяйства страны в свете решений XXV съезда КПСС» меня, конечно же, впечатляют. Я хорошо осознаю, что темы политзанятий утверждены на самом верху и контроль за их проведением вдвойне жестче, чем, скажем, по тактике или строевой. Подготовка к ним, как и содержательность текста, – важная составная часть моих должностных обязанностей. Однако монотонно тикающие в канцелярии настенные часы фиксируют 5.07 утра. С ручкой в руках я неожиданно проваливаюсь в сон, уронив голову прямо на письменный стол.

А в десять утра нового дня к заставе подкатил видавший виды, с запыленным брезентовым верхом ГАЗ–69. Бодро выскочивший из машины мой куратор и прямой начальник – замкоменданта по политчасти капитан А. И. Михайлов, игнорируя приглашение в столовую, на чай, предлагает мне зайти в пустующую Ленкомнату.

– Ну, как дела, вживаешься? Покажи-ка мне, Алексей Павлович, свой конспект по политзанятиям. А где план политико-воспитательной работы на текущий месяц? О, сегодня у вас, оказывается, запланирован диспут «Дружба истинная и мнимая», – явно иронизирует он. – Как интересно! Поприсутствую обязательно. А что насчет индивидуально-воспитательной работы с пограничниками? Вижу, к педагогическим дневникам ты даже не притрагивался. Досадно! Но может, ты выявил предпосылки к конфликтным ситуациям в коллективе, так поделись.

Я потею и бледнею, потупив взгляд. Неловко переступаю с ноги на ногу, чувствуя, как румянец стыда разукрашивает мои обветренные, загрубевшие щеки. Что ни вопрос замполита комендатуры, то жесткий мяч в мои ворота. Причем ни на одну из его претензий я возразить не могу. Все законно и оправданно. Признаю. На придирки грех жаловаться.

Капитан Михайлов, конечно же, в курсе, что я часами пропадаю на службе, целую неделю вкалывал с солдатами на очистке сигнальной системы от травы, во главе группы народного контроля полдня пересчитывал банки с консервами на складе ПФС, решал множество других больших и малых задач. Но суть работы замполита заставы не в этом. Текучка буден никак не оправдывала мои промахи в сугубо профессиональной сфере деятельности.

Вывод Михайлова по моей персоне был неутешителен: конспекты – формальные и неполные; правильно организовать свое служебное время я не умею; на молодых коммунистов и комсомольский актив в работе опираюсь слабо. «Короче, полная профнепригодность» – поставил я сам себе окончательный диагноз.

Беда, как известно, одна не приходит. Не успел я малость прийти в себя после отъезда с заставы капитана Михайлова, как догнала меня еще одна неприятность: ночью простыл на службе. Думал: ерунда, само пройдет. В очередную же ночь, как назло, разыгралась непогода. Небо заволокло свинцовыми тучами, по земле забарабанили первые крупные капли дождя. Вдобавок ко всему из близлежащих ущелий подул холодный, пронизывающий ветер. В такую погоду укрыться бы с головой под одеялом, раствориться в тишине сна хотя бы часов на шесть. Напрасные надежды! У меня по плану охраны границы в ноль тридцать ночная проверка. Пограннаряд «часовой границы», во главе со старшим мастером по электроприборам, ефрейтором Володей Вербицким, уже меряет километры на охраняемом участке, и оставлять его без должного контроля никак нельзя.

Собрав волю в кулак, захожу к дежурному, просматриваю свежие ориентировки. На лбу предательски выступил пот. Чувствую, температура ползет к отметке «тридцать восемь». Общая слабость и недомогание подсказывают, что «плыву». Надо бы аспирин в аптечке поискать, но время поджимает, не до того.

– Да на вас лица нет, товарищ лейтенант, – говорит мне дежурный по заставе сержант Чуба. – Может, останетесь на заставе, подлечитесь?

И я остался.

Капитан Шаровский – ко мне без претензий: «Лечись. Таблетки в аптечке есть». Но вот проблема: запись в Книге службы о запланированной проверке с моим участием уже была сделана, а сама-то проверка, как несложно догадаться, не состоялась. Решили, в виде исключения, втереть очки. Понадеялись, что пронесет. Но не тут-то было!

Четыре дня спустя корплю над конспектом, готовлюсь к занятиям. Краем глаза замечаю вошедшего в канцелярию незнакомого старшего лейтенанта. «Странно, – подумал про себя, – обычно о прибытии на заставу посторонних офицеров дежурный всегда докладывает».

– Старший лейтенант Власов, – представился стройный, в безупречно отутюженных брюках и рубашке, офицер. Приветливо улыбнулся, пожал мне руку и, пока я отвечал на телефонный звонок, исчез из кабинета так же внезапно, как и появился, оставив после себя тонкий терпкий запах дорогого одеколона.

Вошедший в канцелярию начальник заставы переключил мое внимание на новую вводную.

– Завтра с утра вдвоем едем на партсобрание в комендатуру. Аманов остается на хозяйстве, а ты на всякий случай подготовься к выступлению. Можно будет рассказать о работах по очистке и настройке сигнальной системы, подготовке к ночным стрельбам, итогах работы группы народного контроля. Остальное – на твое усмотрение.