Текст книги "Волки Дикого поля"

Верные нукеры Чингиз-хана

…Немного не доходя северного берега Сурожского моря, тумены остановились. Вдали сплошной стеной желтели прибрежные камыши.

Субедей-багатур приказал найти какого-нибудь рыбака-оборванца, который может рассказать про это огромное озеро, уходящее за горизонт так, что его дальних берегов не различишь.

Монх-Оргил послал десяток воинов, которые вскоре привели высокого человека с длинной бородой, на косматой голове заячий треух, одет в потрёпанный охабень и пошевни.

– Кланяйся непобедимому! – сказали ему сурово, он торопливо стал на колени.

– Поднимите его! – велел Субедей. – Мне не пленник нужен, а тот, кто расскажет, что это за вода. – Он повёл рукой вокруг себя. – Много ли рыбы, какая, и можно ли её есть. – Как тебя зовут? – спросил по-кипчакски.

– Варун, – услышал в ответ.

– Ты кто?

– Я – рыбак, великий господин. Здесь, на этих берегах, все рыбаки…

– Расскажи мне про это. Говори правду, тогда я тебя вознагражу достойно.

Субедей уселся на седло, застеленное белой кошмой, махнул рукой рыбаку.

– Никакой награды мне не надо, господин, – отвечал Варун. – Поведаю всё о нашем море, только прикажи своим воинам не трогать рыбарей, мы принесём тебе рыбы столько, сколько скажешь.

– Разрешаю присесть, – ответил Субедей. – И начинай говорить.

– Это всё есть Сурожское море, великий господин, оно известно с давних пор. Древние народы его называли Меотийским болотом.

– Кто такие древние народы? – встрепенулся Субедей.

– Они очень давно жили, – ответил Варун. – Греки в основном.

– Неважно, – поморщился полководец, – наш великий каган мощнее и величественней всех! Все лягут у порога его золотой юрты. Говори!

– Наше море и вправду неглубоко, не более семи метров. Сюда впадают Дон, Кубань, Кальмиус… Здесь так много рыбы, что даже ребёнок на один крючок может наловить столько, что хватит на большую семью.

– Это хорошо! – воскликнул полководец. – Голодать – плохо… Продолжай.

– Есть у нас белуга, осетр, однобокая камбала с колючими шипами, лобан. Прочая рыба у нас называется – бель, разнорыбица. Вялим, солим, коптим впрок. Соль своя, под рукой, в Тьмутаракани. Море нас кормит, мы его любим…

– Хорошо! – ответил Субедей. – Мне твой рассказ понравился, всё в нём ясно и коротко, ты можешь идти… Монх-Оргил, проводи его, и пусть никто не причинит вреда этим рыбакам. И пусть мне ставят юрту на самом берегу! А вечером я хочу попробовать дары этого моря.

Среди монголов нашлось немало тех, которые в далёкой Монголии жили на берегах «золотого Онона и голубого Керулена». Они радостно взялись за добычу рыбы, потому что успели изрядно соскучиться по любимому ремеслу. В течение нескольких месяцев монгольские воины вкушали дары Сурожского моря, многим это нравилось после однообразной конины, баранины и говядины.

Субедей, убедившись, что Варун говорил правду, стал уважительно называть Сурожское море Балык-денгиз (Рыбное море) и Чабак-денгиз (Чебачье, Лещиное море).

Шатер Субедея поставили на берегу моря. Никто не знал, почему полководец распорядился именно так и что это за тоска степняка по морским волнам.

Джебе стал немного дальше – в верховьях тихой, никому не известной речушки, урусуты и кипчаки называли её то ли Кальчик, то ли Калка. Название глупое, ничего не значащее.

Три тумена расположились так, что остриё атаки, если возникнет необходимость, направлено на угрюмых, бородатых урусутов – на северо-западе, и всё ещё рыскающих по степи кипчакских разбойных шаек – на северо-востоке.

Лагеря со всех сторон патрулировались дозорами. А далеко в степь, к основным тропам, ведущим в земли урусутов и ляхов, булгар и угров, высылались сторожевые посты, которые останавливали и проверяли всех, кто проходил мимо.

Что-либо знавших об урусутских городах отправляли к Субедею или Джебе, остальных обирали до нитки и отпускали. Впрочем, такая свобода без одежды, коня и еды равнялась смертному приговору.

Волю повелителя Субедей выполнил: меркиты уничтожены, кипчаки разбиты и рассеяны. Степь эта, хоть и похожа на монгольскую, имеет свои законы, места укрытий и системы ловушек, что и позволяет многим кипчакам успешно скрываться до поры до времени, подстерегая зазевавшихся монголов.

Против воинских формирований, даже небольших, они выступать не решались, но трепали и грабили тех, кто занимался снабжением войска кормами и продовольствием, добивали раненых и отставших, предварительно вдоволь над ними поглумившись.

«Куда катится мир? – озабоченно соображал Субедей. – Честная драка уже никого не интересует».

В самом деле, эти просторы напоминали ему далекие любимые степи. Такие же небольшие озерца, поросшие многолетними травами и ядовито-зелёным камышом, ковыль во все стороны, ковыль, чем-то очень похожий на это волнующееся море с мутными водами.

Зимой монгол не воюет, не грабит, не убивает, зимой он отдыхает в юрте с жёнами и детьми. Воину отдых необходим, потому что наступление весны всегда сулит ему походы, битвы, добычу.

Субедей помнил, что многие из его людей воюют с 1208 года, вместе с ним вторгались в империю изнеженных и ленивых каракитаев. А в завоевании Хорезма участвовали почти все. Им надо хорошенько отдохнуть. Сейчас они едят мясо каждый день, отборную рыбу, валяются на коврах и войлоках и удивляются: не звучат трубы, не свистят стрелы, не кричат, умирая, враги.

Ханы-тысячники часто выезжают на любимую охоту с соколами, благо дичи здесь много; устраивают байгу, испытывая коней, которых теперь – табуны.

Многим долгое стояние на месте не нравилось, они всё время рвались в бой, только железная воля полководца удерживала этих испытавших и повидавших в жизни так много, что чувство страха в них улетучилось насовсем.

Если монгол кого-то боится и беспрекословно исполняет приказы, то это его военачальник.

Так прописано повелителем в Ясе.

Чингиз-хан для Субедея был настоящим божеством. Единственный и могучий, он видел насквозь весь мир, и каждый монгол от рождения обязан быть его верным сыном и храбрым багатуром.

Он предусмотрел всё, даже для их похода. Лагерь устроен так, как повелел владыка. Тысячи расположены меж холмов, дабы укрываться от ветра. Каждая тысяча ставит юрты кольцом, в середине которого юрта тысячника, с бунчуком из конских хвостов.

Субедей знал, что тумен Тохучара сейчас находится в Персии, нойон получил приказ самого повелителя незримо сопровождать основные силы разведкорпуса, защищая от опасных проникновений персов или остатков армии Хорезма, в бой вступать только при непосредственной опасности уничтожения.

Тохучару сейчас воевать не с кем, все враги повержены, а вот если он станет и дальше двигаться по следам Субедея, у него будет несколько интересных стычек. Хорошо. Монгол любит драку. Вот и его ветераны всё время твердят, что надо скорее найти того, кто умеет воевать, а то им скучно. Пусть пока поскучают.

Когда они с Джебе и двумя охранными тысячами поехали налаживать и укреплять линию связи, которую прокладывали в течение всего похода, местность вокруг – и без того безлюдная – превращалась в подобие кладбища, даже псы не лаяли. Монголов боятся, и страх этот они заложили в каждого умелой рукой беспощадного нукера Чингиз-хана.

И это предусмотрено самим великим повелителем! Учреждение почтово-конных станций тоже было обозначено в Ясе, стало быть, имело силу закона.

Линию связи со ставкой налаживают все монгольские отряды, находящиеся на удалении. Состоит она из почтовых постов, именуемых «ям», на расстоянии до пятидесяти километров друг от друга. В яме находится постоянный воинский патруль из трёх – пяти человек, который содержит лошадей, всегда готовых отправиться в путь. Через них конная эстафета доставляет все донесения и приказы. Скорость доставки – до шестисот вёрст в сутки. Что ни говори, а это серьёзно.

Линия связи работала исправно, но двух нерадивых нукеров пришлось наказать палками и отправить собирать кизяк. Назначили новых, из покалеченных в боях с кипчаками.

Последний приказ из ставки величайшего, находящейся в Хорезме, гласил: «Весной коней гоните в сторону Киваменя. Кто будет мешать – убейте».

Субедей знал: впереди вполне возможна большая и страшная битва с соединённым войском урусутов и кипчаков. Но не сама битва беспокоила багатура: дело воина умирать за своего повелителя, а когда – неважно, – а место в ней Бату-хана. Урянхатай неотлучно находился возле него, что помогало Бату избегать даже незначительных ранений. Но все предыдущие стычки – ничто по сравнению с тем, что предстояло.

Возможность объединения урусутов и кипчаков полководец со счетов не сбрасывал, его даже радовало, что отпадёт необходимость гоняться за кипчаками по степи. Соглядатаи исправно доносили обо всём, что происходит, и Субедей знал, сколько кипчаков ушло в урусутские княжества, как их там принимали.

Был осведомлён и о том, что большая часть лукоморских, донских и западных кипчаков давно молятся урусутским богам. Бывшие народы-враги стали собратьями по вере, что дало им возможность заключать совместные браки.

«Царевич может погибнуть», – терзался Субедей.

Надо отправить сына Джучи в ставку повелителя, но для такого решения нужен достойный повод, чтобы никто не различил подвоха.

…По утрам от мутных волн Сурожского моря исходил мокрый холод.

Субедей кутался в чапан и грел руки у огня.

Послышались возгласы приветствия, в шатер стремительно вошёл Джебе-нойон – как всегда, одетый в блестящие воинские доспехи, с мечом у пояса.

Он чуть склонил голову в полупоклоне и уселся на персидский ковёр.

– С чем приехал, багатур?

– Мои люди ночью задержали булгарский караван. Он шёл в Сугдею, – быстро ответил Джебе.

– Сугдея – это что?

– Здесь неподалёку у моря есть богатый кипчакский город, который мы ещё не грабили.

– У этого моря?

– Нет, это Сурожское называется, а тот город стоит на море с названием Русское.

– Во всём ты со мной споришь, – буркнул Субедей. – Зачем тебе оно, тем более урусутское? Вот море… Меня море не интересует, если только оно не Последнее. А города, тем более кипчакские… Мы с тобой были в их Шарукани – это город? Мы видели настоящие города, – мечтательно вспомнил Субедей. – Вспомни города царства Цзинь! Здесь таких нет. Разве что урусуты покажут свои деревянные города с золотыми домами Бога.

– Я тоже больше люблю степь, – нетерпеливо ответил Джебе-нойон. – Но воины засиделись без дела…

– Если воины сидят без дела, в том вина их начальника, которого следует строго наказать! – возвысил голос Субедей. – А у тебя воины сидят без дела, по-твоему, если полдня ни за кем не охотятся и никого не убивают. Остынь, Джебе, пусть отдыхают.

Он кряхтя встал с подушек и налил в большие деревянные чаши кумыс.

– Пей, нойон, и говори. Ты ведь не просто так пришёл ко мне?

Джебе неприязненно посмотрел на своего боевого товарища. «И полвека не прожил, а кряхтит, как древний старик. И чашки у него старые, потёртые. Добычи взято столько, что каждый простой воин может пить и есть на золоте».

– Это не совсем кипчакский город, – сказал, отпив из чаши. – Кипчакам он только платит дань, а принадлежит купцам фряжской стороны. Туда приходит по большой воде много кораблей, везут одежду, ткани, вино. Кипчаки всё это меняют на чернобурок, белок, невольников и свои знаменитые бычьи кожи. В общем, богатеют. Там есть огромные склады со всякими ценными товарами и живут купцы из разных стран.

– Хорошо, что ты уже много знаешь об этом городе, – ответил Субедей, немного подумав. – Видимо, ты не пропускал мимо ушей мои советы, как и о чём надо спрашивать и чужих и своих. Хвалю, нойон!

Джебе улыбнулся, похвала Субедея дорогого стоит.

– Это большой город, Субедей, и взять его можно легко.

– То есть ты хочешь сказать, что нас там встретят как почётных гостей?! А? Что-то не очень мне верится… Монгола нигде не ждут, везде он приходит по своей воле.

– В городе крепость, в ней небольшой гарнизон, от силы пять – семь тысяч фряжских наёмников и разрозненные отряды кипчакских ханов, – пренебрежительно продолжал Джебе. – Я сомневаюсь, что даже мечи вынимать придётся, хватит и плёток… Но сколько добычи взять можно!

Субедей мигом сосредоточился, уловив прекрасную мысль. Большая часть ранее взятой добычи уже отослана к золотой юрте. Необходимо снарядить новый караван, и пусть его сопровождает… Бату-хан!

Он рывком поднялся, посмотрел немигающими глазами в каменное лицо Джебе и сказал:

– Я ещё раз убедился, нойон, что ты один из самых лучших, преданнейших слуг потрясателя вселенной.

Джебе с достоинством склонил голову и переспросил:

– Ты согласен, Субедей?

– Готовь людей. Пойдёт один тумен – половина твоих, половина моих, большего эти шакалы недостойны. Впереди пускаем разведку Монх-Оргила. Выступаем на третий день.

Он прошёл к выходу, оказывая Джебе честь, но вдруг остановился, что-то вспомнив.

– Нойон, а что ты сделал с булгарскими купцами? Ты их не обидел?

– Я не зверь, – невозмутимо отвечал Джебе. – Я их отпустил.

– Ты стал милосерден?

– Мои люди раздели их донага и проводили подальше от нашего лагеря… В степи сейчас не очень тепло и очень много голодных волков.

Набег на Сугдею

…Обиделся Джебе-нойон на Субедей-багатура. За день до выступления в набег на Сугдею непобедимый вдруг резко изменил решение и велел оставаться с основными силами, объясняя тем, что кипчаки сильно потрёпаны, но не разбиты окончательно.

– Вдруг отыщется тот, кто объединит их разрозненные отряды в кулак? Хватит одного сильного и умелого удара, чтобы покончить с нашим славным боевым походом.

Нойон промолчал, потому что был монголом, а основная цель жизни любого монгола – повиновение своему военачальнику.

Но обиду затаил.

И даже стал вынашивать планы мести. Но какой? И как осуществимой?

По ночам, уткнувшись лицом в душную, пыльную кошму, скрежетал зубами и повторял в бессильной ярости: «Это ведь я придумал! Я должен был повести воинов, взять город, ограбить его и стяжать великую славу! А теперь вся слава достанется Субедею. Опять Субедею!»

В набег на Сугдею тумен повели Очирбат и Ганибек, но главным, конечно, оставался Субедей. Более половины воинов составляли лёгкую кавалерию. Их атаки стремительны, передвижение – как мановение бровей темника, то есть для вражеских стрел и мечей они почти неуязвимы.

У монголов для жалящих укусов издавна существовали легкоконные формирования с соответствующим вооружением: стёганые ватники вместо кольчуг, кожаные шлемы, деревянные щиты, луки со стрелами, сабли да арканы.

В свите Субедея, рядом с его таргаудами, находились Урянхатай и Бату-хан. Царевич радовался, что непобедимый взял его в набег. Время, проведённое среди суровых воинов, не прошло для Бату напрасно. Он наряду со всеми терпел лишения и тяготы походной жизни, научился безропотно подчиняться приказам, находя в этом подтверждение словам своего великого деда, что «железная дисциплина – основа любой победы». Он с жадностью ловил любое слово Субедея, любое его распоряжение и указание, неважно – для целого тумена или отдельного воина, безоговорочно признавая в нём мудрого и прозорливого военачальника. Более того, стал пытаться представлять себя темником… Пока получалось плохо, то и дело в воображении возникали безнадёжные ситуации, из которых нелегко найти выход.

За участие в походе Бату был благодарен своему деду. Раз и навсегда он перестал быть изнеженным царевичем и уже этим выгодно отличался от других внуков «повелителя всего сущего на земле».

Бату огрубел душой, в которой больше не было места милосердию; перестал жалеть врагов. В шестнадцать лет сабля в его тонких руках являлась грозной силой. Словом, он превратился в настоящего воина-монгола. Голос изменился, лицо обветрилось, стало жёлто-серым; над верхней губой пробивалась бледная растительность.

Чингиз-хан не без умысла послал внука именно к Субедею. «У него есть чему поучиться», – сказал при этом. Вот Бату и учился, ещё серьёзно не предполагая, что в будущем пригодится. Ему нравилось военное дело. Особенно поражало, каким единым и послушным бывает огромное количество свирепых воинов в руках настоящего полководца. И он дал себе слово стать именно таким.

К самому Субедею, как простой воин, он приближаться не смел, поэтому непонятное выпытывал у своего опекуна Урянхатая.

Ганжуур исправно ходил в караулы, участвовал в стычках, не прячась за чужими спинами… И вскоре почувствовал, что к нему стали относиться по-товарищески, как к воину… Именно это и стало для него самым ценным.

Тумен передвигался бесшумно и быстро, не отвлекаясь на небольшие разбойные шайки, иногда появлявшиеся из-за сопок и холмов. В аулы и поселения не входили, если с их стороны не летели стрелы.

А они не летели ниоткуда, люди прятались…

Субедей был доволен. Всё получалось именно так, как предполагал Джебе.

«Грызёт в ярости рукоять собственного меча, – с удовольствием думал Субедей. – Не надо становиться выше, чем распорядилась судьба и повелитель. Ничем себя толком не проявив, нельзя стремиться быть тем, о котором все судачат без умолку».

…Лишь раз остановились в большой долине дать отдохнуть лошадям.

И как-то сразу сделалось непривычно тихо без шуршания копыт о траву, звяканья уздечек, покрикиваний военачальников. Только полыхали костры и звёзды мигали совсем близко.

Монх-Оргил уже несколько раз присылал вестовых, в донесениях которых не содержалось и намёка на угрозу противодействия.

Впереди монголов, обгоняя их стремительное движение, от села к селу неслась ужасающая весть, что идут безжалостные сыроядцы-язычники, которые жгут всё, что попадается на пути, уничтожают всех, кто встретится.

Уже Сугдея бурлила и трепетала. Жители этого небольшого приморского городка собирали пожитки и укрывались, кто в горах, кто спешил в порт, чтобы отплыть с ближайшим кораблём в Малую Азию, кто в неприступную крепость, окружённую со всех сторон отвесными скалами.

Фряжские наёмники пили вино в городских тавернах и бесстрашно потрясали полупустыми кружками, мол, надейтесь на нас, мы дадим отпор непрошеным гостям.

Половецкие отряды, находящиеся в Сугдее, точили мечи и проверяли запасы стрел.

Корабельщики терпеливо дожидались попутного ветра, чтобы побыстрее убраться из гавани, почему-то сразу сделавшейся неудобной и неуютной.

…Когда монголы подошли к Сугдее, город оказался безлюден. Тихо лежал он на холмах, белел зданиями, блестел макушками церквей и соборов.

С западной стороны в распадке гор лежала грозная крепость с высокими стенами, бойницами в них, огромными двойными воротами; в южной части, которая выходила к морю, плескались на волнах десятки покинутых кораблей и тоже белели – парусами.

«Какой красивый город, – подумал Субедей. – Какой богатый город! И какие в нём беспечные правители – ни войска, ни конницы… Неужели их никто и никогда не грабил? Эх, люди, люди! Защищать надо свои города, жизнь отдавать за них, чтобы твои дети и внуки могли беспечно бегать по этим улочкам…»

Он даже не подозревал, что в это время конные кипчаки и генуэзские наёмники, которые любили деньги, сражались за деньги, но не любили умирать за деньги, по-прежнему бесстрашно потрясают кружками с вином, но… уже внутри крепости.

Субедей призвал Очирбата и Ганибека.

– Отправьте самых быстрых и толковых воинов, пусть обыщут дома. Если кого найдут, пусть не убивают, а гонят к морю, где стоят корабли.

– Непобедимый, прикажешь штурмовать крепость? – поинтересовался Очирбат.

– Зачем? Здесь и так всё наше. Мы пришли сюда за добычей, и нам никто не мешает её взять. Крепость штурмовать не будем, там укрылись трусы.

Бату-хану и Урянхатаю повелел приблизиться.

– Воин добывает себе имя в смертельных схватках, – пояснил им. – Но наступает время, когда имя звучит впереди, звучит так, что люди и даже города сдаются без боя. Наш повелитель сделал нас такими, чьё имя бежит впереди и повергает города в ужас и трепет.

Воины склонили головы.

– Поезжайте к морю и хорошенько осмотрите эти корабли, особенно то, что есть у них внутри.

Добыча оказалась огромной. Местные жители, не успевшие надёжно укрыться от завоевателей, несколько дней разгружали корабли, уже готовые отчалить в Византию, Венецию, Северную Африку. Их трюмы были набиты товарами, которые доставлялись по Великому шёлковому пути, и теми, что шли из западных стран для торговли с Востоком.

Было взято: французского и английского сукна, оружия, женских украшений, ювелирных изделий; из Египта и Сирии – хлопковых тканей, ладана, фиников; из Индии – кашемировых тканей, драгоценных камней, пряностей; из Китая – шёлка.

Много досталось и русских товаров – меха, кожи, зерно, льняной холст, мёд, воск, пенька.

Со всего города и окрестностей собирали тягловых лошадей, телеги и возы, на которые загружали бесчисленные тюки, рулоны, упаковки, ящики. Пленённых сугдейцев сделали возчиками и велели править к перешейку, соединяющему Крым с Диким полем. Некоторые сопротивлялись, не желая уезжать. Таких убивали на месте.

Монголы уходили, город загорелся. Субедей такого приказа и не отдавал, значит, просто по чьей-то неосторожности.

Пожар заставил сугдейцев выбираться из крепости, спускаться с гор и тушить дома, спасая уцелевшие пожитки.

Все дружно проклинали не монголов, а кипчаков за их трусость и нежелание оборонять город, который исправно платил дань, и фряжских наёмников. Но те дружно запротестовали, клянясь, что их задача – защищать не город, а крепость.

Это был первый набег монголов на Крым.

Сугдея пострадала незначительно, большинство домов были каменными, их быстро восстановили.

Огромный ущерб понесли купцы и корабельщики, их склады и трюмы были полностью «очищены» от товаров.