Текст книги "Алые маки «Арваза». Южная граница: люди, события, факты (1970-2000 гг.)"

Именно их эйфорией и самонадеянностью успешно воспользовался экипаж второй советской подводной лодки. Затаившись, моряки переждали бомбовую атаку, уход надводных кораблей условного противника, незаметно сместились в безопасную зону и продолжили свою «охоту».

Около тридцати суток экипаж, в составе которого на боевом дежурстве находился старший матрос отделения торпедных аппаратов Александр Михайлов, искал брешь в плотном кольце боевого охранения авианосно-ударного соединения авианосца «Энтерпрайз». Мощно рассекая воды Атлантики, многотысячный экипаж этой громадины, в сопровождении кораблей сопровождения, чувствовал свою полную неуязвимость. Лишь на подходе к берегам Великобритании американский экипаж заметно расслабился, утратил боевую хватку. Конвой кораблей сопровождения стал рассеиваться. На образовавшиеся бреши американцы уже не обращали никакого внимания. Этой ситуацией и воспользовалась наша подводная лодка. Решительным броском она выдвинулась на огневую позицию и произвела шесть условных торпедных залпов, в том числе четыре – ядерными боеголовками.

Случись такое в боевой обстановке, в условиях войны, «Энтерпрайз» был бы стопроцентно уничтожен. Этот вывод – не пустая бравада! Все действия экипажа нашей подводной лодки в момент выдвижения на рубеж открытия огня и его нанесения с носовой части были строго задокументированы приборами, штурманскими картами и находившимся на борту представителем командования Северного флота.

По итогам похода, продолжавшегося свыше 65 суток, подводная лодка получила звание «отличной», а Михайлов в числе других был награжден почетным для каждого моряка знаком «За дальний поход».

Вспоминая об этом, рассказанном Александром Ивановичем в состоянии ностальгических воспоминаний случае, я невольно подумал о том, что подводная лодка, как и пограничная застава, во многом схожи. Обе они – автономные боевые единицы и готовы, подобно ежу, мгновенно свернуться в колючий клубок, угрожающе фыркнуть, а затем мгновенно нанести врагу ощутимый урон, соразмерный мощи имеющегося вооружения.

Опорные пункты, постоянно поддерживаемые в боеготовом состоянии на каждой заставе по всей протяженности государственной границы СССР, постоянные тренировки по отражению вооруженного противника, его диверсионно-разведывательных групп, были примечательной чертой границы 70 и 80-х. Никого из нас, ни моряков, ни пограничников, не смущали замкнутое пространство и автономность действий. С учебных пунктов молодых солдат обучали действовать не числом, а умением. И эта практика дорогого стоила. Возможно, именно в силу этих причин бывший «морской волк» Александр Иванович Михайлов и принял решение примерить на себя погоны офицера-пограничника.

А еще Михайлов – рекордсмен по несению службы на одной и той же заставе Койне-Кесырской пограничной комендатуры – семь с половиной лет! Таким результатом не каждый похвастается. Ведь за каждым прожитым днем – почти ежедневные выезды по команде «Застава, в ружье!», тревоги, командировки, бессонные ночи, нервотрепки по самым разным поводам, масса задач, срок исполнения которых – «вчера». Не случайно среди пограничников в ходу термин «пограничные сутки». Все 24 часа, разделить которые на время службы и отдыха физически невозможно!

Еще одна важная черта характера Михайлова – основательность во всем. Что на службе, что в быту. Скажем, пограничная комендатура Койне-Кесыр для многих карьерных офицеров, выпускников военных академий, то место, где нужно пару лет всего лишь продержаться в должности, пройти эту важную ступень служебной лестницы. Никто из них, освоивших в стенах академии науку планирования и осуществления крупных фронтовых, стратегических операций, не планировал «бросить якорь» в этом краю непуганых кабанов и дикобразов, обречь на круглосуточную беспокойную жизнь себя и свою семью.

Михайлов не из таких! Ему по нраву основательность во всем: в службе, взаимоотношениях с местным населением, формировании офицерского коллектива, благоприятного микроклимата в солдатской среде, наконец, элементарном благоустройстве по месту службы. Скажем, первое, что он сделал после назначения на должность начальника заставы Койне-Кесыр, – построил в воскресный день личный состав перед обшарпанным глинобитным дувалом на въезде и спросил: «Нравится?» Затем поочередно повторил то же самое перед потрескавшейся по каменной кладке серой стеной казармы, конюшни, питомника служебных собак.

Построенные еще в 1932 году пограничная застава и управление комендатуры, отделяемые серым глинобитным дувалом, действительно производили удручающее впечатление. Но как-то вся эта хозяйственная «нескладуха» примелькалась, притерпелась, и на нее уже никто не обращал никакого внимания. Даже отцы-командиры. Понадобился свежий, неравнодушный взгляд и элементарное желание приложить руки, чтобы раз и навсегда покончить с этим безобразием.

Совмещать напряженную службу по охране границы с внеплановыми субботниками и воскресниками, конечно же, было трудно. Бойцы поначалу роптали. Но Михайлов не был бы самим собой, если бы лично не показал, как надо замесить раствор, добавив в глину солому, оштукатурить им стены, выровнять как по линейке каждый фрагмент.

Финальная побелка произвела всеобщий фурор! Внешний вид служебных помещений заставы стал меняться буквально на глазах.

«А давайте сфоткаемся на память», – забегали вокруг начальника солдаты. Коллективный снимок вскоре увековечил результат выполненных работ, которым все без исключения, даже непоколебимые прежде в своем упрямстве «роптуны», оказались очень даже довольны.

Не успели отдышаться, как у капитана Михайлова возникла новая идея. Вместе с молодой женой, Фаиной Петровной, семьей Тороповых, другими свободными от службы офицерами и их женами, спланировали участок и посадили вдоль дорожки, ведущей к офицерскому дому, вишневый сад. А следом затянули виноградными лозами дорожку от хоздвора до самой калитки комендатуры. На первый взгляд, ничего сложного, но как преобразился окружающий территорию заставы и комендатуры ландшафт! Исчезли разруха и казенщина, серость и убогость. Даже настроение у всех изменилось к лучшему, признавались солдаты, продолжая совершенствовать сделанное. Кто-то ровными булыжниками выравнивал бордюры, кто-то посыпал дорожки и тротуары мелкой галькой, чтобы не нести в помещения грязь в ненастную погоду. Дело спорилось!

А. И. Михайлов с любовью всей жизни и будущей женой Фаиной

От быта шагнули к вопросам боевой подготовки, особенно строевой, огневой, физической. Тренировки и стрельбы следовали одна за другой. Заметно подтянули конспекты и знания по политической подготовке, с которыми ранее были серьезные проблемы. И на ближайшей инспекторской проверке застава уверенно обрела почетный статус отличной.

Жизнь постепенно налаживалась!

* * *

Однажды в Койне-Кесыре внезапно приземлился вертолет с начальником войск Краснознаменного Среднеазиатского пограничного округа КГБ СССР генерал-лейтенантом Ю. А. Нешумовым. В свое время он, будучи молодым офицером, начинал здесь свою службу и при первой возможности посещал родную заставу. Оставив в тени беседки «свиту», Юрий Алексеевич прошелся по территории. Заглянул на конюшню и в питомник служебных собак, приветливо поздоровался с двумя молодыми женщинами, заботливо окучивающими посадки моркови, лука и петрушки.

Взору Нешумова, как он и любил, предстала не «вылизанная» к приезду начальства застава, а что ни на есть будничная, которой она является в повседневной жизни. Глядя на тщательно оштукатуренные и свежепобеленные стены казармы, других служебных помещений, он обратил внимание на густые заросли виноградника и кружащих над крупными, спелыми гроздьями винограда многочисленных пчел. Порадовался заметно подросшим деревцам яблонь, груш и инжира, детской площадке, где играли в войнушку малыши.

«Молодцы! Держи заставу, старший лейтенант!» – сказал он на прощание и, крепко пожав Михайлову и другим койне-кесырцам руки, улетел в Ашхабад.

Его, обычно сдержанного на похвалу, слова дорогого стоили.

Глава 9
Мустанги здесь вольны как ветер

Ранним утром, в рамках запланированного ввода в должность, мы с капитаном Михайловым выехали в конном строю на левый фланг пограничной заставы Ореховая. Условий для проезда даже на автомобиле высокой проходимости здесь практически не было, как и сколь-нибудь видимых очертаний дороги. Зато узкая, чуть заметная тропа была хорошо известна заставским лошадям. Неспешным шагом, торя копытами проход в густых зарослях разнотравья, они брели по намеченному маршруту, тяжело посапывая и отгоняя на ходу хвостами надоедливых оводов. Возле старой раскидистой чинары кони внезапно остановились.

– Чего это они? – спросил я у сопровождающего нас сержанта с торчащим из-за спины автоматом.

– Здесь у нас потайная розетка для микротелефонной трубки. Место, где мы обычно докладываем о результатах службы на заставу.

«Вот и не верь после этого в разум животных, их дисциплину и организованность», – подумал я, с любовью похлопывая по загривку своего Падишаха.

В пограничном дозоре

Извилистая тропа постепенно вывела нас к старой деревянной вышке. Подняться на нее мы не рискнули. Скрипучие рейки угрожающе прогибались, да и сама конструкция, продуваемая порывистым, наполненным прохладой ветром, казалась весьма хлипкой. Обойдя вокруг вышки, мы заметили на потрескавшихся, заскорузлых от времени ступенях незамысловатые солдатские автографы. Младший сержант Демченко и рядовой Зыгарь оставили о себе память 6 июня 1943 года. Остальные надписи были уже послевоенного периода.

– Вышку мы бережем. Как-никак память, – отозвался сержант, задумчиво провожая взглядом проносящиеся над нами кустистые светло-серые облака. – Пару раз на нее покушались местные пастухи ввиду дефицита дров, но мы их от этого отвадили. Для нас это памятная пограничная достопримечательность, осязаемый кусочек истории нашей заставы.

Проведя ладонью по шершавой деревянной поверхности, я невольно вспугнул небольшого длинноногого паука, мастерящего здесь замысловатый кружевной узор своей западни. Потрогал рукой основательно проржавевшую, но все еще крепкую подкову, приколоченную у основания вышки на удачу…

Да, я сентиментален. В какой-то миг мысленно переношусь в далекий июнь 1943-го, пытаюсь представить себе: как выглядели, чем жили, о чем думали и мечтали пограничники тех суровых военных лет? Я отчетливо слышу щелчки перезаряжаемых ими винтовок, ловлю настороженные взгляды, прикованные к иранской территории, чувствую запах полустоптанных на бесконечных дозорных тропах кирзачей, замечаю почти невидимые в разнотравье зеленые пограничные фуражки с короткой тульей. Между нами – десятилетия, но пограничный уклад незыблем. Именно эта гамма чувств и будоражит положительные эмоции, связывает их, пограничников 43-го, и нас, современников, незримыми нитями, составляет суть преемственности поколений, пограничного братства. В такие минуты слова исчезают, а душевный трепет ощущается почти физически.

Лично для меня одно лишь короткое прикосновение к этой исторической достопримечательности значит гораздо больше, чем несколько прочитанных книг ярко выраженной «патриотической» направленности. Любить свою Родину можно по-разному. В моем представлении это чувство неполно без жаворонка, спрятавшегося в глубинах бездонного голубого неба, фыркающих лошадей, этой старой, заброшенной вышки. Крохотного паука и суровых, молчаливых гор, уходящих в обе стороны до самого горизонта.

Спустя еще полчаса мы вышли на линейку. Проверили красно-зеленый пограничный столб с гербом и порядковым номером 200. Неподалеку от нашего священного символа, обозначающего край родной земли, стоит еще один пограничный столб с гербом Исламской Республики Иран. В отличие от нашего, запечатлевшего союз равноправных республик-сестер, объединенных символом труда – серпом и молотом, герб сопредельной стороны изображал угрожающего вида льва с мечом и многогранной звездой, символизирующей солнце.

Между основными столбами – ровно пять метров. А между ними – знак промежуточный, чем-то напоминающий кол с отточенным верхом. Именно по нему, с точностью до сантиметра, и проходит государственная граница. Пока сержант протирает влажной салфеткой герб и верхушку столба, любимое место передышки соколов и хищных ночных сов, мы осматриваемся по сторонам. На близлежащих возвышенностях сопредельной стороны и в нашем тылу – никого. Знаменитая пограничная тишина. Край земли, полюбоваться которым исключительно наша пограничная привилегия.

Пограничный столб № 200. За ним – Иран

Поторапливая шенкелями лошадей, двигаемся по едва заметной тропе. В некоторых местах – сплошной камень ровного горного плато, и мы галопом скачем по знакомому направлению. Торопим лошадей не случайно, ведь ровно через сорок минут у нас на стыке застав встреча с соседом из «Арваза» старшим лейтенантом Владимиром Тимофеевичем Корнеевым. Высокий, чуть сутуловатый крепыш, с развитой мускулатурой и добродушной улыбкой, он никогда не опаздывал на встречи. Его пунктуальность, как и обязательность, ответственное отношение к службе снискали Корнееву авторитет делового, перспективного офицера.

На протяжении всего маршрута постоянно движемся под горку. Преодолеваем, судя по геодезическому знаку и отметке на карте, высоту в 1350 метров над уровнем моря. Густые заросли травы перемежаются с островками арчи и диких яблонь. Как они сюда попали – загадка природы. Притормаживаем у густых зарослей можжевельника и любуемся внезапно появившейся из ущелья семеркой мустангов. Поначалу, сказать по правде, подумалось, что кони эти заставские, на выгуле. Но нет, выпасаются без сопровождения, приглядывая за тройкой жеребят. Гривы и хвосты – длинные, черные с проседью, с вкраплениями сухой травы. Копыта – без подков. Завидев нас, они прислушиваются, тревожно оглядываются по сторонам своими иссиня-черными глазами, а затем резво срываются на галоп и устремляются вслед за вожаком, гнедым длинноногим конем, в сторону Ирана.

«Откуда у вас мустанги, это же такая редкость?» – поинтересовались мы при встрече с Володей Корнеевым. Тот лишь развел руками: «Здесь они свободны как ветер. Гуляют то на нашей территории, то на иранской. Близко не подпускают. Одно время куда-то надолго пропали, мы уж стали грешить на волков или снежного барса. Оказалось, нет, вернулись невредимые, но уже с жеребятами».

Пограничная застава Арваз, как и соседняя слева – Тагарёво, по-своему уникальны. Обе – высокогорные, свыше 1600 метров над уровнем моря, и очень трудные по условиям службы. Один только левый фланг «Тагарёво» простирался на 18 километров 250 метров. Его тщательная проверка дозором в конном строю в обе стороны занимала свыше 36 километров и превышала суточную служебную нагрузку состава наряда! Добавьте к этому специфику участка: наличие крутых возвышенностей и сыпучих склонов, где пограничникам приходилось спешиваться, и вы поймете, чего стоила солдатам и офицерам такая служба.

Старший лейтенант Владимир Корнеев даст фору любому кавалеристу

По меткому выражению служившего здесь Вячеслава (ник – Вячеслав–75), «сигнальная система тут начиналась и заканчивалась из ниоткуда». Она внезапно возникала на пути движения нарушителя границы и, с учетом его физической измотанности, играла роль непреодолимого рубежа даже для весьма подготовленного, натренированного человека.

Еще одна важная особенность данного направления заключалась в том, что упомянутые заставы прикрывали стык между двумя погранкомендатурами – Койне-Кесыр и Гермаб – и по вопросам оперативно-служебной деятельности подчинялись напрямую штабу пограничного отряда. Подход к ним со стороны тыла был очень сложным. По глубоким ущельям можно было выйти на «Шестые ворота», «Сухой арык», «Вилюшки» или «Старую чайхану». Тут уж как получится. Тем не менее именно этот участок часто выбирали для попытки прорыва нарушители границы. Вполне логичным на этот счет было решение командования пограничного отряда и округа утвердить его в качестве основного направления вероятного движения нарушителей границы, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Основанная в 1923 году пограничная застава Арваз по особенностям своего участка была не менее колоритнее «Тагарёво» и вполне заслуженно соперничала с нею по тяготам и лишениям пограничной службы.

Многие ее участки, по воспоминаниям пограничников-срочников Александра Шаповалова, Владимира Елецкого и Анатолия Васильева, особенно зимой, где по ущельям высота снежного покрова превышала два метра, а отвесные скалы то и дело грозили камнепадами, была непроходимой. Подвоз продуктов, боеприпасов и всего необходимого осуществлялся только в летний период: на автомашинах до отметки «икс» в предгорьях Копет-Дага, а далее – силами конной тяги. Иначе – никак!

Не случайно на «Арваз» и «Тагарёво» подбирали физически и морально крепких офицеров, дисциплинированных, ответственных сержантов и солдат, имевших спортивные разряды, твердые навыки по кавалерийской подготовке. Именно такими в разное время и были сменявшие друг друга начальники застав Юрий Васильевич Подолякин, Леонид Григорьевич Гурбо, Валерий Викторович Селиверстов, Виктор Анатольевич Колеватых, Владимир Тимофеевич Корнеев, старшины застав – прапорщик Виталий Анатольевич Васильев, Алексей Боднарчук и другие. В последующие годы мне не раз доводилось бывать в служебной командировке на том же «Арвазе». Несмотря на суровость этих мест, застава всегда была ухоженной и опрятной, а личный состав отличался доброжелательностью, гостеприимством и повышенным вниманием к приезжающим отрядным офицерам.

Казарму подразделения, несмотря за «золотую» доставку стройматериалов, не раз ремонтировали, но вывеску всегда оставляли прежнюю, с уникальным рубленым шрифтом еще той, довоенной поры. Как важное звено, связывающее многие поколения самоотверженно служивших здесь офицеров и прапорщиков, сержантов и солдат. Настоящих «пахарей границы», без преувеличения сказать, ее элиты.

Глава 10
Проверка «на вшивость» от дембелей

Спустя пару дней, бросив на стол ключи от сейфа, старший лейтенант Рыбаков укатил на окружные сборы начальников застав. Заспешил по своим делам и капитан А. И. Михайлов, предоставив мне возможность для полной самореализации в новом воинском коллективе.

Не скажу, что меня это сильно напрягло. Школа «Шал-Чеклена» оказалась полезной. Замкнув на себе функции командира и воспитателя, организатора службы и ее проверяющего, я быстро вошел в рабочую колею. На составление плана охраны границы уходило не более получаса. После общего подъема, в 13.00, физзарядки и обеда, я приступал к плановым занятиям по боевой и политической подготовке, тренировкам на «Городке следопыта», редактированию заметок для стенгазеты, решению других текущих задач. Если в рабочий ритм внезапно вмешивалось отрядное начальство, к проведению занятий и совершенствованию конспектов тут же подключались младшие командиры. Благо парни подобрались толковые.

Сложности, как правило, возникали в ночное время: умудриться лично отдавать приказы на охрану государственной границы и проверять несение службы пограннарядами даже на ближних подступах, оставляя заставу на сержанта-срочника, было как-то стремно. В условиях неупреждаемого правого фланга, когда, в случае обострения обстановки, на счету была каждая минута, отсутствие офицера в центре принятия решения без надежной связи с подчиненными создавало немалые риски. Ввиду отсутствия альтернативы, оставалось одно: сознательно рассчитывать на авось и, как советовал мне капитан Абиров, грести и грести, насколько хватит сил.

Что понравилось мне в новом коллективе, так это оптимистичный, никогда не унывающий настрой личного состава, его желание по любому поводу подставить мне плечо. Не подводить ни в службе, ни в повседневной жизни. Уж не знаю, как этого умудрился добиться старший лейтенант Рыбаков, но все сержанты и солдаты четко и беспрекословно выполняли мои команды и распоряжения. Я же старался не дергать их понапрасну, не ломать устоявшийся ритм заставской жизни.

Впрочем, воинский коллектив – это всегда сложный, неоднородный организм. Кто-то весельчак и рубаха-парень, а кто-то скрытен, застенчив, самолюбив. Один стремится отличиться и заслужить знак «Отличник погранвойск» 2-й степени, другой равнодушно считает дни до увольнения, втихаря оформляя в укромном месте свой дембельский альбом.

Я не нарадуюсь своему первому помощнику младшему сержанту Николаю Черникову и приятно удивляюсь основательности внешне сдержанного, но очень порядочного комсорга ефрейтора Александра Ярового. На волне положительных эмоций, связанных с общим положением дел в коллективе, я немного расслабляюсь и неожиданно получаю щелчок по носу.

Дело было так. С рассветом в канцелярию НЗ постучал повар заставы рядовой Яков Маймескул: «Товарищ лейтенант, завтрак готов». До выхода в запланированный мною утренний дозор на правый фланг участка оставалось еще двадцать минут. Не теряя времени, я направился в столовую.

Мой завтрак – из общего котла. Из привилегий лишь дополнительная порция сливочного масла, немного сыра и консервированных сосисок. Не густо, но в руках Маймескула, призывника из благодатной Молдавии и повара первой категории, все самые простые ингредиенты превращались почти в ресторанный изыск. Кухня и столовая, где хозяйничал он, всегда блестели чистотой, а разносимые из нее запахи неизменно радовали и обостряли аппетит всего личного состава.

У конюшни, где меня уже поджидали ефрейторы Владимир Уразовский и Виталий Чепиков, ко мне подошел дневальный рядовой Титов:

– Хотел предложить вам Падишаха, товарищ лейтенант, но он позавчера потерял подкову. Его лучше пока на службу не брать.

– Логично. А кого предложите взамен?

– А вы как в седле держитесь, уверенно? Могу предложить Нору, но она большая лентяйка, еле шевелится. А вот Звездочка в самый раз будет, резвая, выносливая. Правда, она пять месяцев назад ожеребилась и малость отвыкла от седла…

– Показывай!

Звездочка внешне выглядела как после санатория: бодрая, откормленная, с живым, любопытным взглядом. Окликнув ее, я уверенно зашел в станок, похлопал кобылу по мощному загривку, сунул в морду сухарик. Накинутое на спину седло вызвало у нее несколько нервную реакцию. Она заржала и загарцевала, толкая меня своим боком, пытаясь лягнуть левой задней ногой. «Ну, не балуй!» – прикрикнул я на нее. Не особо церемонясь, дал кобыле коленом под дых и потуже затянул ремень подпруги. Накинул уздечку, поправил крылья седла.

За пределами конюшни, почувствовав на себе уверенного всадника, кобыла снова решила показать норов: заплясала и закружила, перебирая длинными тонкими ногами, сверкнула недовольными глазами, тряхнула мощной гривой. От малейшего прикосновения шенкелями она вздрагивала и беспокойно подавала голос коротким ржанием. Покапризничав какое-то время, все же смирилась, заняла место в общем строю.

Правый фланг – всего около шести с половиной километров. Государственная граница здесь извивается змейкой по зажатому с двух сторон фарватеру небольшой реки. Набухая водой, особенно после обильных ливней или селевых потоков, она резко смещалась вправо или влево, подмывала берега, то и дело меняла привычную линию, обозначенную на карте. К беспокойному характеру Сумбара все давно привыкли. С природой ведь не поспоришь, поэтому и иранская жандармерия, и мы, как положено, фиксировали прохождение государственной границы строго по фарватеру реки, не обращая внимания на все ее выкрутасы.

В этот раз русло Сумбара значительно обмелело, пересохло, устоялось. Лошади, цокая копытами, лениво двигались по привычному маршруту, аккуратно переступая через небольшие промоины. Мы же, придерживая правой рукой оружие, плавно перемещали внимательные взгляды от ребристой поверхности контрольно-следовой полосы и сигнальной системы к участкам предгорий сопредельной территории и в наш тыл. Важно было не прозевать, своевременно обнаружить возможные признаки подготовки к нарушению границы.

В целом обстановка спокойная, даже комфортная. Утренний туман дымится над зарослями густой прибрежной травы. Серебристая гладь воды иногда вздрагивает играющей у поверхности мелкой плотвичкой. Над зарослями камыша местами дрожит мошкара, сплоченной ватагой переносясь из одного места на другое. Утренний воздух бодрит прохладой, но уверенно поднимающийся из-за горных вершин ярко-золотистый диск солнца уже согревает плечи наших выцветших гимнастерок.

В районе шестого участка лошади встрепенулись. У самых ног коня Уразовского неожиданно выскочил потревоженный дикобраз.

«Нарушителями» границы часто бывали дикобразы

Видимо от испуга, он нахохлился, зло ощетинился своими острыми черно-белыми колючками, а затем, от греха подальше, снова юркнул в сторону камышей, оставив на память о себе несколько больших иголок. «О, дембельский сувенир, пригодится», – обрадовался Чепиков. Быстро соскочив с коня, он в мгновение ока оприходовал потерянные дикобразом иголки и снова пришпорил своего коня, занимая место в общем строю.

С потайной розетки стыка правого фланга охраняемого участка мы сообщили на заставу о результатах службы и двинулись в обратный путь.

– Может, со стороны реки по тропе проедем? – предложил Уразовский. – Заодно обследуем свежие промоины в русле реки. Иранскую территорию понаблюдаем. – Я согласно киваю головой и пришпориваю коня.

Знаю по опыту: обратный путь в конном строю всегда чреват капризами четвероногих сослуживцев. Вот и теперь, как всегда оживившись на пути домой, лошади стали ускорять шаг, то и дело норовя сорваться в галоп. Вместе со Звездочкой я в строю иду первым. «Ну, не балуй!», – вполголоса покрикиваю на нее, натягивая поводья, заставляя лошадь склонить голову к земле и сбавить темп.

Беда подкралась незаметно. На одном из участков река, делая крутой изгиб, основательно подмыла наш берег, и ширина тропы сузилась примерно до 70 сантиметров. Что делать на опасных для прохождения участках, я хорошо усвоил еще на занятиях по кавалерийской подготовке в манеже Московского высшего пограничного командного училища КГБ СССР имени Моссовета. Бросаю повод, освобождаю ноги от стремян и даю лошади полную свободу действий. Кобыла явно нервничает, ведь справа полутораметровый обрыв и шумный поток реки, а слева – острая колючка системы. Легко толкаю кобылу вбок пятками сапог и вдруг физически ощущаю, как, опасливо прижимаясь к системе, Звездочка начинает тащить меня по колючей проволоке.

Мой новенький хромовый левый сапог, как и брюки хэбэ, в считанные секунды превращаются в густо нарезанные по горизонтали окровавленные лохмотья. Острая боль, как и царапины на боку лошади, мелочь по сравнению с ее взрывным характером. Она снова начинает гарцевать, оглашая округу тревожным ржанием, и, не слушая меня, вдруг неожиданно срывается в галоп.

Спустя пару десятков метров, выйдя на достаточно ровный и безопасный участок, позволяю кобыле «выпустить пар», промчаться галопом около полусотни метров. Затем снова туго натягиваю поводья и пускаю лошадь по кругу, гася ее неуемный азарт. Проделав подобное несколько раз, мы, наконец, переходим на шаг, и моя Звездочка окончательно успокаивается.

Доскакав легкой рысью до заставы и лихо соскочив с коня, бросаю поводья дневальному по конюшне. Вдруг замечаю округлившиеся, перепуганные глаза дежурного по заставе. Мой левый сапог густо распорот по горизонтали, штанина – в клочья. Вся нога в крови. Спешу укрыться в канцелярии, чтобы сделать себе перевязку и не будоражить почем зря личный состав.

«Надо было все же спешиться в районе промоины…» – размышляю я про себя, хотя понимаю, что подобное действо могло вызвать пренебрежительную ухмылку у остального состава пограннаряда. Для молодого, амбициозного лейтенанта это было невозможным. За это и поплатился!

Ох уж эти амбиции! Невольно вспомнился случай, когда после проверки правого фланга на «Шал-Чеклене», двигаясь в конном строю по извилистой каменистой дороге, проторенной в русле пересохшего ручья, я точно так же дал слабину и отпустил поводья своего, то и дело норовившего сорваться в галоп, коня. Ему, засранцу, стремительная, во всю прыть пробежка нужна как воздух. Умом я это понимаю. Отчаянный, безудержный галоп – не каприз и не фактор неповиновения, а скорее физиологическая потребность, толкающая коня выплеснуть накопившуюся энергию.

С другой стороны, хорошо помню строгое напутствие капитана А. Н. Шаровского о необходимости соблюдения мер безопасности на службе. Ведь за мною скачут менее опытные рядовые пограничники.

Чем все закончилось? На крутом повороте мой разгоряченный в безудержной скачке конь неожиданно остолбенел, врезавшись двумя передними копытами в землю. Я же, повинуясь законам инерции, должен был вылететь из седла и, пролетев два-три метра, смачно грохнуться наземь.

Тогда в моем случае произошло самое настоящее чудо. В долю секунды я заметил на дороге перед испуганным конем вставшую в угрожающую позу кобру. Очевидно, не успевая переползти дорогу перед внезапно возникшей угрозой, она решила продемонстрировать свое право на защиту.

Неожиданная встреча с коброй

Страх и отчаяние пронзили все мое существо. Мертвой хваткой в последнюю секунду я ухватился за шею коня, погасив неизбежный полет через его голову. Удар о землю был болезненным, но его я почти не почувствовал. Перед лицом маячили копыта моего темпераментного коня, а взмокшей спиной я чувствовал угрозу куда более значительную.

Кобра оказалась воистину мудрой змеей. Совершив еще несколько угрожающе-колыхающихся движений с широко раскрытым, переливающимся на солнце капюшоном, она быстро опустилась на землю и спустя мгновение скрылась в густых зарослях карагача. Позднее, рассказав о случившемся капитану Шаровскому, я получил в ответ лишь его снисходительную ухмылку: «С вами, молодыми лейтенантами, никакого сладу нет. И когда же вы, черти, повзрослеете?»

Мое взросление на «Ореховой», похоже, затянулось. Во всяком случае, повстречав полмесяца спустя нашего особиста Владимира Власова, с которым у нас отныне было ровно, я услышал: «Все банально просто. Кое-кто из старослужащих подал идею устроить молодому, ретивому лейтенанту проверку „на вшивость“ по навыкам кавалерийской подготовки. И организовали они это мастерски! Не знавшая почти полгода после родов седла темпераментная Звездочка, должна была при первом же удобном случае сбросить всадника наземь. Представляешь зрелище: довольная кобыла самостоятельно вернулась в конюшню налегке, а горе-всадник, с погонами лейтенанта на плечах, не солоно хлебавши пришел бы следом пешком. Вот смеху-то было бы!»