Текст книги "Волки Дикого поля"

Баранья битва

1

Значение битвы у Самарской Луки трудно недооценить, но и переоценка повлечёт за собой явное искажение.

Правда в том, что волей-неволей булгары «отомстили» за поражение объединённого русско-половецкого войска в битве при Калке. Никак не скажешь, что это сделано намеренно, вовсе нет, булгары не испытывали тёплых чувств к русичам, особенно если припомнить недавнее сожжение города Ошеля, разорение других городов и весей, позорный для булгар шестилетний мир, о котором им пришлось просить трижды великого князя владимирского. Точнее говоря, если учесть всё произошедшее между русичами и булгарами до лета 1223 года.

В битве у Самарской Луки, или в Бараньей битве, булгарам была уготована безоговорочная победа, полный разгром монголов во главе с Субедей-багатуром. Изрядно потрёпаных, уставших, поредевших числом, но всё ещё свирепых и сильных.

Что ни говори, как ни рассуждай, а Калка далась завоевателям большой кровью, они были надломлены и духовно, и физически. Их оставалось добить. И тогда рухнули бы все планы Субедея о возвращении к золотой юрте повелителя. И тогда, возможно, вся история монгольских завоеваний пошла бы по другому пути.

Но, как оказалось, именно победа более всего пугала булгарского владыку Габдуллу Чельбира.

То есть военачальники организовали всё достаточно грамотно, воины были храбры и рвались в бой, но хан Волжской Булгарии испугался возможных последствий.

Вот и вышло, что битва – баранья. Какое название, такая и битва…

Булгары были заранее осведомлены о приближении к границам ханства неприятеля. Настолько вовремя, что они даже успели подготовить и заслать в стан монголов своего человека – Аблас-Хина.

О нём несколько слов особо, потому что эта личность у меня вызывает особое восхищение. Мне кажется, что Аблас-Хин был одним из первых военных разведчиков того времени, причём довольно удачливых.

Он проник в стан монголов, вошёл к ним в доверие, завёл в ловушку, сам неведомо каким образом благополучно избежав смерти. А в конце всей этой запутанной истории ещё и получил лично от Субедея меч в подарок.

…Итак, булгары узнали о том, что в их пределы вторгся неприятель.

Хан бросил клич, военные силы страны стали собираться в единый кулак.

Даже по самым скромным подсчётам, к «встрече» монголов привлекли пять тысяч курсыбаевцев, шесть тысяч казанчиев, десять тысяч башкортов – заметим, что все вышеперечисленные – регулярные войска; три тысячи ополченцев во главе с Даиром Тетюшем и чуть более пяти тысяч подвластных булгарам племён мордовских эрзя, которыми заправлял храбрый и неуловимый для русичей инязор (князь) Пургас.

Всего около тридцати тысяч хорошо вооружённых, обученных, любящих свою родину бойцов.

Место для грядущего сражения тоже выбрали не случайно. Самарская Лука – самая большая, значительно выраженная, известная излучина реки Волги в нижнем её течении.

Между Волгой и речушкой Урень (Уран), неподалёку от крепости Кермек (ныне левобережная часть Ульяновской области) располагалась широкая, глубокая лощина, казалось, созданная самой природой для того, чтобы укрыть в ней конный полк башкортов, и обширное поле, пересекаемое небольшими перелесками.

Теперь представьте себе тот смертельный «мешок», в который монголов вёл Аблас-Хин: с севера – Симбирский вал, с юга – Арбутинский вал, на которых позиции занимали стрелки с большими луками и длинными железными стрелами, насквозь пробивающими и кольчугу, и железные латы.

Между Кермеком и лесочками располагались казанчии – тяжеловооружённые, защищённые прочными латами воины, они были чуть выдвинуты вперёд по направлению к противнику.

За ними располагались возы, поставленные по кольцевой системе, за которыми тоже стояли стрелки.

Их, в свою очередь, со стороны Волги прикрывали отлично оснащённые и прекрасно вооружённые курсыбаевцы. Плюс ко всему в решающий момент сражения со стороны Волги должен был подойти булгарский флот под командованием хана Нукрата и перекрыть монголам возможность переправиться на безопасный берег.

На самом поле устроили множество ловушек, в которые монголы должны были непременно попасть.

И в эту хорошо подготовленную западню по древней караванной дороге двигались остатки монгольского войска, численность которого едва превышала тумен.

2

Впоследствии Субедей-багатур, вспоминая бурные события 1223 года, шёпотом говорил сыновьям, что бог войны Сульдэ испытывал его полководческие способности много раз, но на заносчивость и самоуверенность испытал только однажды.

– Да, дети мои, – кивая головой, произносил он нараспев, – это случилось и со мной, когда мои глаза затуманились после победы над урусутами и кипчаками и я позволил себя одурачить этим подлым предателям, не знающим толк в настоящей драке. Урусуты были хотя и глупы, но дрались честно и выказали настоящую храбрость, особенно в последнем сражении, когда бедный Джебе получил по голове такой удар, который и свёл его в могилу…

Джебе-нойон после битвы при Калке сделался небоеспособным, всё время заговаривался, ежеминутно хватался за меч. Пришлось знатного воина связать и заткнуть ему глотку куском кошмы. Болтается теперь в телеге, зато молчит.

После увечья, повлекшего за собой безумство Джебе, авторитет Субедея стал настолько высоким и недосягаемым, что полководец начинал ощущать себя живым идолом, которому все поклоняются. Раньше хоть Джебе мог огрызнуться, хмыкнуть, либо ещё как-нибудь выразить недовольство. Теперь стало скучно: состязаться не с кем, выручать некого.

В битве при Калке полегло много славных военачальников, в том числе тысячник Нугай-Мерген. Урянхатай стал во главе тысячи, и старый полководец сейчас видел в сыне свою основную опору.

Многие, ой многие багатуры не вернутся к «золотому Онону и голубому Керулену».

Субедей сокрушённо помотал головой и закусил губы, чтобы подавить горький стон.

«Да, состязаться не с кем, выручать некого, но и… посоветоваться не с кем, вот в чём дело. В советах Джебе всегда была дерзость, граничащая с бахвальством, но и она иногда приносила полезную мысль».

Живым идолом он быть не привык, день встречи с Чингиз-ханом становился всё ближе, повергая бесстрашного Субедея в настоящий страх и трепет.

Что он скажет великому кагану? Как оправдает потерю многих славных багатуров?..

…Пыль клубилась на дороге, яростно пекло солнце.

«Скорее бы уже добраться до Итиля… Там прохлада, там сладкая вода и долгожданный отдых».

Он не верил в то, что булгары могут оказаться негостеприимными, более того, оказать сколько-нибудь значимое сопротивление. Сначала он отдохнёт, а потом станет выяснять, кто и что говорил про великого Чингиз-хана…

Субедей ещё раз огляделся вокруг и, не видя вблизи волжской воды, раздражённо бросил приказание двигаться быстрее, чтобы нынче же оказаться в городе Биляре.

Там есть чем поживиться его храбрым воинам. Там большие дома и чистые улочки, красивые булгарки и много кумыса, там хорошее место для отдыха перед возвращением в родные степи.

О красотах города Биляра много рассказывал этот самый хитрющий Аблас-Хин, конечно, многое привирал. Но если из того, что он говорил, хоть небольшая часть – правда, то необходимо покорить этот самый Биляр.

Вот булгарина сразу надо будет подвесить за ноги в назидание другим. Кто, откуда – непонятно. Стоило войти в булгарские пределы, как он появился со сморщенной, словно нарисованной улыбкой неведомо откуда, со сложенными на животе небольшими ручками, в парчовом халате, видно, что не простого рода, но всего с одним слугой, и сразу предложил стать проводником.

Субедей, конечно, не поверил бесермену и посулил с живого содрать кожу, если обманет. Потом подумал, что он может оказаться полезен, надо будет только вовремя позволить ему уйти к своим…

Внезапно повеяло свежестью. Субедей привстал на стременах, но, не увидев ничего, ткнул коня шпорами и проскакал вперёд. Поднявшись на небольшой пригорок, вдалеке приметил широкую полосу воды, скрывалась она за плотным рядном буйной зелени. Вернее, казалась полосой, но тянулась от одного края горизонта до другого, будто само безбрежное море колыхало свои нескончаемые воды.

«Итиль!» – подумал Субедей-багатур и понял, что радоваться пока нечему. Не видно белых куполов мечетей, не видно стен огромного города. Всё равно поначалу надо переправиться, а потом соображать, как быстрее идти к булгарской столице.

Ясно, что они приготовили засады, ясно, что монголам предстоит ещё раз подраться перед возвращением в родные степи.

Глядя на джагунов, думал о том, что самое лучшее, самое совершенное в мире, созданное богом войны, – это монгольские воины. Проехали не одну тысячу ли, прошли много стран и народов, выиграли несчётное количество битв, а по-прежнему остаются самыми крепкими и умелыми, даже следов усталости на них не найдёшь.

– Тысячник! – рявкнул полководец.

– Слушаю и повинуюсь!

Урянхатай был всё время рядом.

– Вероятнее всего, хитрый булгарин уже предупредил своих, что мы на подходе, – сказал Субедей. – Это хорошо! Там Итиль! Бери тысячу воинов и скачи к переправе. Проверь, где и как расположились эти бесермены.

– Слушаю и повинуюсь!

Урянхатай был готов немедленно мчаться исполнять приказание, но Субедей остановил его.

– Сынок, – сказал тихо и душевно, – возможно, сегодня наш последний бой… Давай умрём настоящими монголами.

Немного посопев в молчании, обрывисто добавил:

– Но лучше жить настоящими монголами, нам ещё надо выполнить приказ величайшего и предстать перед ним… Там, у берега, как обнаружишь засады, завяжи бой и продержись, сколько сможешь. Я с основными силами переправлюсь на ту сторону. Увидишь, что мы ушли, – немедленно отступай. Попадёшь в ловушку, напрасно не губи жизни своих воинов – сдайся. Я всё равно всех вас выручу.

На его глазах блеснули слёзы. Он сердито смахнул их и просяще добавил:

– Прошу тебя, останься живым, мы ведь уже почти дома.

Увидев, что сын пытается возразить, жёстко закончил:

– Это приказ!

Тысяча снялась с места и вихрем умчалась в сторону великой реки.

3

Дальше всё развивалось стремительно и могло закончиться для монголов плачевно.

С ходу никаких засад тысячник Урянхатай не обнаружил, замаскированы они были действительно умело, и хотел понемногу оттягивать силы ближе к реке. Но нетерпеливые булгарские лучники сами выдали своё расположение, стали обстреливать монголов. А потом в атаку бестолково ринулась конница башкортов. Монголы сбили наступающие ряды и прорвались сквозь конницу, но были встречены сплочёнными рядами курсыбаевцев.

Отряды Субедея были стремительно атакованы казанчиями, но джагуны быстро сбили их волну, разметав по сторонам, однако тут же попали под смертельный дождь тяжёлых стрел.

Полководец приказал тысячникам Очирбату и Монх-Оргилу переправляться, а иноплеменных степных бродяг – туркменов, кипчаков и прочих – кинул под копыта башкортской конницы – задержать.

Внезапно атаки булгар прекратились, стрелы перестали поражать уставших монголов…

Хан Габдулла Чельбир решил, что лучше дать свирепому полководцу возможность уйти.

Толком не понимая, в чём дело, Субедей быстренько завершил переправу и послал гонца к Урянхатаю с категорическим приказом идти к Итилю.

Но дозорные сообщили о том, что приближается булгарский флот под командованием хана Нукрата.

Субедей понял, что кольцо окружения сомкнулось вокруг всё ещё остающихся на том берегу.

Монголы были в ловушке. Урянхатай получил тяжёлую стрелу в грудь, удар был настолько силён, что сбил всадника с ног, но русская кольчуга с зерцалом спасла от смертельной раны.

Оказавшись на земле и потирая ушибы, молодой тысячник дал приказ прекратить бой.

Они не сдались, они просто перестали сражаться.

Остановились и булгарские воины.

Дело в том, что правитель булгарский не был заинтересован в дальнейшем обострении отношений с далёким каганом всех монголов, который мог внезапно сделаться очень близким.

– Быстро пришли, быстро уйдут, – говорит хан Чельбир приближённым. – Но очень быстро могут снова вернуться… Нам это ни к чему.

Таким образом, условия переговоров диктовали не победители, а побеждённые.

Монголы уходили в свои далёкие степи со всем оружием, развёрнутыми знамёнами, под вой труб и гул тулумбасов. Пленные были немедленно освобождены. Смеху ради за каждого из них Субедей предложил булгарам стадо баранов, захваченных у них же.

Монголам выделили опытных проводников, которые помогли войскам Субедея переправиться через Сарычинскую переправу (район современного Волгограда). Более того, до реки Яик (Урал) непрошеных гостей сопровождала булгарская конница под командованием всё того же Аблас-Хина.

От свирепого монгольского полководца он получил в подарок меч, а от повелителя Волжской Булгарии – титул эмира.

Разумеется, Субедей-багатур не забыл свой «булгарский позор», не забыл унижений, которые испытал, ползая у трона повелителя вселенной и докладывая о результатах своего разведывательного рейда, длившегося более трёх лет.

Первый удар, который нанесла монгольская орда, возглавляемая Бату-ханом и ведомая Субедей-багатуром осенью 1236 года, был сокрушительный удар по Волжской Булгарии.

Не помогли Габдулле Чельбиру уступки, извинения перед монголами, мол, не сердитесь, что мы напали на вас…

Страна перестала существовать и была включена в состав улуса Джучи.

Часть булгар нашла защиту у великого владимирского князя.

Но участь и Владимиро-Суздальской Руси, не пожелавшей оказать поддержку Булгарии, также была предрешена.

Чёрные дни Чернигова

1

В описываемое нами время Чернигов был ещё благолепен, но от его величия и славы, увы, как и у стольного Киева, мало что осталось.

В кромешный межусобный период княжество закрепилось за Ольговичами, при них достигло могущества и расцвета, сделалось просвещённым. Тогда его основные районы занимали огромную площадь в двести гектаров, а число жителей превышало сорок тысяч.

Павший в битве при Калке Мстислав Святославич княжил в Чернигове около пяти лет, сменив старшего брата Глеба. Его женой была ясская княжна Марфа, родная сестра жены Всеволода Юрьевича Большое Гнездо – Марии Шварновны.

Сыновей – четверо: старший Василько (Дмитрий) разделил участь отца, трое остальных – Андрей, Иван и Гавриил были «младшеньки». Потому-то черниговский стол должен был занять сыновец Мстислава Святославича – переяславский князь Михаил Всеволодович, сорока четырех лет от роду.

Израненного и беспамятного привезли его в Чернигов молодые русские витязи Евпатий Коловрат и Алёша Суздалец со своими щитоносцами и слугами, а также княжескими служилыми людьми.

Город жил тревожным ожиданием вестей, а в тот памятный день – от Окольного града до Подола, от Третьяка до Пригорода – разразился безудержными рыданиями.

Черниговцы оплакивали павших в битве.

Княжеский детинец тоже погрузился в траур.

К тому же в боль потерь примешался ядовитый привкус страха и сожаления: воины пали неотмщёнными, а монголы могут оказаться рядом в любой момент.

Малая княжеская дружина, оставленная для охранения внутреннего порядка, – слабая защита от врага внешнего.

Но уже через несколько дней в Чернигов вошёл большой полк ростовского князя Василько Константиновича, с воеводой Еремеем Глебовичем.

Городские и посадские приободрились, ростовчан встречали радостно.

Михаил Всеволодович, уже немного пришедший в себя, смог поговорить с князем Василько и поведал все обстоятельства, предшествовавшие битве: разногласие князей, отсутствие единоначалия; особо отметил самоотверженные действия дружины Александра Леонтьевича Поповича.

– Пошли они в самое пекло, стремясь помочь Мстиславу Романовичу… А там – не выжить, – слабым голосом рассказывал Михаил Всеволодович. – Я уж было чуть Богу душу не отдал, руки не держат меча, а монголы наскакивают… Спас витязь Евпатий, по гроб ему теперь обязан. Их с Суздальцем Олёша Попович направил сопроводить меня до града Чернигова, в этом не сомневайся, Василько, истинная правда! Даю своё княжеское слово.

Василько прослезился, вспомнив «дядьку».

Еремею Глебовичу велел подробно расспросить обо всём витязей.

2

…Чёрная пелена последних дней постепенно сползала с глаз, оставляя незаживающие раны в душе и сердце. Евпатию и Алёше казалось, что они постарели на десять лет…

– Назад пойдёте с нами, – сказал владимирский воевода. – Вскорости станем отправляться.

Сторожи доносили, что монголы сняли осаду с Новгорода-Северского и ушли в сторону Волги.

– Они ушли, – повторил Еремей Глебович со вздохом, – но, я чаю, русское лихолетье только начинается. Понимаю вас, други, самому приходилось терять в битвах сотоварищей.

– Отчего пришли так поздно? – спросил Алёша Суздалец. – Кабы чуть ранее! И полетели бы с этих монголов ошмётки и куски…

– Эх, Алёша! – сумрачно ответил воевода. – Кабы от нас зависело. И не в подмогу вам прислал великий князь ростовский полк, а дозором велел пройти по этим землям скорее для опаски. Да и не думал он, что монголы малым числом одолеют силы шести княжеств. Никто и никогда не думал об этом!

Он внимательно посмотрел на Евпатия и Алёшу и сумрачно добавил:

– Однако ж о том, чтобы сбегать до места гибели товарищей, дабы предать их тела земле, и думать забудьте. Я чаю, их уже похоронили. Какими бы ни были эти чёрные бродники, но, коли носят они христианский крест, не предать земле тела павших по чести и достоинству их они просто не могут. А ваше появление малым числом только раззадорит этих хищников для нападения… В общем, гибель ваша впустую Руси-матушке ни к чему. Вы ещё сгодитесь для служения.

Еремей Глебович тяжко вздохнул, продолжая:

– Вижу, что на душе у вас, и разделяю с вами тяжесть утраты. Ныне все русские люди оплакивают гибель дружины витязей Олёши Поповича. Господа благодарите, что вживе остались, ибо родные вкупе с ними вас уже погребли.

– А мы и должны быть там, воевода, – отвечал Евпатий. – Ежели б Александр Леонтьевич не заповедал настрого…

– Лучше бы мы остались там вовеки, – добавил Алёша Суздалец. – Не было б на душе так тяжко и пакостно.

– Приказы старшего выполнять надобно! – отвечал владимирский воевода строго. – Тем сила ратная жива и подвижна. И велю вам мыслить о том, что с монголами всем нам ещё придётся схлестнуться вскорости. Тогда и отмстите за товарищей павших на поле.

3

Тем временем слухи о страшном поражении русичей расходились повсюду, скоро достигли и северо-востока. И там зазвонили колокола и там завыли жёны, матери и дети.

Но наряду с повествованием о «замятне княжеской», о спорах князей для выяснения, кто заберёт себе славу, уже порхала в народе светлая быль о том, что «налетела дружина витязей Олёши Поповича и полетели монгольские головушки».

Сведения об уходе монголов подтвердились, сторожи русичей вели их до волжских берегов.

Опасность отступила, и ростовской дружине пришла пора возвращаться.

Князь Василько со вздохом объявил выступление, ему уходить из Чернигова не хотелось, его пленили прекрасные глаза дочери князя черниговского Михаила Всеволодовича Марии. И очень ему нравилось, до помутнения в голове, как глаза эти, с поволокой, смотрели на него.

Молодой князь и молодая княжна полюбили друг друга – с первого взгляда, с первой встречи в детинце, с первого робкого словца, обронённого, казалось бы, невзначай. Вот уж действительно: кругом горе, а им – влюблённым – радость несказанная…

Немного забегая вперёд, скажу, что следующая встреча влюблённых произойдёт ровно через три года, когда молодой ростовский князь вместе со своим братом Всеволодом придут оружно и ратно на помощь черниговскому князю в его борьбе против Олега, князя курского.

А в феврале следующего, 1227 года Василько и Мария повенчаются в небольшом деревянном городке-крепости Москва в церкви Благовещения.

…Евпатий всё время молчал. Изредка только перекинется словом-другим со своим щитоносцем – другом детства Найдёном – да с Алёшей Суздальцем.

Все эти дни Коловрат мучительно думал о том, что была целая дружина первейших бойцов православного мира, честь и слава русских княжеских земель, её охранители и дозорные, а вот щёлкнула монгольская пасть – и не стало Александра Леонтьевича, Добрыни, Тимони, Торопки, Гриди… Никого не стало. А как теперь с честью и славой, как с охранением и дозором? И добро бы сгибли у своих рубежей…

Здесь Евпатий поколебался: Попович – умная голова, никогда не повёл бы своих братьев на заступу чуждого и непонятного.

Получается, у южных рубежей мы защищали наши северные?

Так и получается.

Монголы пришли, когда им вздумалось, и ушли, когда захотели. Вот в чём суть. Испробовали нашей кровушки, повыбили лучших…

А ну, как снова прийти захотят? Кто станет вместо павших витязей?

Он думал о том, что приходишь ты в этот мир просто так, мать за тебя выносит многие муки, а мать – это земля твоя, и за её муки ты обязан отплатить сполна, то есть стать на её защиту, когда понадобится.

Потому как жизнь твоя – это дар Господа, а отчина есть Божественное начало, и одно обязательно должно сделаться заступой другому. Стало быть, так и жить надобно. Так и будем…

Его путь, путь великого воина, только начинался…

Такого поражения и таких потерь Русь ещё не переживала никогда. В битве при Калке погиб каждый десятый русич, участвовавший в походе. Это было и неслыханно, и ужасно.

Пали двенадцать князей: Мстислав Романович Киевский, Андрей Иванович Туровский, Александр Глебович Дубровицкий, Святослав Ярославич Яновицкий, Юрий Ярополкович Несвижский, Изяслав Ингваревич Дорогобужский, Святослав Ингваревич Шумский, Мстислав Святославич Черниговский, Василий Мстиславич Козельский (сын черниговского князя), Изяслав Владимирович Путивльский, Святослав Ярославич Каневский, Ярослав Юрьевич Неговорский.

Пали многие воеводы и бояре.

Великая скорбь разлилась по всей Русской земле: скорбили в Киеве, Чернигове, Смоленске, Турове, Дорогобуже, Путивле, Шумске, Несвижске, многих других городах.

Четырнадцать лет оставалось до полного поражения от монголов, которого, впрочем, можно было избежать, сумей князья извлечь необходимые выводы из калкинского позора…