Текст книги "Алые маки «Арваза». Южная граница: люди, события, факты (1970-2000 гг.)"

Сказано – сделано!

Глава 7
«Удар под дых» от особиста

Партийное собрание комендатуры – важный общественно-политический ритуал, о котором следует рассказать особо. Проводилось оно не реже одного раза в месяц и посвящалось рассмотрению одного-двух актуальных вопросов, с обязательной привязкой к служебной деятельности подразделений. На собрание приезжало большинство офицеров-коммунистов застав, а также кандидаты в члены КПСС из числа прапорщиков, сержантов и солдат срочной службы.

В президиуме, за покрытым красным сукном столом, тройка наиболее достойных и уважаемых офицеров. Все – из числа руководящего состава. Трибуна со стаканом воды. Наглядная агитация – по теме обсуждения. Привычный антураж партийно-политического действа.

Первые ряды в зале традиционно занимает «молодняк», солдаты и сержанты – молодые коммунисты. На галерке – опытные начальники застав, офицеры управления комендатуры, замыкающие собой рассадку «по старшинству». Докладчик – секретарь парторганизации или представитель политотдела части бойко читает текст по бумажке, обильно цитируя классиков марксизма-ленинизма и современные партийные установки, усиливая их актуальность примерами из служебной деятельности застав и подразделений.

Ничего нового. Никаких свежих идей или предложений. По этой причине докладчика все слушают краем уха, явно томясь происходящим. Проинструктированные заранее молодые коммунисты старательно записывают тезисы доклада в рабочие тетради. «Фактура» пригодится для подготовки собраний партгрупп, функционирующих на каждой заставе. Здесь они также пройдут по заранее известной, формальной схеме, никого особенно не задевая.

Используя свое привилегированное положение, коммунисты с галерки режутся в «морской бой», разгадывают кроссворды, чуть слышно перебрасываются репликами. Выступления по обсуждению доклада также идут в соответствии с принципом демократического централизма, начиная с молодых солдат и далее по старшинству. Право подвести итоги партийного собрания – у старшего по должности – коменданта пограничного участка подполковника Чернецкого или у докладчика. Их мнение – решающее, хотя в соответствии с нормами партийного устава права у всех коммунистов, разумеется, одинаковы.

После широко растиражированного в СМИ публичного высказывания Председателя КГБ СССР и секретаря ЦК КПСС Ю. В. Андропова о том, что «пограничные войска – политические войска!», оперативный состав частично вышел из тени и стал активно проявлять себя на партийных собраниях и активах всех уровней. Наш случай – не исключение.

Право предпоследнего, а значит весьма высокого по статусу выступающего, застолбил за собой наш особист – старший лейтенант Владимир Власов. В кулуарах до начала собрания он всегда подчеркнуто дружелюбен и остроумен. За словом в карман не лезет. Может запросто поделиться свежим скабрезным анекдотом и порадоваться произведенному эффекту. При этом внимательно слушает реплики окружающих. Старательно впитывает и фильтрует информацию, вдруг кто-то сболтнет лишнего.

Но вот начинается партийное собрание, и офицер преображается буквально на глазах. Его взгляд – серьезен и сосредоточен. Формулировки жесткие, максимально откровенные и безапелляционные. Кого на этот раз пригвоздит к позорному столбу наш особист, заранее не знает никто. Его «козырные карты» до самого последнего момента спрятаны так же надежно, как все мы прячем свои грехи, наивно полагая, что пронесет.

Уверенным шагом, с неизменно красной папочкой в руках, старший лейтенант не спеша поднимается за трибуну. В зале Ленкомнаты наступает тревожная тишина. Даже галерка, отложив свои «морские сражения», навострив уши, прислушивается к происходящему. У Власова свой характерный ораторский почерк. Используя специфику оперативной работы, он владеет всей полнотой негативной информации по каждой заставе, каждому из нас.

По идее, на всякое выявленное им и его коллегами грубое нарушение по службе или воинской дисциплине, факты «дедовщины» или той же охоты должна быть немедленная реакция командования. Однако делиться этой информацией с начальниками застав, а тем более их заместителями, наш особист не считает нужным. Не его уровень! В части он лицо независимое даже от начальника пограничного отряда. У Власова – своя властная вертикаль. Добытая им информация, после доклада непосредственному начальнику, тут же направляется в округ, а иногда и выше. Именно это обстоятельство собственной важности переполняет офицера, дает ему право и возможность не особенно церемониться с низовым контингентом границы, резать правду-матку со всей пролетарской откровенностью.

В любом театральном действе важна пауза. Надо привлечь всеобщее внимание к словам, которые будут произнесены. Следуя этому психологическому приему, выявленный негатив старший лейтенант Власов в течение всего текущего месяца старательно складирует, анализирует, выстраивает в очередность – от страшного к самому страшному. И наконец дождавшись высокой партийной трибуны, безжалостно выплескивает на головы собравшихся. Наши грешные головы!

В нескольких предложениях он формулирует положенные в таких случаях партийные мантры, ссылается на документы ЦК КПСС, указания Председателя КГБ, а затем…

– Не с того начинаете, товарищ лейтенант, – вслед за коротким жестом устремляет он на меня негодующий взгляд, – где ваша совесть коммуниста?

От неожиданности я немею. Такое жесткое обращение в свой адрес я испытываю впервые за все годы службы, включая курсантские. Мой растерянный взгляд опускается все ниже и ниже. И наконец упирается в пол. Лицо заливает пунцовая краска. От нахлынувшего стыда я словно сжимаюсь в комок, не понимая, как погасить внезапно нахлынувшие эмоции, взять себя в руки.

Между тем довольный произведенным эффектом особист сознательно обостряет ситуацию. Его голос буквально звенит, пылая праведным гневом:

– Как вы могли не пойти на проверку службы пограннаряда и в то же время сделать запись о проведенной проверке в Книге службы? Ведь это же должностное преступление! Какой пример вы, замполит заставы, подаете подчиненным?.. Коммунист Шаровский, вас, как начальника заставы, это тоже не красит! – ставит он логическую точку в оценке работы командования подразделения.

– Товарищ Яшонков, – взгляд особиста на этот раз устремляется в середину зала, – не слишком ли часто вы бываете в аульном магазине? Запасы спиртного и дефицитных товаров там, я думаю, не безграничны! Скромнее надо быть, ведь вы партгрупорг заставы, подумайте об этом на досуге!

Кстати, коммунист Рыбаков – того же поля ягода, – вгоняет он в краску теперь уже начальника пограничной заставы Ореховая. – Нет, по-человечески я все понимаю. Взяли вы себе выходной, отметили в кругу семьи день рождения. Возражений нет! Но зачем же после этого идти на заставу, к личному составу, расточать повсеместно запах спиртного? Зачем устраивать выволочку сержантам, ссылаясь на требования устава, который вы сами же и нарушаете?

А вас, товарищ Саламов, я хочу в очередной раз предостеречь со всей партийной откровенностью. Личный состав вас не уважает. Причина тому – леность и прохладное отношение к службе. Может, хватит уже под предлогом укрепления взаимодействия с местной добровольной народной дружиной поедать шашлыки с пастухами, запивая их привезенным вами «Агдамом»!

– И еще, – распалял себя Власов. – Ваши перлы на последних политзанятиях о положении негров в США годятся только для сатирического журнала «Крокодил»! Вместо осуждения агрессивной политики американских империалистов, классовой оценки происходящего вы провоцируете на занятиях дружный хохот и, по сути, дискредитируете нашу внешнюю политику!

Узбек Анвар Саламов – человек простодушный и незлобливый. Впрочем, и весьма неорганизованный, часто равнодушно реагирующий на критику в свой адрес. Именно по этой причине он частый объект «атаки» нашего особиста. Терпеливо принимая удары судьбы, Саламов растерянно улыбается, ищет взглядом хоть какой-нибудь поддержки у сослуживцев, но не найдя ее, лишь тяжело, обреченно вздыхает. В этот раз хлесткий удар «под дых» от особиста ему особенно неприятен. Временами он пытается что-то возразить, но под повелительным жестом Власова быстро смолкает.

После серьезной взбучки на последнем партсобрании, где по мне мощным катком критики прошелся капитан Михайлов (и вполне заслуженно!), выступление особиста меня просто добило. Вроде бы старался, пахал как пчелка, себя не жалея, и вдруг один какой-то досадный случай начисто перечеркнул все усилия, грязным пятном остался на руках и где-то внутри, в душе, в лабиринтах совести.

В расстроенных чувствах я возвращался на заставу. На моральную поддержку капитана Шаровского почти не реагировал. Обидно было не только потому, что кто-то из горячо любимого личного состава слил информацию особисту. Важно, что всё переврали. А ведь полуправда – это ложь! Люди, которым я по наивности всецело доверял, фактически поставили мне подножку.

– Не бери в голову, все мы не без греха, – утешал меня сочувственно Александр Николаевич Шаровский. – Я как-то тоже допустил оплошность, передоверился одному товарищу. В результате как следует огреб от особиста. И как всегда публично, на партсобрании, в присутствии всего коллектива, даже солдат, молодых коммунистов.

– Кстати, ты знаешь, чем отличается разведка от контрразведки? – попытался отвлечь меня от тягостных мыслей начальник заставы. – Разведка в куче дерьма (врагов) ищет крупинку золота (источник ценной информации), а контрразведка в куче золота (это весь наш замечательный коллектив!) пытается найти частичку дерьма. Интересно подмечено, правда?

По-видимому, информация с партсобрания докатилась-таки и до нашей заставы. Во всяком случае, спустя несколько дней инструктор службы собак младший сержант Ветров во время получения приказа на охрану государственной границы заявил мне, что он, дескать, сильно устал и ему надо снизить служебную нагрузку.

– Ветров, тебе погоны не жмут? Может, путевку в санаторий выписать или сразу на гауптвахту за невыполнение приказа? – не сдержался я.

– А почему вы мне тыкаете, товарищ лейтенант? Я ведь к вам обращаюсь на «вы». Не по уставу это! – нагло ухмылялся он, ища поддержки у сослуживцев.

Усилием воли я погасил тогда этот небольшой конфликт, но ясно понял, что стиль работы с личным составом надо действительно менять. Негоже мне, политработнику, размахивать административной дубиной, «тыкать» подчиненным, срываться на грубость, даже если тебя на это откровенно провоцируют.

Офицеру всегда полезно оценивать ситуацию с точки зрения противной стороны, то есть рядового солдата. Он ведь не машина, и его морально-психологическое состояние тоже подвергается серьезным перегрузкам. Отсюда – микроконфликты, словесные перепалки, взаимные обвинения. В замкнутом воинском коллективе постоянные стрессы часто выбивают человека из привычной колеи, привносят в его жизнь психологический дискомфорт. В этой ситуации, как мне показалось, очень важно уметь нейтрализовывать, а не усугублять конфликтные ситуации.

Раздумья на эту тему сподвигли меня к более частому неформальному общению с подчиненными. Скажем, заметив у кого-то из них подавленное настроение, внутреннюю озлобленность, вспыльчивость, я старался, не откладывая в долгий ящик, встретиться и поговорить с ним тет-а-тет. Лучше всего – где-то на наблюдательной вышке, конюшне или на совместной проверке. Там, где можно пообщаться в спокойной обстановке, без лишних глаз и ушей. В непринужденной беседе удавалось не только докопаться до сути проблемы, волнующей пограничника, но помочь ему переосмыслить случившееся, вернуть общий позитивный настрой.

Кстати, после словесной перепалки с младшим сержантом Ветровым я решил кардинально изменить свою линию поведения. И начал с обращения ко всем без исключения солдатам и сержантам исключительно на «вы».

Но если бы все было так просто! Спустя неделю ко мне подошел водитель заставского газика Мыкола Осадчий. Человек он колоритный, с юмором. Постоянно с чистой тряпочкой в руке, до блеска натирающий панельную доску, ветровое стекло и бока своего авто. Как при его росте в 187 сантиметров и растоптанных сапогах «эксклюзивного» сорок четвертого размера он умудрялся помещаться к тесной кабине ГАЗ–69, для меня оставалось загадкой.

Обычно, пока едешь с ним по ночной сработке, он выплеснет на тебя всю горечь своих бессонных ночей, страданий от отсутствия нужных запчастей, надоевшей до чертиков каши-перловки и так далее. «Шо це таке, знову сработка! От бисова погода, вона мэнэ доконае!» – возмущался он, ловко орудуя рычагом переключения передач и мастерски лавируя между лужами на разбитой, тряской дороге.

С Осадчим мы земляки. Его суржик для меня, закончившего среднюю школу с преподаванием на украинском языке, почти как любимая симфония. Трудяга парень, несмотря на весь свой бесконечный зудеж, обладал удивительным свойством характера: располагать к себе людей, снимать беспокойство и тревогу, смешить до коликов в животе!

Любимым занятием Осадчего во время поездок был пересказ случившегося с ним «грандиозного события». Однажды на заставу Шал-Чеклен пожаловал сам председатель КГБ Туркменской ССР генерал Киселев. К его приезду застава готовилась днем и ночью: драя полы, посыпая мелкой галькой и песочком тротуары и подходы к конюшне, до зеркального блеска начищая оружие и конское снаряжение, стирая и отутюживая порядком выцветшее на солнце солдатское обмундирование.

В зоне особой ответственности был легковой газик Осадчего, ведь именно на нем генерала предстояло доставить от места посадки вертолета до казармы.

В день «икс» генерал действительно прилетел на заставу на пограничном МИ–8 и, покинув борт вертолета, подошел к сияющему чистотой газику Осадчего. Увидев высоченного хлопца и оценив свои впечатляющие габариты, генерал спросил:

– Как зовут?

– Мыкола… звыняйте – ефрейтор Осадчий, товарышу гэнерал!

– Ты вот что, сынок, езжай на заставу, а я пешочком пройдусь. А то, боюсь, в машине нам с тобой тесновато будет.

В сто первый раз пересказывая эту историю, Осадчий заразительно хохочет, а затем, неожиданно смахнув с лица улыбку и нахмурив брови, повернувшись ко мне, спрашивает:

– Вы шо, обиделись на меня? Так скажите прямо, в чем мой косяк?

– Нет, Микола, все нормально. Я даже и не думал обижаться.

– Тогда перестаньте мне «выкать», – выпалил он в сердцах, – а то обидно очень. Как будто стена между нами образовалась. Сплошной официоз! Як на занятиях по политике! Если дело в Ветерке, то бишь Ветрове, то я его… – крепко сжал он в кулак свою могучую промасленную пятерню.

Улыбнувшись, я тогда по-дружески хлопнул Осадчего по плечу и крепко пожал ему руку. Тем не менее своему правилу обращаться к подчиненными на «вы» так и не изменил.

Спустя два с лишним месяца на заставу вновь прикатил капитан Михайлов.

– Чаю не предлагаю, – пошутил я, – зато конспекты в порядке. Занятия и воспитательная работа с личным составом проводятся регулярно. Педагогические дневники заполнены, нарушений по службе и дисциплине не выявлено!

– Да подожди ты со своими конспектами, – озабоченно произнес заместитель коменданта. – Дело есть. Понимаешь, старший лейтенант Рыбаков с «Ореховой» один совсем зашивается. Ему бы в отпуск надо, да на кого коллектив оставить? Словом, предлагаю тебе новое место службы. Пока на равнозначную должность замполита заставы, а там посмотрим. Ты как? – ошарашил он меня неожиданной новостью.

– А орехи на «Ореховой» есть или это только красивое название?

– Застава – классная, буквально утопает в зарослях грецких орехов, – не сразу распознав мою шутку, вполне серьезно заметил Александр Иванович. – Участок интересный. Правда, правый фланг не упреждаем, беспокойный. Зато левый – горный, красивый, до самой пограничной заставы Арваз тянется. Ну что, подумаешь?

– А что тут думать? Наше дело военное. Я согласен.

Глава 8
Откровения у «Белого камня»

Шестая пограничная застава, замыкающая собой левый фланг комендатуры, в полной мере отражала колоритное наименование «Ореховая». Разместившись в неглубоком подковообразном ущелье, она прятала под густыми кронами грецких орехов свежевыбеленные одноэтажные помещения казармы, конюшни, складских помещений и находящийся на некотором удалении от них добротный жилой дом офицерского состава.

Пограничная застава Ореховая

Как и на «Шал-Чеклене», постоянной электроэнергии здесь не было, поэтому движок дизель-генератора, дающего свет с наступлением темного времени суток, использовался с максимальной эффективностью: для подзарядки следовых фонарей ФАС–4, аккумуляторных батарей, питающих сигнальную систему, освещения канцелярии и комнаты связи с круглосуточным дежурным, Ленкомнаты, столовой и для чисто бытовых нужд.

По субботам и воскресеньям будни службы скрашивались высоким и самым доступным из всех искусств. На «ура» шли буквально все художественные фильмы, доставляемые из клуба части. Для притихших, внимательно наблюдающих за экранными перипетиями зрителей это был единственный глоток вожделенной «гражданки». Той далекой, беспечной, счастливой жизни, которая часто вторгалась в солдатские сны, но оставалась такой же недосягаемой, как звезды в бездонном южном небе.

Ярким природным украшением территории заставы был полноводный, живо скользящий между каменными валунами ручей. Деликатно огибая высокий бетонный фундамент казармы, он устремлялся к бане и конюшне, наполняя собой небольшой затон. Здесь кристально-чистой водой коноводы поили лошадей. А у большой лужи, образовавшейся прямо на каменистой дороге, шумно выясняли свои отношения неугомонные, нахохлившие серые грудки воробьи. А еще – горлинки, удоды и даже крикливые белохвостые сороки. Их соревнованию в поиске зерен случайно просыпанного овса и беззаботному купанию, казалось, не было конца. Стремглав разлетались по сторонам потревоженные птахи лишь в одном случае: когда заставской ГАЗ–66, с составом тревожной группы на борту, со всего маху влетал в лужу, разбрасывая вокруг россыпи искрящихся на солнце или под светом фар водяных бликов.

Капитана Михайлова, приехавшего, чтобы официально представить меня личному составу заставы, встречал старший лейтенант Виктор Егорович Рыбаков. После доклада начальник заставы, добродушно улыбаясь, приобнял и меня, как старого доброго знакомого:

– Ну что, послужим, лейтенант?

Пользуясь субботним днем, мы вволю попарились в бане. Выскакивая из раскаленной парилки в чем мать родила, окунались прямо в обжигающе-ледяной ручей, углубленный и специально огороженный из подручных материалов умелыми солдатскими руками. Пару глотков домашнего кваса из личных запасов Рыбакова, короткий передых, и вот мы снова на верхней полке парилки. Плеснув на каменку плошку горячей воды с ароматом мяты, поочередно стегаем друг друга можжевеловыми, источающими густой аромат хвои, вениками.

– Ну, где еще отомстишь начальству за критику, как не в бане! – выпалил я, пряча под войлочной шапкой голову.

– Главное, чтобы критика учила! – отозвался Александр Иванович, весь красный как рак, но довольный и блаженствующий. – Тебя-то как, мои товарищеские наставления чему-нибудь научили?

– Еще как научили! – искренне полыхая чувствами, приложил я ладонь правой руки к сердцу. – Перед вами, как на духу, признаюсь: после жестких оценок старшего лейтенанта Власова чертовски обидно было. И я дал себе зарок – не подставлять больше самого себя. С подчиненными – исключительно на «вы», всегда стараюсь быть сдержанным и заботливым. На службе – почти каждую ночь, донимая пограничников внезапными проверками и решением неожиданных вводных. Занятия и политико-воспитательную работу провожу. Правда, каюсь, когда на заставе очередная запарка, делаю это в сокращенном варианте. Зато никто меня не обвинит в очковтирательстве или лености, не достанет обидными формулировками, типа «забыл провести», «не справился», «проигнорировал распоряжение командования».

Кстати, после того памятного для меня случая Володя Власов не раз бывал у нас на заставе. В процессе личного общения он вел себя вполне по-свойски: щеки не надувал, интересовался моим мнением о подчиненных. И мы вполне ладили. Одно время, шутки ради, я даже хотел было «перевербовать» одного из его явных информаторов, но Шаровский показал мне на это большой кулак. И от легкомысленной затеи я благоразумно отказался.

На Власова я не в обиде. Понимаю, у каждого своя работа. Важно другое: как ни старался в последующем старлей-особист, но компромат на меня раздобыть никак не мог. К спиртному я был равнодушен, это мой природный изъян. Даже годы спустя, на офицерских посиделках в ресторане, я никогда не терял головы, вечно оставался «на стреме», в готовности охладить пыл, притормозить или провести до гостиницы допустившего перебор товарища. Охотой тоже особо не грешил.

Однажды, правда, было дело. Бродил неподалеку от заставы волк-одиночка. В кромешной тьме всё песни протяжные распевал. Долгие. Тоскливо-заунывные. Аж леденящий холодок по спине пробегал. Некоторые пограннаряды в полусотне метров сопровождал. Иногда бойцы на секунду-другую направляли в сторону волка луч следового фонаря ФАС–4 и фиксировали два светящиеся желтизной огонька глаз. Но лишь на мгновенье. Ощутив на себе вспышку света, волк будто растворялся в пространстве.

Исчезал на неделю, иногда больше. А затем снова появлялся и долго солировал по ночам, пугая заставских детишек. Пришлось принять меры.

А вообще я вел себя образцово-показательно. Даже к прибывшей погостить на некоторое время родственнице Раисы Михайловны Шаровской, молодой фигуристой девице-хохлушке, обладательнице выразительных форм, абсолютно никакого внимания не проявлял.

«О, так это уже патология!» – наверняка заметят, читая эти строки, мои сослуживцы. Спорить не стану. Вполне возможно, что все так и есть. Но тут я бессилен что-либо изменить. Просто я такой: амбициозный, иногда малость обидчивый, но не утративший способности работать над собственными ошибками молодой офицер! А молодость, как известно, и не такие недостатки списывает.

Больше волк заставских детишек не пугал

Короче. Лишив старшего лейтенанта Владимира Власова возможности накопать на меня свежий, забористый компромат и вволю «оттоптаться» на очередном партийном собрании, я заметил, что отношение ко мне начальства стало понемногу меняться к лучшему. Критика в мой адрес поутихла. Пару раз, мимоходом, даже слегка похвалили.

Оказалось, это так приятно, когда тебя не песочат, а хвалят, выделяют в лучшую сторону среди остальных. Замечу: дело тут не столько в эмоциях, сколько в конкуренции, здоровом соперничестве, которое никогда не затухало среди офицеров застав, комендатур, да и управления пограничного отряда. Вслух на эту тему никто никогда даже не заикался, но данный фактор постоянно присутствовал и был важной составной частью карьерного роста каждого моего сослуживца.

Капитан Михайлов хорош тем, что с ним легко и понятно. Он всегда искренен, не надувает щеки и дает дельные советы. Не подставит. Перед начальством защитит, но и по голове настучит, если потребуется. Характер достойного человека! Именно поэтому я с ним всегда откровенен. Ему, при необходимости, изливаю свои сомнения, тревоги и «непонятки». Задаю вопросы, ни один из которых не повисает в воздухе, не остается без аргументированного ответа.

Там же, на «Ореховой», я как-то высказал Александру Ивановичу свой упрек, о сути которого стоит упомянуть особо. Это было в тот начальный период моего лейтенантского взросления, когда злосчастные «грабли» неудач и ошибок безжалостно колотили меня по лбу и другим болезненным местам. Я же никак не мог нащупать точку опоры, чтобы переломить этот негативный тренд.

Однажды мы, офицеры Койне-Кесырской комендатуры, возвращались с важного совещания, проходившего в Бахардене. Нас было достаточно много, и поэтому все на равных тряслись в открытом кузове грузового ЗИЛа, испытывавшего на прочность наши спины и задницы. После выезда из отряда в полной мере насладились солнцепеком и мучавшей каждого жаждой, а затем наша изначально нарядная, отутюженная к партактиву форма – кители, рубашки и галстуки – покрылась заметным слоем пыли. Словом, настроение было паршивым. Особенно для меня: ведь в тот день, 27 апреля, мне исполнилось 23 года. Дата, до которой, увы, никому не было дела.

Тем не менее – кто бы мог подумать – свой подарок, очень дорогой для меня, я все же получу. Во время перекура на «Белом камне» ко мне подсел офицер разведотдела капитан Хамит Исмагилович Абиров.

– Что, настроение ни к черту? – начал он издалека.

Согласно кивнув головой, я доверил ему свои печали. Рассказал о навалившемся прессинге со стороны начальства и неспособности вырваться из замкнутого круга неурядиц, уничижительной критики и общей неуверенности в своем будущем.

– Молодец, что вспомнил ключевое слово – «будущее», – с улыбкой отозвался Абиров. – Все что тебе нужно сейчас, так это остановиться, успокоиться и с холодной головой проанализировать сложившуюся ситуацию. Усвоить нужно два простых правила. Первое: за вновь прибывшими молодыми лейтенантами командование пограничного отряда наблюдает ровно год. По его итогам о каждом из вас сложится определенное мнение. Его изложат в служебной характеристике и воткнут в личное дело. Когда впредь где-то будет звучать фамилия офицера, у всех руководителей будет готовый ответ. Этот – трудяга, инициативный, дисциплинированный, ответственный. А этот – лентяй, службой тяготится, без перспектив. Одним словом, это называется «репутация».

– Если в течение первого года ты не застолбишь за собой позитивную оценку, изменить отношение командования к тебе в последующем будет очень трудно. Поверь, я знаю, о чем говорю, – четко проговаривая слова, заявил Абиров.

Над вторым пунктом тоже стоит задуматься. Вот смотри: в отряде двадцать три пограничные заставы, тридцать шесть подразделений, где служат твои коллеги – заместители командиров по политчасти. А вышестоящая должность, по большому счету, только одна. Я не беру во внимание возможные вакансии замполитов комендатур. Туда, как правило, назначают только многоопытных, прослуживших немало лет офицеров. Поверь мне, не все подают вид, но все тридцать шесть офицеров-политработников не прочь занять вышестоящую должность. И дело здесь не только в амбициях. Есть еще большое желание доказать всем свою профессиональную состоятельность.

Таким образом, к уже упомянутой репутации добавляется еще один фактор – здоровое соперничество или конкуренция.

Если поймешь, о чем я толкую, реально перестроишься, начнешь не просто изо дня в день тянуть лямку службы, а пахать, не жалея ни сил, ни времени, будет успех. Если же нет, извини, брат…

В последующем я часто вспоминал слова Хамита Исмагиловича Абирова, сыгравшие важную роль в моей судьбе и профессиональном становлении. Не однажды размышлял на тему о силе слова, доброго наставления, откровенного напутствия. Сколько их, водопады напыщенных, пустотелых слов извергались на наши лейтенантские головы с трибун партийных и комсомольских активов, партсобраний, служебных совещаний, из уст начальников самого разного уровня. Почему пролетали они мимо наших ушей, не побуждали к активным действиям, серьезным раздумьям, самокритичной оценке собственных действий и решений? А тут, на горном плато, у «Белого камня», вдруг настигло меня озарение. И я четко понял, в какую сторону направить паруса своей дальнейшей офицерской судьбы. Понял и успешно стал двигаться в этом направлении в течение всех двадцати восьми с половиной лет своей пограничной службы.

Ну, а Михайлову, в порыве откровенности, я как-то высказал легкий упрек. Почему, дескать, офицер разведотдела, а не коллега из политотдела открыл мне на многое глаза, заставил задуматься? Почему путь к сердцу молодого лейтенанта не нашли коллеги-политработники, «инженеры душ человеческих», считающиеся таковыми по определению?

– Да потому, что он из обоймы настоящих, неравнодушных, – последовал прямой и честный ответ. – За плечами у Абирова, казаха по национальности, вволю хлебнувшего тягот жизни в многодетной семье, большой жизненный опыт. А еще – «академия границы»: служба срочника, старшиной, начальником заставы, учеба в Высшей школе КГБ. Добавь к этому аналитический склад ума и сердце настоящего товарища, участливого, искреннего друга, готового всегда протянуть руку помощи. И ты поймешь ценность и потенциал этого человека.

Капитан А. И. Михайлов умеет быть убедительным. Этому его качеству я немного завидую, стараюсь многое перенять для себя. Важен для меня и главный вопрос: как ему удалось выковать таким самого себя? В поиске ответа мне удалось раздобыть довольно интересную информацию. Как оказалось, Александр Иванович человек весьма любопытной и не типичной судьбы. До призыва в пограничные войска четыре года (!) отслужил срочную на подводной лодке Северного флота.

У моряков служба, как оказалось, сродни пограничной – только успевай заступать с вахты на вахту, вариться в небольшом, замкнутом коллективе, решать многочисленные вводные по своей специальности. И отнюдь не только на морских картах. Так, осенью 1964 года по решению нашего командования две советские подводные лодки негласно подключились к учениям ВМС НАТО «Фоликс–64». Отрабатывая свои учебно-боевые задачи в водах Атлантики, американцы понятия не имели, что на условную «охоту» за главной добычей – атомным ударным авианосцем США «Энтерпрайз», по тем временам самым большим в мире, посмели выйти две советские субмарины.

На учениях обстановка всегда максимально приближена к боевой. Американские моряки, отдадим должное их мастерству, при помощи новейших средств радиоэлектронной разведки, включая сбрасываемые с самолетов радиобуи, засекли одну из наших лодок. Недолго думая, они задействовали свою боевую авиацию и надводные корабли, приступили к бомбометанию, вынуждая неопознанный на тот момент объект всплыть на поверхность и «засветить» флаг страны принадлежности. В международных водах это правило было обязательным.

По решению командования Северного флота, наша подводная лодка была вынуждена всплыть и поднять флаг Военно-Морского Флота СССР. Бороться за свою живучесть, как и предпринять попытку оторваться от условного противника, она не могла, поскольку заряд аккумуляторных батарей был близок к нулю, а риск повреждения и даже уничтожения лодки слишком велик. Американцы, отдав советским морякам положенные в таких случаях почести, весьма довольные собой, продолжили выполнение задач учения.