Текст книги "Волки Дикого поля"

Джебе напуган

В тот день, когда живыми и невредимыми вернулись люди второго посольства от урусутов, Субедей созвал военачальников.

Он был в приподнятом настроение, ещё толком не опомнившись от известия, что сын Урянхатай, которого он много раз оплакал, вернулся.

Цепким взглядом оглядев собравшихся, Субедей сказал:

– Мы прошли много стран, рассердили много народов, и они теперь только ждут подходящего момента, чтобы вцепиться монгольскому барсу в глотку. Каждый по отдельности слаб и нерешителен, потому они объединяются…

Джебе и тысячники воинственно зашумели.

Подождав, пока подчинённые выскажутся, Субедей продолжил:

– Урусуты и кипчаки объединились в огромное войско. Нас мало. Только один Мстислав со своими туменами больше нас. А таких Мстиславов у них – три. Ещё кипчаки.

Полководец говорил отдельными фразами, тем самым подчёркивая значение каждой.

– Много кипчаков. Их конница может сравниться с нашей. Кипчаки метко бьют из лука, у них каждый – мерген. Урусуты – большинство пешие, но я слышал, что в бою упорны и отступать не привыкли.

Джебе вскочил на ноги.

– Нам теперь только и осталось, что бояться их всех? – вскричал нетерпеливо. – Предлагаю выступить немедленно и побить урусутов, кипчаков отхлестать плеткой и связать, как баранов. Потом пойти и забрать себе их самый большой город Кивамень.

– И бросить его к ногам повелителя! – закричали тысячники. – Там золота много, мы его отберём!

– Джебе, ты – великий воин, – задумчиво сказал Субедей. – Но, если бы твоё умение думать равнялось умению метко поражать цель, ты бы стал воистину великим.

Он сделал паузу.

– Под стать нашему повелителю, – добавил как бы невзначай.

После этих слов Джебе вздрогнул.

– В чём дело, нойон? – спросил Субедей зловеще. – Ты ещё не наш повелитель и пока не можешь мудро распоряжаться? Нет? Тогда делай то, что я тебе говорю!

Он многозначительно посмотрел на всех остальных, неторопливо прокашлялся и назидательно продолжил:

– Поймите, мои храбрецы, они многочисленны, но не воины. У них там одного из трёх Мстиславов зовут «удачливый», он вроде темника, но мнит себя командующим над всеми.

Джебе опять вздрогнул.

Тысячники переглянулись. Никто не мог поверить, что нойон напуган.

– Вот если нам удастся этого удачливого поддеть на крючок и вытащить на берег, как наши рыбаки с Керулена вытаскивали больших урусутских рыб из урусутского моря, тогда с его кузнецами и конюхами, которые взяли в руки оружие и теперь зовутся воинами, мы сделаем всё, что захотим.

– Непобедимый, скажи, что нам делать? – взмолился Тимир.

– А я, по-твоему, чем сейчас занимаюсь? – сердито ответил Субедей. – Единственное, ради чего мы здесь – это прославлять имя монголов, а для выполнения такой задачи надо побеждать всех и всегда!

– Нас гораздо меньше, даже если придёт Тохучар, – заметил Нугай-Мерген.

– Когда мы вторглись в царство Цзинь, нас тоже было меньше и ты, Нугай, это прекрасно помнишь! Когда и где монголы брали числом? Тохучар придёт в нужный час. Урусутов побьём, кипчаков тоже, а потом ещё и плётками посечём крепко…

Он присел на циновку, жестом пригласив остальных.

– Действовать станем так, – заявил уже тоном приказа. – Джебе со своим туменом завтра утром отправится на запад. Нойон, ты будешь дразнить урусутов, отвлекать, растягивать их силы… Они не должны знать, сколько нас на самом деле, они должны быть уверены, что нас мало и мы напуганы.

Он проникновенно посмотрел на Джебе.

– Делай что хочешь: хитри, обманывай, пой для них урусутские песни, танцуй кипчакские танцы, подсовывай стада скота, кувшины с вином, пусть обожрутся, обопьются и потеряют всякое чувство страха. Пусть придут сюда, под удар моей тяжёлой конницы!

Он выкрикнул последние слова и ударил сжатым кулаком по кошме, вызвав целое облако пыли.

Не помышляя брани

Единое русско-половецкое войско сосредоточилось на правом берегу Днепра и представляло собой огромный муравейник, движение в котором не прекращается ни на минуту.

Всеобщее настроение было безоблачным.

Шутили, смеялись. От былых распрей не осталось и следа.

Некоторые уже понемногу начинали праздновать.

В обозах, вместо необходимых воинских припасов, находились кувшины с брагой, сулеи с мёдом, солидный запас хлеба и соли.

Никто не помышлял о серьёзной войне.

Пока воинство готовилось к ночлегу, в большом шатре киевского князя собирался совет, на котором наряду с большими князьями присутствовали половецкие ханы.

Входя, крестились на многочисленные иконы, которые с собой вёз Мстислав Романович.

Новообращённый хан Бастый (Василий) был особенно неистов в наложении крестного знамения.

Смоленский князь Владимир Рюрикович и несколько других только посмеивались на такую степняцкую набожность.

Большие свечи украшали широкий дубовый стол, на котором стояло обильное угощение.

Князья садились по старшинству, во главе – Мстислав Романович.

Он первым и заговорил.

– Хвала Господу, собралось великое воинство! Теперь бы распорядиться им, как надлежит, и можно бороню исправно держать.

Мстислав Удатный сначала покраснел, потом заёрзал на скамье, побагровел и выкрикнул:

– Сидеть на месте?! А для чего мы такие силы собирали? Просто погулять по степи?.. Сперва подумай крепко, а потом говори!

– Не просто сидеть, – удивительно миролюбиво отвечал киевский князь. – Отрядим сторожи, выведаем силы неприятельские и станем выманивать потихоньку.

– Это тактика не для русичей! – отрезал князь Мстислав Мстиславич. – А для трусливых степных бродяг.

Сторонники бурно запротестовали, дескать, не много ли чести для супротивника, который непонятен во всём, к тому же не ищет битвы, а старается избежать её.

– Иного не мыслю, – невозмутимо парировал Мстислав Мстиславич. – Надо немедля переправляться, искать врага и бить его везде, где сыщется. Пока его силы разрозненны, он слаб…

– В битве честь, а не в сидении! – воскликнул Даниил Волынский, который жаждал подвига.

– Проявление осторожности не есть трусость, – сказал князь Владимир Рюрикович Смоленский. – Противник действительно непонятен, вот что плохо. Очертя голову, кидаться невесть во что – дело отроков, а не мужей.

У Даниила Романовича зарделись щёки.

– Мстислав Святославич, а ты пошто молчишь? – спросил князь киевский черниговского.

– Слушаю вас, князья пресветлые… Вон мой Василько, – он похлопал по плечу отрока, обряженного в воинские доспехи, – всё время твердит: хочу воевать поскорее. Ему двенадцать годков всего… Я чаю, так и ты, Мстислав Мстиславич, рвёшься завсегда. Не уйдёт от тебя добыча-то, всё твоё останется.

– Как мыслят наши верные союзники – половецкие ханы? – спросил великий киевский князь.

Половецкие ханы, как всегда, пылко поддержали Мстислава Удатного.

– Нам больше по сердцу слова князя галицкого, – вкрадчиво сказал хан Котян. – Наша конница быстра как ветер, мы хорошо знаем эти степи. Пустите нас вперёд. Зачем стоять на месте и выжидать неведомо чего? Мы хотим гнать захватчиков подальше!

– С Божьей помощью, – добавил Бастый.

– Их ещё обнаруживать надо, – засомневался Мстислав Черниговский, – а гоняться за ними, чтобы ударить, а потом снова потерять и снова гоняться – задача неблагодарная.

– Почему они совсем не уйдут? – спросил великий киевский князь, и на несколько минут в большом шатре повисла тишина, ответа не знал никто.

– Бежать с поля боя – стыд и позор для пешца и конника, – внушительно произнёс Мстислав Удатный. – Для чего монголы слали два посольства? А для того, что уйти хотят с честью, вот и весь сказ! А мы не дадим им такой чести! Пришли незваными, но уйдут только побитыми.

– С другой стороны, нас никто не поторапливает, постоим, осмотримся. Не просто здесь брань предстоит, а брань неведомая какая-то…

Владимир Рюрикович выразительно посмотрел на ханов и закончил:

– … за половецкие степи.

– Не только, – быстро стал отвечать Котян. – Сегодня…

– Знаю, – перебил его смоленский князь, – сегодня нас, завтра вас. Вся эта великая половецкая премудрость годится лишь для зятя твоего, его легко на драку раззудить, у него всю жизнь кулаки чешутся.

Мстислава Мстиславича неприятно поразили эти слова ближайшего соратника по прошлым сражениям и родственника.

– Вот как? – удивился князь галицкий. – Уж на тебя-то, брате, я рассчитывал. Ты же всё время был со мной.

– Я и сейчас с тобой, только безумства твоего поспешного разделять не стану. Ты знаешь силы противника, его расположение; хотя бы предугадываешь, как он действовать собирается?

– Добро, други, – сквозь зубы процедил Мстислав Мстиславич, – станем действовать сообща. Но в особых случаях каждый пусть решает сам, как ему подскажет Господь и княжеская совесть.

Глубокой ночью великому хану половецкой орды Дурут стало плохо.

Он никого не узнавал, хрипел и задыхался.

Набежали слуги, появились сонные Сомогур и Бастый.

Мстиславу Удатному тоже сообщили, что умирает тесть.

Пока князь одевался, он подумал: если Котяну суждено умереть, то с этим ничего не поделаешь.

«Сегодня ты, завтра я».

Мстислав Мстиславич к смерти относился по-своему, как к неизбежной составляющей всего сущего.

Когда он пришёл в белую юрту хана Котяна, тот уже впал в беспамятство и затих.

Слуги и ханы онемели, не в силах даже с места сдвинуться.

Галицкий князь быстренько всех встряхнул и велел Бастыю:

– Зовите своих ведунов, шаманов, я сейчас пришлю своего травника.

– Мы – люди православные, – скромно возразил хан Бастый. – Не язычники какие-нибудь.

– Делай, что я сказал, ты, православный!

Лечили до утра, но безуспешно. Хан оставался вне сознания, но хрипеть перестал.

Утром его решили отправить в родное кочевье.

С ним ушли Сомогур и пять тысяч воинов.

Мстислав Удатный призвал воеводу Яруна и объявил, что отныне половецкое войско должно подчиняться только ему.

– А как же Бастый?

– Мне он неведом, всё под крылом у Котяна обретался…

Позже половцам объявили такое решение. Выслушали молча, но недовольных было много, даже роптать стали.

Ярун вначале пообещал, что каждому оторвёт голову лично, потом смягчился.

– Вся добыча – ваша, даже обозы вражеские первыми грабить станете, если первыми доберётесь до них.

Мстислав Мстиславич подтвердил это – княжеским словом.

И все остались довольны.

Смерть Ганибека

Ранним утром на противоположном берегу Днепра появились первые монголы. Из-за густого тумана различить их было трудно, но отчётливо слышались крики, беспорядочно летели стрелы.

Когда развиднелось, стали различимы летучие тени на косматых лошадках.

– Голь перекатная полёвская! – воскликнул Даниил Волынский. – Ни доспехов, ни оружья доброго – луки да сабельки. Опять же, воины никудышные, стрелы губят напрасно, не долетают же. Глядишь на них, даже жалко становится, наши смерды и то получше одеты.

– Сейчас проверим, какие они в бою, – радостно оскалился Мстислав Удатный, тоже не увидя достойного противника. – Сейчас мы всё увидим, сыне, проверим крепость их голов нашими мечами.

И велел дружине переходить на противоположную сторону.

Ганибек, увидев, что урусуты стали переправляться, чуть не подскочил в седле от радости.

«Получилось! Предвидение непобедимого, как всегда, велико и сулит громкую славу монгольскому оружию… Никто не ожидал, что урусуты окажутся такими глупцами».

Тысячник подозвал сотника и отдал приказ.

Монголы вначале стояли у берега беспорядочной гурьбой, беспечно меж собой переговариваясь, потом, по мере того как урусутские десятки выходили из воды, неспешно разворачивали коней и ленивым намётом уходили в степь.

Для заманивания противника была выделена отдельная тысяча, в которую вошли монголы, курды, туркмены, кипчаки, каждый из них – охотник-следопыт.

По приказу Субедея её возглавил Ганибек, опытный воин и мерген, способный выманить из норы любого зверя и уйти от него, заплетая следы, если охота выйдет неудачной.

И поначалу всё шло, как предполагал полководец.

Но – это был не день Ганибека.

Воины отступали слишком медленно, не слишком умело притворялись трусами, потому что не привыкли к такой роли, а урусуты и кипчаки оказались быстрее, чем предполагалось.

Заслоны, оставленные тысячником, перебили мгновенно, а его самого с полусотней обложили со всех сторон на кургане.

Ганибек был тяжело ранен и едва держался в седле. Его не заботила боль, лишь терзало сознание того, что он не смог до конца выполнить приказ непобедимого. «Так бесславно и бесполезно заканчивается жизнь монгольского воина».

Он попытался поднять свой меч, чтобы опустить на голову врага, но сразу две тяжёлые кипчакские стрелы вонзились в грудь, пробив крепкий китайский панцирь. Двойной удар был такой силы, что вышиб Ганибека из седла.

– Это тысячник! – завопили половцы, тыкая копьями и мечами в плечо упавшего, на котором был знак тысячника. – Это Ганибек-мучитель!

И беспорядочно стали пинать лежащего, сорвали с него шлем и пояс, чуть не оторвали правую руку, пытаясь вырвать из неё меч.

Князь галицкий был доволен первой, как ему показалось, серьёзной стычкой, потому широко улыбался, приближаясь к возбуждённым половцам.

– Чего собрались? Кто это там? Остановитесь немедля!

Бить прекратили, стали просто орать, размахивая руками.

Ганибек сделал попытку приподняться на локтях.

– Тысячник ещё жив, – заметил воевода Ярун.

– Тогда его надо с собой забрать, пусть скажет, сколько их и чего удумали.

– Разумно, батюшка, – обрадовался Даниил Романович.

– Великий князь, – просяще прошипел Бастый, – половцы просят отдать им тысячника. Это Ганибек. Его тысяча первой стала громить наши улусы, а он был особенно свиреп. Горят сердца половецкие! Мести хотим!

– А опосля отмстить никак нельзя?

– Отдай – и мы за тобой в огонь и воду!

– Батюшка, не отдавай! – запротестовал Даниил. – Это супротив чести ратной!

Мстислав Удатный вопросительно посмотрел на Яруна, тот лишь развёл руками.

– Ладно, берите, уж коли сердца ваши горят…

Ганибек всё чувствовал и понимал, ему больше не суждено подняться во весь рост и ещё хоть раз помериться ловкостью и мощью с трусливым врагом, не оставалось сил даже для того, чтобы плюнуть кровью ему в лицо.

Бывалый воин, много раз рубленный-перерубленный в кровавых сечах во славу своего повелителя, много раз сшиваемый шаманами, он знал, что такое воинская честь, он чтил достойного противника, но здесь его не оказалось.

Ганибек молился справедливому Тэнгри, когда галдящие, скалившиеся от радости кипчаки привязывали его онемевшие руки и ноги к лошадям…

Он навсегда остался верным нукером Чингиз-хана.

Байга в степи

На правый берег Мстислав Удатный возвращался победителем.

Родовитые князья, боевые воеводы и простые ратники чествовали его одинаково восторженно. И тут же решили переправляться.

Всеми овладел охотничий азарт: хотелось быстрее догнать врага, побить врага, забрать его имущество, оружие, воинскую справу и коней.

Никакого плана боевых действий не обговаривали, прозвучала всеобщая команда: «Вперёд! Детушки, враг боязлив и увёртлив чрезмерно!»

– Самое сложное, что сотворить надлежит, – радостно сообщал князь Мстислав Мстиславич своим удельникам, – это обложить монголов где-то в одном месте, не дать им раствориться в степи…

Обозники и слуги налаживали переправу из лодий; им понадобилось пару дней, чтобы княжеские шатры, столы, посуда и прочая рухлядь оказались на противоположном берегу.

Конные дружины переплывали стремительно и сразу устремлялись на поиски недруга.

Небольшие, легковооружённые отряды Джебе отступали всё глубже, порой оставляя кипчакские кибитки, набитые всякой рухлядью, порой – пленённых кипчаков, вместе со стадами скота.

Союзники пировали, объедались мясом, пели песни, всё более теряя желание сражаться, даром растрачивая боевой азарт.

Тактика Субедея состояла в том, чтобы растянуть силы противника, подставляя под фланговые удары отряды, которые хорошо притворялись, хорошо уворачивались, демонстрируя активное, но очень неумелое сопротивление.

Передовая часть войск урусутов – галичане с волынцами при поддержке кипчаков – рыскала в степи, черниговцы и кияне двигались в отдалении, союзников мало чем напоминая.

Субедей решил: когда расстояние между полками урусутов станет критическим, тогда и наступит время для нанесения решающего удара.

Погоня за призрачным врагом продолжалась уже несколько дней и особенно радовала половцев: такие скачки быстро освобождали огромные куски степного пространства от монголов.

Галичане и волынцы лихостью своей старались быть похожими на Мстислава Мстиславича, первыми хлебнули монгольской крови и теперь твердили, что те – никудышные ратники и ещё более никудышные стрелки.

Воеводы выгонцев Юрий Домамерич и Держикрай Володиславович тщетно пытались предостерегать от поспешных суждений, чувствуя всю неправдоподобность лёгких побед в лёгких стычках с противником, в считаные дни расправившимся с вековым врагом русичей – коварным и хитрым…

Пытались даже говорить об этом с князем Удатным. Но тот будто вырос на целую голову.

– Я угров бил, ляхов бил, – утверждал гордо, – суздальцев тоже колотил нещадно. Ранее летописцы говорили обо мне как о «чудском лихе», теперь летописцы скажут, мол, ещё и монгольское лихо…

Юрий Домамерич и Держикрай Володиславович промеж себя решили, что своих людей станут крепко беречь и не покладут их головы за «лёгкую», а стало быть, пустую славу князя галицкого.

Шедшие следом смоляне и черниговцы всё время были навеселе: монголы бегут, опасности никакой, беречься не надо. Ратники поснимали кольчуги и шеломы.

Даже Владимир Рюрикович уже не сомневался в победе, изредка качая головой и всерьёз думая, что князь Мстислав Мстиславич родился с удачей и она ему всё время покровительствует и сопутствует.

Киевское войско, шедшее в арьергарде, было самым дисциплинированным, всеобще оружным и настороженным. Воевода Иван Дмитриевич расслабляться никому не позволил.

– Мы в чужой степи, – говорил он строго. – Неведомо, кто возникнет за курганом или вынырнет из оврага. Да и вояки впереди сами видите какие… Самим себя блюсти надобно.

Киянам не позволялось пить хмельное или рассупониваться на привалах.

Воевода сожалел о том, что припозднился с гонцом в Ростов Великий. Теперь Олёша Попович может не успеть к Лукоморью, к которому войско уже приближалось. Да уже и незачем, видимо, работы и самим достанется немного.

Вот и к речушке Калке выходить стали.

На каменистых берегах разбили лагерь.

Оставив вооружение, усталые, запотевшие, запылённые воины кинулись к её мутной влаге, чтобы ополоснуться…

Ближе к вечеру Мстислав Мстиславич послал половцев с Яруном осмотреть степь за речушкой. Сбегали быстро. Доложили, что монголы есть, но совсем немного.

«Добро!» – молвил князь Удатный, доставленные «сведения» вполне укладывались в схему нарисованной им победоносной битвы.

А ведь именно эта отвратительно проведённая разведка стала одной из основных причин страшного поражения. Разведчики Яруна даже не попытались распознать, каковы размеры сил врага, где расположены…

Это во внимание брать уже никто не желал, в конечной победе не сомневались.

Киевский воевода Иван Дмитриевич, не доверяя «половецкой своре», решил сам сходить за Калку.

– Возьми хотя бы десяток, – уговаривал Мстислав Романович.

– Много народа – много шума. Хватит двоих, великий князь.

– С Богом! Да не нарывайся там шибко и вертайся вборзе.

– Добре!

Тихо речушку перешли вброд. Тихо двигались степью, ни одно удило на лошадях не звякнуло.

Дремотная луна сонно и мутно подсвечивала путь.

Проскакали несколько поприщ вглубь, никого не встретив.

Величавые курганы и каменистые холмы казались шеломами ратников, навеки уснувших среди этого зелёного раздолья.

Иван Дмитриевич уже решил возвращаться, когда где-то совсем вблизи послышалось невнятное, приглушённое конское ржание. Прокатилось быстрым эхом, но на него откликнулись ещё несколько лошадей…

И сразу стало ясно, что много их здесь.

Малый дозор русичей почти лоб в лоб столкнулся с монголами. В смертном лунном сиянии на огромной ложбине правильными рядами стояли чёрные вражеские всадники, как вестники ада.

«Израда!»

Душа и сердце старого воина переполнились неизбывным отчаянием: «Это конец!»

Последний княжеский совет

Последний совет князей проходил в шатре Мстислава Удатного, который чувствовал себя вдохновителем и созидателем грядущего разгрома неприятеля и вёл себя как хозяин положения.

– Надобно утром переправляться на ту сторону и дать монголам настоящий бой! – заявил он непреклонно.

– А по мне, и здесь место для обороны доброе и незачем переправляться, – отвечал киевский князь, ему порядком надоела спесь и заносчивость двоюродного брата.

Он бросил на него взгляд, полный неприкрытой ненависти.

– Да и полно, Мстислав Мстиславич, русич ли ты?

– О чём спрос? – рявкнул тот, заёрзав на месте.

Участники совета приподняли головы, даже те, кто дремал.

– Не кочевник ли ты кровожадный, как твой тесть Котян? – продолжал киевский князь, сверля взглядом. – Это ведь ты дозволил своим друзьям-дикарям половецким разорвать на части вражеского тысячника? Человеческое ли это деяние? Достойно ли такое деяние русича? Русич к врагам жесток, но милосерден к поверженным. А ты?! Не впервой кровоядность твоя проявляется.

Мстислав Удатный посмотрел на Мстислава Романовича с неодобрением и рассмеялся. Смех подхватили и его удельники, но вышло неловко.

– Брань и есть брань, – ответил внушительно, но тут же сменил тон, не желая ввязываться в очередную свару. – О том ныне не станем, великий князь. Коль тебе жаль монголов, позже потолкуем…

Несколько князей, доныне молчавших, после отповеди великого киевского князя выразительно зашумели.

Особенно настойчиво негодовали Андрей Туровский, Александр Дубровицкий, братья Изяслав Дорогобужский и Святослав Шумский.

– В поединке либо во всеобщей схватке одолеть врага – честь и слава любому воину, – сказал Андрей Иванович Туровский. – Ты, Мстислав Мстиславич, поступил нечестно, ты поступил, как кровожадный язычник.

Мстислав Удатный сделал попытку ухватиться за меч.

– Вот этого тебе никто не позволит, галицкий князь, – покачал головой Изяслав Ингваревич Дорогобужский. – При всём нашем к тебе почитании…

– Спрячь меч и не позорь его! – рявкнул киевский князь. – После битвы говорить станем на княжеском совете. Тебя не заботит, вероятно, что ты не только себя, но и всё воинство русское своим поступком опорочил. Эх, Мстислав!

Князь Удатный фыркнул, руку с рукоятки меча убрал.

Продолжил, как ни в чём не бывало:

– Переправляться надобно. Вспомни, Мстислав Романович, что ранее ты был супротив перехода через Днепр. Все помнят. Ежели б слушали мы тебя, до сих пор у Варяжского острова рыбу ловили. А ныне глянь, сколь степи за нами, а вот куда утекают монголы – непонятно.

И опять раскатисто засмеялся.

– Правильно ты говоришь: непонятно. Непонятно, где они, сколько их? Так что ты зря глумишься, Мстислав, – отозвался киевский князь. – Кабы завтра не пришлось тебе и всем нам плакать слезьми кровавыми. Вражеская непонятность может обернуться злым лихом… На месте стоять надобно, ожидая, покуда ворог сам себя проявит.

– В самом деле, не брань, а какие-то догонялки с девками, – подал голос черниговский князь.

– Твой воевода не принес достойных вестей, – заявил Мстислав Романович. – Стало быть, недоговорил или блядословит. А я не доверяю всем этим шишам половецким, которые способны только над пленными изгаляться, а Яруну твоему бесчестному – тем паче! За Калку пошли мои дозорцы с Иваном Дмитричем, и покуда они не возвернутся, я с места не тронусь.

– Мой Ярун и твой Иван – это небо и земля, – всё больше гневаясь, отвечал князь Удатный. – Твои в степи ничего не смыслят… Мои видят всё, а твои и бабы каменной не приметят. Хочешь стоять на месте – за-ради Господа Бога. Только добыча военная достанется тем, кто к битве рвение проявляет.

– Не мыслишь ли ты себя её делёжником?

– А хоть бы и так!

– Тогда я с такого совета ухожу.

– Иди-иди! Без тебя управимся.

Мстислав Романович, уходя, повернулся и сказал:

– Удаль твоя, Мстислав, всякий раз Русской земле большой кровью возвращается. На Липице ты был к русичам ой как немилосерден, раненых бессердечно дорезал… И всё за-ради славы своей пустяшной. Ныне, как я чаю, будет то же самое, ради своей славы ты положишь несколько полков, не задумываясь, куда и зачем. Ну да, ты ведь архистратиг и славой безмерно осиян! Так вот, я ухожу от такой твоей славы, а помощи от меня не ожидай.

Следом ушли и киевские удельные князья.

Мстислав Удатный пару минут остолбенело глядел на выход, потом сделал попытку рассмеяться.

– Стареет киевский князь, стареет. Пора бы уже сменить его на столе – засиделся. Ты согласен, брат? – спросил Владимира Рюриковича.

Князь смоленский изрядно смутился, потому ответил уклончиво:

– Давай с монголами закончим, опосля обговорим… А вообще, брате, мыслю так, что…

В шатре повисла напряжённая тишина.

– … неправедно поступил ты с монгольским тысячником. Не по чести.

– Ну вот и ты туда же! – насмешливо протянул Мстислав Удатный. – Забудьте вы уж про него. Нашли, кого жалеть!

– Место для обороны и впрямь хорошее, – сказал вдруг черниговский князь. – Может, постоим?

Его поддержали князья курский и переяславский.

– Можете и постоять, – ответил Мстислав Удатный. – Только удача – за дерзким. Добыча тоже! Так я говорю, Даниил Романович?

Князь Волынский насупленно молчал.

– Сыне, что с тобой?

– Негоже так-то с Мстиславом Романовичем.

– Так получилось, не серчай.

Чтобы убедить союзников в правильности принятого им решения, заявил:

– Утром мы с князем Даниилом Романовичем переходим речушку и вступаем в битву с монголами, ежели таковые сыщутся. Черниговцы и смоляне идут следом и вступают в сражение, коли приспеет нужда. А уж коли не приспеет и я сам врага одолею, то слава и добыча – мои. Вот так-то, князья-союзнички.

И вновь рассмеялся, на сей раз искренне.

– Видел бы ты, Мстислав Святославич, личину свою, – сказал князю черниговскому. – Шучу я, просто настроение доброе. Всё поделим по совести…