Текст книги "Алые маки «Арваза». Южная граница: люди, события, факты (1970-2000 гг.)"

Глава 22
Командирский характер

– Извините великодушно, товарищ подполковник, но вам шах, – старательно скрывая внутреннее ликование, произнес майор Семен Павлович Беседин. И, завалив на бок вражеского ферзя, не без удовольствия отхлебнул из пиалы давно остывший зеленый чай.

– Не может быть! – спохватился Костенко.

Окончательно стряхнув с себя назойливые мысли о предстоящей инспекторской проверке и связанных с этим хлопотах, он стал судорожно рыскать взглядом по шахматной доске в поисках роковой ошибки. Той самой, что едва не стоила ему почти неминуемой капитуляции. «Потеря ферзя – утрата серьезная. Но неужели безвыходная?» – пульсировала в его сознании тревожная мысль, пока он старался нащупать спасительную соломинку.

Проигрывать начальник Бахарденского пограничного отряда подполковник Валентин Петрович Костенко не любил. Не в его это было характере – терпеть чье-либо, пусть даже незначительное, превосходство. Всегда оставляя за собой окончательное решение по любому из служебных вопросов, намертво сжившись с принципом единоначалия, где он на вершине военной пирамиды, в этот раз командир чувствовал себя явно не комильфо.

– До чего же отвратительна эта ваша ловушка в «Сицилианской защите», Семен Палыч, – угрюмо заметил он. – Помнится, как-то вы ее уже использовали. Гамбит Смита Морра. Так, кажется, это называется в среде профессиональных шахматистов?

– Он самый, Валентин Петрович, – охотно отозвался Беседин. – Комбинация интересная и достаточно редкая. Да и утрату ферзя практически всегда гарантирует.

– А давайте отложим эту партию на потом и немного освежим окружающее пространство, пока женщины не пригласили нас к вечерней трапезе, – миролюбиво предложил Семен Павлович и, ловко подхватив конец шланга, открыл кран колонки. Упругая струя холодной воды скользнула по дорожке и кустарникам, посеребрила прозрачными искорками живительной влаги приунывшую за день в сорокаградусной жаре растительность. Облегченным вздохом и тихим шелестом отозвалась на человеческую заботу виноградная лоза, плотной крышей зеленой листвы укрывавшая площадку перед домом. И лишь потревоженный внезапным вмешательством воробей испуганно чирикнул недовольством – и был таков!

Ежевечерний полив двора в зоне малоэтажной застройки – ритуал практически обязательный. Как в туркменских, так и во дворах, где проживали офицеры пограничного гарнизона. Не сказать, что «водная процедура» так уж сводила на нет действие раскаленного воздуха, нагоняемого из близлежащих Каракумов, но многим, особенно детишкам, она нравилась. Вот и в этот раз, увидев поливающего двор отца, к нему тут же устремилась младшая из семьи Бесединых – Иришка. Шлепая сандалиями на босу ногу и звонко хохоча, она ловко уворачивалась от струй воды, демонстрируя всем свой шустрый, неугомонный характер.

Наблюдая за этой картиной, невольно улыбнулся и вечно сдержанный на эмоции подполковник Костенко. Впрочем, «подполковником» он был лишь на службе. Здесь же, во дворе, в бытовом общении, для всех он просто Валентин Петрович. Его жена – улыбчивая и хлебосольная Людмила Николаевна. Сын – Олег. Ни о каком чинопочитании или, не дай Бог, высокомерии, речь, разумеется, никогда не шла. В отношениях с близкими соседями это было бы верхом безрассудства.

Неожиданно следом за Иришкой во дворе появился Олег и приветливо помахал всем рукой. Возрастом он был постарше, и ребячеством уже не увлекался. Чтобы выработать у парня навыки самостоятельности, Костенко-старший периодически направлял его с друзьями в пионерский лагерь, расположившийся в зоне отцовского присмотра – Фирюзинском ущелье. «Коллектив – лучшее место, чтобы пообтесать характер, самоутвердиться в нем», – заявлял он не однажды. – А еще важна физическая подготовка, силовая гимнастика». По этой части Валентин Петрович сам мог дать фору любому из желающих, а заодно щегольнуть силой упругих мышц, подтянутостью фигуры, умением мастерски выполнить любое упражнение на спортивных снарядах. Личный пример отца всегда импонировал Олегу, и он изо всех сил старался быть как минимум не хуже.

Старшая дочь Семена Павловича, Лена, в кругу подрастающей молодежи – самая сдержанная, взрослая и рассудительная. Будучи студенткой филфака Туркменского государственного университета, она предпочитала уединение в зеленой беседке, где с удовольствием «глотала» предусмотренные учебной программой произведения отечественных и зарубежных классиков, готовилась к многочисленным зачетам и экзаменам. Впрочем, это не мешало ей вместе с университетскими подругами время от времени посещать «Дни молодого офицера» и танцевальные вечера, быть веселой и общительной в любой молодежной компании.

Надо сказать, что в нечаянном соседстве и установившихся практически дружеских отношениях семьям Валентина Петровича Костенко и Семена Павловича Беседина явно повезло. Сошлись они, на мой взгляд, на том, что были друг другу полными антиподами. Первый – стопроцентный служака и карьерист (в хорошем смысле этого слова!), жесткий и бескомпромиссный командир, которого подчиненные, будь то солдаты или офицеры, предпочитали обходить стороной. Второй – остепенившийся, подуставший от службы скромный, интеллигентный человек; погоны на плечах для него являлись жизненной необходимостью, с которой просто пришлось смириться.

Деревня Гладкое, затерявшаяся на просторах степной Курской области, запомнилась малолетнему Сене голодухой и беспросветной бедностью. Выживали, как могли. И то лишь до определенного момента. Едва парнишке исполнилось семь лет, отец в отчаянье махнул рукой на скудное хозяйство и перевез семью в город Кандалакша Мурманской области. Здесь, по крайней мере, парню повезло с образованием и подработкой. Учился он старательно, да и дополнительные сотня-полторы рублей семейному бюджету была отнюдь не помехой. Худо-бедно, но семья выживала, несмотря на постоянные недоедания, периодические бомбардировки и полыхающую поблизости войну.

Едва исполнилось 17 лет, долговязый, повзрослевший Семен в очередной раз настойчиво постучал в дверь военкома: «Хочу добровольцем на фронт!» Шел 1943-й. Решающий год беспощадной войны. Это сейчас мы гордимся героями Сталинграда и хорошо знаем места всех крупных сражений, где фашист обломал свои хищные зубы. А тогда страна жила в тревожном ожидании – сдюжим ли, выстоим? В поредевших полках и дивизиях советских войск на передовой был важен каждый штык. Одним из них и стал вскоре туго перепоясанный солдатским ремнем рядовой Семен Беседин.

Спустя годы, в дни чествования ветеранов Великой Отечественной, сослуживцы часто просили его вспомнить о временах военного лихолетья, рассказать о том, о чем фронтовики предпочитали обычно помалкивать. Беседин в этом смысле не был исключением. Старательно уходил от прямых ответов на каверзные вопросы, переводил разговор на другие темы. Откровения о минувшей войне до конца жизни саднили сердца большинства фронтовиков, отзывались непереносимой болью, горечью, а то и вспышками ночных кошмаров.

«О чем рассказать этим счастливчикам, не заставшим годы разрушительной войны, нескончаемых моральных и физических страданий? О том, как по ночам нещадно болит тело после трех полученных на фронте ранений? Или о молодых парнях-сослуживцах, с которыми еще поутру раскуривали махорку, шутили, опрокидывали для поднятия боевого духа „наркомовские“ сто грамм, а после атаки… Куда не кинь взглядом – кровавое месиво смешанных с землей, прошитых навылет очередями немецких пулеметов MG–42, исковерканных минами и снарядами бездыханных человеческих тел. Об этом аде войны разве расскажешь? Да и зачем? Профессия – Родину защищать – не должна пугать. Смерть за Родину – достойный выбор настоящих мужчин».

Обычно на этой пафосной ноте Семен Павлович Беседин прерывал свои тягостные раздумья о войне и бодрил себя тем, что в войну ему несказанно повезло. Выжил, дошел до Берлина. С удовлетворением, как и многие его товарищи, оценил развалины столицы «тысячелетнего Рейха».

К тому же – семья удалась, две дочки и сын сердце радуют. Грех жаловаться на судьбу! А раз выпало в силу жизненных обстоятельств продолжить службу – то почему бы и нет?

После окончания войны уже лейтенанта С. П. Беседина направили для дальнейшего прохождения службы в Литву. Немецкие диверсанты и местные полицаи все еще по-волчьи рыскали в лесах, прятались в схронах, огрызались: убивали активистов, нападали на немногочисленные группы солдат и офицеров, запугивали местное население. Пять лет службы в Литве, с оружием даже в законный выходной или на танцах в районном Доме культуры, были хорошей школой чекистской подготовки, результативной оперативно-розыскной и боевой деятельности. Служить бы и дальше, только судьба военного – потемки! Вызов к командиру. Предписание – в руки, и вот уже скорый поезд несется в далекую, неведомую Туркмению.

По жизни Семен Павлович – неисправимый оптимист. Вот и новое место службы он воспринял не как насмешку, а подарок судьбы. И не ошибся. Вскоре встретил ее, единственную и неповторимую. Женился, обзавелся детьми. Одно плохо: счастье посидеть у домашнего очага выпадало ему, впрочем, как и большинству офицеров-пограничников, крайне редко. Львиную долю времени безраздельно отнимала служба. Сначала в Каахкинском погранотряде, затем на пограничной комендатуре «Багир». Кстати, именно там он впервые посадил на коня маленькую Иришку и ее брата, подарил возможность почувствовать себя в седле, когда страх и счастье сливались в единый, ни с чем не сравнимый восторг.

Уже будучи майором, проходя службу в разведотделе Бахарденского погранотряда, С. П. Беседин умело планировал и осуществлял многие оперативные комбинации в интересах надежной охраны государственной границы, боролся с контрабандистами и нарушителями, укреплял тыловые подступы за счет добровольных народных дружин и активистов приграничья. Был одним из самых результативных офицеров разведотдела. Не случайно, заслушав отчет, начальник погранотряда полковник И. П. Данилушкин, однажды предложил ему поступать в Военную академию, с перспективой дальнейшего служебного роста.

Все складывалось как нельзя лучше, только от учебы в академии майор Беседин наотрез отказался. Почему? На то были свои причины. Среди них главная, как признался мне однажды в кабинете оперативного дежурного Семен Павлович, «профессиональное выгорание», накопившаяся усталость, желание сбавить обороты, ведь не за горами «гражданка». А к ней тоже нужно быть готовым, и соответствующее образование иметь.

– У каждого из нас свой потенциал, – здраво рассуждал он. – Я искренне радуюсь и поддерживаю офицеров, которые горят на службе, дерзают, пропадая днями и ночами на границе, добиваются хороших результатов. Бог им в помощь! Именно такие – молодые, энергичные офицеры и должны поступать в академии, делать карьеру, укреплять безопасность границы. Мой же энергетический потенциал уже не тот, что в лейтенантские годы. Да и война заметно подкосила здоровье. Собственные амбиции я всегда старался пропускать через мелкое сито реальных возможностей. Кто-то рождается с «маршальским жезлом», как тот же Костенко, а кто-то с призванием сугубо гражданским. Вот почему при первом удобном случае я попросил командира части разрешить мне поступить на юридический факультет Туркменского госуниверситета. И ни разу о принятом решении не пожалел.

Обо всех этих перипетиях служебной биографии и личных качествах майора С. П. Беседина командир Бахарденского, конечно же, хорошо знал. Ему импонировали личная скромность, фронтовое прошлое, откровенность и логичность умозаключений опытного офицера. Как и умение держать язык за зубами, не бахвалиться «особыми» отношениями с первым лицом части, ничего не просить, вести себя ровно и достойно.

С домашними и в кругу семьи Бесединых подполковник В. П. Костенко всегда подпитывался положительными эмоциями, по-настоящему отдыхал: будь то за шахматной доской, в спонтанном споре о прочитанной книге или просто за пиалой зеленого чая с дешевыми карамельками. Здесь, в домашнем кругу, он старательно прятал свое второе, чисто человеческое «я», о котором многие, привыкшие к командирским «громам и молниям» офицеры и солдаты даже не догадывались.

– Мужчины, мойте руки, пора за стол, – окончательно разрядила напряженную атмосферу недоигранной шахматной партии Людмила Николаевна Костенко, торжественно водружая на стол свой знаменитый пирог «Медовик». По части кулинарных изысков, впрочем, как и домашнего тепла, уюта, нейтрализации частых стрессовых ситуаций мужа, она была непревзойденным мастером. Не случайно и Олег, и Иришка, едва учуяв расползающийся по округе ароматный запах печеного теста, тут же неслись на кухню, требуя именно себе кусок побольше. Вот и в этот раз, придвинув к себе тарелки и пиалы с чаем, пряча за щекой надежно «спрятанные» конфеты, они уже предвкушали «праздник живота».

Дружная компания принялась за дело, то и дело нахваливая хозяйку, обмениваясь доброжелательными улыбками. «Ешьте на здоровье!» – привычно хлопотала у стола Людмила Николаевна, подливая в пиалы зеленый чай с мятой.

Неспешную беседу о том о сем неожиданно прервала егоза Иришка:

– Дядя Валя, а как там на границе, все спокойно? – неожиданно поинтересовалась она.

Вся честная компания от удивления приподняла брови, а затем прыснула смехом. Дело в том, что по негласному джентльменскому соглашению служебные вопросы в кругу семьи никогда не обсуждались. Табу! Полный запрет! Но тут был случай особый. Вот почему Костенко-старший, демонстративно нахмурив брови, поманил к себе Иришку и, приобняв ее за худенькие плечи, таинственно произнес:

– Тут недавно у нас произошло такое… Только это секрет! Строго между нами…

– Так я никому, честное пионерское! – округлив глаза, выпалила Иришка, и торжественно вскинула вверх правую руку.

– Ну, слушай, – тихо поведал ей «дядя командир». – Служил у нас на заставе Дузлы-Тепе конь-тяжеловоз по кличке Зайсан. В своем кругу солдаты звали его просто Васька. Но он не обижался. За сухарик или кусочек сахарку всё бойцам прощал, даже удары по спине плеткой. А все потому, что конь он был крупный, сильный, с большими пожелтевшими зубами и седой гривой, которой он любил размахивать, отгоняя мух и оводов. А повозочным у Васьки был ефрейтор Гриша Лотоцкий. Ежедневно он запрягал повозку, грузил на нее плужок, необходимую упряжь, лопаты и еще с одним бойцом выезжал работать на границу. Где вспахать контрольный валик, где поправить забор ограждения или решетки для пропуска талой воды, мостки починить.

Славился конь тем, что не боялся никого, даже волков. Заслышав их страшный протяжный вой, только уши прижимал и беспокойно бил копытами о землю. К тому же был он неприхотлив: пил редко, ел любую траву, даже молодую верблюжью колючку.

И вот однажды он пропал. Солдаты переполошились, искать стали. Они же не знали, что пришло время состарившегося Ваську отправлять на корм …, то есть … – осекся Костенко, – на пенсию. Отвезли старого мерина в Кара-Кала – и дело с концом.

А спустя неделю поднял часовой заставы по тревоге дежурного. Изо всех сил закричал ему: «Срочно беги к воротам!» Запыхавшийся сержант схватил автомат и помчался к воротам, а возле них… Васька стоит. Исхудавший, уставший, но невредимый! Мордой нетерпеливо машет, на заставу просится.

Приняли его как родного. Накормили и напоили, даже дефицитным овсом побаловали. Решил начальник заставы больше никуда старого мерина не направлять. Пусть себе дальше служит. Только его побег из Кара-Калинского отряда – это большой секрет. Ты ж смотри, никому!

Что ни говори, а умел Валентин Петрович с подростками ладить.

* * *

В период своей службы в Бахарденском погранотряде я невольно, чисто из любопытства, прислушивался к оценкам и мнениям сослуживцев о «первом», сопоставлял их со своими. Позднее, уже после увольнения в запас, охотно интересовался суждениями сослуживцев о В. П. Костенко, радовался его успешной карьере, генеральским лампасам и удивлялся живучести неизменно «кусачего» характера. При всей общей схожести с другими командирами Бахарденского его психологический портрет явно выбивался из числа привычных. И потому был особенно интересным.

К примеру, командовавшие ранее пограничным отрядом полковники Иван Петрович Данилушкин (1968–1973 гг.) и Владлен Андреевич Черняев (1973–1975 гг.), будучи многоопытными, «тертыми калачами», отличались преимущественно спокойным и уравновешенным нравом, являлись носителями высокой штабной культуры. Говорили тихо, но их слова всегда были хорошо слышны в самых последних рядах любой военной аудитории.

Имея крепкие позиции в окружном звене, они всегда держали «нос по ветру», были в курсе предстоящих событий и планов начальства, что придавало их действиям уверенности, обеспечивало плановость и ритмичность в работе. На текущих проблемах отцы-командиры особо не заморачивались, но руку на «пульсе границы» держали цепко. Их профессиональное чутье, умение прогнозировать развитие обстановки на охраняемом участке позволяло принимать упреждающие решения, концентрировать силы и средства на тех направлениях, где это необходимо. «Втереть очки» таким командирам было очень сложно, поскольку каждый из них досконально знал охраняемый участок, сильные и слабые стороны воинских коллективов, его офицеров и прапорщиков.

Решение большинства текущих проблем упомянутые командиры охотно перекладывали на плечи своих заместителей, а также опытных офицеров ближнего круга. Не забывая при этом внимательно наблюдать за принимаемыми ими решениями, оценивая, кто на что годится. Освобождение от «текучки» позволяло, во-первых, выкроить время для осмысления наиболее важных вопросов развития части, повышения эффективности службы. А во-вторых, давало возможность заместителям командиров проявить самостоятельность, инициативу, приобрести практический опыт, без которого на границе никуда.

Если уж проявляли свой взрывной командирский характер, наказывали подчиненных, то исключительно по делу, распекая их на служебных совещаниях жестко и беспощадно. При этом, разумеется, не унижая человеческого достоинства. Помнили: от ошибок не застрахован никто. Главное, чтобы провинившийся офицер сделал для себя правильные выводы.

Никогда не отличались злопамятством. Умели давать шанс на исправление, замечать перемены к лучшему, поддерживать. Эти их качества случайными не назовешь. И Данилушкин, и Черняев были по-человечески мудры, на собственном опыте знали, насколько непредсказуемыми бывают обстановка на границе и поступки обделенного строгим командирским вниманием «горячо любимого» личного состава. Тут невольно напрашивается сравнение с «минным полем», преодолеть которое неопытному офицеру крайне сложно. Вот почему командиры Бахарденского – строгие и взыскательные – никогда не забывали протянуть руку помощи молодым, неопытным офицерам, предостеречь их, направить на путь истины. После жестких оценок, выпустив пар, часто могли миролюбиво, по-отцовски напутствовать, дескать, «ты уж не подведи меня, старлей».

На их фоне заступивший на командирский мостик подполковник Анатолий Васильевич Чурсин (1978–1982 гг.), на мой взгляд, был нередко излишне мягким и деликатным офицером. Если в бытность того же В. А. Черняева, а позднее и В. П. Костенко в командирский кабинет без очень веских на то оснований не попасть, то Анатолий Васильевич каждому посетителю всегда приветливо пожимал руку, предлагал стул и старался вникнуть в существо имеющихся проблем, оказать необходимую помощь и поддержку. Его вечно наполненный табачным дымом кабинет напоминал «штабной вагон», где после тщательного анализа, оперативно, без лишней бюрократии, тут же подписывались приказы и распоряжения, принимались важные решения, откладывать которые на потом было просто недопустимо.

Командир Бахарденского, душа-человек, полковник Анатолий Васильевич Чурсин

Впрочем, объективности ради, следует заметить, что доступностью командира иной раз злоупотребляли наиболее ушлые, опытные офицеры. Особенно если речь шла о выделении транспорта, доставке на заставы материально-технических средств. В условиях дефицита бензина и моторесурсов срабатывал принцип «кто первым встал, того и тапки». Но так происходило лишь на первом этапе командирского становления. В последующем возникающие авралы были полностью изжиты благодаря плановой, системной работе. Возросла роль заместителей, которые, курируя конкретные направления деятельности – штаб, политотдел, тыл, разведотдел и другие, приучали подчиненных решать все вопросы в рамках отведенных компетенций, заблаговременно согласовывать их с коллегами из других отделов. Польза от этого была очевидной.

В бытность начальником Бахарденского пограничного отряда подполковника Анатолия Васильевича Чурсина заметно повысилась роль офицеров-направленцев застав и погранкомендатур, улучшился морально-психологический климат в коллективе. Если прежде в управлении отряда действовал железный принцип – «раньше начальника покидать кабинет не смей» (независимо от того, есть срочная работа или нет), то при Чурсине «гайки» заметно ослабли. «У офицера или прапорщика, помимо служебных обязанностей, есть не менее важная потребность – отдохнуть в кругу семьи, заняться воспитанием детей, дать им почувствовать, что в доме есть отец», – любил наставлять своих заместителей командир. Подобное отношение к людям было по достоинству оценено. Подполковник А. В. Чурсин пользовался всеобщим уважением и поддержкой.

Жаль, проявляя человеческую заботу о других, не уберег он сам себя. Сердце оказалось слишком уязвимым перед навалившимися непомерными служебными нагрузками. Поправив здоровье после продолжительной болезни, благодаря помощи командования округа А. В. Чурсин был переведен для дальнейшего прохождения службы в Западный пограничный округ.

У каждого командира свой неповторимый стиль работы, профессиональный «почерк». Принимая на себя обязанности первого лица, он вправе действовать по своему усмотрению: быть жестким или мягким, доверчивым или маниакально-подозрительным, «закручивать гайки» или напротив – уповать на совесть и высокие морально-нравственные качества военнослужащих. Для командования округа формы и методы командирской деятельности в отрядном звене были вторичны. Главное – обеспечить результат: строгий уставной порядок и надежную охрану порученного участка государственной границы.

С назначением на должность начальника Бахарденского пограничного отряда подполковника В. П. Костенко стало ясно: вольница закончилась. В части появился командир-единоначальник. Жесткий. Принципиальный. С крепкой административной дубиной на плече и сводом ясных уставных правил, обязательных для всех и каждого, независимо от звания и занимаемой должности.

Дважды своих приказов командир не повторял. Обращался ко всем исключительно на «вы», что, впрочем, не сулило ничего хорошего. Ранним утром, едва в штабе части раздавался характерный скрип его сапог, коридор тут же пустел. Любители поболтать предусмотрительно прикрывали двери своих служебных кабинетов, ясно сознавая, что встреча с Костенко всегда чревата укоризной: время идет, а работа стоит!

Это в прежние времена командиры чинно, ровно к 9.00 подъезжали к зданию штаба на своих персональных авто и, приняв доклад оперативного дежурного, уединялись в стенах просторного, охлажденного кондиционером служебного кабинета. Чашка кофе. Короткое совещание с заместителями. Инструктаж оперативного дежурного, неспешная работа с документами…

Отныне редкое утро обходилось без жесткой командирской встряски, четких задач и конкретных докладов о проделанной работе. Новый командир легко вычленял из общей массы подчиненных тех, кто явно «не горел» на службе, срывал выполнение плановых заданий и распоряжений. Щедро раздавал им выговоры и «строгачи», требуя результатов и реальных перемен к лучшему.

Костенко – человек спартанского склада характера. Еще в бытность здесь же, при Черняеве, начальником штаба, он ежедневно просыпался спозаранку. Истязал себя тренировками на спортгородке, плавал в бассейне, устроенном рядом с КПП части, и, за 30 минут до общего подъема гарнизона, пешком, туго перетянутый портупеей, уверенным шагом двигался в сторону солдатской казармы. А там…

Рота связи. Полусонный дневальный, присев на тумбочку, откровенно клюет носом. Дежурный – вне поля зрения. Половая тряпка на входе скомкана и суха. Утренней влажной уборкой даже и не пахнет.

– В чем дело? – взрывает тишину коридора громкий голос НШ. – Что за бардак, где дежурный?

Оторопевший от неожиданности солдат беспомощно хлопает глазами, судорожно пытается поправить штык-нож на заметно ослабленном ремне.

Вылетевший пулей из спального помещения дежурный – младший сержант – истошно кричит:

– Рота, смирно! Товарищ майор, за время моего дежурства…

– Какое к черту «смирно»?! – вспыхивает праведным гневом Костенко. – Рота еще спит, а вот вы должны быть на месте и обеспечить твердый уставной порядок.

«Срочно вызовите мне командира роты. Почему ваш штык-нож болтается на боку? Почему подворотничок несвежий? Кто инструктировал вас при заступлении в наряд?» – замечания сыпались, как из рога изобилия. Перепуганная внезапной проверкой дежурная смена, понурив головы, опасливо молчала, не смея поднять глаз на разбушевавшегося майора.

Прибежавший на шум дежурный по части, получив свою порцию «люлей», стремительно направлялся в другие роты проверять порядок и контролировать предстоящий общий подъем. «Хорошо, обошлось в этот раз без взыскания», – думал офицер, поправляя на рукаве красную повязку, врываясь в подразделение комендантской роты. Здесь, услышав грозовой раскат этажом ниже, все уже были на стреме. Знали, чем чревата внезапная проверка НШ, его уставная требовательность.

А неугомонный майор Костенко уже направлялся в солдатскую столовую, чтобы проверить чистоту и порядок на кухне, снять пробу с завтрака, а заодно «взбодрить» дежурного прапорщика. Чем эта проверка закончится, не пополнится ли состав сидельцев гауптвахты – не брался определить никто!

Ошибаются те, кто считает упомянутую утреннюю «экзекуцию» фактом единичным. Временное затишье в гарнизоне наступало лишь, когда НШ уезжал в командировку на границу. Там всплывало немало других проблем, поскольку В. П. Костенко предпочитал игнорировать установленные для офицеров командования шаблоны и действовать по своим правилам. К примеру, двигаясь по флангу участка заставы, неожиданно подняться на наблюдательную вышку и… извлечь из-под куртки солдата припрятанный там журнал «Пограничник» с недочитанным рассказом. Или замкнуть нити сигнальной системы и проверить время прибытия на участок тревожной группы.

Начальник штаба на заставе – это обязательная тренировка по команде «Тревога», с занятием личным составом опорного пункта. Проверка его состояния. А еще – боевые стрельбы, зачет на знание сержантским составом уставов и служебных инструкций, решение с офицерами застав вводных на случай обострения обстановки на границе. Наконец, ночью или ближе к утру – обязательная проверка службы пограннарядов.

Легендарный командир Бахарденского – Валентин Петрович Костенко

Слов нет, пребывая в высоком статусе начальника штаба пограничного отряда, он мог бы всего этого и не делать, элементарно отдохнуть, выспаться. Для Костенко принципы важнее. Он знает: дашь слабину, потеряешь моральное право требовать с остальных. Личный пример – стержень офицера границы, инструмент, без которого результата не будет.

После отъезда майора В. П. Костенко с заставы офицеры облегченно вздыхали. Ну, дескать, пронесло! Впрочем, большинство отдавали должное его кипучей энергии, принципиальности и упорству в достижении намеченных целей. Он не просто выявлял недостатки, но требовал их немедленного устранения. Не просто ругал и критиковал, а учил, наставлял, советовал. Да, случалось, использовал жесткие методы, даже объявлял взыскания. Но лишь в тех случаях, когда ему откровенно врали, пытались «втереть очки», а допущенные нарушения могли привести к тяжелым последствиям. Всякий обман он воспринимал как личное оскорбление, ущемление своего достоинства. Тут уж держись!

– Да, большинство младших офицеров Костенко боялись, это правда, – вспоминает Геннадий Григорьевич Барахта. Тогда, в 1973-м, ефрейтор пограничной заставы «Хендывар», а ныне полковник в отставке, выслуга лет которого в пограничных войсках превысила в льготном исчислении 60 лет! – Служба на границе, несмотря на все тяготы и лишения, мне пришлась по душе, поэтому, отслужив год, я решил поступать в высшее пограничное училище. Впечатления тех дней врезались в память накрепко, ведь «крестным отцом» мне стал сам майор Валентин Петрович Костенко. Грозный НШ!

Помню, находясь в отрядной приежке, вместе с Володей Казаковым и еще одним товарищем, мы тихо коротали время, готовясь к отправке на сборный пункт абитуриентов в Каахкинский погранотряд. В соседней же комнате разместились два прапорщика из роты сопровождения поездов. Они распивали вино и оживленно о чем-то спорили. Вдруг, как гром среди ясного неба, в приежку нагрянул майор В. П. Костенко. Отправив незадачливых прапорщиков на гауптвахту, заглянул он и к нам. «Почему не по форме одеты? А что, приветствовать старших по званию вас не учили?» Словом, заодно и нам досталось в тот вечер.

«Не поступите в училище – 15 суток гауптвахты каждому гарантирую! Нечего от границы отлынивать, перекладывать тяготы службы на своих товарищей!» – безапелляционно заявил он. Впрочем, попрощались мы все же по-доброму: «После выпуска из училища приглашаю продолжить службу в Бахарденском пограничном отряде. Вы как, не против?» Мы в ответ дружно закивали головами.

Прошло четыре года. Как и обещал, уже с погонами лейтенанта на плечах, я прибыл для дальнейшего прохождения службы в родную часть. Каково же было мое удивление, когда подполковник В. П. Костенко окликнул меня по фамилии и крепко пожал руку: «Вот это я понимаю! Дал слово – и сдержал! Это – по-нашему!»

– Удивительно цепкая память! И это далеко не единственное из достоинств командира, которое я охотно взял себе на вооружение, – восторженно отозвался Г. Г. Барахта, дополняя психологический портрет этого незаурядного человека.

* * *

Пару раз взрывной характер Костенко, впрочем, как и его умение быстро переключаться в настроении, сообразуясь с конкретной ситуацией, однажды я испытал лично на себе. До сих пор хорошо помню тот день и час.

Дождавшись, пока опустеет приемная, нерешительно постучал в дверь. Вошел. Четко доложил: