Текст книги "Волки Дикого поля"

Возвращение

1

Возвращались те, кто остался вживе.

Возвратились в свои вотчины воеводы и бояре, чтобы продолжать и дальше служить своим «набольшим князьям».

Возвратились князья Олег Курский, Мстислав Немой Луцкий, Трубчевский и Рыльский, каждого из которых ждал свой удел и своя юдоль.

Смоленский князь Владимир Рюрикович въехал в Киев 16 июня-разноцвета 1223 года, так началось его пятнадцатилетнее правление в матери городов русских. Он стал первым киевским князем, призванным жителями, а не поставленным князьями. И первым его благим делом стало изгнание доминиканских миссионеров.

Даниил Романович долго зализывал раны на теле и горечь поражения в душе. Да и то – показал князь Волынский истинную доблесть, и не его вина, что битва закончилась так бесславно.

Вспоминая её ход, он всё больше изъянов находил в действиях своего тестя – от самого начала и до позорного конца.

Чуть позже неприязнь между вельможными родственниками выльется в вооружённое противостояние. Не сумев миром поделить западные уделы, кинутся воевать друг друга. Мстислава Удатного поддержат половцы Котяна, князь Александр Белзский и Владимир Рюрикович киевский. Даниил Волынский призовёт на помощь ляхов, забыв о судьбе своего доблестного родителя.

Обычное дело – дым княжеских раздоров заставляет всю Русь задыхаться.

Князья ругаются, простые ратники гибнут.

Поражение у Калки ничему не научило. У русичей главными врагами оставались русичи. Главной задачей – урвать кусок земли у ближайшего соседа – друга и родственника, а если повезёт, сделаться князем удельным, а то и великим…

Истинных радетелей и ходатаев отчины было немного, но они были. И слава Богу! Иначе полная катастрофа, а то и исчезновение Руси сделались бы неизбежными ещё в те далёкие года.

Князя Даниила Романовича Волынского (Галицкого) ждёт жизнь, полная сражений, гордый титул собирателя русских земель, краткая слава монарха, принявшего королевскую корону из рук папы римского в 1253 году.

Последнее сражение князя Мстислава Удатного случится у Звенигорода в 1226 году, когда в пределы Галичского княжества вторгнется венгерское войско его зятя Андраша. Венгров он разобьёт, но побеждённого Андраша назначит своим преемником. И это значительно осложнит обстановку на западе Руси. Сам Мстислав Мстиславич благополучно скончается в 1228 году, оставив после себя множество нерешённых проблем.

2

Тяжко и горестно вздыхал рязанский воевода и боярин Лев Гаврилович Коловрат в конце июня-разноцвета проклятущего 1223 года.

Принесли недобрую весть его прелагатаи о свершившемся: монгольским войском побиты и все южнорусские дружины, и все северные русские витязи, которые остались прикрывать отступление уцелевших. Никто из витязей не спасся, никто не отступил.

«Не мыслил никогда, что так тяжко будет мне. Евпатий – кровинушка, лихой боец из тебя получился бы… Ладным воеводой и боярином был бы ты у нашего князюшки. Надо же, своими руками отправил сына в пекло адово. Сам не поехал, а его отправил. Горе мне, горе великое!»

В который раз со стыдом и негодованием он смотрел на свою левую руку, которая ссыхалась не по дням, а по часам: давал о себе знать удар половецким мечом пятилетней давности. Поначалу зажила рана и ничего тревожного не наблюдалось. А вот уже в течение трёх последних лет с рукой происходило странное: то она вовсе отказывалась двигаться, то немели запястья, потом пальцы… Словом, самое тяжёлое, что Лев Гаврилович мог делать левой рукой – это придерживать поводья коня, чтобы не сползали к брюху.

Потому и не рискнул старый воин ехать с дружиной витязей – боялся подвести сотоварищей в трудную минуту.

Олёше сказал: недужен. Олёша верил Льву Гавриловичу, жизнь их соединила.

Но в чём недуг, поведал только сыну.

Евпатий ответил:

– Батюшка, не подведу, честь русского витязя пронесу гордо, до самой кончины, ничем не замараю.

«Пронёс, не замарал», – думал воевода, смахивая слёзы.

В памяти возникал день, когда матушка Меланья отошла с миром. Спросила она:

– Помнишь ли божьего странника, что долю твою предсказывал?

– Помню, родимая, помню…

– А ведь он тогда про Евпатия сказывал.

И Лев Гаврилович соглашался, потому что навсегда запомнил пророчество странного человека именем Варлаам.

«Настоящим воителем, которого будут помнить во все времена, во всех градах и весях, станет твой внук, имя которому – защитник и поборник земли Русской».

Не сбылось. Не случилось. Выходит, пророки тоже ошибаются.

Усмирял себя мыслью, что Евпатий до конца исполнил долг русского витязя – отдал жизнь за отчину, но получалось негодно.

В Успенском соборе отслужил панихиду по брату Дементий (отец Василий), по брату и по всей славной дружине русских витязей; служил и заливался слезами, такого ещё не бывало, да и не по чину рыдать священнослужителю. Видно, помнил Дементий братку с писалом в руке, его неумение разбираться с буквицами.

Матушка Надежда и Елена – жена Евпатия – вместе с сыночком Александром стояли в первых рядах молящихся, но не смогли достояться, обе упали без чувств.

Горько рыдала Любомила по родному брату.

Плакали князья рязанские вместе со своим славным воеводой. А он постарел сразу на добрый десяток лет. Голова в одночасье стала белой…

В эти дни терем на Подоле недалеко от Пристани был открыт для всех – и знатных, и простых: поминали русского витязя Евпатия Коловрата, поминали всю славную дружину во главе с Александром Леонтьевичем Поповичем, всех, кто отдал свои жизни «за други своя».

Лев Гаврилович вспомнил свои слова, сказанные им в прошлые времена маленькому Евпатию: «А падёшь в битве, Господь сразу примет к себе, ибо положивший живот за други своя становится ангелом на небеси».

– Вот и стал ты ангелом, сыне мой разлюбезный…

Приходил некто Трофим, одетый половчанином, сказывал, мол, из половецкого полона возвернулся, будто был дружинником в десятке Евпатия. Крепок костью, сгодится и в ратном деле, да и прелагатаем полезен станет, половецкую поганую речь разумеет. Но об этом позже, позже…

3

«Стало быть, мы не выдали этого половецкого катюгу, показали свою честь и совесть перед монголами, потому остались вживе. А надо было сыскать его, сыскать и живьём в землю зарыть, ещё и посыпать песочка на маковку. Почти дружески говорили с монгольским сотником, а он и такие, как он, убили Евпатия. Поубивали других лучших наших витязей – щит и совесть Русской земли: Олёшу Поповича, Добрыню Злата Пояса, Тимоню… Грызть надо было этих монголов зубами, крошить до конца, пока хоть кровиночка в тебе живёт – грызть! Да ништо, Лев Гаврилыч обещал дать службу. Я сослужу!»

Мучился Трофим, переживал, ожесточался душой.

Он вернулся в заброшенную избу, что располагалась чуть севернее слияния реки Серебрянки с Окой. Изба сохранилась в целости-сохранности, но одна беда – никого в ней давным-давно не обреталось. Отца и мать он почти не помнит, сгинули в половецкой неволе. Потом умерла бабушка, которая воспитывала Трофима.

До самого последнего вздоха, пока ещё билось её крошечное сердечко, она смотрела на Трофима своими пронзительно-серыми глазами и еле слышно шептала:

– Детонька, я тебя не брошу… Как можно? Один-одинёшенек останешься, ведь пропадёшь…

Остался… Остался он круглым сиротой, один во всём мире, никому не интересный, не нужный. Да однажды повезло, взяли его прислуживать в княжеский терем. Чистил конюшни, драил оружие дружинников до блеска, потихоньку сам попытался научиться махать мечом… Плохо получалось, меч, как живой, скользил из рук, оставляя царапины на теле.

Десятник Савватий как-то застал его за этим делом. Постоял, посмотрел и решительно сказал:

– Ладно, отроче, коли по нраву мечом володеть, с завтрева станешь со всеми обучаться.

4

…Ночью долго не мог заснуть, ворочался и скрипел зубами. А стоило немного задремать – и тут же вновь оказался в половецком полоне. И били плетьми, и гнобили всячески, и в гнилую яму, кишащую ползучими тварями, бросали… Тяжка доля невольника! Всё стерпел Трофим.

Проснулся в крике и в непонимании, где находится.

Вновь сон сразил его, подобно монгольской стреле.

Снился ему побег из половецкого полона. Будто бежит-задыхается он по Дикому полю один-одинёшенек ночью и спиной чувствует, что настигает его стая волков, у которых большие железные зубы и огромные глаза… Господи, ну не бывает таких глаз! Не видел их никогда и, дай Бог, не увижу и далее.

Вновь громко вскричал.

Заснул ещё раз и проспал до самого рассвета, но уже безо всяких сновидений.

Проснулся оттого, что кто-то будто кузнечными клещами сжал его правое плечо, потом легонько встряхнул плоть.

Открыл глаза: не поле, не юрта – родная изба; вкусно пахнет сушеными овощами, бабушка была затейница, сколько лет минуло, а запах сохранился.

Высокого роста человек стоял над ним, глаза не злые, но с хитринкой, сам благодушен; борода ухоженна, усы висячие; одет в дорогой кафтан и бархатные штаны, на голове кунья шапка. Не из простых.

– Трофим, я чай? – спросил незнакомец.

– Трофим и есть, господин, – ответил, заробев, тут же вскочил на ноги и поклонился.

– Не кланяйся, не икона. Я – Вадим Данилыч Кофа, сотоварищ по княжьей службе, близкий друг и родственник Льва Гаврилыча Коловрата. Эй, кто там?

Вошёл слуга со свёртком.

– Переоденься, это одёжа дружинника, дар от воеводы, умойся, и пойдём в детинец.

– Благодарствуйте Льву Гаврилычу и тебе, боярин, – ответствовал Трофим, окончательно проснувшись.

– Конно ехать горазд ли?

– Ещё не запамятовал…

– Пойдём скоро, ибо князья рязанские Ингварь и Юрий Игоревичи хотят слышать обо всём, что ты узрел, пережил и в памяти схоронил.

– Вот и славно, а то мне подумалось, что никому я не нужен на родной земле.

Вадим Данилыч осуждающе посмотрел в ответ, но смолчал.

Трофим прикусил язык: выходит, бояре рязанского князя шутить не любят.

5

Было рано. Рязань едва просыпалась.

Косые солнечные лучи падали наземь, кривя тени.

Плескала река, плотогоны окликивали друг друга.

Коровье стадо медленно брело на выпас.

Степенно шли торговцы-рядовичи к своим лавкам в Межградии.

Стучали кузнечные молотки колокольным перезвоном, и был этот мерный звук для Трофима приятнее всего на свете.

Чисто, свежо и тепло – так бывает только в родимой стороне.

«Как дивно Рязань отстроилась, каким благолепным градом стала!» – восторженно думал он.

В кремль проехали через Серебряные ворота: впереди Вадим Данилович, за ним Трофим, двое слуг боярских чуть поодаль.

Стражники у ворот, едва завидев боярина Кофу, заметно вытягивались, приветственно стучали копьями.

«Боярин-то крут, – подумалось Трофиму. – Чем же ты действительно занимаешься, ежели в княжью крепость входишь, как в родную избу?»

6

…Просторная горница с тремя длинными узкими окнами и двустворчатой дверью. Посредине большой стол с несколькими пергаментными свитками на нём, массивные книги величаво громоздились горкой, да витой византийский подсвечник на пять свечей возвышался по-архиерейски. Вдоль стен, задрапированных шитым бархатом, длинные скамьи.

– Жди! – велел Вадим Данилыч и вышел в боковую дверцу.

Трофим оробело оглядывался по сторонам.

Задрав голову к высокому потолку, увидел райских птиц, белые облака и зелёные кущи в синеватой дымке.

«Господи! Лепота несравненная!»

Всё происходящее с ним, вчерашним колодником половецким, казалось и чудесным, и необычным.

Стражи у дверей пристукнули копьями о пол.

Трофим бухнулся на колени.

– Встань, – послышался властный голос. – Перед иконами будешь преклоняться, а я не икона.

«Вот откуда взял такое выражение Вадим Данилыч».

Поднялся, поглядел на князя.

Одет в голубой полукафтан, стянутый позолоченным широким поясом, парчовые штаны и красные булгарские сафьяновые сапоги, на голове соболья шапка с красным верхом.

Юрий Игоревич испытывающе разглядывал Трофима.

– Трофим Половчанин, я чай?

– Он самый, государь.

– Наш государь – князь Ингварь Игоревич, запомни! А я его брат и ближний помощник… Запомнил? Вадим Данилыч, – позвал воеводу, – присядь поближе, станем толковать. И ты присядь, – кивнул Трофиму. – Присядь, велю! – слегка повысил голос, видя, что бывший полоняник не решается. – Чаю, толковище не скорое станет…

Юрий Игоревич прошёлся по горнице лёгкой пружинистой походкой, потом опустился в позолоченное кресло. Немного посидел, прикрыв глаза, словно очнувшись, спросил Трофима:

– Лев Гаврилыч сказывал, что служил ты нам службу дружинником?

– Был в десятке Евпатия Коловрата.

– Д-да, Евпатий… вот кто мог бы нам многое поведать о вороге неведомом. Ну а что половецкие людишки? Насмерть бились?

– То, что видел я, княже, на смертный бой не походило, сдались безропотно.

– Привычка у них такая, – подтвердил Вадим Данилович. – И горские племена предали, и на Калке первыми кинулись убегать, смешали весь боевой порядок русичей.

– Сами хороши! – гневливо бросил князь Юрий. – Дать себя столько дней заманивать в ловушку! Но о том – опосля… Сказывай, Трофиме, о своих горестных хождениях. Одначе помни, – предупредил незло, – что нас интересуют не твои брожения и даже не полон половецкий, а явление в кочевьях тех монгольских ратников. Но начни с того, как в полон угодил…

– Чуть боле трёх лет тому прошло, княже, как снарядили нас пятерых заставой в Дикое поле, – начал свой рассказ Трофим. – Шли праздно, не скрою, оттого и застигли нас дикие половцы врасплох. Сотоварищей моих прирезали наспех, никто не спасся, а вот меня Господь зачем-то оберёг. Не знаю зачем, не ведаю для чего, только с той поры жизнь моя стала полынью горькой, мукой невыразимой и день ото дня делалась всё хуже и хуже. Сын Юрия Кончаковича – кагана половецкого – именем Игорь Юрьевич был нашим и господином, и катом…

– Имена княжеские прицепили к себе, прости Господи, – тихо возмутился Вадим Данилыч, – а подлыми идолопоклонниками и конокрадами так и остались.

– Ты их строго не суди, воевода, – пожурил Юрий Игоревич, – живут по своим степным законам. Наши неприятели, само собой, многие годы. Но от этих неприятелей мы уже хоть знали, чего ожидать и как готовиться. Дикие они или не дикие, а всё, почитай, свои…

«Тебе, может быть, и своими стали, – подумалось Трофиму. – А пообретался бы ты впроголодь, да с колодками-смыками на ногах, несколько лет, поглядел бы я тогда, как бы ты, княже, опосля величать их стал».

Князь Юрий Игоревич поманил жестом Вадима Даниловича и что-то ему шепнул на ухо. Воевода поклонился и вышел.

– Сейчас сюда придёт мой сыне князь Фёдор, хочу, чтобы и он послушал, каковы они есть, монголы, – сказал по-простому. – Пока испей квасу.

– Благодарствую, господин!

Хлопнул в ладоши, появились слуги с подносом, на котором сладкие заедки, ковш и чаша.

В сопровождении боярина Кофы вошёл рослый отрок, на вид лет пятнадцать-шестнадцать, в цветном полукафтане и сапогах, глаза смышлёные, синие, как вода в Оке, кудри русые.

Поклонился отцу, сел рядом в кресло.

Так впервые Трофим увидел рязанского княжича Фёдора, имя которого впоследствии вошло в летописные повести и предания.

– Жизнь в ихних кышлагах и аймагах везде одинаковая, – продолжал Трофим. – Одинаково горькая судьба полоняника. И день ото дня делалась всё горше и горше… Просвета никакого не наблюдалось, сбежать невозможно. Так что с этой стороны, можно сказать, монголы стали нашими освободителями.

– Нашими? – переспросил Вадим Данилыч.

– Кроме меня вживе остался булгарский гончар именем Мустафа. Тот и вовсе пять лет в полоне обретался. Он со своими земляками-бесерменами, которых мы встретили здесь, в Рязани, отправился в свой великий, как он любит повторять, город Биляр. Хороший человек, дай ему Бог здоровья!

– Говори о монголах! – потребовал князь Юрий.

– Ну, пришли они в нашу малую ставку небольшим числом воинов, что-то около десятка, разоружили охрану сына кагана, нас согнали в серёдку и потребовали выдать нашего господина. Стало быть, Игоря Юрьевича.

Трофим задумался. Перед его глазами вновь и вновь вставал тот судьбоносный день. И вспоминать вроде бы отрадно, но – тяжко всё равно…

– Ну и что далее-то? Не тяни, а то накажу.

Князь Юрий в нетерпении встал с места и прошёлся по горнице.

– Прости, княже, тягостно вспоминать мне это…

Трофим перевёл дух и продолжил:

– Мы рыли для него тайное убежище, стало быть, там он и схоронился. Многие колодники поспешили закричать, мол, знаем, где он и покажем. А мы с Мустафой отказались указать.

– Отчего же? – не утерпел Вадим Данилович.

– Как бы благо это ни виделось, а всё одно – предательство.

– А далее?

– Далее нас плетьми пытали долго, потом к телеге привязали, а колодники пошли десятнику монгольскому место указывать. Сына каганского взяли. Пришёл их заглавный именем Субедей и повелел тех, кто выдал, казнить смертью, а нас с Мустафой отпустить на волю.

– Стало быть, предателей не жалуют?

– Истино так, княже, кто ж их жалует? Используют все…

– Теперь давай про этих диких язычников поведай. Ты ведь воин, вот и поведай про их уклад воинский.

– Я заметил, что главным оружием они почитают лук, почти у каждого монгола два лука – длинный и короткий, тако же по два колчана, по тридесять стрел в каждом. Стрелы лёгкие с маленьким острым наконечником – для дальней стрельбы, тяжелые с большим широким наконечником – для близкой. Один монгол поведал, как они закаляют наконечники: раскаляют докрасна, бросают в солёную воду и те становятся настолько твёрдыми, что могут пробивать доспехи.

Конница у них и тяжёлая и лёгкая. У тяжёлой – длинные пики с крючьями для выдёргивания противника из седла, большие многослойные щиты, булавы, мечи изогнутой формы. Лёгкая – либо без доспехов, либо в кольчугах. У них – мечи, луки, иной раз дротики. Щиты лёгкие, в ширине три-четыре пяди (пядь – 18 см), сплетены из гибких прутьев, хорошо сбавляют силу удара. Тако же в центре щита крепится металлический выступ. Монголы хвастали, княже, что многое оружие у них иноземное, мол, забрали у тех, кого побили в походе…

– Добре, – в глубокой задумчивости ответил князь Юрий. – То хорезмийцы, персы, грузины, половцы… Далее?

– Все монголы имеют при себе лёгкий топорик, оселок для заточки наконечников стрел, аркан из конского волоса, моток верёвки, шило, иглу и нитки, бурдюк с кислым молоком, ну и котелок для варки еды.

– Одеты во что? Носят ли бороды? – спросил князь Юрий Игоревич.

– Внешне походят на половцев, лошадки такие же, но, говорят, дюже выносливые. Кто носит халаты, а под халатом тёплый тулуп – из лисицы либо волка. Монголы победнее, вроде погонщиков верблюдов, шьют себе из собачьей либо конской шкуры. Широкие штаны заправляют в узкие голенища сапог, которые без каблуков, но на толстой войлочной подошве. Голенища со шнуровкой.

– Устроение войска каково? – спросил Вадим Данилыч.

– Разбиты на десятки, сотни, тысячи. Это как у нас. Но у них есть ещё навроде полка, прозывается «тьма» – десять тысяч.

– Порядок в войске?

– Порядок основан на суровой дисциплине. У них это беспрекословное подчинение десятнику, сотнику, темнику. За малейшее нарушение – батоги либо даже смерть.

– Сам-то что мыслишь? – сказанное Трофимом, видимо, на князя Юрия не произвело никакого впечатления. – Воины каковы?

Молодой княжич не сводил с бывшего половецкого полоняника глаз и внимал каждому слову. Ему виделись славные битвы с язычниками, громкие победы…

– Ежели спрашиваешь, господин, я отвечу… – решился Трофим, подумав: «Будь что будет, а доподлинную правду я должен донести до князей рязанских». – Только пусть мой ответ на прогневает тебя.

Юрий Игоревич даже привстал, опершись на подлокотники.

– Отчего так полагаешь?

– Скажу, что думаю, как воинский человек. Меня вовсе не обрадовало поражение половецкое. Ты прав, княже, от половцев мы уже знали, чего ожидать, где, с какой стороны. Да, внешне они схожи, на конях держатся одинаково. Но монголы одолели их, как щенят неразумных, вот в чём беда. Да и потом, половцы никогда не станут нападать, если в меньшинстве. А тот монгольский начальный человек, который нас выпустил на волю, один пойдёт на десяток, на сотню не колеблясь. Да и вои его таковы же! По приказу старшего с лёгкостью зарежут и полоняника, и своего старого боевого товарища. Они ведь мгновенно повинуются не только взмаху руки своего хана, но и движению бровей.

– Сведения добрые, – сказал князь Юрий, вставая с кресла. – Видно, что воин ты стоящий и глаз твой намётан. Взял бы я тебя к себе в дружину, но у Льва Гаврилыча и Вадима Данилыча на этот счёт есть свои соображения. Так что иди, мы тебя призовём.

Трофим поклонился и вышел из горницы.

– Добрые сведения, – задумчиво повторил рязанский князь. – Но тревожные…

– Появление грозного супротивника всегда тревожно, – подтвердил Вадим Данилович. – Что случится далее – неведомо, но пока что они ушли, княже. Ушли через Сарычинскую переправу, наши сторожевые провожали их до конца. Булгары дали проводников.

– Стало быть, с бесерменами-булгарами идолопоклонники столковались?

– Столковались. Хан Габдулла Чельбир так испугался, что смог одолеть небольшой отряд монголов, что сам прекратил битву, имея троекратный перевес в живой силе, к тому же монголы попали в ловушку. Видимо, решил с ханом Чингизом быть поосторожней и полагает, что это замирение ему поможет в дальнейшем.

– Что ты имеешь в виду, Вадим Данилыч?

Князь бросил острый взгляд на воеводу.

– Княже, а то и думаю, что монголы возвернутся, – твёрдо ответил боярин Кофа. – И нам всеми силами и можно, и должно готовиться к встрече непрошеных гостей.

Немного помолчал, ожидая княжеского слова в ответ; не дождавшись, добавил:

– Но это решать князю Ингварю Игоревичу и тебе, князь Юрий.