Текст книги "Волки Дикого поля"

2

…Игорь Юрьевич издалека наблюдал за своим кышлагом и, заметив направляющихся в его сторону недругов, кинулся бежать, поддавшись панике.

Несколько монголов хотели броситься вдогонку, но Тургэн их остановил.

– Дэлгэр, – сказал тихо, – прострели ему правую ногу.

Дэлгэр, как и Джебе-нойон, был метким лучником.

Он снял с плеча лук, приладил стрелу и сразу спустил тетиву.

Сын кагана споткнулся и упал.

– Возьмите его и бережно ведите сюда.

Игорь Юрьевич только злобно оскалился, увидев торжествующих рабов.

– Шелудивые собаки! Псы блохастые! – крикнул бешено. – Придёт мой отец, я вас по кускам резать буду, а куски по степи раскидывать! По всей степи…

Монголы выразительно показали на плеть, он замолчал.

Вернулись в аул, когда трубы пропели «Внимание!», приехал Субедей.

– Непобедимый, твоя воля выполнена, – доложил Тургэн. – Это сын кипчакского кагана.

– Почему у него кровь на ноге? – нахмурился Субедей. – Я приказал не причинять ему никакого вреда!

– Бегает быстро, а монголы хорошо стреляют.

– Рану перевяжите, и больше пальцем не трогать. Отныне ты за него головой отвечаешь. Как имя?

– Десятник Тургэн.

– Уже сотник… Разрешаю тебе самому доставить этого знатного кипчака в золотую юрту повелителя вселенной.

Тургэн рапростёрся ниц у копыт коня Субедея.

– Это что за люди? – спросил Субедей, указав на рабов.

– Они выдали место, где скрывался сын кагана, теперь ждут награды.

Субедей повернулся к своим таргаудам и приказал:

– И они её дождались… Отведите в сторону и отрубите головы быстро. Пусть быстрая смерть станет их настоящей наградой.

Рабы вздрогнули и попятились в ужасе, когда их стали хватать и волочь. Некоторое время слышались вопли и стенания, потом всё стихло.

– Как говорит повелитель вселенной, – назидательно произнес Субедей, – рабы, которые не соблюдают верности господину, разве будут готовы быть верными другим?

Заметив привязанных к телеге рязанца и булгарина, спросил:

– Почему этих держишь отдельно?

– Непобедимый, чтобы решить их судьбу, необходима твоя мудрость, – просто ответил Тургэн, он искренне верил в мудрость темника.

– Разрешаю спросить.

– Эти двое отказались предать своего господина, даже под страхом смерти, даже притом, что их господин был к ним немилосерден. И я никак не могу понять, чего они более достойны: награды, или наказания?

– Вопрос простой, сотник… Молод ты ещё, заветов нашего повелителя не помнишь. Если они верны своему господину – значит, могут быть верными и другим, – подумав, сказал Субедей. – Несомненно, их надо наградить. Верность у других народов, кроме монголов, редкое качество. Такие не ударят в спину. Сними с них колодки, накорми досыта и отпусти домой. Пусть дальше несут величие имени монголов!

– Слушаю и повинуюсь! – радостно отвечал Тургэн.

Разграбление и приведение к покорности в кипчакских степях между Днепром и Доном продолжалось всю осень, вплоть до первых снегов и заморозков.

Достаточно обезопасившись, монголы наконец получили возможность дать хорошо отдохнуть и себе, и своим изрядно уставшим коням.

Эти степи идеально подходили для зимовки огромных табунов и стад, которых у завоевателей теперь было в избытке. Чабанами и пастухами в них стали бывшие куренные, ханы, другие представители кипчакской знати.

Два странника

1

…Задувал резкий ветер, шевеля бурые остатки летних трав, принося холод телу, тревогу душе.

Два путника брели Диким полем.

Их путь лежал к полунощи-северу.

…После разговора с полководцем отношение монголов к рабам – урусуту и булгарину – резко переменилось, с них сняли колодки, разрешили занять свободную юрту; дали большой кусок говядины, чтобы утолить голод.

Тургэн сказал:

– Радуйтесь, несчастные, сегодня у непобедимого Субедея благодушное настроение. Он велел дать вам одежду, припасов и отпустить с миром.

Колодникам хотелось подпрыгнуть от восторга, но они сохранили невозмутимое спокойствие.

Это понравилось сотнику.

– Уходите сегодня, – приказал он. – Непобедимый не любит присутствия чужаков среди своих доблестных воинов.

– Господин, как мы сможем уйти далеко? – осведомился Мустафа. – Первый же конный разъезд остановит, и либо убьют, либо снова рабами сделают…

– Воля непобедимого нерушима! Всякому, кто остановит, будете называть имя Субедей-багатура. Любой монгол побледнеет. Неповиновение – смерть! Да и не наших отрядов опасайтесь, а кипчакских шаек, которых расплодилось столько, что истреблять не успеваем.

– Спасибо за предупреждение, господин.

– Вы – отважные люди, – просто сказал Тургэн. – Мне не хочется, чтобы вы просто сгинули в степи.

Немного помолчав, чтобы до несчастных дошёл благожелательный смысл сказанного, добавил:

– И мне не хотелось бы встретиться с вами в битве…

– Так не ходите к нам гостями незваными, – ответил Трофим, до сих пор угрюмо молчавший. – У нас густые леса, а вам степь надобна…

Сотник насторожился, потом рассмеялся.

– Я ценю бесстрашие и правдивость, – ответил он.

– Господин, ты разрешишь нам взять оружие? – спросил рязанец.

– Возьмите всё, что сочтёте нужным для своей защиты от волков или кипчаков, но даже не думайте сопротивляться монгольским воинам.

Бывшие колодники поклонились бывшему десятнику.

2

…Челядь сновала тут и там. В огромном котле варилась конина. На вертеле зажаривалась туша быка. Жир стекал по её сторонам прямо в костёр; капли часто вспыхивали на огне, лопаясь пузырьками и выпуская приятные запахи, которые лениво расплывались по всей необъятной степи.

Казалось, ничего не изменилось… Впечатление привычного, успевшего даже в чём-то стать родным и близким, откуда почему-то надо немедля уходить. А не хочется. У Трофима непривычно сжалось сердце.

«Опомнись, ведь это неволя. В Рязань, в Рязань! Домой скорее, ибо меня уже успели все похоронить. Да и как иначе? Столько лет!..»

В хозяйственных юртах и повозках Трофим и Мустафа отыскали мешочки с просом, зачерствевшие лепёшки, запасы вяленого мяса. Нашли чувалы с одеждой, в которые половцы её складывали, воротясь из набегов. Выбрали себе по две пары прочных пошевней – сапог без каблуков, охабни (мужская верхняя одежда) и лисьи шапки со свисающими хвостами.

– Чем далее на север, тем холоднее будет, – говорил Трофим. – Ты не гляди, что здесь ещё тепло. У нас уже стужень-декабрь, а это – стужа.

Путь предстоял долгий и трудный. Конями решили не обременяться – лишнее внимание привлекают, да и требуют ухода.

– Идти нам в сторону Северного Донца, а там недалече град Курск, оттуда на Рязань рукой подать, – объяснял Трофим товарищу.

Мустафа удивился, откуда такие познания.

– Хаживал в походы, бывал в сторожах.

– Ты воин?

– Был княжьим дружинником.

Шли и шли. Поначалу всё больше молчали, пугливо озираясь по сторонам на всякий внятный или невнятный звук.

К свободе и простору привыкали понемногу, всё время что-то давило и беспокоило. Всякий раз казалось, что из-за кургана, леса или оврага стремительно вылетит отряд половцев и они снова окажутся в колодках.

Но вокруг, куда ни посмотри, безлюдно.

Однажды Трофим не утерпел и спросил:

– Скажи, друже, а что это мы всё время молчим?

Мустафа ответил:

– Взираем на творения Аллаха! Благодать какая, все слова лишние.

Трофим посмотрел вокруг.

– Творение хоть куда. Но меня всё время мучает вопрос: почему монголы нас отпустили, а остальным головы долой?

– Не всё ли равно? – задумчиво отвечал Мустафа. – Наслаждайся свободой. Просто нам повезло. Или ты думаешь, что при ином исходе мы бы чувствовали себя гораздо лучше?

Рязанец поёжился и попытался втянуть голову в плечи.

– Нет, не думаю. Но меня возмущает, что нас отпустили за то, что мы не указали, где прячется этот мучитель и пытатель, которого бы я собственными руками!..

– Успокойся, друг мой христианин! Это для нас он и пытатель и мучитель, а для них – большой хан. А один хан другому зла не сотворит и не помилует того, кто на такое решится. Скажи, ваши князья сильно бьют друг друга?

– Как обычно, – мрачно ответил Трофим. – Бьются, потом меды пьют да вина заморские.

– Вот и наши эмиры и улугбеки живут в своё удовольствие, пьют сидшу-брагу и вино, а курсыбаи и казанчии – простые ратники – воюют и терпят всякие лишения.

Булгарин замедлил шаг, словно вслушиваясь в звук встречного ветра, и горестно добавил:

– Только булгары не заставляют своих воинов ходить со злом на друга или брата, который живёт в соседнем городе, потому что им цвет его кафтана не понравился…

– Мустафа, ты мне настоящий сотоварищ по несчастью, но я тебя очень прошу, – взмолился Трофим.

– Прости, я ведь не злорадствую, а только говорю о том, что у нас, например, знают все. Потому на вас так часто нападают – то с юга, то с севера, то с востока… В общем, со всех сторон света.

Трофим стиснул зубы и промолчал.

Через седьмицу-неделю вышли к берегам Донца и, двигаясь вперёд, набрели на тихую заводь. Берега здесь поросли камышом, а по спуску виднелись купины шиповника и боярышника, перемежавшиеся яблоней и кизилом.

Слегка присыпало снежком.

– Почти как у нас в Рязани, – вздохнул Трофим. – Только берёзок не хватает.

Мустафа устало прикрыл глаза.

– Диво ещё, что волков не встретили…

– Что там волки, о друг мой Мустафа? В Диком поле хуже всего встретить лихого человека, а с волками всегда можно договориться…

Собрали сухих веток, травы, развели костерок.

Мустафа принёс воды с речки.

Сидели, грели над огоньком руки, слушали весёлое бульканье воды в котелке.

– Трофим, ты долго был в неволе?

– Да почитай три года. Ты подольше? Меня пригнали, помню, ты уже в колодках-смыках обретался.

– Я уже и счёт годам потерял, – отвечал Мустафа печально. – Ты дружинником был? А у какого князя?

– У Ингваря Игоревича. Он вокняжился в Рязани после Глебова злодейства в Исадах. Слышал?

– Про то у нас все слышали… Не обошлось без Иблиса – злого духа!

– Это уж точно!

– А я – гончар, – с гордостью сказал Мустафа, стараясь быстро сменить тему разговора. – Был мастером в столице Великой Булгарии городе Биляр. У вас его называют Великий город.

– Куда ни коснись, всё великое! – воскликнул Трофим. – Любите вы… В самом деле что-то большое или только по вашему разумению?

– В самом деле всё великое! У нас в Великом городе кузнечное и оружейное дело очень развито, – говорил, всё более увлекаясь, Мустафа. – Даже железо своё где-то копают, но не говорят, где… Оружейники и кузнецы у нас опытны и мастеровиты, одинаково хорошо работают с медью, бронзой, серебром, золотом; плавят цветное стекло, превращая его в изумительной красоты браслеты и бусы! Ты своей грубой душой ратного мужа, христианин, даже вообразить себе не можешь, какие они чеканят украшенья!..

– Да где уж нам, – весело отвечал Трофим, его забавляли слова Мустафы.

– А гончары у нас! – продолжал булгарин, закатывая глаза. – Знаешь, я и сам был не из последних… Мы обжигали посуду – простую и цветную. И посуда эта была не то что у вас: деревянная и шершавая, одних и тех же размеров, – нет. У нас она – от корчаг, вёдер на сто, до самой маленькой мисочки для женских румян, и не просто мисочки, а мисочки с такой же маленькой крышечкой, которую и в руки взять страшно, как крохотного ребёночка…

Булгарин вдруг подавленно замолчал, уставясь пустыми глазами в потемневшую степную даль.

– Ребёночка, – повторил задумчиво, со щемящей тоской, – ребёночка… И детишкам малым мы обжигали для забав – зверушек разных лесных, свистулек искусных, куколок потешных.

Он немного помолчал, чтобы до рязанца дошло значение сказанного, и вдруг спросил:

– Скажи, мой друг Трофим, а у тебя детки есть?

– Не до деток было, Мустафа, ой не до них! Ну, с ремёслами вашими – понятно, а каковы города, воинские укрепления?

– Да уж побольше ваших деревянных городов и защищены получше.

– Нешто видывал города наши?

– Приходилось. Я же, кроме всего прочего, ещё кирпичи делал. Знакомый купец развозил в разные страны, и в твою Рязань тоже. А потом я сам решил с ним попутешествовать – мир посмотреть… Лучше бы я этого никогда не захотел! В одной из таких поездок мы и наткнулись на большой отряд диких кипчаков.

– И охраны не было?

– Была, да что толку?! Только вино пить да на женщин глазеть! Даже сражаться не стали, вмиг побросали оружие. Только купец, его звали Ахмет, отважным оказался, стал биться с разбойниками, да вот только не повезло ему… Там и остался лежать с разрубленной головой.

– Экий молодец! – восхитился Трофим. – А у нас все купцы – воины. Отважное племя!

– Знаешь, я сейчас тоже стану воинскому делу обучаться, – горестно сказал Мустафа. – В этом мире нет мира – значит, надо уметь воевать! – И прошептал почти плача: – Пять лет неволи… Дети выросли без отца.

– Много детишек?

– Трое. Год, три и пять… тогда было… Знаешь, а имён их совсем не помню, не знаю, где они, что с ними. И даже представить себе не могу, как они выглядят. И меня не узнают совсем!

– А жена?

– Её помню, Айсулу звали.

– Ничего, Мустафа, главное – живой, – успокаивал Трофим. – В остальном порядок наведёшь, ты мужик основательный.

– У меня и свой горн был в Гончарном квартале, – горячо говорил булгарин. – Это у нас там во внешнем городе у реки Билярки. Песок и глина рядом, только работай. И дела шли неплохо. Вот и решил оставить вместо себя брата жены Рустама, сходил в Исмаилдан – это большая мечеть такая у нас, как ваша церковь, и отправился в путь… Чтоб мой ум отсох! – молвил в сердцах.

– Ты не ругайся, а благодари Аллаха своего, что вживе остался.

– Скажи, Трофим, когда всё это кончится? – Мустафа повёл рукой вокруг. – Когда люди перестанут делать друг другу плохо? Мы ведь могли бы просто торговать, просто ездить друг к другу в гости…

Трофим задумался. Наверняка сейчас вспомнил и свой роковой выезд с княжеской сторожей, и вековечную вражду с половцами. А ведь у него были друзья среди степняков. Вспомнил лихого куренного Бобур-оба, который по весне пригонял в Рязань косяки лошадей. И за чаркой мёда говорили они о том, как хорошо дружить, а не враждовать.

– Не знаю, Мустафа, – ответил честно. – Наверняка тогда, когда у нас станет Царство Божие.

– Значит, никогда, – подытожил Мустафа.

3

Отмахавши за очередной день многие тысячи шагов – поприщ – по замёрзшей степи, спустились на дно небольшого овражка с ещё сочившимся ручейком, да так и рухнули в перепутанные кучи пепельных травяных стеблей.

Было не до еды, не до питья.

Уснули мгновенно.

И снился Трофиму его десятник Евпатий, сын воеводы Коловрата.

Всё было как наяву, словно со стороны наблюдал.

Отправляя сторожу, Евпатий неустанно твердил, чтобы глядели в оба, степь кишит половецкими разбойными шайками. Мол, при явной опасности в бой не вступать, а вборзе слать вестника, самим наблюдать прилежно. Только наблюдать.

– Не впервой, – степенно отвечали дозорцы, поглаживая бороды.

Евпатий обошёл всех стоявших наизготове у лошадей. Трофима ободряюще похлопал по плечу, мол, молодец.

На днях жребий свёл их в учебном бою и Трофиму, который был лет на пять постарше и помощнее, пришлось худо, едва не оплошал. Сошлись на ничьей.

…Пятеро всадников втянулись глубоко в степь.

Ехали, вдыхая свежие запахи, потешали друг дружку побасками…

Вдруг впереди замаячила, зашевелилась огромная серая масса. Воины схватились за мечи, но – поздно. Масса, совершив стремительный скачок, превратилась в рычащую стаю серых волков с большими железными зубами и огромными глазами…

Проснулся, часто дыша.

«Вот ведь приблазится ж такое…»

Недаром Евпатий привиделся. Жив ли? Возьмёт ли снова в княжескую дружину?

Из всех половцы в живых оставили только его. Почему?!

Он до сих пор помнит, как степняки донага раздевали его мёртвых товарищей – всё становилось добычей.

Трофим помнит всё.

И с этим ему жить.

Три года был колодником в их летних айлагах и зимних кышлагах. Сначала боялся, что отвезут в Крым и продадут, а там и за море – в такую даль, что родной Рязани более никогда не увидит. Не случилось.

Определили ухаживать за верблюдами. Что за гадость, прости Господи!

Теперь половцам, похоже, наступил конец.

Ещё недавно Трофим был сам готов рвать их зубами, душить и резать, но сейчас его почему-то не радовало поражение половецкое.

Как воин он мог сравнить с ними монголов. Внешне схожи, на конях держатся одинаково. Но извечные враги русичей никогда не станут нападать, если их меньше. А тот начальный человек, который их выпустил на волю, один пойдёт на десяток, на сотню не колеблясь.

По приказу же с лёгкостью зарежет и полоняника, и своего боевого товарища. Они ведь мгновенно повинуются не только движению руки своего хана, но и повороту головы, выражению глаз.

Монголы легко одолели половцев, теперь станут в этих степях. Долго без дела стоять не смогут, и тогда…

Трофим твёрдо решил, что по возвращении обо всём поведает Евпатию.

4

Близ Курска на равнинах стали появляться кряжистые развесистые дубы, кусты калины, терновника.

Чаще попадались каменные бабы. По первости их можно было принять за половецких, которых они видели в Приазовье, но, если вглядеться, отличались. Те были с нарочными головными уборами, причёской, набором украшений и даже одеждой. А эти без головного убора, без глаз, а на приплюснутом лице видны только нос и брови.

Чудеса, да и только!

Присели у одной такой безглазой передохнуть и подкрепиться, тут их и прихватила курская сторожа.

Понаехали со всех сторон ратники в кольчугах, поверх которых полушубки, в железных шеломах, с копьями и щитами.

– Кто такие? – раздался грозный окрик.

Странники вскочили с места.

– Стоять тихо, иначе стрелой получите!

Трофим, услышав родную речь, прослезился.

– Братцы, родимые мои! Более трёх лет русских слов не слыхивал…

– Наш, што ли? – удивился старший. – Кто таков есть? Мы – сторожа курского князя Олега Святославича. Я – Лукьян, десятник.

– Рязанский я, братцы, Трофимом кличут. Служил у князя Ингваря Игоревича.

– Откуда такой будешь, весь на половчанина похожий?

– Да мы и есть из половецкой неволи. Бредём от самого Лукоморья, я в Рязань, а он – булгар Мустафа.

– Вот те раз! – усмехнулся Лукьян, немолодых уже лет, с висячими седыми усами, без бороды. – Везёт нам нынче. Князь наш Олег Святославич приказал вестей добывать. А как добудешь, ежели обозы не ходят, люди тоже перестали? Должно быть, половцы вовсе озверели, или как?..

– Половцев нынче и самих впору пожалеть, – отвечал Трофим. – Побили их сильно другие кочевники, именем монголы.

– Ну, слава тебе Господи! – радостно перекрестился Лукьян, с ним и все остальные. – Пусть их в адовом пламени пожалеют, аспидов поганых.

– Трофим, о чём говорят эти люди? Кто они? – спросил Мустафа.

– Это сторожа князя курского, про половцев спрашивают.

– На чём лопочете? – поинтересовался Лукьян. – На половецкий схож.

– Сразу не поймёшь! – махнул рукой Трофим. – В неволе каких только людей не было – ляхи, угры, хорезмийцы… Меж собой так общались.

– Хитро, – улыбнулся Лукьян. – Давай так. Понимаю, что домой вам быстрее хочется, но Олег Святославич повелел всех задерживать – и к нему. Расскажете ему про половцев и этих… Как их?

– Монголов, – подсказал Трофим.

– Во-во! Добре? Амос вас препроводит, но вы уж не балуйте.

– Добро!

И воины ускакали на полудень-юг.

– Мы сейчас пойдём в Курск, расскажем обо всём, что видели, курскому князю. Ты не против?

– Курск – это хорошо! – обрадовался Мустафа. – Я бывал здесь. В Курске отличные мастера, они делают кирпич из глины, не хуже нашего. И здесь даже есть каменные здания, как у нас в Биляре.

– Великом городе, – подсказал рязанец.

– Запомнил? Молодец!

Трофим ловил себя на мысли, что теперь перед собой видит совсем другого Мустафу. Да и сам он наверняка становится другим.

Неволя не красит человека, а гнетёт и унижает саму его сущность, превращая в рабскую скотину.

– Братцы, давай трогать, – потребовал дружинник Амос, совсем ещё молодой, с первым пушком над верхней губой, но старался держаться солидно и строго. – Говорили бы по-нашенски! А то стрекочете непонятно по-каковски…

5

Курский князь Олег Святославич, как и большинство удельных князей той беспокойной и трагической поры, был прирождённым воином. С трёх лет, впервые посаженный в седло на празднике «пострига», он большую часть жизни в седле и провёл.

Был сыном князя рыльского Святослава Ольговича, участника похода на половцев 1185 года, и унаследовал от отца неукротимый воинский дух, бесстрашие, прямоту и решительность.

Высокий и ладный, с широкими плечами и мощным голосом, он был почитаем дружинниками, любим курянами.

К рассказу Трофима курский князь отнёсся серьёзно. Долго и внимательно слушал, лишь изредка задавал уточняющие вопросы.

Остался доволен смышлёным рязанцем.

Приказал странников накормить усердно и дать припасов в дорогу.

Дворецкий Угрим отвёл на княжескую кухню, потом определил на ночлег.

Назавтра обещался отправить с обозом, идущим в Рязань. Купцы везли изделия курских мастеров: мечи, щиты, копья и кольчуги – для воинов; орала, серпы да косы – для землепашцев; украшения из стекла и железа; глиняную посуду, удобную и прочную; кирпич красный, который особенно ценился при закладке новых зданий и сооружений.