Текст книги "Волки Дикого поля"

Возвращение Бату-хана

1

Джебе часто выезжал один далеко в степь. Про бесстрашие нойона, граничащее с бесшабашностью, монгольские воины часто говорили меж собой. Это правда, он ничего в жизни не боялся, кроме всевидящего ока повелителя и насмешек Субедея, на которые не находил ответа.

…Было тепло. В этих краях степь начинает оживать уже во второй половине февраля-лютеня.

Время отдыха и безделья кончается. С возвращением Субедея начнётся подготовка к новым походам и битвам. И кто знает, сможет ли он, Джебе, проявить себя снова?

Он хорошо помнит того – лучшего охотника из племени тайчиутов, которого звали Джиргоадай. Он был из простолюдинов, но меткий глаз и верная рука позволили ему стать одним из самых метких среди лучников.

Воинская слава Джебе у Чингиз-хана всходила стремительно. Но истинно звёздным часом он считал присоединение Каракитайского государства к Монгольской империи.

Его тумен преследовал найманского хана Кучлука, захватившего власть у каракитаев. Народ был этим недоволен и выступил на стороне монголов в битве…

И какова награда? Участие в походе, в котором не встретилось ни одного достойного противника. А ведь все основные схватки, дающие славу и богатство, проходят сейчас в Китае и Средней Азии.

Но в этом году его слава заново воссияет!

Джебе в это верил.

Джиргоадай сомневался…

2

Возвращались не спеша. Обоз растянулся на многие вёрсты и затруднял движение.

Субедей послал тысячу Очирбата вперёд – проверять дороги. Воины вихрем пронеслись по округе.

Сотню Монх-Оргила тысячник отправил к месту впадения Дона в Сурожское море. Проскакав много часов, воины наткнулись на небольшое поселение у самого устья.

Высокие бородатые люди ловили рыбу, конопатили лодчонки и даже управляли ветхим паромом, перевозя каких-то путников с берега на берег. Увидев монголов, люди не стали хвататься за оружие, видимо, уже были наслышаны о неведомых всадниках.

– Да здесь большое поселение! – воскликнул сотник. – Вы кто такие бесстрашные?

– Мы зовёмся бродники, – ответил по-кипчакски их главный, огромный мужик с огненно-рыжей бородой. – Живём подальше от всех, бежали от княжеской воли.

– Бродите, значит? Скрываетесь от своего господина?

– Мы сами себе хозяева… А вы и есть те самые страшные монголы?

Монх-Оргил засмеялся.

– Мы и есть самые страшные! Всем говори, что здесь были монголы и они очень страшные.

– Если вы против русских князей и против кипчаков, тогда мы за вас!

– А ты сам кто?

– Кликать Плоскиня, я здешний воевода…

– Ладно, воевода Плоскиня, – ответил сотник, поняв, что врагов нет, – я скажу своему тысячнику, он решит, как быть с тобой и твоими людьми.

Далеко в степи, в той стороне, где начинаются рубежи русских княжеств, тысячник Очирбат увидел большое количество конников. Самые зоркие воины доложили, что различают красные кипчакские бунчуки и разномастные стяги русичей.

Тысячник послал десяток с приказом проследить пути их передвижений, а если станут уходить, не преследовать.

Вернувшись, десятник доложил, что урусуты и кипчаки ушли в сторону Половецкого вала, намерения вступать в драку не имели.

По его мнению, это были сторожевые заставы.

Очирбат отправил гонца к Субедею. Хотел оповестить и Джебе, благо место основной стоянки было недалеко, но поостерёгся.

3

Во время пути Субедей много времени проводил в беседах с Бату-ханом, милостиво разрешив слушать и Урянхатаю.

– Мой отец Чжарчиудай сам отвёл меня к повелителю, который его называл анда-побратим. Старший брат Джэлмэ уже служил ему, даже успел показать своё бесстрашие и доблесть. Отец был простым кузнецом и всегда хотел, чтобы его дети стали большими людьми… Вот мы и стали псами потрясателя вселенной. Мы бросили к порогу его золотой юрты много народов и стран. Скоро и урусутов приведём на аркане, пусть только даст приказ. Мои дети тоже не последние люди. Кукуджу – тысячник.

Он с неодобрением посмотрел на Урянхатая.

– Второй мой сын пока только десятник, но и это великая честь.

– Непобедимый, – сказал Бату-хан, – как только я сяду на трон своего деда, Урянхатай всегда будет рядом со мной, как настоящий анда.

«Значит, сыну никогда не стать темником, – с тоской подумал Субедей, – потому что тебе никогда не стать наследником повелителя».

Однако с чувством склонил голову перед Бату. Потом стал рассказывать о своих первых походах, о завоевании Северного Китая, о походах в царство каракиданей…

Урянхатай с тревогой смотрел на отца, таким словоохотливым он ещё не бывал. У монголов говорят, что сказанное слово всегда можно истолковать по-разному, а несказанное – нельзя…

Субедею было искренне жаль этого бедного подростка из именитой семьи. Отеческой опеки его лишили рано, поручив воспитание китайскому мудрецу, каких много вертится у трона. Да и, честно говоря, немногое мог дать своему сыну Джучи-хан: слишком мягок, любит читать китайские свитки, битвам с врагами предпочитает соколиную охоту. Братья Чагатай и Угэдей никогда его родным не признавали. Тулуй, который родился в бытность Темуджина в чжурчженьском плену, был для них и ближе, и роднее. Почему? Слишком независим Джучи, даже Чингиз-хана сторонится… Отсюда и к нему отношение. Такое же будет и к Бату-хану. У него нет настоящих друзей, нет родных. Жаль, хороший багатур мог бы из него получиться. И Урянхатая с ним не отправишь, сожрут придворные лизоблюды. Пусть лучше здесь остаётся, если надо – погибнет смертью героя. А вот если подобная судьба постигнет царевича, родичи найдутся сразу – опечаленные или наоборот. Но голова Субедея слетит незамедлительно и ей будет всё равно, отчего это произошло – от беды или от радости.

– Бату-хан, – сказал Субедей ласково, – ты стал настоящим воином.

Щёки Бату зарделись от похвалы.

– Ты ценишь моего сына – это правильно, он честен, предан и отважен.

Вскоре прибыли на место основной стоянки.

И глухая степь превратилась в нескончаемый многоголосый базар.

Разбиралась и учитывалась вся добыча. По своду законов Ясы вся добыча делилась на пять частей, три пятых принадлежало войску, одна пятая – главнокомандующему и одна пятая – великому хану.

Субедей приказал Джебе проследить, чтобы всё самое ценное – стало быть, самое ненужное в походе – было отправлено в ставку.

Воинская добыча делилась просто, отбирали по старшинству: темники, тысячники, сотники, десятники, простые воины.

В течение нескольких дней добычу оценивали, учитывали, сортировали, упаковывали и отправляли по дороге, на которой располагались ямы, – по дороге, ведущей к верховной ставке монгольского правителя. Сопровождать такие обозы было мечтой каждого воина – честью, сулящей славу и быстрое продвижение по службе.

«Чья сотня пойдёт на этот раз? Кто её поведёт?» – Каждый воин думал об этом.

4

Вечером в шатре Субедей-багатура собрались ханы-тысячники, добывшие свой титул в тяжких походах, жестоких схватках, испытанные воины, покрытые шрамами боёв, пропитанные ветрами дорог.

Ярко пылали факелы, освещая внутреннее убранство: белая кошма, ковры, шёлковые занавески.

Сидели на корточках, пили кумыс, утоляя жажду.

– Завтра мы отправляем караван с добычей к порогу золотой юрты повелителя вселенной, – сказал наконец Субедей.

Все закивали головами.

– Его сопровождает доблестная сотня и самый лучший сотник, прославленный подвигами.

Все согласились.

Джебе безнадёжно подумал: «Почему я не сотник?»

Грудь сдавила острая тоска.

В эти минуты он ненавидел Субедея.

– Я предлагаю назначить сопровождающим внука нашего повелителя.

Все разом вздрогнули и с тревогой посмотрели на непобедимого.

– Я вижу, – хитро заметил Субедей, – что многие не знали, а некоторые забыли, что рядом с нами следует, плечом к плечу сражается сын старшего сына повелителя – Джучи-хана… Вот я и предлагаю порадовать сердце единственного и величайшего.

Все громко выразили одобрение.

Субедей хлопнул в ладоши.

В шатёр вошли Урянхатай и Бату-хан.

– Слушаем и повинуемся!

– Воин Ганжуур – это и есть внук повелителя вселенной Бату-хан!

Тысячники стремительно вскочили на ноги и тут же пали на колени.

– Встаньте, великие воины, – сказал Бату-хан. – Волею неба я – внук самого лучшего из людей, но в том нет моей заслуги. Вы – слава и опора трона моего великого деда.

– Бату-хан! – торжественно провозгласил Субедей-багатур. – Ты храбро воевал, и мы решили назначить тебя сотником. Завтра ты отправляешься во главе сопровождения каравана к порогу золотой юрты повелителя.

Бату поклонился.

– Это великая честь, непобедимый, – сказал просто, – есть много других, более достойных.

– Да, честь велика, – нахмурился Субедей, – вот и будь её достоин. Разрешаем удалиться.

Урянхатай и Бату-хан вышли из шатра и молча направились к юртам своей тысячи.

Остановились у коновязи.

– Твой отец отсылает меня подальше, – печально сказал Бату. – Мы с тобой больше не увидимся, но помни, ты мне навсегда останешься другом и братом.

– Сотник Бату! – громко ответил Урянхатай. – Не надо суждений, просто выполни приказ.

– Сотник, – горько усмехнулся Бату. – Какой я сотник? И за какие заслуги мне его дали? Тебе, Урянхатай, уже давно пора стать сотником, а ты всё ещё десятник. Понимаю, отец к сыну особенно требователен…

Урянхатай положил руку на плечо Бату-хана.

– Ты – добрый, потому тебе трудно придётся. Стань решительнее, стань жёстче, и жизнь твоя повернется совсем другой стороной. А я, если позовёшь, буду всегда с тобой рядом.

– Тебе ещё надо уцелеть, – возразил Бату-хан. – Вас ожидают великие битвы, которые пройдут мимо меня.

– Какие битвы? Ты же видишь, что все народы разбегаются прочь только от одного имени монголов.

– Знаешь, здесь было трудно, но мне было так хорошо среди простых людей, воинов.

Урянхатаю стало жаль боевого товарища.

– Ты просто не знаешь, как душно в этих дворцах, где все ненавидят друг друга…

Утром огромный караван, растянувшийся на несколько вёрст, двинулся в сторону Хорезма.

Сугдейские возчики, случайно узнав, куда предстоит ехать, пытались бежать. Но куда убежишь в бесконечной степи?..

Их было больше двухсот пятидесяти человек.

В родной город у моря не вернулся никто.

Часть 2. Горечь Калки

Страсти по Киеву

…Мнилось ему, Афанасию, писалом его глаголет истина, самонадеянно и велеречиво мнилось. Гордыня – смертный грех, ею богобоязненный инок Киево-Печерской лавры хворать неспособен. Тогда что? А главное, для чего являлось ему такое уверение?

Блядословить[4]4
  Блядословить – лгать, словоблудить.


[Закрыть] летописец права не имеет.

Но сладостная мысль о том, что он почти всемогущ, иногда его посещала. Мимолётно мелькала, подобно искорке небесной на прозрачном небосводе либо порыву ветра, пытающегося играть на могучих ветках дуба, словно на гуслях сказителя.

Было такое… Мнилось ему иной раз, что в силах он – смиренный инок, родом из смердов, волею Божьей попавший в Божью обитель и постигший грамоту сию чудотворную, – низвергать поганых кумиров с их грозных капищ и насаждать новых, невиданных доселе, ещё более страшных. Боязливого делать храбрецом, а худородного возводить в княжеское достоинство. Скупого делать даровитым, а грязного всемерно обелять…

Пергамент стерпит всё, а вот грядущие за нами люди станут ли терпеливо сносить лжесвидетельство? Вообразить можно всякое, но достойно ли это рук и ума смиренного летописца?..

«Ни за что, Господи… Уж коли дал Ты мне малую толику времени для труда сего праведного на грешной земле, я его свершу. Сыщу я достойное место и для лихих времён, и для грозных событий… Ибо лукавить – грех, молчать – постыдно.

Иной раз задумаешься над трудом сим – и кольнёт под самое сердце: достоин ли? Чем проявил себя на стезе этой достославной нынче, чем проявишь в грядущем? Свирепые ли события ожидают нас либо многострадальные края эти наконец обретут желанный покой и отдохновение от бранных будней? Не угождать правителям надобно, а свет правды русской нести, всемерно пытаясь отделить зёрна от плевел. А на это способен лишь тот, кто чист и душой, и помыслами.

Первозданную чистоту минувшего донести потомкам нашим неспособно, коль душа несущего их запятнана чем-то. А чистоту душе может придать только обращение ко Всевышнему.

Приступим, помолясь…

„Аз есмь смиренный инок Афанасий Киево-Печерской обители, веду печальное повествование о прошлом и нынешнем великого русского града Киева, его прошлых и нынешних великих правителей…“»

1

Великий князь киевский Мстислав Романович (Старый, Добрый) был человеком честным и разумным. Разменяв седьмой десяток лет, полюбил он оглядывать взором прошедшее, дабы найти утешение в своих деяниях во славу отчины, но… не находил. Огорчался неимоверно, потому что считал всё бывшее – серым и пустым, как осенний лес в непогоду.

Тогда стал он обращаться к Богу, ища ответы на вопросы, обращался искренне – душой и сердцем. А чтобы молитва доходила быстрее, чтобы Всевышний увидел его удручённое состояние и ответил ему, стал одеваться не в яркие одежды из багряницы и рытого бархата, а в чёрные, холщовые, всё более походя на чернеца. Всяческих украшений, коими хвастали другие, перестал признавать, носил только золотой крест и серебряные иконки на груди.

Много времени проводил не на охоте, не на пиру и даже не за государственными делами, а в дневных и ночных бдениях у иконостаса.

С недавних пор княжеское недовольство стало вызывать многое: громкий, радостный смех, звонкие голоса, рассуждения и разговоры не о вышнем.

Перестала нравиться и роспись княжеских палат – всё мирское: охоты, походы… Благоговение вызывал только резной трон, тот самый – мономаховский.

Трезво и честно оценивая прошлое, Мстислав Романович понимал, что никакого подвига в жизни своей не совершил, для отчины ничего путного не сделал.

Но потом вспомнил битву с половцами при Хороле и повеселел, в ней он был вторым военачальником после Святослава Всеволодовича Черниговского.

Ничего удивительного: состав войска русичей стал союзным, в него вошли даже черниговские Ольговичи. И это наглядно показывало, насколько половцы сделались опасными, но и насколько способны быть могучими русичи при объединении.

Степных лиходеев хана Кончака разбили наголову…

А поход на Галич, закончившийся поражением угров? В той битве стрела супротивника вонзилась ему в бедро, сделав князя хромым навсегда.

Нет, для земли Русской он всё-таки успел кое-что сотворить.

Теперь вот мать городов русских Киев под ним, правда, ненадёжно: Удатный привёл, Удатный и отвести сможет…

Но ведь – великое княжение! И пусть от того прошлого великого уже ничего не осталось, но – Киев!

И Мстислав Старый, Добрый стал думать о Киеве.

2

…Тень великого русского града ещё была, но крупицы уважения к его прошлому, почитай, ни у кого уже не оставалось.

Повсеместное стремление князей, даже самых захудалых родов, хоть немного посидеть на киевском столе привело к тому, что город со славным прошлым стал местом сражений своих со своими.

Зачастую претенденты приводили с собой то ляхов, то скандинавов, то венгров, то половцев, а те не щадили никого и ничего.

Завоевав город, вели себя, как в завоёванном городе. Разнеженных и разжиревших за благополучное время киян грабили, били, жгли, насиловали, сотнями уводили в неволю.

Постепенно житьё в Киеве стало опасным и люди его покидали. Обозами или в одиночку брели обречённо туда, где было сытно, вольготно, где никто не станет угрожать твоей жизни – во Владимир и Рязань, Ростов и Ярославль.

Безопасность княжества всегда определялась авторитетом правителя, и если он теряется, то всяк норовит откусить хоть чуток.

От прежнего великого Киевского княжества не осталось и следа, а сам город, опустевший и разорённый, по-прежнему – гордо – глядел в прозрачные днепровские воды куполами церквушек и соборов.

Это всё, что ему ныне осталось…

А ведь было когда-то, было!

Золотым веком называли правление Владимира Красное Солнышко, Крестителя Руси, сделавшего свою вотчину державой европейского значения. И не на словах, а на деле.

Из Киева православие начало своё победное шествие. Здесь была основана митрополия, до 1299 года остававшаяся высшей церковной властью на всей Руси. И первый каменный храм на Русской земле – Десятинную церковь – заложили в Киеве через два года после Крещения, в 990 году.

…Тяжко и глубоко вздыхал великий князь Мстислав Романович.

И было о чём.

Соперником Константинополя звали немецкие люди Киев-град!

Да, когда-то… Когда-то он был набольшим русским городом, остальные уступали ему во всём.

Елеем на душу лились такие воспоминания…

Но теперь что в них проку?

Дважды Андрей Боголюбский наносил смертельные удары по Киеву как столице Руси.

Во-первых, именно он перенёс великокняжеский престол из Киева в северный Владимир.

Во-вторых, чтобы принизить и ослабить, взял град первоправославный «на щит», пожёг и пограбил.

Случилось это в 1169 году.

«Святой благоверный князь Андрей», как его именуют в «Житии», «князь-молитвенник», в коем сочеталась воинская доблесть с миролюбием и милосердием, организовал масштабный разбойный налёт, который возглавил его сын Мстислав и опытный суздальский воевода Борис Жидиславич. Разумеется, в разорении города участвовали дикие половцы, берендеи, прочая нечисть, прости Господи!..

И ведь кто разорял Киев – родичи, двоюродные братья тогдашнего киевского князя Мстислава Изяславича – Рюрик, Давыд, Мстислав Храбрый; Всеволод Большое Гнездо, как же без него, ведь он брат князя Андрея; Ольговичи, ну да они всегда были врагами Мстиславичей, князья Олег и Игорь Святославичи (Игорь – герой «Слова о полку Игореве»!).

О нём несколько слов отдельно. В рассказах русских летописей поход князя Игоря в половецкие степи изложен подробно, перекликаясь со «Словом…», но в них есть то, чего на страницах самого произведения не наблюдается. А именно – приводятся слова Игоря Святославича после его пленения половцами, он увидел, как сражается со степняками его брат Всеволод, и стал просить у Бога смерти, чтобы не видеть его (брата) гибели.

«Вспомнил я грехи свои перед Богом, сколько убийств я сотворил в земле христианской, когда взял на щит город Глебов у Переяславля…»

Поход в половецкие степи был организован бездарно. Разведка не сработала никак, битву русские князья проиграли заранее. «Слово о полку Игореве» – гениальное произведение о том, как не надо «ополчаться» на врага внешнего.

Продолжение слов Игоря Святославича является наглядной иллюстрацией отвлечённого понятия «междоусобные войны русичей».

«Тогда немало зла приняли безвинные христиане, разлучаемые отец с детьми своими, брат с братом, друг с другом своим, жёны с мужьями своими и дочери с матерями своими, а подруга с подругой своей. И всё было сметено пленом и бывшей тогда скорбью. Живые мёртвым завидовали, а мёртвые радовались, ибо, как мученики, святым огнём от жизни этой приняли испытание. Старцы умерщвлялись, юноши же лютые и тяжёлые раны принимали, мужей же отделяли одного от другого и рассекали на части, жён же оскверняли. И то всё сотворил я…»

3

Для чего же в 1169 году был захвачен и разорён Киев?

Всё предельно просто: чем сильнее подорван авторитет Киева, его могущество, тем ярче воссияет звезда нового великокняжеского Владимира.

Союз одиннадцати князей штурмом взял город. Два дня грабили Гору и Подол, монастыри и храмы.

В Игнатьевской летописи прописано так: «Церкви горели, христиан убивали, други вязали, жён вели в полон, разлучая со своими мужьями, младенцы рыдали, смотря на матерей своих. Взяли множество богатства, церкви обнажили, сорвали с них иконы, и ризы, и колоколы, взяли книги, всё вынесли смольяне, и суздальцы, и черниговцы, и Ольгова дружина».

Андрей Боголюбский ещё и неслыханно унизил киевский стол. Впервые в русской истории, овладев городом, сам не стал им править, а отдал младшему брату Глебу Юрьевичу Переяславскому.

Так Владимир стал распоряжаться киевским княжением, которое враз перестало быть великим по своей сути.

Участвовал в походе и организатор следующего, неслыханного по масштабам и варварству разгрома Киева 1203 года, овручский князь Рюрик Ростиславич. Видимо, боголюбовские «ратные бдения» послужили для него великим примером в борьбе за власть и долгие годы не давали покоя.

Несколько раз смертельно обиженный в межусобных схватках, в том числе и за по-прежнему привлекательный киевский стол, Рюрик Ростиславич решился силой завладеть вожделенным и призвал в союзники половцев Кончака.

Город в очередной раз подвергся жестокому испытанию. Ограбили крупнейшие храмы: Десятинную церковь, Софийский собор, все монастыри. Монахов и монахинь, священников и жён их увели в рабство, предварительно отобрав старых и увечных, которых умертвили за ненадобностью.

А безбожные берендеи пожгли Киево-Печерский монастырь.

…Ругался и поминал лукавого Мстислав Романович, шептал слова проклятий…

…Вздыхал горестно великий князь киевский. И было о чём. Не ко времени захирел великий торговый путь «из варяг в греки». Не ко времени случилась и княжеская чехарда, продолжавшаяся до 1212 года. Именно в этом году его двоюродный брат Мстислав Удатный, воспользовавшись кончиной могущественного Всеволода Большое Гнездо, в союзе со смолянами посадил на киевское княжение Ингваря Ярославича Луцкого.

Недолгим было то княжение. После его кончины правителем Киева судил Господь наконец-то Мстиславу Романовичу, сыну смоленского князя Романа Ростиславича.

Кстати говоря, организатор киевского разгрома 1203 года Рюрик Ростиславич – его ближайший родственник – стрый[5]5
  Стрый – дядя по отцу.


[Закрыть].

Все переплелись в княжеских династиях – злодеи и доброделатели, одни строили и развивали города многие годы, другие их рушили в считаные дни. И даже это им прощалось, князья – хранители и печальники земли Русской. Но Андрея Боголюбского всё же настигла Божья кара в виде боярского заговора 1174 года, а вот стрый Мстислава Романовича не понёс никакой ответственности за злодеяния. Без стола княжеского, в том числе киевского, который он занимал три раза подряд, не оставался.

Рюрик Ростиславич жил сытно и умер тихо, правя Черниговом; почил в один год с великим князем владимирским Всеволодом Юрьевичем.

Мстислав Романович горько усмехнулся: «Это верно. Князья отвечают за многое, потому многое им дано».

– Бог нам судья! – сказал вслух и перекрестился.